Небо вдруг треснуло, разорвало как старую холстину- в прореху полил стеной дождь. Через минуту тяжёлые стеклянные капли вовсю уже били по воде озера, тёмной, тяжёлой и неласковой. Домик его на берегу почернел, врастал в землю. Становился как бы всё меньше и меньше. Окошки мутнели, вроде затягивались плёнкой- скоро уже ничего не разглядишь. Дверь поскрипывала жалобно на больших, почти чёрных от старости, петлях, и стонала, когда он с размаху бил её ногой в разношенном узконосом сапоге и сжимал кулаки. Тяжёлые как пудовые гири.
Деньги на кусок земли и новый дом уже лежали в жестяной коробке из-под чая. Коробка была надёжно спрятана от чужих глаз и доставалась по праздникам. Непослушными пухлыми пальцами он иногда пересчитывал потёртые купюры. Расправлял овальным выпуклым ногтем с траурной каймой уголки и мечтал. Накопить оставалось совсем немного.
Сосед сказал, что недалеко продаётся участок земли с домом. Овдовела молодица одна. С утра он улыбался краешками губ, желваки ходили под кожей. Подхватил жену и закружил её. Опустил, пнул в спину и рявкнул:
- А, ну, пошла отсюда!
Потом счастливо ходил по чужому двору, дому. Прищуривался и косился на хозяйку. Молодую женщину с жёлтыми волосами и синевой в глубине больших рыбьих глаз. На столе была выпивка и закуска. Хватанул залпом и положил свою ручищу, огромную и сухую как клешню, на её маленькую и ледяную ручку. Заколотилось сердце, запрыгало в груди как мячик. Еле сдерживаясь, буднично сказал:
- Ну, что? Порешили?
Заговорил быстро, путаясь и сбиваясь. Потом схватил хозяйку , сгрёб её лапищами и повалил в койку. Она распрямила, выгнула спину, чтобы грудь казалась больше. Дальше он ничего не помнил. До глубокой ночи сопел, разметавши в кровати по сторонам свои пудовые кулаки-гири, и улыбался. Как будто бы во сне.