Литочка почему-то была уверена, что Бог не дал ей особых талантов. Вот разве что руки. «Ваши руки созданы для того, чтобы сшивать перебитые нервы или реставрировать полотна старых мастеров», - говорил профессор Серов. «Когда-нибудь они прославят Вас. И мы все будем гордиться Вами». Литочка была его любимой ученицей. Все это было совсем недавно, но сейчас, по каким-то нелепым обстоятельствам, ей приходилось скрывать, что она с блеском окончила факультет искусствоведения Петербургского университета, имела несколько публикаций и в определенных научных кругах к ее мнению прислушивались. Не объяснять же было каждому любопытному, что она отказалась от стажировки в Британском Музее и блестящей научной карьеры, ради провинциального Музея, который возглавлял предмет ее детской неразделенной любви. Не поймут, а еще, чего доброго у виска пальцем крутить станут.
Предстоящая работа не казалась ей сложной, необходимо было просто выспаться и успокоиться. А потому, едва забрезжил рассвет, Литочка собрала необходимые инструменты и препараты и направилась в Музей.
О значимости происшедших накануне событий свидетельствовал милицейский пост у здания Музея. Однако ее пропустили без лишних вопросов. Кабинет директора не был закрыт, но на стук никто не отозвался. Литочка открыла дверь и увидела Медведева, мирно спавшего в старинном кожаном кресле. На столе лежала стопка исписанных листов, вероятнее всего это была опись найденного сокровища. Литочка подошла к креслу, наклонилась, вглядываясь в лицо спящего Медведева. «Милый, милый Сергей Сергеевич! Мой бедный рыцарь. Последний идеалист. Кватроченто». Она хотела поцеловать его, но передумала, вышла из кабинета и вернулась со старым шерстяным пледом, который спасал ее в зимние холода. Затем заботливо укутала спящего.
Портрет стоял на прежнем месте, у стены, где его так и оставили накануне. «Пожалуй, будет лучше, если я возьму его к себе в кабинет и поработаю там»,- подумала Литочка. « А Медведева не стоить будить, наверное, у него была беспокойная ночь».
-Итак, что мы имеем. Судя по состоянию холста и красок, это середина 19-го века, но никак не позднее. Все в превосходном состоянии, необходимо только убрать пыль и грязь.
Литочка давно уже заметила за собой, что приступая к важной и тонкой работе по восстановлению полотен, ее сознание как бы отступало, она видела перед собой только холст, который нуждался в уходе и лечении. Сама картина для нее в этот момент как бы и не существовала, уходила на второй план. И только после того, как она откинулась на спинку стула, с чувством удовлетворения, после хорошо выполненной работы, Литочка взглянула на полотно как зритель.
Это был портрет девушки, нет, скорее молодой женщины. Она была в мужском костюме для верховой езды, в руках держала стек. Явно не тургеневская барышня. Гордо посаженная голова, бледно-молочная кожа лица, зеленые глаза под тонкими бровями. И огненно-рыжая грива волос, свободная, без всяких там женских заколочек и гребешков. Сказать, что портрет притягивал взор, значило бы сказать ничего. Он завораживал, Литочка чувствовала, как по спине у нее побежали мурашки. Некоторое отсутствие академического совершенства в работе, с избытком восполнялось душой автора, его страстью. Эта картина была написана не Мастером, но Гением. Именно так, с большой буквы.
Девушка взглянула на оборот картины. Подписи не было. Только едва заметная, полустертая строка, похоже написанная гусиным пером. «Нет, так сразу не разобрать. Все же попробуем», - подумала Литочка. «Солнечный свет, нужен солнечный свет», - решила она, раскрывая тяжелые бархатные шторы. И в лучах восходящего солнца прочитала: «Никто не будет тебя любить, так как я».