8. Дорогами растерзанной юности

Яаков Менакер
    Г Л А В А  В О С Ь М А Я

    П О Д   П Е Н И Е   Ж А В О Р О Н К А

    Обычно там, где были указатели расстояния между населенными пунктами, я их запоминал и пройденное за день расстояние подытоживал. Получалась удручающая картина: позади пройдено свыше полусотни километров, а сколько их впереди - неизвестно.

    Это угнетало меня, надежда на конец дня слабела, а наутро с новой силой разгоралась, и я отправлялся в путь. Время от времени я делал «привалы», падая от усталости в кювет.

    Страшно «гудели» ноги. Лежа головой на дне кювета с поднятыми вверх ногами я расслаблялся, дремал, вслушиваясь в песню жаворонка.

    Полевой жаворонок, весит около 40 грамм!

    Мне не была видна птица, она появлялась внезапно, где-то над головой и начиналось бесконечно длившееся ее успокоительное, удивительных тонов пение.

    Иногда я засыпал под ее неутомимую мелодию, но сон мой был коротким и тревожным, а птица все пела и пела, подымаясь ввысь.

    Мне никогда не забыть песню жаворонка, сопровождавшую мой путь странствования в военные 1941-1944 годы.

    Проснувшись и подкрепившись куском хлеба, картофелиной или чем-то другим, разумеется, ранее припасенным, я продолжал свой путь. Ночь зачастую проходила в поле, на опушке леса, реже в населенном пункте, если меня на ночлег принимали крестьяне.

    Не было случая, чтобы, приютившие меня крестьяне не дали в дорогу кусок хлеба, огурец или что-то другое съестное. Так было в селах, так было в местечках, лежавших на моем пути.

    В подавляющем большинстве великодушие и искреннее сострадание проявляли женщины. К сожалению, за их дела им памятник никто не построил.

    Мне никто не отказывал  в куске хлеба, тарелке борща или супа и даже в ночлеге в еврейских гетто, в которые я иногда заходил, однако оставаться в них на постоянное жительство я не мог.

    Даже если бы я и предпринял попытку остаться в каком-то месте, то густо заселенные, предшествующие гетто и до предела уплотненные с организацией таковых, в этих местах исключалась возможность найти маломальский уголок для одинокого человека.

    Да мне и мысль такая не приходила в голову. На что я мог надеяться? Я надеялся добраться до довоенного места жительства, найти там мать и сестер, и с ними разделить ту участь, которая нам предначертана судьбой.

    Надо мной постоянно днем и ночью висела угроза оказаться  за колючей проволокой одного из лагерей военнопленных и на этом закончить свое земное существование. Второй раз вряд ли бы мне удалось пройти селекцию, подобная ситуация дважды не повторяется.

    В пройденных местечках, например, в Ружанах, вначале осени все еврейское население было заключено в гетто. В нем они нищенствовали около года до осени 1942-го, а затем их заключили в концлагерь в Волковыске, откуда с другими узниками этого лагеря пешком погнали в Треблинку -14.

    В местечке  Слоним: 17. 07 1941 года было расстреляно 1200 человек; в августе здесь всех евреев согнали в гетто. В ноябре было убито 9000, а с 29.06 по 15 .07 1942-го расстреляно 10 000 человек -15.

    В городе Кобрин: в конце июля 1941-го эйнзатцкоманда из эйнзатцгруппы «Б» расстреляла 170 евреев. 25.07. 1941-го немцы с участием белорусской вспомогательной полиции в урочище возле Бронной горы расстреляли узников из гетто «Б».

    В октябре узники из гетто «А» 4250 человек были вывезены в район деревни Хизры и расстреляны в Боровском лесу -16.

    В послевоенные годы меня часто упрекали: «почему я не ушел к партизанам»? Не ушел потому, что период моего странствования ограничен второй половиной 1941 года, в этой местности, по которой я проходил в указанный период, если и сосуществовало подполье, то оно было сформировано из чекистских специальных отрядов десантами, сброшенными в определенные районы Белоруссии для организации там партизанского движения.

    К сожалению, мне не пришлось с ними встретиться в указанный выше период. 

    Помню, как, обойдя местечко Пружаны, какое-то время я шел вдоль левого берега речки Мухавец, намереваясь также обойти стороной деревню Мачульники, осведомленный местными жителями и зная, что где-то впереди мне предстоит пересекать Варшавское шоссе между городом Кобрин и местечком Ивацевичи.

    Крестьяне предупреждали и советовали мне быть внимательным и осторожным: по шоссе беспрерывно в обе стороны движутся немцы, а на перекрестах с другими дорогами патрулируют также немцы совместно с вспомогательной белорусской полицией.

    Но никто не мог мне указать безопасное место пересечения магистрали, и мне оставлялась одна возможность, при которой я могу оказаться по другую сторону магистрали – риск.

    Отойдя несколько влево от речки Мухавец, я вышел на полевую дорогу, толком не зная, приближаюсь или отдаляюсь куда-то в сторону от намеченного направления.

    Вдруг, перед моим взором замаячила фигура не двигающегося человека. Сближению не миновать, слишком малое расстояние между нами, что бы отклонившись в сторону, не быть замеченным; это уже был снова риск, вызывавший внимание к себе.

    Человек настолько был поглощен чтением какой-то бумаги, висевшей на обрубке столба, что не заметил и оглянулся лишь тогда, когда я поравнялся с ним.

    – Читай,– отступив на шаг от столба, обратился он ко мне,– я уже прочел.

    На столбе висело напечатанное на пишущей машинке объявление коменданта Кобринского ортскомиссариата. В нем обязывалось всем бывшим военнослужащим Красной армии, укрывающимся в селах и в самом городе Кобрине, немедленно явиться в комендатуру для регистрации.

    Далее следовала угроза расправы с теми, кто избегает явки и регистрации, вплоть до расстрела на месте задержания.

    Мы присели у столба и разговорились. Из его короткого рассказа следовало, что он был старше меня, до начало войны служил рядовым где-то не то вблизи, не то в самом городе Бресте.

    В плену не был, но с другими красноармейцами пытался выйти из окружения, что не удалось, и они разбрелись по окружающей местности. Какое-то время жил в деревне, но вскоре пришлось уйти, так как староста велел явиться к немцам и зарегистрироваться.

    Вот уже продолжительное время бродит по деревням. Идти ему некуда, так как край родной далеко на востоке, где-то на Тамбовщине. Доверился, так сразу разглядел во мне «коллегу» по несчастью.

    С моей стороны он своей откровенностью вызвал доверие, и я кратко поведал ему о своих мытарствах.

    Мы не заметили, как время перевалило за полдень. Куском хлеба и огурцами подкрепились, а затем намеревались дойти до ближайшей деревни и там заночевать.

    Но мы не были властны над нависшими над нами опасностями, которые повседневно, ежечасного, и даже ежеминутно подстерегали нас, невзирая на маломальский опыт такого же постоянного сопротивления, какое мы оказывали в одно и тоже время угрозе.

    Они словно воронье настигли нас, когда мы подходили к деревне. Все шестеро – на велосипедах и с немецкими винтовками. Нас тут же обыскали. Не найдя ничего компрометирующего, приказали следовать по середине полевой дороги с тем, чтобы они могли не слезая с велосипедов, двигаться на них рядом с нами.

    Не знаю как моему напарнику, но мне сразу стало понятно, что побег в складывающейся ситуации исключается.

    ________

    14 Электронная Еврейская Энциклопедия, 7 том, колю 446-447. Треблинка (Treblinka) – один из немецко-фашистский «лагерей смерти», около станции Треблинка, Варшавского воеводства, Польша.

    15 Краткая Еврейская Энциклопедия, том. 8, кол. 42-43.

    16  Там же, том 4, кол. 398-399.