Нищие в городе были заметны. Многие примелькались настолько, что если за пятнадцать-двадцать минут ходьбы по городу никого из них не встретишь, то что-то не так. - «Может облава была?»
Всех их можно разделить на две касты. Именно касты, потому что их «промысел» был различен. К первым надо отнести тех, кто ходил по дворам, жалостливо стучал в двери и окна, прося «христа ради» чего-нибудь съестного. Денег, насколько я помню, им не подавали.
Перекинутая через плечо на широком ремне торба у таких нищих была из брезента или другой грубой материи. Туда и складывались подаяния в виде ломтей хлеба или оставшихся от праздника засохших кусочков пирога. К полудню торба набивалась доверху, и «просилец» по-даяния исчезал восвояси. Через день-другой этот «просилец» появлялся снова.
У каждого такого нищего был свой район или своя улица «обслуживания». Прийти на чужую территорию… было очень опасно. Всякое могло случиться.
Во второй касте нищих были те, кто сидел на бойких перекрёстках улиц, подложив под себя или кусок клеёнки, или ещё чего-нибудь и, завидев приближающихся людей, начинал креститься, раскачиваться, мычать или прикидываться больным. У самых ног такого «несчастно-го» на земле лежала старая кепка, в которую и бросали прохожие мелочь. Когда люди удалялись, из кепки изымались достойные внимания монеты и прятались во внутреннем кармане, а мелочь оставалась.
Эта, вторая каста имела больший доход, считалась среди нищих «высшим сословием» чем ходячие уличные попрошайки, и попасть в их число было делом не лёгким. Все места давно заняты.
Мы, мальчишки знали, как болезненно реагируют на самые мелкие деньги эти сидящие и мычащие что-то нечленораздельное и воровато поглядывающие по сторонам нищие. И вот мы, забавы ради, набрав пятнадцать-двадцать копеечных монет, проходили мимо такого «собиралы» и высыпали эту горсть в лежащую у его ног фуражку.
Дальше начинался спектакль. Нищий переставал мычать, наклонялся к своей фуражке и судорожно собирал наше подаяние. А, собрав всё или почти всё, с ожесточением бросал нам вслед, грозил кулаком и сопровождал свои действия грубой бранью.
На ум приходит вопрос, где та грань, которая разделяет нищих и просто бедных людей, подающих изредка милостыню нищим? После раздумий и чтения различных высказываний, я сгруппировал некоторые из них, и вот что получилось:
а) бедный это тот, кто не признаёт, что он нищий.
б) бедный не в состоянии больше заработать по разным причинам, а нищий просто не хочет работать.
в) бедный живёт на свои деньги, а нищий – на чужие (на подаяние).
г) нищета страшна прежде всего потерей чувства собственного достоинства.
И последнее - из Ф. Достоевского «Преступление и наказание» - …В бедности человек сохраняет благородство чувств, то есть сохраняет собственное достоинство, а в нищете он перестаёт уважать в себе человека, доходит до крайней степени морального падения.
Это про бедных и нищих.
Но были и другие. Нищими их назвать - было бы оскорблением. Они не были нищими, они были даже не столько бедными, сколько несчастными людьми, и не знали – за что судьба так жестоко обошлась с ними. Это люди-калеки, люди-инвалиды. Им подавали и они молча принимали, изредка крестились или просто кивали в благодарность. Но время шло. И оно - это время смирило их со своей участью. А жизнь продолжалась.
Передвигались они на дощечках, к которым с боков были приделаны подшипники. И грохот подшипников был слышен издалека. Эти люди потеряли свои ноги на войне, а сейчас «ходили» по своей родной земле руками, отталкиваясь от неё полукруглыми деревяшками. И у многих из них на не стиранных, пропитанных потом гимнастёрках сверкали медали и даже ордена. Признаюсь честно, что в первый раз, когда пятилетним ребёнком я их увидел, то долго не мог понять, как это, почему они - не как все? Я поднимал голову и смотрел в глаза взрослым. А меня, молча, брали за руку и через несколько шагов говорили – «пойдём, пойдём, потом объясню…»
Прохожие испытывали к ним не только жалостливое сострадание, но и какое-то уважительное чувство. При них не смеялись и запрещали смеяться детям. Им не отказывали, давали, что могли. А чаще - эти люди и не просили. Они просто были среди нас, были среди своих.
С улиц городов они исчезли как-то уж очень внезапно. Никто не знал, где они и что с ними стало. Среди взрослых ходили слухи, что этих калек свезли доживать на какие-то острова, подальше от глаз начальства, которое считало, что калеки портят вид советских городов.
И вот недавно я узнаю, что таких калек после войны в нашей стране-победительнице было почти два с половиной миллиона. Среди них были не только безногие, но и те, кто ходил на костылях, у кого один рукав был пустой, кто в чёрных очках ходил с провожатым или просто такие, у кого не было рядом никого.
Конечно, остаться калекой после войны, не чувствовать себя полноценным человеком и жить в стране, когда и твоя, пусть маленькая доля вложена в победу, - это жизненная трагедия. Перенести такое мог не каждый. И это была жестокая правда.