Бывает такое, когда невыносимо хочется куда-то идти или ехать. Но повседневность висит на тебе якорями. А самый большой якорь – это страх, что что-то изменится. Вдруг поездка изменит мою жизнь навсегда, зачем мне такое? Я привык жить, как жил всегда. Неважно насколько хорошо или плохо я живу, так привычнее. У некоторых, изредка, желание путешествовать становится навязчивой идей. Думаю, к этому склонны те, у кого в роду были кочевники. Все народы давно поняли, что оседлая жизнь рациональнее, но позывы не поддаются логике. В голове начинает стучать, как когда висишь кверху ногами, и кровь приливает к голове, дыхание учащается, и возникает непонятное ощущение легкости в животе. Особенно в моменты, когда идешь мимо вокзала или причала.
В один из дней декабря дорога поманила меня своим вертлявым хвостом. Повод для путешествия был давно, все детали тоже продуманы. Оставалось дождаться именно этого захлестывающего чувства, когда нет сил оставаться в привычных местах и заниматься привычными делами. Прямо посреди недели, ни кого не предупредив, я отправился в путь. Просто взял и уехал. Так легко дышится морозным воздухом.
Здравствуйте, горы.
Здесь не слишком высоко, но холод пронизывает до костей. Ледяной ветер бросает в лицо снегом, как пьяный плещет на себя водой, чтобы протрезветь. Сумерки подкрались и повесили неуютную тишину в воздухе.
Я все рассчитал верно: к концу дня доберусь до цели, переночую там и утром в обратный путь, если все пойдет как надо. Идти остается совсем немного, вдалеке уже мерцает огонек. Сил ещё достаточно, но после подъема сбивается дыхание. Горы как-никак. Главное не останавливаться.
Прощупывая палкой снег, я шел вперед. Короткие спуски сменялись пологими, но продолжительными подъемами. Никаких тропинок, просто белое полотно, по которому ветер гоняет крупинки снега. Напоминает замерзшую пустыню, с обледеневшими перекати поле. Я не упускал из вида огонек. Вот уже по ноздрям скользнул запах дыма. Он дарит ощущение легкого спокойствия, мысль о том, что я не один в этой местности. Не один. Второй человек на многие километры в округе – ветхий старик, скорее всего почти спятивший, никто не видел его уже множество лет. Ветер скользнул под одежду, и тело покрылось мурашками.
Уже видны очертания домика, больше похожего на сторожку. Но что здесь сторожить? Только снег и мысли.
Я без стука вошел и впустил в предбанник ветер. Он занес с собой и развесил везде клубы пара и холод. Отряхнув снег, я постучал по обшарпанному войлоку, которым была обита вторая дверь. Звук получился глухим, и его, наверняка, никто не услышал. Поэтому я просто вошел.
- Здравствуйте, – с порога сказал я.
- Кто здесь? – отозвались из темного угла сиплым, как после пробуждения голосом.
Я пробежался взглядом по комнате. Печь занимала собой почти половину пространства. Деревянный стол под окном был одновременно письменным и обеденным, на нем стояла тусклая керосиновая лампа и, в какой-то дотошной упорядоченности, располагались прочие предметы. Разумеется, к столу прилагался стул. Кровать возле стены, аккуратно заправленная, без единой складки. В углу висят иконки. Самым приметным было исполинское кресло с высокой спинкой напротив печки. Оно так не подходило этому месту, как ярко-синие огромные, полные мудрости и тоски глаза на грязном лице бездомного, пожирающего вареную кошку. Именно в этом огромном кресле я застал старика. Он был как будто князь древности в невзрачном одеянии на своем троне. По всей комнате лежали длинные глубокие тени, напоминающие подданных этого царства, застывшего во времени.
- Я – журналист, – соврал я после паузы.
- Ну проходи, проходи, – голос его был надтреснутым, скорее всего, от долгого молчания, а не ото сна.
- Как вы живете один в такой глуши? – заметил я, как бы промежду прочим.
Я все ещё топтался на пороге, разуваться не хотелось, здесь давненько не убирались, а наступать мокрыми ботинками на половик тоже, не очень красиво.
- Вполне сносно, или как говорят старики в моем положении «потихоньку, не жалуемся», – сказал он, не поднимаясь с кресла. – Перекусить не желаете с дороги?
- Если только чаю, - ответил я.
Я все-таки решил разуться. Быстро расшнуровал ботинки и шагнул в глубину комнаты.
- Только чаю… - пробормотал он эхом.
Я чувствовал всю неловкость положения. Ожидалось, что хозяин начнет суетиться, при появлении нежданного гостя, ну или разозлится, в худшем случае. Он продолжал сидеть, я продолжал стоять.
- Сколько же лет вы здесь в одиночестве? – мой голос в этой тишине показался чужим и лишним.
Старик поднял голову и вонзил в меня свой взгляд – чистый, острый, холодный, с подозрением.
- Зачем ты приехал, журналист? – сказал он неожиданно резким и холодным тоном.
Я поежился.
- Хотел задать вам вопросы, – не потерялся я. Это была правда.
- Вопросы задать… – его голос стих, взгляд потух и снова опустился. – Чаю?
- Да, можно было бы.
Надо было отказаться. Он продолжал сидеть. Я почувствовал неловкость и понял, все нюансы предстоящей беседы. Испытывая легкое разочарование, я прошел к стулу и сел лицом к старику, не дожидаясь приглашения. Главное терпение. Этот человек, когда-то был очень важным в мире литературы, просто теперь он очень старый, надо отнестись с пониманием.
- Так что ты спросил? – не глядя на меня, поинтересовался он.
- Как давно вы один в горах живете?
- Я потерял счет годам... – ответил он, и немного подумав, добавил: – Сейчас согрею чаю.
Он наконец-то встал. Не сутулился, не горбился, его не трясло, но все движения были осторожными, неторопливыми, как будто он был очень хрупким. Когда он стоял, я смог рассмотреть его.
Высохший, седой. В осанке его чувствовались осколки горделивости. Одет на деревенский манер – фуфайка, ватники да сапоги. Надо отметить, что сапоги начищены до блеска, а одежда без единой заплатки, все новое и чистое. Губы скрывала короткая белая борода. Глубокая морщина залегла между бровей. Взгляд запавших глаз, смотрящий в пустоту, не вязался с тем взглядом, которым он посмотрел на меня тогда.
- Вы ведь приехали, потому что мои романы стали снова популярны? – спросил он.
- Можно и так сказать, - уклонился я от прямого ответа. – Мне, например, они всегда нравились.
- Приятно слышать. – Он попытался улыбнуться, но я увидел только как шевельнулась борода.
Старик почти бесшумно возился в шкафчике для посуды. Вот на свет появились две кружки и блюдца. Потом он взял со стола чайник и вышел в предбанник. Я стал усиленно осматривать комнату, пока её хозяина не было. Что я пытался найти? Я перестал озираться и вперил взгляд в стол. Он зашел в комнату, и я снова повернулся к нему.
- Помнят меня, значит? А сборник рассказов мой опубликовали? Там несколько вещей посвятил я одной барышне. Поняла, небось, теперь, что неправа была…
- Да вроде бы опубликовали, – промямлил я.
Старик засунул чайник в печь, и стал наливать заварку по чашкам все так же осторожно и неторопливо.
- Сам-то ты откуда приехал? Вроде бы не молодой… - дальше он невнятно прошамкал что-то. Провел рукой по бороде и замер с заварником в руке, как будто в нерешительности.
- Что? – переспросил я.
Я ощутил, как его тело напряглось. Взгляд, направленный в стол снова стал ясным и резким.
- Задавай свои вопросы! – голос его был сух и раздражен.
От такой перемены мне стало не по себе, я отвернулся от старика и уставился в окно. На улице совсем стемнело. По полу скользнул холодок, и по спине снова пробежали мурашки.
- От чего вы сбежали в горы? – спросил я, обращаясь к поверхности стола.
- Горы… - повторил он в тон мне.
Старик был у меня за спиной, но я уже знал, что увижу повернувшись. Пустой взгляд запавших глаз и плавные движения, как будто воздух слишком густ для него.
Мне стало интересно, что будет, если надавить на него. Я снова повернулся и посмотрел на хозяина дома, который выкладывал сушки на тарелку.
- От чего вы сбежали? – Голос мой был тверд.
Руки старика замерли над тарелкой. Казалось, он глубоко задумался.
Он начал невнятно бормотать. Я прислушался. Его голос все усиливался и стали слышны обрывки фраз:
- …нужен. Писать… годы… Всеми забыт. Ни в чьей душе нет отклика. Тогда зачем? – так же внезапно его бессвязная речь оборвалась, он направился к креслу и сел.
- Простите, вас обидел мой вопрос? – Вся моя решимость улетучилась, мне стало жалко старого писателя.
- Достань чайник, – проговорил он, и я услышал в его голосе усталость. – Я сейчас присоединюсь.
Он сел назад в кресло и подпер голову рукой. Мне стало досадно, что моя резкость вызвала у старика неприятные ощущения. Я покорно взял прихватку и извлек из печи чайник, стал разливать по кружкам кипяток. Почему-то я стал непроизвольно двигаться плавно и осторожно как он.
- От чего я сбежал? Лучше скажи, отчего все меня забыли? – старик сидел с закрытыми глазами.
- Вас не забыли, вас читают, обсуждают. – Возмутился я.
- Разве? – он отнял руку от лица, – тогда почему ты – первый за эти годы? Все прекрасно знают, где меня найти.
Сейчас его раздражение было не внезапным приступом. Оно нарастало естественным образом. Я испытывал смущение и стыд за общество, которое отвернулось от него.
- Наверное, не хотели нарушать ваше уединение, – сказал я, - уважают ваш выбор. Наверное.
В голосе моем было слишком много сомнения, особенно ударение на последнее «наверное», и старик понимал, что я оправдываюсь.
- К черту уединение, давай пить чай.
Он встал, взял кружку и вернулся с ней к себе на «трон». Пригубив немного горячего напитка, он взглянул на меня из-под своих кустистых бровей, и морщинка между ними стала не такой глубокой.
- А что, вполне вероятно, – он ухмыльнулся в усы.
- Могу задать следующий вопрос? – теперь я старался быть тактичнее.
- Валяй, – разрешил он. Настроение его значительно улучшилось.
- Каким своим произведением вы больше всего гордитесь? - мне это было интересно. Я почувствовал, как напряженная атмосфера в комнате стала стабильнее, и что я готов с уверенностью вести диалог по нужному мне руслу.
- Да нет особой гордости, я ведь не столько писал свои… книги, сколько был их первым читателем, – ответил он, взвешивая каждое слово. – А вообще нравится мне больше всего «Лица на берегу». Не слишком большой, мысль не слишком глубока, но в нем есть свое очарование.
- Я бы не сказал, что мысль заложена поверхностная, - перебил я.
Он замолчал и замер. В комнате снова повисла звенящая тишина. Воздух показался мне действительно густым. Неожиданно поднявшийся ветер бросил ком снега в окно. От звона я вздрогнул, но в следующую секунду все нормализовалось.
- И что же за мысль, конкретно, по-твоему, я вложил в него? – ухмыльнулся он.
Я замялся, и вертел в руках кружку с чаем. Старик отхлебнул ещё глоток и продолжил:
- Вот и не думай, что понимаешь мои книги лучше меня. Ничего особенного я в «Лицах» не хотел сказать, просто мне нравилось как я построил сюжет и описал чувства одной из героинь, больше ничего.
- Хорошо, я понял.
Я чувствовал, как у меня сдают нервы. Эта мерцающая лампа, ветер за окном и резкие перемены в старике. Его реакция на любое воздействие непредсказуема.
- Вы себя здесь комфортно ощущаете? – я продолжил играть роль журналиста, – в уединении.
- Да. – Ответил старик.
Дальше тишина. Такая глубокая, что я чувствовал, как падаю вместе со стулом в пропасть. Я нервно сглотнул слюну. Взял бублик и стал вертеть его в руках, не видя дальнейшего развития разговора. Тупик. Падение всегда кончается столкновением с землей.
Тишина так давила на голову, что мне захотелось покинуть это безумное место. Выбежать в ночь и закричать что-нибудь. Хотя бы что-нибудь услышать.
- Успокойся. Ты зря так боишься меня, - донеслось из кресла, - тебя-то кто-нибудь да ждет. Тебя не забыли.
Никто и не знает, что я тут, – подумал я. А вслух сказал: - я не боюсь вас, просто ваше поведение кажется мне странным.
- … мне странным… - пробормотал старик, - … странным.
Я положил назад бублик и осушил кружку почти залпом. За окном бушевала метель.
- Ты ведь не журналист.
- Нет.
- Что главное в жизни?
- Не знаю. У каждого свое, думаю.
Я старался не шевелиться, чтобы не нарушить его состояние, когда он кажется наиболее адекватным. Так и говорил с ним, уставившись во тьму за окном.
- Ты молод, для тебя важно все устроить, все успеть. А что ты хотел бы успеть?
- Наверное, найти себя. И жениться, – я отвечал честно, рассчитывая за правду получить правду.
- Я ничего не успел. Я не успел остаться в чьем-нибудь сердце. От этого так холодно. Это сводит меня с ума. Я пытался не думать об этом. Я почти спятил, ты же видишь это?
Я молчал.
- Страшно, что меня так быстро полюбили и так же быстро забыли.
Тишина. Тени качнулись в такт огоньку в лампе.
Я рискнул повернуть голову и посмотреть на него. Он откинулся в кресле, вздернул подбородок и взирал на меня своими глазами. Холодными, глубоко запавшими. Они, как два хищника, осматривающих окрестности из своих пещер в поисках добычи, они ощущают собственную силу.
- И вы сдались и сбежали? – спросил я тихо.
Я увидел как плавно переменилось его лицо. Зрачки расширились, тени вокруг глаз почти исчезли, и взгляд заволокло, брови взметнулись навстречу волосам на голове.
- Я сдался?! А что мне осталось делать?! – кричал он, но оставался неподвижен, как смертник, прикованный к электрическому стулу, - Добиваться признания снова?! Писать что-то ещё?! Зачем? Что бы меня снова забыли?! Она больше не испытывала ко мне чувств! Я все отдал… Больше нет ничего.
В печи треснуло полено. Старик затих, обессиленный. Мне до глубины души стало обидно. Руки сами сжались в кулаки.
- Не обманывай меня, я уже давно всеми забыт.
Я молча встал, и поставил в печь уже остывший чайник.
- Ваши книги есть в библиотеках многих университетов, – тихо сказал я. - Все забыли. Но не вас, а где вы находитесь.
- Ложь. – Так же тихо ответил он.
- Это правда. Я приехал узнать, вымысел или действительность написана в вашем произведении «Ветошь».
- О чем? – с его глазами стало что-то не так. Я насторожился.
- Что стало с девочкой? – спросил я. – Она вернулась на то же место, когда выросла?
- Я не знаю. – Ответил он почти шепотом.
Я понял, что с его глазами. Он плакал. Прикрыв глаза, скупо, как подобает мужчине. Капли терялись в бороде. Так бывало у меня, когда я читал некоторые его книги. Слезы сами бежали по лицу, мешая разбирать строки, а внутри становилось так тепло, как от прикосновения любимой перед долгой разлукой. Чувство безграничной тоски сжимало душу и выдавливало из неё холодные капли.
- Все-таки я останусь в чьем-то сердце? – он глубоко вздохнул и промокнул лицо рукавом.
Опустив голову, старик сидел в глубокой задумчивости. Я решил его не беспокоить, тихонько подошел к печке и достал нагревшийся чайник, сам.
- Останусь незабытым… – пробормотал он снова.
Слеза капнула ему на колени.
- Незабытым, - я слышал, как тихо прошептали его губы. Он вздохнул.
В доме качнулись тени. Мороз пробежал по коже, отыскал в ней брешь, забрался внутрь и спрятался в сердце. Ветер на улице продолжал набирать обороты. Я поставил чайник на стол, повернулся и посмотрел на старика, уже понимая, что его там нет. Осталась лишь никуда не годная оболочка, не способная более вмещать в себе душу.
Я не двигался. Стоял и слушал бушующую за окном метель. Я был рад ей, иначе бы я потерял себя в этой тишине. Мне было не страшно находиться с мертвым стариком в одной комнате, но комфортным состоянием это не назовешь. Я так и простоял всю ночь возле стола, глядя на темноту за окном и темноту в голове. Как почетный караул у могилы неизвестного солдата. Я ждал рассвет, что бы уйти из этого дома и продолжить жить. Стремиться все успеть. Успеть остаться в чьем-то сердце, и быть не забытым. Так умереть – страшно.
Обычно я не бываю так убедителен. Но старик умер счастливым, и это важно.
Я соврал ему.