Начало августа. В городе жарко и скучно. Три молодых бездельника, закончивших третий курс института, в числе которых и я, отправляются на природу.
В рюкзаках, кроме всего необходимого, дешёвый портвейн и два разобранных и замотанных в мешковину ружья, потому что до открытия охоты ещё далеко. Наш путь лежит в те самые места, где четыре года назад я видел медведя, который кубарем скатился с обрывистого берега в воду, и по которому дробью стрелял Модест. Но сейчас не об этом. Про медведя чуть позже.
Провалявшись три дня на солнечном песчаном берегу, наевшись до отвала щучьей ухи, брусники и малины, и аккуратно сложив пустые бутылки в пирамиду, мы возвращаемся домой. Впереди шесть километров лесной дороги – можно не таясь нести ружья на плече.
Пройдя под знойным солнцем с километр вдоль речки, мы останавливаемся, чтобы последний раз умыться и вдоволь напиться перед дальней дорогой.
-Ну, что? Отсалютуем речке за гостеприимство!
-Давай!
И десяток выстрелов взбудораживает лесную округу.
Через полкилометра маленькая деревня, и чтобы сократить путь и не подходить к домам, мы сворачивает по тропе влево. Но, не пройдя и ста метров, перед нами внезапно появляется огромная рыжая собака. Она стоит почти неподвижно, внимательно смотрит на нас умными собачьими глазами и только хвост выдаёт её любопытство.
Из-за деревьев выходят двое мужчин. На том, который моложе – фуражка с дубовыми листьями. - «Ну, всё - попались!» промелькнуло в сознании. – «Лето, охота запрещена, а мы стреляем тут…» К нам подходит тот, который и старше, и в плечах пошире.
-Я - охотинспектор, а это мой помощник. Прошу отдать ружья!
Делать нечего, приходится отдавать. Охотинспектор осматривает ружья и, убедившись, что они не заряжены, вешает их на своё плечо.
-А как же…? – жалобно выдавливаю из себя всё, что первым пришло мне в голову.
-А так, сейчас пойдём к нам, составим протокол, как положено, вы распишитесь… Документы какие-нибудь у вас имеются?
И вот мы оказываемся в большой деревенской избе, где есть только русская печь, огромный стол, длинная скамейка и куча ружей в углу. Их штук сто, разных систем и калибров. Наши ружья небрежно пополняют эту коллекцию.
На столе появляется объёмистая папка с бумагами, а тот который моложе ставит чернильницу. Охотинспектор перебирает бумаги.
-Вот он, нашёл-таки! Теперь позвольте представиться – зовут меня Василий Яковлевич, а фамилия моя – Парфёнов.
-Так вы – дядя Вася? Здравствуйте, дядя Вася, вы меня не узнаёте?
-Нет, не узнаю! – ручка кладётся на стол, а на меня устремляется изучающий взгляд.
-Так я же с вами летал! Много раз летал!
-А со мной полгорода летало.
-Я с мамой летал, она в командировку и я с ней!
-С какой такой мамой?
-С Самохиной Александрой Степановной!
-Так, выходит, ты – Александры Степановны сын? Вспомнил, вспомнил! Ну, как же! У тебя ещё камешки из штанов однажды высыпались, не забыл? А я помню! Мама-то как, здорова, работает?
-Да, ничего, всё в порядке, работает…
-А ты?
-Учусь, в авиационном, на четвёртом курсе!
В следующую секунду со стола сдвигаются и бумаги, и чернильница, и твёрдым голосом Василия Яковлевича отдаётся команда:
-Колька! Неси чайник и кружки! Это мои друзья – авиационные студенты!
Мы пьём брагу. После каждого непродолжительного глотка воспоминания начинаются со слов – а ты помнишь…
-Помнишь, обратно летели, а между вами стояло ведро с яйцами, помнишь, как провалились в воздушную яму и всё - и яйца… и солома… всю кабину… перепачкали. Сколько тебе тогда было, шесть? - Воспоминания продолжаются и продолжаются. Наконец, Василий Яковлевич смотрит на часы, на наши нетрезвые рожи и вздыхает.
-Посидеть бы ещё, поговорить, но вам целый час на дорогу надо, машин к вечеру меньше. Колька! Отдай ребятам ружья! – Он встаёт, распахивает окно и спрашивает: - А рыбки-то наловили?
-Да вот… по паре щучек везём!
-В рюкзаках что ли? Вы ж рыбу погубите, пока довезёте! Жара стоит, а они… А ну, доставай! – Наши щуки на столе, острым ножом они вспарываются, внутренности летят в помойное ведро, а на их место – щедрые горсти соли. – Вот так, а теперь крапивы и в газету!
«Камешки из штанов…» Это действительно было. Маму часто посылали в отдалённые районы, где практически не было никакой медицины, а помощь требовалась и порой незамедлительно.
Перед полётом я набирал в карманы горсти мелких камешков, чтобы потом, уже в воздухе бросать их через маленький квадратный лючок, который находился под ногами. Через этот лючок видны были и речка, и луга, и коровы на лугу, и даже пастух. Летал самолёт с двумя пассажирами низко – метров сто пятьдесят – двести.
И вот однажды перед полётом мой карман, в котором перебывало всё – от гвоздей, до разноцветных стекляшек, внезапно прохудился. И тогда у всех на виду из-под штанины мои камешки-то и посыпались на землю.
Запомнил это Василий Яковлевич.
Самолёт санитарной авиации ПО-2 мог перевозить двух пассажиров, которые сидели «коленки в коленки» и одного лежачего больного.
Это был маленький одномоторный биплан, сделанный в основном из деревянных конструкций, а крылья и фюзеляж самолёта обклеены перкалем. Если сказать про скорость самолёта, то - около ста километров, а если ветер в хвост – чуть больше.
Но когда нет ни дорог, ни машин, а самолёту надо всего сто метров или немного больше обычного ровного поля, чтобы взлететь, и столько же для посадки, такой санитарный самолёт в то время был незаменим.
А во время войны эти самолёты служили ночными бомбардировщиками. И летали на них наши славные лётчицы, которых фашисты называли – ночные ведьмы.