Тульский край - незнакомый, но навсегда родной

 
Через несколько дней я получил назначение в Белев, сослуживец не подвел и оформил изменение приказа.

Перед отъездом посмотрел в библиотеке, что удалось найти про этот старинный русский город, было интересно, где мне придется жить.

Одновременно с назначением уездным военкомом, я был назначен и исполняющим обязанности командира 56-го запасного пехотного полка, расквартированного там же.

Ехать пришлось через Тулу, в которой никогда раньше не был и, хотя пришлось там пробыть всего пару часов между пересадками, мне показалось, что это большой промышленный город. Я тогда не знал, что с этого момента вся моя жизнь будет связана с этим городом.

Вагон был забит мешочниками, где не только на полках, но и в проходе сидели, лежали мужики, а кое-где и бабы, возвращающиеся после торговли в Москве и Туле. Домой они везли подарки, мануфактуру, все то, что нельзя было найти в деревне.
Уже смеркалось, когда поезд, последний раз лязгнув буферами, прибыл на станцию. После душной вони прокуренного вагона можно было захлебнуться ; такой пьянящий, кристальной чистоты был воздух. Я вдыхал полной грудью и шалел от этой морозной чистоты. Под вечер ветер усилил стужу, которая  стала прихватывать нос и кончики ушей.

Кабинет командира полка, а теперь и уездного военкома был тесным и низким. Собственно, это был временный кабинет. Постоянным помещением военный комиссариат еще не разжился. Здание старое и сырое, бывшая контора складских помещений кожевенного завода, и эта комната с единственным забранным решеткой окном  была, по сути, тоже единственным местом, где размещался штаб. Половину кабинета занимал диковинный, под зеленным сукном стол, черт знает как попавший в это строгое учреждение. Сбитые его края, мощные формы и витые фигуристые ножки определенно указывали на его прошлое бильярдное происхождение.

Как мне потом пришлось узнать, на этом столе по очереди спали дежурные по штабу, да и я не раз коротал ночь на нем, пока не получил ордер на квартиру в одном из домов города. Помимо него в кабинете находилась гордость всей военной власти Белева и самая ценная вещь ; настоящая чугунная с литыми узорными дверками «буржуйка». Она стояла у окна на железном листе, и на ее раскаленных докрасна конфорках постоянно кипел чайник. Тускло светила под потолком электрическая лампочка.

Меня встретил худой, болезненного вида мужчина, в застиранном старом френче, поверх которого была меховая душегрейка, а при ходьбе он постоянно шаркал подшитыми валенками.

Увидев меня, молча кивнул и попросил предъявить документы, которые я тут же вручил ему. Мой мандат был подписан начальником политуправления РВС СССР В.А. Антоновым-Овсеенко, которому было поручено Совнаркомом заняться организацией на местах, военным призывом на постоянной основе и начальным военным обучением мобилизованных красноармейцев.

Этот мало похожий на военного мужчина оказался комиссаром полка Бочковым, который два года воевал на фронтах гражданской войны, а по профессии был наборщиком в тульской типографии. Старый коммунист с дореволюционным стажем, успевший побывать и на царской каторге, и плену у белых, при всем своем неказистом виде он оказался надежным помощником в работе и хорошим товарищем.
Он внимательно изучил мои документы, даже повернул бумагу, чтобы прочитать надписи на печати, затем аккуратно свернул и возвратил мне.

Жестом пригласил садиться. Я сбросил полушубок и шапку и присел за стол. Сунув руки в карманы широких галифе и зябко подергивая плечами, Бочков продолжал толочься в узком пространстве, поглядывая то на телефонный аппарат, то на закипающий чайник.

Среди бумаг на столе, до которых, как потом я узнал, Бочков был небольшой охотник, стояла заранее приготовленная кружка с сушенным брусничным листом. Также молча достал вторую кружку, отсыпал из бумажного кулька немного брусничной заварки.

Затем ловко подхватил кипящий чайник и залил кружки кипятком, помешал черенком столовой ложки и накрыл какими-то бумагами со стола, чтобы настоялось.
Внезапно Бочков наклонил, как бык, свою лобастую лысеющую голову, подошел в упор ко мне и скрипучим голосом произнес:

 ; Я тут навел справки о тебе, конечно, какие смог, ; одобряю, латышские стрелки смелые и надежные ребята, ; он слегка отодвинулся, опираясь на стол.
 ; Ты не обижайся, ; добавил он. ; Я привык знать, с кем работаю. Это привычка еще с подпольной работы. Да и потом мне не раз приходилось разочаровываться в людях, пока, наконец, на фронте, я понял «Доверяй, но проверяй». Излишняя доверчивость ой как дорого обходится в нашем деле.
Он помолчал и добавил: «Ты согласен?».

Я смотрел на него, его неказистым видом и про себя подумал: «Лапоть, лаптем, а поди ты бдительность развел, как в особом отделе; с этим мужичком ухо надо держать востро.

 ; Ладно, Бочков, я все понял, твою осторожность одобряю, но давай договоримся сразу, друг у друга за спиной писульки начальству не строчить. Согласен?
Теперь пришла его очередь с удивлением посмотреть на меня. Он прищурился: «А ты тоже далеко не прост, не ожидал от тебя такой прямоты. Я ведь слышал, что ты работал в инспекционном отделе, и мне пришлось повидать этих проверяющих. Приедут, носом поводят, наорут, а потом стол накрывай, водки давай, а то еще и женщин …».

Он махнул рукой: «Ну, да ладно, проехали и закрыли тему».
Он взял свою кружку, еще помешал, а вторую пододвинул ко мне. Я снял листок с кружки, который намок, и смог прочесть расплывающиеся буквы «…выделить в распоряжение местной милиции десять бойцов…», дальше строчки расползлись и понять что-либо было невозможно.

 ; Все бумаги, ; снова проскрипел Бочков, прихлебывая из кружки. ; Дела нет, а им бумаги…
; Кому им? Я поднял голову.
 ; Нам, ; вяло отмахнулся Бочков.
 ; Давай, рассказывай, что там еще в центре придумали, с чем приехал, что будем делать?

 ; Ладно, расскажу, только давай сразу соберем комсостав полка, чтобы не повторять два раза. Я медленно прихлебывал душистый и горячий брусничный чай.
 ; Ты что в Сибири был, откуда брусника? ; поинтересовался я.
 ; Так, старые запасы, ; ответил он.

 ; Так собирать особенно некого. В наличии два военспеца ; один бывший, подпоручик, а другой прапорщик. Они и занимаются строевой подготовкой. Здесь вам не Москва и даже не Тула, особенно выбора нет.
Он помолчал, подумал и добавил: «Да и те больше по культмассовой работе».
Я с удивлением поднял голову от кружки.

 ; С девицами на танцах, в клубе, больше времени проводят, ; пояснил он.
 ; А ты что же, комиссар, так все с рук и спускаешь? ; я с укором посмотрел на него.
 ; Ничего я не спускаю, ; в его голосе звучала обида, ; мальчишки, да и заменить некем.

После горячего чая меня разморило в тепле и стало клонить в сон. Бочков заметил, что глаза мои слипаются и, поставив кружку на стол, сказал: «Сегодня переночуй у меня, я здесь недалеко квартирую, а завтра что-нибудь придумаем».
Мы оделись и вышли мимо часового, который стоял около будки на выходе, а затем медленно пошли по заснеженной, темной улице. Мороз еще больше драл уши, сон прошел, и я с удовольствием дышал чистым воздухом.

Проснулся сразу, будто кто толкнул. Откинул жаркий овчинный полушубок, вытер ладонью испарину на лбу и висках. В закутке, за печкой, где стоял мой топчан, было темно и душно. Захотелось на свежий воздух.

Припомнилась Москва, наша уютная квартира, с легкой тревогой вспомнилась жена, как там одна… А мысли текли. О чем? О службе, она была привычной ; как началась в пятнадцатом, так и по сей день. Вот уже семь лет, считай… Последние месяцы, как вернулся в Москву, стало вроде бы поспокойней. Вроде бы.

Свет зажженной спички резанул по глазам, медленно зачадил фитилек, разгорающейся керосиновой лампы. Я потянулся к вещмешку, который послужил мне подушкой, нащупывая часы, и наткнулся на твердую кобуру маузера. Наконец удалось нащупать цепочку. Щелкнул крышкой именного еще со спортивных времен «Павла Буре». Четверть седьмого.

В ворота громко застучали чем-то железным, вероятно, прикладом винтовки. Звук был отрывистым и нервным. Во дворе захлебывалась звонким лаем собака.
«Наверное, что-то случилось, и Бочкова срочно вызывают на службу», ; подумалось мне.

Я нагнулся, нащупывая сапоги. Несмотря на духоту, пол был ледяной. Чертыхаясь, я шарил по полу и никак не мог найти их.

Хлопнула дверь, и морозный воздух хлестнул по босым ногам. Забухали сапоги в холодных сенях, это пришедший сбивал снег, много его нынче в центральной России. Снова хлопнула дверь, впустив клубы ледяного пара, и вошли старик с окладистой бородой ; хозяин, с которым меня познакомил вечером Бочков, и красноармеец, закутанный в башлык.

 ; Здравствуйте, товарищ командир, ;  с трудом проговорил боец, обеими руками оттягивая край башлыка, затвердевшего на морозе.
 ; Здоров! Чего это ты, брат, расшумелся, а? Всю, понимаешь, улицу согнал с печи, всех соседей переполошил. Опять небось скажут у Советской власти чепе, коли среди ночи своих собирают.

 ; Виноват, бежал,; с готовностью подтвердил красноармеец, но видно было, что нисколько он себя виноватым не считает, хотя бежал ; это точно.
 ; Товарищ комиссар велел передать срочно явиться. Серьезная беда, товарищ командир.

Я повернулся к хозяину: «А разве Бочков ушел?».
 ; Да еще час назад, он так всегда на службу ходит, ; подтвердил тот.
 ; Что за беда? ; отрывисто спросил я, опять нащупывая свои сапоги.
 ; Наших привезли, ; красноармеец поморгал длинными ресницами и шмыгнул носом.
«Совсем мальчишка», ; глядя на него, подумалось мне.
 ; Как привезли? Откуда? Говори толком, ; я начал злиться, не находя эти чертовы сапоги.

«Не могли же их украсть», ; некстати подумалось мне.
Шевельнулся хозяин, достал из припечка сапоги с обернутыми вокруг голенищ портянками и подал мне.

Я кивнул благодаря, начал закручивать портянки. Натянул сапоги.
Медленно прошел в закуток, где ночевал, надел полушубок, шапку, перекинул через плечо ремешок маузера и взял свой вещмешок. Вернувшись, увидел печальные глаза хозяина.

 ; Может поели бы, ; спросил тихо он.
 ; Не стоит, я уже сбил аппетит, спасибо, отец за ночлег, дай Бог увидимся, и, обернувшись к  красноармейцу, успевшему разомлеть в тепле, скомандовал: «Давай веди в штаб».

Мы вышли из дома и минут через десять прибыли на место.
Там за ночь ничего не изменилось. Кипел чайник, за столом сидел также Бочков и задумчиво смотрел на меня.

Я разделся, в комнате было жарко натоплено, и повернулся к нему.
 ; Объясни по порядку, что случилось, кого привезли.
Бочков рассказал, что пятеро наших бойцов сопровождали отряд продразверстки и километрах в пятнадцати от города вчера вечером попали в засаду. Отбиться отбились, но двое были ранены, а один из тульских городских рабочих продотряда был убит.

На подводах добрались до ближайшего телефона и сообщили в уездную милицию. Отряд чоновцев уже выехал на место обстрела, но результата скорее всего не будет.

Бандитов было три-четыре человека, постреляли из укрытия и растворились в темноте. В милиции уверены ; это местные, кто-то из сельских богатеев. Ночью разбрелись по домам, а к утру уже успели выспаться и сейчас со скрытой усмешкой наблюдают, как чоновцы «землю роют». В окрестностях места нападения около пятнадцати небольших деревень и три больших села, населения около пятнадцати тысяч, поди, найди.

 ; И часто у вас такое бывает? ; спросил я, наливая себе кипятку в кружку и немного успокаиваясь. Все-таки обошлось без погибших, а это уже хорошо.
Бочкин отсыпал мне брусничной заварки, помолчал и добавил: «Не часто, но бывает».

 ; Что с ранеными?
 ; Их уже отвезли в уездную больницу, но пока больше ничего неизвестно.
 ; Узнай и доложи, ; приказал я.
 ; Сделаем, если надо подкормим, ; охотно согласился он.
Я подошел к столу, потеснив его к окну.

 ; Считаем, что дела я у тебя принял, а ты сдал. Вопросы есть?
Бочкин, медленно отпивая из кружки душистый чай, покачал головой.
 ; Вопросов нет. Тогда давай будем знакомиться с людьми, ; я собрал разбросанные бумаги на столе в пачку и положил их в ящик стола, потом в свободное время разберусь.

 ; А теперь, давай представь меня работникам штаба и твоим военспецам, ; попросил я его.
Он с удивлением на меня посмотрел, ; чего представлять, вон они в соседней комнате собрались.
Я тоже посмотрел на него с усмешкой, ; знаешь, дорогой товарищ комиссар, если ты собирал обо мне сведения, то должен знать, что в любом подразделении, где я командовал, все должно быть по военному, строго и по форме, и по существу.

Я вышел из-за стола и прошелся по комнате, захотелось расшевелить это болото, хотелось, как в неприбранном доме, навести порядок и зажить нормальной размеренной военной жизнью, где все заранее определено согласно уставу. Я так привык и, пока я командир, так и будет.

Бочкин отхлебнул, подумал и спросил с хитрецой в глазах: «А меня ты тоже хочешь построить?».
 ; У тебя свои задачи комиссара полка, и как коммунист со стажем, а иначе ты бы не был комиссаром, ты знаешь их лучше меня, ; я остановился и в упор посмотрел на него.

Он опять отхлебнул свой чай, поставил кружку на стол, с усилием поднялся и с видимым усилием зашагал к двери.

  ; Что ж пойдем знакомиться, ; внезапно он остановился и, повернувшись, сказал: «Уважаю, уважаю латышей за прирожденную военную косточку».
 ; Ты ошибаешься, товарищ Бочкин, я не латыш, ; заметил я. Он хотел что-то добавить, но мы уже вышли в коридор.

 ; Потом познакомимся поближе, ; прервал я его.
 ; Первым при нашем появлении поднялся со стула из глубины комнаты молодой и розовощекий ; это было заметно даже при тусклом свете сумрачного зимнего утра ; человек, одетый с явным щегольством. В новеньком коротком полушубке, перетянутый скрипучими ремнями портупеи, и в надраенных до блеска сапогах.
Он шагнул навстречу нам, одновременно бросая руку к офицерской папахе, на которой вместо царской кокарды была красная звездочка.

 ; Разрешите представиться, ; голос был негромкий и чуть хрипловатый. ; Командир первого батальона  Ветлинский.
 ; Гусар недобитый, ; услышал я чуть слышное ворчание, стоящего сзади Бочкина.
 ; Командир полка Вальтер, ; пожимая протянутую руку, ответил я.
Слева от стола, с табуретки, скрипуче поднялся мужик довольно свирепого вида, с бородой, которая немного прикрывала сабельный шрам, проходящий через всю щеку поднявшегося.
 ; Командир второго батальона Алданов, ; неспешно представился он, коротко козырнув.

Я ответил на приветствие и увидел третьего человека, который по виду больше походил на приказчика ; в меховой душегрейке с прилизанными волосами и с большой пачкой бумаг в руках.

Тот заметил, что я его рассматриваю и, чуть пристав со стула, неожиданно дружелюбно улыбнулся и звонко и коротко сказал: «Ваш заместитель по хозяйственным вопросам ; Мохов».

В комнате находились еще несколько человек, которые разместились кто где, на лавке, подоконнике, один даже сидел на столе, но никто из них так и не представился.

«Ну и дисциплина у них в полку», ; подумалось мне.
  «Ладно, наведем порядок, только теперь не у них, а у меня», ; промелькнуло в голове.
 ; Ну что ж, ; после небольшой паузы сказал я, ; присаживайтесь, товарищи, начнем совещание. Вы доложите о состоянии дел в полку, а я расскажу, какие задачи нам предстоит решать в ближайшее время.

Работы было много, и время летело незаметно. После Москвы, с ее размеренной и обустроенной жизнью, служба в провинциальном гарнизоне потребовала полной отдачи сил, знаний, накопленного военного опыта.

Гражданская война продолжалась и, хотя большинство основных фронтов было ликвидировано и победа молодой республики практически ни у кого не вызывала сомнения, все таки до конца войны было еще много времени и армии требовались квалифицированные кадры. Подготовкой этих кадров и занимались военкомы на местах.

До двадцатого года мобилизация проводилась действующими воинскими подразделениями на уровне дивизии или армии из числа населения, которое проживало в районе боевых действий. Исключение составляли добровольцы, которые из-за своих политических убеждений самостоятельно приходили на призывные пункты. Кроме того, Красная Армия комплектовалась и за счет партийных призывов из рабочих;коммунистов крупных городов, комсомольцев, чаще всего из отрядов ЧОНа. Командный состав наполовину набирался из бывших офицеров, которые добровольно, поверив Советской власти о всеобщей свободе и будущем процветании России, взял в руки оружие, чтобы защитить молодую республику от царской тирании, бесконечного пустословия Временного правительства Керенского и белогвардейцев, усиленно поддержанных деньгами, оружием, а то и непосредственным вторжением Англии, Японии, Франции и США. Чаще всего это были младшие офицеры, выходцы из интеллигенции или разночинцы, призванные в армию во время Первой мировой войны.

Часть офицеров привлекалась в Красную Армию принудительно как мобилизованные под угрозой применения репрессий либо к ним сами, либо по отношению к их родственникам.

Правда и отдача по службе от этих офицеров была разная. Если первые, добровольцы, служили по совести и случаев предательства практически не было, даже несмотря на тяжелые условия и поражения Красной Армии на первоначальном этапе гражданской войны, то вторые ; мобилизованные ; при первой неудаче «делали ноги», т.е. дезертировали и перебегали на сторону белых, где воевали отчаянно, так как понимали, что обратной дороги нет.
Предполагалось, что совмещение двух должностей, т.е. военного уездного комиссара и командира запасного полка, позволит без лишней волокиты провести при необходимости мобилизацию граждан с последующим их обучением в полку в течение двух месяцев, после чего они должны были быть отправлены в действующую армию.

Идея была хорошая, но как впоследствии оказалось при ее реализации возникло много трудностей.

Военное обучение, которое вели в полку, было достаточно примитивное и заключалось главным образом в выполнении команд: «направо!», «налево!», «шагом марш!», «вперед!», в отработке элементов обращения с оружием, команд «огонь», «залп!» и т.д.

Практически не изучалась материальная часть. На вооружении полка были и мосинские трехлинейки, и трофейные: немецкие «Манлихер», Маузер, английские Ли-Энфилд, французские Лебель, да и тех не хватало. В качестве учебного пособия имелся один пулемет «максим», который был в разобранном состоянии, так как не хватало нескольких деталей.

Необходимо было разработать план  учебы и усовершенствовать процесс обучения, чтобы красноармейцы умели действовать организованно в составе отделения, взвода, роты.

На первом этапе я буквально жил на территории части. Пришлось практически заново организовывать и налаживать строевую и воспитательную работу, улучшать быт и снабжение красноармейцев и командиров. Помогали местной милиции в облавах на бандитов, ловили дезертиров и т.д.

Попутно началась практически с нуля и работа военкомата. Были составлены мобилизационные списки военнообязанных уезда, проведена регистрация бывших офицеров, организован сбор брошенного оружия и изъятие незаконно хранившегося у населения и многое другое.

Для того чтобы все это осилить, необходима была помощь местных партийных и советских властей. И эта помощь была оказана. Через несколько месяцев меня кооптировали в бюро уездного комитета партии, где не только помогали, но и нагрузили рядом поручений. Здесь было все: и пропагандистская работа, и ответственность за хлебозаготовку в закрепленных за мной деревнях и организация спортивных секций. Правда, этим пришлось заниматься чуть позже, когда удалось наладить свою основную работу в военкомате, а сам запасной полк перевели в Тамбов.

Через несколько дней после приезда мне позвонили из уездного комитета партии и сказали, что со мной хочет встретиться первый секретарь товарищ Васин.

С этими нахлынувшими делами я совсем забыл, что надо встать на партийный учет, а по тем строгим временам каждый коммунист должен был при перемене места жительства или при смене места работы встать на партучет в течение трех дней, иначе оргвыводы.

В голове завертелась мысль: «Неужели там узнали, что я просрочил указанный срок и мне хотят сделать нахлобучку за это упущение?».

Но для этого не обязательно вызывать к первому секретарю, достаточно и орготдела. Нечеткая, расплывчатая, но беспокойная мысль тревожила, не давала сосредоточиться.

Время встречи было назначено позднее, в восемь вечера.
Я прибыл, как привык, по-военному, точно в восемь, в коридорах почти не было народа, большинство служащих уже отправились по домам.

Прошел в приемную, где дежурный сообщил, что секретарь будет с минуты на минуту, а меня просил подождать. С удовольствием вытянул гудящие от беготни за день ноги. От большой печки, инкрустированной цветным изразцом, тянуло приятным теплом, которое так и располагало вздремнуть.

Чтобы не заснуть, я подпер кулаками подбородок и в такой неудобной позе, чтобы не заснуть, стал думать о жене, о Москве. Как, казалось, это давно было.

Проснулся я внезапно от того, что дежурный резко вскочил, с грохотом отодвинув стул. Вытянулся, услышав быстрые шаги в коридоре. В комнату не вошел, а скорее вкатился невысокий плотный человек, в просторном пальто с вытертым бархатным воротником, какие носили недавно провинциальные чиновники, и солдатской папахе. Тогда партийные чиновники или, как тогда говорили, аппаратчики особенно не барствовали, а жили, как рядовые коммунисты. Руки вошедший держал в оттопыренных карманах.

Крамольная мыслишка завертелась в голове ; одеждой, манерой поведения человек, старался подсознательно подражать вождю. Правда не было узнаваемой кепки, но походи в таком головном уборе в провинциальном городишке, да поезди в открытых санях по морозцу по уезду, так что сойдет и папаха, а так вылитый Владимир Ильич. Невольно мысленно усмехнувшись, поднялся и я.

Мельком взглянув на дежурного, Васин, а это был он, перевел взгляд на меня. Увидев его добродушное круглое лицо, стремящиеся быть строгими улыбчивые глаза, я почувствовал облегчение. Да нет, не похож он на Ленина, укорил себя я, почти никакого сходства.
 ; Здравствуй. Извини, что пришлось потревожить, и протянул руку.
Васин сжал мои пальцы неожиданно жесткой и сильной ладонью. Наше рукопожатие продолжалось чуть более общепринятого, почувствовав отпор, он еще больше расплылся в улыбке.

 ; Молодец! Не каждый может со мной так здоровкаться, ; весело заметил он.
 ; Это не твой Бочкин, который скрипит и шаркает на плацу перед бойцами, ; продолжал он, уже подходя к нагретой печке и грея замершие руки.
 ; Пошли в кабинет там поговорим, чуть отогревшись, ; сказал он.
Уже входя в кабинет, и чуть оглянувшись, распорядился дежурному: «Принеси нам чая погорячее».

Быстро раздевшись, он прошел за большой стол, на котором лежали бумаги и жестом пригласил присаживаться.
 ; Пока там дежурный хлопочет, покажи свои документы  и партбилет, ; уже властным тоном распорядился он.

Я передал ему направление и партийный билет. Бегло прочитав мандат, он внимательно изучил партийный билет.
 ; Ты в партии с семнадцатого года ; это хорошо, ; полуутвердительно, полувопросительно проговорил он.
 ; Где вступал? ; поинтересовался он.
 ; В Москве, ; коротко ответил я.

 ; А я, брат, в пятнадцатом в ссылке, в Тобольске, ; заметил секретарь укома.
 ; Ладно, будем считать, что знакомство состоялось, ; сказал он, возвращая мне документы.
 ; А на учет ты завтра встань, непорядок, ; уже добродушным тоном добавил Васин.
 ; Сделаю обязательно, ; пообещал я.

В дверь постучали, и вошел дежурный, держа две огромные металлические, наполненные кипятком кружки, которые поставил на стол.
 ; А здесь, что пьете? ; спросил я с интересом.
 ; Как везде, морковь, ; объяснил дежурный.

 ; Уже пробовал. Брусничный лист лучше. Душистый чай получается…
; Это тебя Бочков угощал, ; догадался Васин, ; так у него запас немеренный. Мешок, наверно, привез из Сибири, прицыкнул он языком. Запасливый, ; с восхищением добавил он.

 ; Кстати, как он тебе показался? ; неожиданно спросил он. И увидев, что дежурный стоит рядом, не поворачиваясь, сказал ему: «Ступай к телефону. Я позову, когда будешь нужен».
Я подождал пока дежурный тихо закроет за собой дверь; По-моему надежный товарищ, ; мне не хотелось вдаваться в подробности за спиной человека, с которым придется работать бок о бок.

 ; Его к нам прислали из политотдела Восточного фронта, ; словно не замечая моей осторожности, продолжил медленно секретарь укома, как будто думая о чем-то другом. ; Крепкий мужик, много натерпелся, а духа не потерял. Чувствуется рабочая закалка.

Он достал бумажный кулек из ящика стола, в котором оказался сахар и пододвинул мне.
 ; Угощайся.
 ; Я поблагодарил и взял кусок крепкого с синеватым отливом рафинада. Хотел бросить в кружку, но мешать было нечем, а чайных ложек в этом заведении видно не водилось. Пришлось, обжигая пальцы, размачивать весь кусок, а потом откусывать.

Сам он пил маленькими глотками обжигающий чай тоже вприкуску, откусывая крепкими желтыми зубами небольшие кусочки и аккуратно подставляя руку под падающие крошки, которые потом ссыпал в кружку.
Мы допили кипяток, громко названный чаем.

 ; Давай рассказывай, ; отдуваясь и с облегчением  откидываясь на спинку стула, попросил Васин. По его красному от мороза лбу, градом катился пот, который он без устали вытирал.
 ; Что там, в Москве, слышно? Говорят, отменят продразверстку? В газетах писали, что в партии начинается дискуссия по профсоюзам, которую инициировал Троцкий? ; спросил он оживленно.

Я подтвердил, что на днях выйдет постановление Совнаркома о замене продразверстки продналогом и крестьяне получат большую свободу в распоряжении своей сельхозпродукцией, выращенной на своих наделах. Заплати фиксированный налог государству, а оставшуюся часть хочешь продавай на рынке, а хочешь оставь себе или обменяй.

 ; Верное решение, а главное вовремя, ; горячо поддержал Бочков, ; крестьянину сразу жить станет легче, когда он почувствует себя хозяином своего труда. А потом, ; продолжал он, ; ты наверно уже слышал, о нашем ЧП с продотрядом, так вот, продналог значительно сократит количество недовольных в селе, а значит, и сократятся бандитские проявления несознательной части крестьян, ; он резко рубанул в воздухе рукой.

Потом, подумав, добавил: «Хотя сельские богатеи, они же кулаки, не смирятся, нет, не смирятся. Сейчас или позже с ними придется решать, ; он опять задумался и уже твердо заключил, ; если надо… будем решать».

 ; А что по поводу дискуссии в партии, ; вновь оживился он. ; Какова позиция Центрального Комитета? Какую точку зрения поддерживает он?
Я стал рассказывать, что мне было известно о внутрипартийной дискуссии, что есть два основных мнения: одно мнение Ленина, а другое Троцкого. Речь шла о НЭПе , о текущем моменте, о работе профсоюзов, о допустимости в Центральном Комитете фракций и ряде других вопросов.

 ; Да, да, я это знаю, читал в газетах, ; торопил меня Васин, ; ты мне расскажи, какие настроения среди партийцев в Москве, чей верх берет?
Он смотрел на меня с живейшим интересом. Ждал новостей, которые можно было получить только вот так из живого разговора, потому что из официальных источников или из газет нельзя было почувствовать всю остроту партийной работы того времени.

Если честно, то я был далек от тонкостей партстроительства, так как никогда особенно не интересовался теоретической подоплекой построения коммунизма. Как и любой коммунист низшего звена, конечно, я изучал, правда тезисно, основы марксизма, работы Ленина, Троцкого на обязательных политзанятиях и семинарах, которые проводились в армии, но особенного интереса не испытывал. Меня больше интересовало военное дело: тактика, стратегия и, конечно, мой любимый спорт.
Но и сказать все это секретарю уездного комитета партии я не мог. Пришлось напрячься и вспомнить, какие вопросы недавно обсуждались на нашей армейской партийной конференции, на которую я был делегирован вместе с несколькими товарищами от партийной организации штаба Московского гарнизона. Конференция проходила в круглом Свердловском зале Кремля.

Суть проблемы была в следующем. После завершения Красной Армией активных военных действий на западном и восточном направлениях в Европе, в частности в Болгарии, Германии и Польше, назревали революционные события. У нас в это время партийные собрания проводили под лозунгом ; быть готовым в любую минуту дать отпор международной реакции и помочь зарубежным товарищам. Было ясно, что в случае начала активных военных действий потребуются новые усилия страны для ведения войны.

В такой ситуации необходимо было выработать взвешенную стратегию развития страны, а тут разноголосица среди государственного и партийного руководства.
В начале двадцатых годов еще допускался плюрализм мнений, который позволял в ходе открытого обсуждения партийными организациями различных уровней выработать правильное решение по тому или иному вопросу, т.е. так называемую «линию партии».

Много позже, в середине тридцатых годов, во времена массовых сталинских репрессий, эта самая «линия партии» искалечила жизнь десяткам миллионов людей, а у миллионов её отобрала.

Люди тогда достаточно открыто выражали свое мнение и по вопросам, в которых разбирались, и по вопросам, в которых мало что понимали. Большинство партийцев, поглощенных каждый своей работой или добыванием «хлеба насущного», склонны были доверяться в подобных делах мнению своего местного партийного руководства, а что касается беспартийных, то на общих собраниях они вообще голосовали за любую резолюцию, которая предлагалась начальством.

Через несколько лет, сидя на допросе у следователя НКВД, какой-нибудь бедолага ломал голову «За что посадили? Какой он враг народа? Ведь он всегда был «ЗА», всегда был вместе с партией, а если колебался, то вместе с самой этой линией». А ему в ответ: ; На таком-то собрании был?

 ; Был.
 ; За такую-то резолюцию голосовал?
 ; Голосовал.
 ; А известно ли подследственному, что данная резолюция была предложена меньшевиками во главе с Бухариным и Зиновьевым и поддержана Троцким?
 ; Неизвестно.

 ; Тем хуже. Сам признал, что является политически близоруким и потерял революционную бдительность.
 ; Гражданин следователь, помилуйте, какая политическая близорукость? Ведь товарищ Троцкий до 1925 года был членом политбюро, второе лицо после Ленина в партии. Врагом народа его признали в 1928 году, а злосчастное собрание было в 1922 году.

 ; Вот мы и говорим, потерял революционную бдительность, не увидел маскирующегося врага. Подпишите протокол допроса, подследственный…
И ведь подписывали. А если нет?

Тогда два варианта.
Первый, если бедняга не назвал других, которые присутствовали на данном собрании и не дай Бог выступали, то и таких материалов для ОСО (особое совещание) достаточно, чтобы получить пять-десять лет лагерей. Ведь присутствие адвоката и самого обвиняемого по процедуре такого «судопроизводства» не предусмотрено, поэтому возражать некому.

Второй, если обвиняемый, пытаясь доказать свою невиновность, назовет как можно больше свидетелей ; это уже организованная  группа, контрреволюционный заговор, а здесь уже совершенно другие пункты приснопамятной 58-й статьи. За раскрытие заговора и обезвреживание «врагов народа», действующих по указке иностранных разведок и на деньги мирового капитала, можно получить звания, должности, ордена и пр. Чем больше количество допрошенных, арестованных и осужденных, тем выше показатели успешной работы органов дознания.

И потом, разве действительно честный советский человек, тем более коммунист, как утверждает, разве он не хочет помочь следствию разобраться честно, по партийному и разоблачить всякую замаскировавшуюся контрреволюционную сволочь? Тем хуже. Отказ сотрудничества со следствием и проявление упорства ; лучшее доказательство непримиримости разоблаченного врага.

А раз враг, то с врагом не церемонятся.
Пусть попробует «конвейер»…
В те времена безобидное средство механизации, облегчающее тяжелый физический труд, имело совершенно другой смысл ; зловещий.

Как известно, работа на конвейере предусматривает несколько технологических операций. Так и здесь, только каждая такая «операция» ; это пытки, мучения, боль. Мало кто выдерживал такие страдания, большинство подписывали все, что подготовил следователь.

Ну, это уже другая история, которая начнется только через несколько лет.
А пока политическая полемика, внутрипартийная дискуссия.
Местные партийные организации, как правило, не были хорошо подготовлены к дискуссии. Во-первых, не хватало образованных кадров, институт красной профессуры только начинал свою работу, а во-вторых, большинство городских, уездных и даже губернских партийных организаций занимались в основном хозяйственной деятельностью, пытаясь наладить нормальную жизнь после разрухи гражданской войны.

Здесь реальное дело, люди работают по двенадцать – четырнадцать часов; там малопонятные теоретические выкладки, которые надо обсудить и вынести резолюцию «Одобряем» или «Не одобряем». Сам черт ногу сломит.

Например, что такое профсоюзы: школа коммунизма или «аппарат управления производством» (на чем акцентировались Рыков и Бухарин)? Нужна ли в них обычная «рабочая демократия» или какая-то особая «производственная»? Возможно ли их сращивание с хозяйственными органами?...

Или другой пример. Троцкий сопоставлял большевистскую «старую гвардию», т.е. членов РСДРП еще до деления на большевиков и меньшевиков с «бывшими учениками Маркса и Энгельса» Каутским, Бернштейном и другими, которые «переродились» в предателей рабочего класса. Кстати, и Ленин, и Сталин, даже сам Троцкий считали себя верными последователями и учениками тех же Маркса и Энгельса.

В 1921-1922 гг. как в самой партии, так и в политбюро в центральном комитете шла жесткая конкурентная борьба, и дело было не только в политических разногласиях, но в элементарной борьбе за личную власть.

Вопросов было много, а уж оттенков мнений как партийных руководителей, так и рядовых партийцев ; великое множество. Внутрипартийные фракции, которыми руководили Троцкий, Зиновьев, Каменев и в меньшей степени Бухарин, пытались оспорить наиболее весомый авторитет Ленина, который он имел у большинства рядовых коммунистов.

Эта борьба обострилась в связи с болезнью Ленина, здоровье которого к этому времени ухудшилось, и он все больше времени проводил в Горках под Москвой, не участвуя активно в текущих делах.

Его отсутствие достаточно успешно замещал Сталин, который к этому времени занял должность генерального секретаря партии.

Неудивительно, что Васин пытался узнать у меня, как он считал «у товарища из центра», расклад политических сил перед начинающейся политической дискуссией.
Я честно все рассказал ему, что обсуждалось на нашей партконференции, кто выступал, с какими программами.

Незадолго до этого вышла статья Сталина в «Правде», в которой он подверг критике позицию Троцкого за разжигание фракционности в партии и напомнил ему, что до революции тот был меньшевиком и поэтому имеет богатый опыт создания всяких внутрипартийных группировок, а в конце статьи выразил надежду, что данный опыт ему больше не пригодится.

 ; Ты понимаешь, Михаил, ведь у нас здесь тоже не все так просто. Я говорю не только про наш уезд, но и в губкоме, в Туле, такие разговоры ходят, ; прервал он меня. ; Обвиняют государство, что оно капитулирует перед возрождающейся частной собственностью. Это они имеют в виду середняка, который понемногу набирает силу, обрастает жирком. На ЦК буквально всех собак вешают. ЦК будто бы узурпирует мнение партии, ; продолжал он все взволнованнее и энергично жестикулируя.

 ; Ай;ай;ай!.. Демагогия хуже меньшевистской, ; посочувствовал я. ; Что же губком не одергивает таких критиков?
 ; Что губком! Там тоже шумят, галдят, каждый свое. Все за демократию. Вот недавно на заседании один секретарь укома, как и я, заявляет буквально так: «Наше дело, низовых парторганизаций, постановлять, а дело ЦК исполнять и поменьше рассуждать».

 ; Ну, братцы мои!.., – развел я руками. ; У вас тут похлеще дискуссии, чем в Москве. Такого надо из партии гнать, ; добавил я решительно.
 ; Другой требовал ликвидации партийных школ, где проходили стажировку секретари укомов и волкомов  на том основании, что в них ЦК готовит себе новую смену аппаратчиков.

 ; Ловко придумано!.. Обезглавить низовые партийные организации, ; возмутился я.
 ; Это же чистейшей воды анархизм, непонимание необходимости партийного и государственного аппарата в переходный к коммунизму период! ; опять вскипел секретарь укома.

Незаметно пролетели два часа. Дежурный несколько раз заглядывал в дверь, как бы пытаясь что-то сказать, но каждый раз исчезал, видя, как горячо протекает разговор.

Простились мы по-дружески, и за те два года, которые проработали вместе, ни разу дело не доходило до размолвок, а военкомат всегда получал действенную и эффективную помощь со стороны партийной организации.

В один из поздних прозрачных вечеров ранней весны двадцать второго года я как обычно возвращался пешком со службы домой. Неделю назад мне местный исполком выделил квартиру в бывшем собственном доме купца второй гильдии Сверчкова.

Квартира была уютная и состояла из двух комнат и небольшой кухни, переделанной из кладовки, где купец, наверно, хранил свои припасы. Там стоял терпкий дух копченостей, что весьма способствовало здоровому аппетиту, отсутствием которого я никогда не страдал.

Но меня это мало касалось, так как на довольствии я стоял в воинской части и ел с красноармейцами из одного котла. Это позволило не тратить время на ведение домашнего хозяйства, а полностью отдаться делам службы и кроме того, пресечь возможные злоупотребления со стороны поваров и интендантов.

Погода была прекрасная, я шел не спеша, обдумывая, что надо сделать на следующий день. Внезапно за спиной я услышал топот скачущей лошади, и около меня резко осадил коня боец с красной повязкой на рукаве, указывающей, что это дежурный из комендантского взвода. Лошадь слегка хрипела, и на ее боках уже появились следы пота. Было видно, что он гнал во весь опор. Я только хотел сделать ему замечание за излишнюю ретивость, но он, опередив меня, тут же выпалил: «Вам телеграмма из Москвы, срочная», ; и широко улыбнулся.

 ; Что за дела? ; подумалось мне, ; и с каких это пор бойцы радуются, что командиру пришла какая-то телеграмма. Дисциплина хромает. Надо подтянуть.
Я махнул рукой: «Слезай!».

Мы быстро поменялись местами  и я уже в седле. Обернувшись, приказал: «А ты, дружок, рысью и в штаб, чтобы через десять минут был на месте, понял!»
; Так точно! ; так же улыбаясь и встав по стойке «смирно», ответил он.

 ; Ну ладно, ; подумалось мне, ; ты только прибудь на место, а там тебя уже будет ждать командир отделения, который вместе с тобой будет улыбаться на полковом плацу минут тридцать.

Слегка тронув шенкелями коня, я неспешной рысью отправился обратно, гадая, что там еще приключилось.

Телеграмма действительно была из Москвы, от сестры Лизы, в которой она сообщался, что у меня родился сын  и что и жена, и он чувствуют себя хорошо.
Чувство радости переполняло меня. Я корил себя, что со своими вечными служебными хлопотами совсем упустил, что Паня должна вот-вот родить. Конечно, мы примерно знали, когда должны быть роды, но медицина тогда была  еще не так  совершенна, как теперь.

Неожиданно появившийся из-за спины Бочкин (как он умудрился подойти незаметно, когда его шаркающая походка слышна за километр) широко улыбнулся и протянул руку: «Поздравляю! Теперь, ты настоящий батя, не только для бойцов, но и в жизни».

Я с чувством сжал его руку и, увидев, что он морщится, тут же отпустил.
 ; Полегче медведь, а то отправишь меня в лазарет, кто заменит тебя, пока ты будешь проведывать жену, ; сказал он,  потряхивая рукой.
 ; Ты думаешь, отпустят? ; спросил я надеждой.

 ; Должны, ; протянул верный Бочкин. ; По семейным обстоятельствам, ; подумав, добавил он, но уже не так уверенно. ; Есть у меня дружок в губернском военкомате. Попробуем через него.
 ; Ты же знаешь, не люблю одалживаться, особенно у начальства. Потом себе дороже станет, ; обронил я неуверенно.

 ; Ничего, я обращусь как твой комиссар. Моя обязанность не только заниматься воспитательной работой среди красноармейцев, но и заботиться о командирах. Вот завтра с утра и займемся, ; добавил он решительно.
 ; А пока надо бы отметить, ; улыбнулся он лукаво, доставая из кармана  своей необъятной тужурки бутылку водки и бумажный промасленный кулек.

 ; Мы ведь, Михаил Александрович, так ни разу с тобой и не выпили, не поговорили по душам, ; сказал он, раскладывая все это на столе.
 ; Да не любитель я спиртного. Ты, наверно, сам это видишь, ; заметил я, убирая бумаги в ящик стола. ; А поговорить по душам я всегда пожалуйста.
Мы выпили, закусили крупно нарезанным салом. Комиссар достал кисет и свернул огромную самокрутку с каким-то черным самосадом.

Однако на удивление дым оказался не таким уж ядовитым, как мне показалось сначала.

Пару раз затянувшись, он сказал: «Давай я начну и кое-что расскажу о себе».
И он рассказал, как работал в типографии, как примкнул к революционному движению, сначала оказался у эсеров, потом, разобравшись, стал на платформу большевиков. Затем арест за печатание нелегальной литературы, ссылка.

Устанавливал советскую власть в Томске. После прихода белых партизанил. Во время мятежа белочехов попал в плен и очутился в колчаковской контрразведке. Два месяца ежедневных допросов и пыток, три раза выводили на расстрел. Думали сломается. Допрашивал ротмистр Грабарев, когда-то служивший в охранке Екатеринославля. Лощеный хлыст, возомнивший себя эстетом, с маникюром и надушенный французскими духами, как кокотка. В душе садист, удовлетворяющий свою похоть через безраздельную власть над арестованными.

 ; Я уже думал мне конец, ; задумчиво сказал комиссар, глядя куда-то мне за плечо и нещадно дымя очередной самокруткой. ; Да, конец, ; повторил он, ; но его величество случай решил по-другому.
 ; Во время транспортировки некоторых арестованных в Омск, как они считали наиболее опасных бандитов, на конвой напали партизаны. Бой был скоротечным, и несколько белогвардейцев взяли живыми, в том числе и Грабарева. Он долго отстреливался, гранаты бросал, ранил человек пять, но взяли его все-таки живым, ни единой царапины. Духу не хватило, чтобы застрелиться, ; он опять помолчал, очевидно, прогоняя все в памяти.

Мы еще выпили, я взглянул на часы, время было уже час ночи: «Свою историю я тебе расскажу в следующий раз, согласен?» ; я посмотрел на него.
 ; Согласен, я думаю время будет у нас еще, а то я тебя совсем заговорил, ; сказал он, тяжело поднимаясь.
 ; Это у тебя оттуда? ; кивая на его больные ноги, спросил я.
 ; Нет, это ревматизм от ночных сибирских морозов, ; усмехнулся он.
 ; А что с ротмистром? В распыл? ; спросил я, уверенный, что садиста расстреляли где-нибудь около ближайшей стенки.

 ; В распыл, ; кивнул он головой, ; по дороге в партизанский лагерь и похоронили.
 ; А чего же повезли? Можно было и на месте, ; посоветовал я.
 ; Можно было, ; охотно подтвердил Бочков, ; да жилье не хотелось поганить, ; ответил он, смотря в сторону.

 ; Эка невидаль, ; подумалось мне, ; на фронте, в гражданскую, и так приходилось, без погребения. Времени не было. И вдруг меня пронзила догадка, что не все так просто кончилось с ротмистром.

Я посмотрел на него внимательно. Он отвернулся и заковылял к двери. Не оборачиваясь и не смотря на меня, добавил: «Закопали мы его, там, в перелеске, такого надушенного и уже обделавшегося. Живым», ; и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

От этих слов на душе как-то стало неприятно. Хотя я понимал, что жить такие нелюди не должны. Но все же. Я постарался отогнать от себя эти мрачные мысли: «Черт Бочкин, нашел время рассказывать такие страсти на ночь».

Я убрал следы нашего нехитрого пиршества, разлегся на столе, подложив под голову шапку, укрылся шинелью и решил думать только о приятном.
«Я теперь отец.  У меня есть наследник, сын. Какой он? Похож на меня? Как там, в Москве Паня?».

Повертевшись на жестком столе, я вытащил из кармана гимнастерки последнее письмо от жены. От него исходил чуть заметный запах нежных духов, которые я подарил на Новый год.

«Миша! Милый, родной мой! ; писала она. ; Два месяца прошло, как ты уехал, и я не нахожу себе места! Куда ни пойду, на что не взгляну ; сейчас же вспоминаю: «Здесь мы с ним были, а теперь нет его со мной!» И знаешь, на вокзале, когда провожала тебя, я смеялась, и мне казалось не страшно: ты будешь писать, а там скоро у нас появится малыш, и ты обязательно приедешь. Но когда вернулась домой и осталась одна, тут на меня словно накатилось тяжелое, мрачное предчувствие, что с тобой что-то страшное может случиться… Что это, Миша? Сумасшедший бред беременной и поэтому нервной бабы или боязнь за наше счастье? Ах, как хорошо было нам вместе! Разлетись тогда у меня  на куски сердце ; не пожалела бы!..».

Мне было очень хорошо, перечитывая это. Я себя корил, что так мало писал жене, и так скупо.

Через пару дней отпуск по семейным обстоятельствам был оформлен и я получил трое суток, не считая дороги, в свое полное распоряжение.

В Москве снега почти не было, лишь местами в тени еще можно было заметить грязно-серые остатки сугробов.

Над городом через клочковатые серые облака местами пробивалось светлое золото и появлялись голубые разводы. Поглядывая на них, москвичи ждали наступления первых весенних погожих деньков.

У вокзала пассажиров ждали немногочисленные извозчики. Я был налегке, с небольшим саквояжем, поэтому вышел на привокзальную площадь в числе первых. Старик в обтертом овчинном полушубке, прилепившийся бочком на узких козлах у самого хвоста пегой лошаденки, махнул рукавицей, подзывая меня. Я с трудом разместился в видавшей виды пролетке и такой же старой, как сам дед.

Назвал адрес, и мы поехали не спеша, а скорее поплелись, потому что, как я заметил, нас обгоняли даже некоторые пешеходы.

Наконец мы добрались до Лесного переулка, где находился наш дом. Расплатившись, я быстро поднялся на второй этаж, по пути здороваясь со знакомыми, которые поздравляли меня с новорожденным. Двое сослуживцев, оказавшихся на тот момент дома, тут же посоветовали «обмыть копыта». Договорились, что вечером посидим и поговорим.

В квартире вместе с Паней была и сестра Лиза, которая недавно пришла с сыном, моим племянником Сережей. Расцеловавшись со всеми, жена подвела меня к небольшой кроватке, где я увидел маленькое существо, туго завернутое в пеленки и одеяло, которое чуть слышно посапывало.

 ; Ты рад? ; спросила она.
 ; Очень! Теперь у меня вас двое. Ты и наш малыш.
У нее на глазах заблестели слезы.

Лиза, увидев наши сантименты, стала собираться. Договорились, что на днях всей большой семьей соберемся в доме матери. Вскоре они ушли.
Три дня пролетели незаметно. В Белев я возвращался со спокойным сердцем. Жена и сын, которого мы назвали Юрой, чувствовали себя хорошо, остальные родственники тоже были в порядке. Обеспокоенность вызывал только самый младший брат Николай, который два месяца назад уехал в командировку куда-то в Среднюю Азию и от него за это время не было ни одного письма. Понятно, что мать очень волновалась из-за этого, и мы все, как могли, успокаивали ее.

Перед отъездом я подарил жене золотой кулон, где под крышкой было место для фото. Мы договорились, что через несколько месяцев, как только подрастет наш сын, сделаем общую семейную миниатюрную фотографию.

Прошло полгода пока, наконец, наша семья соединилась. Паня вместе с сынишкой приехала ко мне и буквально  через неделю моя холостяцкая квартира приобрела жилой вид. Появились шторы, гардины, какая-то мебель. Ни о каком казарменном питании Паня и слышать не хотела. Завтрак, обед и ужин только дома.

Все заботы о хозяйстве она взяла в свои руки, ходила на рынок, задумала завести цветы и даже вскопала небольшой участок, где собиралась посадить овощи, и за кое-то время, наконец, я смог нормально, по-домашнему пообедать.

Язвительный Бочкин сначала только подшучивал надо мной, видя, как я со службы иду обедать домой, но, пригласив его несколько раз к себе, он признал, что ради такого обеда стоит и прогуляться. Сам он жил все у того же деда, который три раза в день варил картошку, к которой резал сало. Его семья так и не приехала из Тулы, там осталась жена и две дочки, которые жили в небольшом домике на Миллионной, оставшемся от его отца. Судя по всему, он и сам не старался особенно часто бывать дома у родных, так как иногда месяцами не приезжал в Тулу, но регулярно отсылал свою зарплату и паек жене.

В хлопотах и заботах незаметно пролетели два года, но за это время и в стране, и в моей жизни произошли важные события. Закончилась гражданская война. В армии приступили к массовой демобилизации, поэтому подлежали увольнению миллионы красноармейцев. Многие воинские части подлежали ликвидации. Эти события не обошли и нас стороной. Пришел приказ о переаттестации командиров и расформировании 56-го запасного пехотного полка. Но к этому моменту, полк уже имел численный состав 860 человек под командованием двух десятков боевых командиров. За короткий период удалось значительно укрепить материальную часть и, в первую очередь, оснащенность вооружением. Большую помощь здесь оказали тульские оружейники, выделив 320 винтовок и 5 станковых пулеметов.

Тульский губком для усиления кадрового состава военкомата и полка направил в Белев 15 командиров на различные должности, начиная от командира роты до командира батальона, которые прошли трудный путь на фронте от рядового красноармейца до командира. Конечно, им не хватало специальных знаний, но мы сумели наладить их учебу через переподготовку на курсах в Москве и Туле. К сожалению, не все эти командиры по своим деловым и моральным качествам соответствовали своим должностям. Ряд командиров назначались по протекции губернского начальства.

1924 год дата весьма примечательная в истории Советских Вооруженных Сил. В этом году началась перестройка Красной Армии, вошедшая в историю под названием военной реформы. К 1924 году внутреннее и внешнее положение Советской страны упрочилось. Благодаря усилиям рабочих, крестьян, старой и зарождавшейся новой советской интеллигенции успешно восстанавливалось народное хозяйство.

В то же время правительство принимало меры, необходимые для дальнейшего укрепления Красной Армии, призванной охранять мирный труд советских людей. Состояние же армии после прошедшей демобилизации, те крупные недочеты, которые обнаружились в армии, в значительной мере объяснялись тогда антипартийной деятельностью Троцкого. Он, возглавлявший Реввоенсовет республики, нанес вместе со своими единомышленниками огромный вред делу обороны нашего государства.

Тут было все: и презрение к народным талантам, выдвинутым революцией, и высокомерное третирование лучших боевых традиций старой армии, и недоверие к боевым комиссарам, авантюризм, позерство, мелочное кокетство, невероятное и (как всегда в таких случаях) беспочвенное самомнение, когда недоучившийся одесский реалист и впрямь вообразил себя полководцем.

Все это неизбежно привело Троцкого к острому конфликту с партией и, в первую очередь, со Сталиным и нанесло большой вред армии. Сталин в присущей ему манере устранения конкурентов начал осаду зазнавшегося соратника издалека. Специальная комиссия ЦК партии выявила ряд серьезных недостатков в состоянии армии, и в марте 1924 года Центральный Комитет РКП(б) утвердил обширный проект мероприятий для улучшения ее положения. Троцкий был сначала выведен из состава Реввоенсовета, а потом в течение двух лет освобожден от всех государственных и партийных постов. Началась реорганизация Красной Армии и первая партийная чистка.

Было ясно, что в мирные дни Советская страна могла содержать в тот период лишь относительно небольшую кадровую армию. Но в то же время следовало всегда помнить о враждебном окружении и необходимости про-тивопоставить врагу в случае нападения мощную, сильную армию. Выход из этого положения был найден во введении территориального принципа комплектования Красной Армии в сочетании с кадровым. Сущность этого принципа состояла в том, чтобы дать необходимую военную подготовку максимальному количеству трудящихся с минимальным их отвлечением от производительного труда.

Территориальный принцип распространялся на стрелковые и кавалерийские дивизии. Технические войска и большая часть войск приграничных военных округов оставались кадровыми. Одна из главных задач военной реформы ; перестройка, усовершенствование и расширение системы подготовки командных кадров.

Вот какую характеристику я получил в конце 1924 года в процессе начавшейся переаттестации: «…Обладает твердой волей, энергичный, решительный. Обладает лихостью, хладнокровием. Выдержан. Способен к проявлению полезной инициативы. В политической и военной обстановке разбирается хорошо. Сообразителен. По отношению к подчиненным, равно как и к себе, требователен. Заботлив. Пользуется любовью и популярностью среди командиров Военобуча. Военное дело любит.

Состояние здоровья удовлетворительное, но требует постоянной поддержки вследствие ряда ранений. Походную жизнь переносит легко. Обладает незаурядными умственными способностями, с любовью относится к своей работе, уделяя больше внимания работе боевой, организационной и административной работе уделяет менее внимания. Член РКП. Образование имеет пять классов гимназии. Специального военного образования не имеет, но, любя военное дело, работает над собой в области самоподготовки. Обладает большим практическим стажем и боевым опытом в Красной Армии, равно как и боевым опытом империалистической войны. Полученный опыт с пользой применяет в обстановке мирной жизни, стараясь его обосновать и теоретически. Награжден двумя ценными подарками и именным оружием командованием за операции на Восточном фронте против Колчака. Задания организационного характера выполнял аккуратно. Ввиду неполучения специального военного образования желательно командировать на курсы. Занимаемой должности вполне соответствует.

Комбриг Вахромеев. Воен. комиссар Хрулев». Стиль и орфография сохранены по оригиналу документа.

Хорошая характеристика, позволяющая спокойно пройти аттестацию. Однако именно с этого момента я понял, что из армии без специального военного образования придется уходить. Я несколько раз просил отправить меня на курсы командиров среднего звена, но каждый раз получал отказ по различным причинам. Определенную роль сыграл и тот фактор, что у меня сложились не простые отношения с губернским военкоматом.

В первую очередь мне не могли простить самостоятельности в принятии решений, так как я имел двойное подчинение: как уездный военком подчинялся губернскому военкомату, а как командир полка выполнял приказы штаба московского гарнизона и при необходимости всегда мог сослаться на приказ из Москвы.
Будучи нетерпимым ко всякому проявлению недисциплинированности, я всегда с особой строгостью относился также к тем командирам, кто допускал грубость в отношении бойцов.

Как должен вести себя командир с подчиненными? В частях Красной Армии стали наблюдаться факты грубого отношения к подчиненным, и даже случаи рукоприкладства. Главный штаб РККА выпустил специальный документ по этому поводу : «Вместо решительной борьбы было замазывание фактов, попытки объяснить такие случаи нервозностью, некультурностью и т.п. Между тем каждый командир и политработник обязан знать, что нет худшего в Красной Армии преступления, кроме измены и отказа от службы, как рукоприкладство, матерщина и грубость, то есть случаи унижения достоинства человека, человека, призванного в армию, которому дано оружие, который носит почетное звание красноармейца, защит¬ника Советской Родины, ; и что может быть почетнее этого?».

Рассылка этого документа в войска только подтверждала правильность моей позиции по отношению к нарушителям воинского устава. Я твердо придерживался правила, что любой проступок влечет за собой наказание. За небольшую провинность и наказание должно быть незначительное: «замечание», «выговор», любая форма, предусмотренная уставом. Если серьезный проступок, то и наказание должно быть соответствующим, но замалчивание, сокрытие старшим воинским начальником ; недопустимо. Это хорошо видно по наличию так называемой дедовщины в войсках, которая особенно буйно расцвела после Великой Отечественной войны, когда призыв послевоенной молодежи попадал под негативное влияние старослужащих, прошедших войну и недовольных задержкой их увольнения в запас. Аналогичная ситуация была и после гражданской войны, но тогда ситуацию быстро взяли под контроль достаточно жесткими методами, вплоть до уголовной ответственности.

Такая суровость наказания дала сразу хорошие результаты. Через год после переаттестации, т.е. в 1925 году, были лишь единичные случаи физического насилия среди военнослужащих, а подобное ЧП обсуждалось в каждом гарнизоне на всей территории страны.

После расформирования полка, я остался только в должности уездного военкома. Круг моих обязанностей значительно сузился и появилась возможность заняться военно-спортивной подготовкой молодежи, а также организацией физкультурного движения на общественных началах сначала в Белеве, а затем по достижении хороших результатов нашими спортсменами, то и в Туле.

Так постепенно, шаг за шагом, я возвращался к любимому занятию моей молодости ; к спорту. О цирке, тогда еще не думал, потому что трудно найти, на первый взгляд, что-то общее, но, взглянув изнутри на проблемы армии и способы их решений, порой скажешь: «Цирк, да и только».

В 1924-м году у нас родился второй сын ; Игорь, и я старался все свободное время посвящать семье. Теперь нас стало четверо и забот  в семье, конечно, прибавилось. С удивлением заметил, что после рождения второго ребенка Паня изменилась, стала настойчивее и тверже выполнять свои желания. Сама того не замечая, она стала полновластной хозяйкой в доме, но меня это даже радовало.

На службе я командир для всех, и мой авторитет подтверждается положением, знаниями и, наконец, уставом. По характеру я властный человек, но командовать всеми и вся 24 часа в сутки занятие утомительное. Поэтому вечером и по воскресениям я с удовольствием подчинялся своей жене. Это позволяло на долгие годы сохранять теплые супружеские отношения. В свою очередь, она старалась, чтобы я как можно лучше отдохнул дома с детьми, всячески оберегая редкие часы совместного отдыха.

Когда я оставался с детьми один, я всецело посвящал себя мальчишкам. Забавлял их, возил в коляске на прогулку. Научился их пеленать и терпеливо укачивать. Для меня это был отдых ; повозиться с ребятами, а когда удавалось их уложить, то можно погрузиться в такую приятную атмосферу полубезделья и умиротворенности.
А первая улыбка твоего сына? У старшего, Юрия, ; это прошло как-то мимо меня. Все крошечный, крошечный, и вдруг он пошел, пошел, стал улыбаться, говорить. С младшим, Игорем, все было по-другому.

Как-то вечером мы остались с ним вдвоем. Я на диване читал газету, как вдруг жалобный писк послышался из кроватки. Подойдя к нему, заботливо спросил: «Ну что глупышка, что?».

Увидя меня, малыш смолк, и его недовольное, сморщенное личико разгладилось и вдруг ; улыбнулось. Я даже опешил. Батюшки! Да ведь это ; настоящая улыбка. Не механическое подергивание губок, как раньше, а широкая, во весь беззубый ротик, радостная улыбка. Пощелкал языком, наклонившись к нему, и он опять весело, беззвучно мне улыбнулся.

Растроганный неожиданным открытием, я застыл, склонившись над кроваткой. Поразительное, в сущности говоря, явление ; несмышленый трехмесячный комочек реагирует! Потеха! В первый месяц жизни ребенка можно было удивляться тому, что этот комочек живой, что может всем тельцем потягиваться, зевать и даже чихать. Но сейчас совсем другое. В комочке появилось сознание. Чудо!

Игорек уже не смеялся, а обиженно хныкал и устало помаргивал сонными глазками. Я спохватился  и стал его перепеленывать.

Шло время и мои ребята уже подросли, но оставались такими же шумными непоседами. По воскресениям жена старалась меня оградить от их крикливой возни, особенно по утрам, когда можно было понежиться в постели, зная, что не надо спешить к утреннему разводу полка.

В этом случае шторы не раздвигались, и в комнате царил успокаивающий полумрак. Детей, с утра просившихся «к папи», то и дело выгоняли из соседней комнаты на кухню, где Паня готовила воскресный обед. Самовар подогревался несколько раз, пыхча и отдуваясь, как полковой интендант после вызова к начальству. Часов в десять жена разрешала детям войти в спальню. Мальчишки тут же с визгом врывались, и начиналось… Кто-то дергал за нос, кто-то возился под боком.

У пятилетнего Юры были мои темно-серые глаза, у кудрявенького Игоря глазки светились, как у матери. Всласть навозившись, старший бежал к матери сказать, что папа проснулся и можно пить чай. Игорь не мог так быстро слезть с кровати, поэтому ему приходилось помогать.

«Почему все они трое для меня каждый раз новые?» ; думал я с радостным удивлением. Ну, дети ; те растут, а Паня? Или она после родов все хорошеет? С ее щек не сходит румянец, кровь с молоком. Когда мы встретились, это была бледненькая девушка с тонкой талией, а теперь молодая женщина в расцвете сил. Когда рядом Паня, мной овладевает чувство полного покоя. Останавливается время, как на руках у матери в детстве.

Быстро одевшись и приведя себя в порядок, как умеют только военные, мы садились пить чай.

 ; Мама ситая! ; лепетал младший, стараясь дотянуться рукой до лежавшей возле лампы на столе книги. Обычно это была классика. Она очень любила Чехова, Толстого.

 ; Мама читала, ; переводила мне Паня, так как для более содержательного разговора мне требовался переводчик ; жена. У меня не хватало детского словарного запаса.
После чая я опять занимался с мальчишками, показывал, как распознавать буквы на кубиках, из которых складывались знакомые им слова. 
 ; Что тут написано? ; спросил, вынимая букву «ю».
 ; Юра!
 ; Молодец! А это?

 ; Папа! А это ; мама! ; хвастался старший своими познаниями.
 ; А это?
 ; Пулемет!
 ; Нет, это братик, ; поправлял его я, так как он путал буквы «и» и «п».
 ; Не хочу быть пулеметом, ; тотчас ревел младший.
 ; Сам Юрка пулемет! ; с обидой в голосе утверждал Игорь.
«Со временем, надо их учить польскому или немецкому, как это делала моя мать», ; подумалось мне.

После обеда мы все шли гулять по городу, который стал мне до боли знакомым. Иногда по воскресениям к нам приходили гости. Это были либо мои однополчане с женами, либо кто-то из местных, с кем мы поддерживали знакомство.

После расформирования полка многие командиры были переведены в другие воинские гарнизоны, а кто-то ушел на «гражданку». Бочкин, наконец-то уехал к семье. Иногда, приезжая по делам службы в Тулу, мы виделись. Последнее время он работал секретарем парторганизации одного из цехов патронного завода.

В редкие часы отдыха можно было побродить по Белевским засекам с ружьем или посидеть с удочкой над тихими речками ; страсть охотника не угасала всю жизнь.
Охота на тетерева, зимой, одна из любимых. Верхом, по зимней укатанной дороге до домика лесника можно добраться за час-полтора. Глаза слезятся от белизны снега и ветра, бьющего в лицо при скачке. Щеки горят на холодном ветру. В лесу с наслаждением вдыхаешь свежий дух сосны, которой так богаты подмосковные леса вдоль Оки.

На место охоты вышли уже затемно. За плечами ружье и солдатский «сидор». Проводником шел лесник Сладков, вихрастый парень в овчинном полушубке, с отличным немецким «Зауэром». Несмотря на возраст, знаток этих мест. В этот раз нас было трое охотников и мой вестовой, которого я оставил отсыпаться у лесника.
От домика лесника пошли между двумя темными стенами крупного леса по длинной прямой просеке.

В отдалении раздался сильный треск и шум ветвей и начал быстро удаляться.
 ; Лось! ; встрепенувшись, прошептал лесник. ; Кто-то его вспугнул. Может волк, а может медведь. На всякий случай вложим по пуле, ; добавил он.
Перезарядили ружья и пошли медленней. У перекрестка просек лесник повесил на межевой столб ружье.

 ; Послушать надо, не бродит ли кто по току.
Минут пять стояли в полной тишине. Узкие просветы белесо-голубого неба тянулись в четыре стороны, над просеками.

Сумерки от белевшего снега словно застыли в воздухе. Часы показывали половину первого. Стрелки и циферблат легко можно было рассмотреть. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Настоящая белая ночь, как на фронте под Петроградом. Стояла завораживающая тишина.

 ; Пес с ним, с лосем. Нам не в эту сторону, ; уже не сдерживая голоса, сказал лесник, снял со столба ружье и закинул за спину.
Мы прошли еще несколько сот шагов по одной из просек, и, приостановившись, Сладков указал рукой мне направление, по которому я должен идти.

 ; Там, поглубже, чаща, а перед болотом лес опять поредеет. Слушай и не шуми, ; напутствовал он меня.

Остальные пошли дальше по просеке.

Я углубился в лес. В нем было темнее, чем на просеке, и все же ночи не чувствовалось. Казалось, лес не спит, а наблюдает за человеком. То справа, то слева появлялись временами прогалинки, словно освещенные луной, хотя луна не всходила. Стояла полная тишина. Текли первые минуты сладостного напряжения нервов, когда невидимый глухарь чудится на каждой сосне и палец сам тянется к ружейному спуску...

Вдруг сильно зашумело над головой: с дерева сорвался глухарь. Он показался огромным, фантастическим, его трепещущие крылья — стеклянно-прозрачными. Я лихорадочно ловил птицу на мушку. Вспыхнули желтым огнем стволы ближайших деревьев, сгустив на один момент окружающий мрак, и выстрел тяжело раскатился по лесу.

«Что я наделал! Охота сорвана!..».

Сколько ждал я глухариного тока ; и безрассудно нарушил азбучное правило не стрелять в шумового глухаря! Промазал, конечно... Я вспомнил, что патрон-то пулевой. Дрожащими руками заменил дымящийся патрон другим и побрел, стараясь овладеть собой.

Горькая досада не проходила. Немного рассеяли ее две глухарки, с квохтаньем пролетевшие над лесом. Я поймал себя на том, что сутки почти не возвращался мыслями к службе, и невольно улыбнулся. Если и ничего не привезу с охоты, зато отдохну. Здесь, в лесу, заботы теряют очертания, в тень отступают даже Паня с домом...

Какие дивные здесь ночи!

Между тем лес вокруг густел. В нем становилось сыро, холодно. Напрягая зрение, я обходил лежащие на земле коряги и хворостины. Чуть заметные отсветы неба смещали черные силуэты деревьев и превращали их в исполинские. Больно ушибив о высокий толстый пень колено, я взобрался на этот пень и постоял, напряженно вслушиваясь.

Чудился легкий шепот, словно шевелилось где-то вдали что-то живое или полоскался ручей. «Может быть, лось воду пьет? — подумалось мне. — Или это мне мерещится?» Звуки замерли. Я готов был принять их за воображаемые, но звуки возобновились. Повертел головой, определил сторону, откуда они шли, и спрыгнул с пня.

Выйдя к прогалине, опять остановился. На этот раз мне показалось, что точит глухарь. Чтобы перевести дух, несколько раз глубоко вздохнул.
«Ну,— сказал я себе, — ни пуха, ни пера! Смотри, теперь все от тебя самого зависит».

Глухариного тэканья ухо не различало, может быть, из-за дальности расстояния. Но странно! Точенье то усиливалось, то затихало, и казалось, что глухарь поет неритмично, с разными промежутками. Так или иначе надо было к нему идти.
Вскоре, наконец, сообразил: два или три глухаря поют, перебивая друг друга. Вот он где, настоящий ток!..

Я пошел быстрее, в нетерпении, пока не расслышал ясно все колена песни ближайшего токовика. Тогда стал идти лишь под звуки его точенья, замирая на месте через каждые два-три шага.

Деревья редели, как и предупреждал лесник. Постепенно светлело. Мох и прошлогодняя листва под ногами голубели инеем. Лес понемногу наполнялся звуками; начинали пересвистываться рябчики.

Глухари пели без опаски. Я слышал сразу четырех, но слушал одного, ближнего, и к нему шел. Наконец остановился, прячась за сосной и стараясь разглядеть птицу. Решившись еще на перебежку, аккуратно, под песню, сделал два шага и замер, держа ружье наперевес. Новой песни не последовало. Глухарь, очевидно, увидал меня. Я стоял неподвижно. Немного погодя начал считать про себя секунды, через удар своего сердца; оно отстукивало сто двадцать в минуту...

На шестом десятке секунд глухарь «тэкнул» где-то совсем рядом, наверху. Поднять голову и взглянуть туда было никак невозможно,— при малейшем шевелении глухарь улетит непременно.

Токовик лишь изредка тэкал, песня дальше не двигалась. К токованию, во время которого он не слышит, глухарь не переходил. Истекло минут десять. Когда счет шагнул уже далеко за пятую сотню, глухарь громко «икнул»: «Экк-ккьуу!»
Я знал, что это ; знак предостережения. Глухарь предупреждает соседей по току об опасности, а сам петь уже здесь не будет и скоро улетит.

Бросить этого токовика, подходить к другому? А может быть, этот еще передумает, запоет или решит пересесть на сосну рядом, словом, даст возможность по нему выстрелить? Любопытно, что будет, если стоять и стоять не шевелясь? Ногам удобно. Не успел кисть руки укрепить на патронташе, не совсем ловко держать на весу ружье, но... я заново начал отсчитывать секунды и по-прежнему не двигался.
Глухарь то икал («хрюкал», как еще говорят охотники), то повторял изредка свое «тэк! тэ-тэк!». Я отсчитал новые две с лишним сотни секунд, как вдруг токовик, вслед за очередным «экк-ккьуу», громко, на весь лес, «сказал» этаким старческим ворчливым баском:

 ; Эфсснаруфсска!
Карикатурное сходство с человеческим голосом было столь разительно, что я остолбенел бы на месте, если б не стоял и без того столбом. А глухарь принялся раз за разом повторять:
 ; Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска!..

Внезапно из глубины леса послышался шум крыльев. Скосив глаза влево, я увидел как подлетает, снижаясь, другой глухарь и как у самой земли, шагах в сорока, трепещут его крылья. Стоило повернуться и я успел бы выстрелить в птицу. Но я окаменел, скованный любопытством. Едва усевшись на землю, второй глухарь подал первому тот же возглас:
 ;  Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска!

Тот немедленно отозвался, и они принялись живо перебрасываться этой своей «репликой», точно мячом. Голоса звучали одинаково, как у двух братьев. Смысл этого оживленного обсуждения, совещания или «консультации» был ясен: один позвал другого посмотреть, что это за невиданное «чучело» появилось у них в лесу?

«Эфсснаруфсска» на глухарином языке не могло выражать страха, ; тогда второй глухарь не подлетел бы сюда; это был зов крайнего любопытства, удивления, изумления: «Что это такое?» До сих нор я лишь сдыхал и читал про наивных молодых глухарят, которые, будучи спугнуты, садятся на дерево и пялят глаза на охотника или на собаку. Значит, и эти взрослые петухи недалеко от них ушли!
Итак, глухари обсуждали, что это такое и как им быть. Их перекличка учащалась, скоро из нее выпал выкрик «ккьуу» и реплики, следуя одна за другой очень быстро, сократились.

Необыкновенный, сказочный диалог! Он длился минуту, полторы, и вдруг меня испугал сильный шум над головой: с сосны снялся глухарь. Он, оказывается, все эти пятнадцать ; двадцать минут рассматривал фигуру охотника сверху, что называется в упор!..

Я лишь тогда спохватился, когда ружье «само выстрелило» ; в пустой след птицы, скрывшейся за соседней вершиной. Тотчас с земли поднялся второй глухарь. Очень удобно было из второго ствола ударить по нему на взлете, в широкий прогал между соснами, но я даже не вскинул ружья, обескураженный машинально произведенным выстрелом.

Все еще не в силах опомниться, я сел на пень и отдыхал, блаженно улыбаясь. Охотничья неудача не огорчала. Напротив, жизнь стала удивительно хороша, на душу отчего-то нахлынула волна необычайной свежести, обновления.

Издали доносилась глухариная песня. Неужели надо идти и стрелять в этих чудесных птиц, умеющих разговаривать между собой почти человеческими словами? Куда там до русского глухаря заморскому попугаю!..

Все-таки я встал, потянулся и тихонько двинулся в сторону тока.
Глухаря я высмотрел на засохшей осине, распялившей голые сучья над влажно-зеленой хвоей еловых вершин. Стал перебегать от дерева к дереву, в лесу было светло, всходило солнце. Я подошел почти уже на выстрел, ; и опять токовик замолчал. «Не везет! ; подосадовал я. ; Чем же я мог себя выдать?»
Минута шла за минутой. Сбоку послышались чьи-то осторожные шаги. Что это лесник или кто-то из охотников здесь?.. Но тут вспомнилось о лосе.

Так вот отчего замолк глухарь!.. Что же делать? Вложить в ствол пулю значило проститься с глухарем; встретить лося дробью ; только разъярить его...

Все это проскочило в голове за мгновение. Что лось весной бывает опасен, это не успело прийти мне на ум. «Черт с ним, с лосем, а глухаря не упу¬щу!» Прячась за сосной, я приложил к плечу двустволку, подался вправо и, увидев спокойно сидящего глухаря, прицелился в него. Звук шагов повторился ближе, совсем рядом, но я уже спускал курок ; и мигом обернулся.

Я увидел... зайца, который, сложив уши, скакнул на две сажени и ринулся наутек, отпечатывая свои длинные шаги по заиндевевшему мху. «Тьфу ты, окаянный!»
Глухарь, обламывая сухие мелкие сучья, падал с осины.

«Вот птица!» ; держа его в руках, думал я. ; Ни одного не возьмешь без приключений!».

Ток после выстрела ненадолго затих. Но вскоре в закраине болота снова раздалось и токование. Подходить пришлось по открытому мокрому мху; токовик скоро замолчал и улетел.

Солнце уже стояло над лесом, и я пошел назад на просеку. Не дойдя до межевого столба, услышал дуплет. Встретив там лесника, однако, не увидел у него добычи.
На вопросы, кто и во что стрелял, он, пожав плечами, сказал: «Поглядим».

Вскоре подошли и другие охотники. У каждого было по глухарю, лишь Сладков был пустой. Но, как оказалось, он и не охотился, а работал. Ходил проверять кормушки на дальний квартал.

В избушку лесника возвращались усталые, но довольные. По дороге живо обсуждали все перипетии охоты. Я рассказал об удивительных  переговорах двух глухарей. Услышанное встретили недоверчиво, сославшись на мою богатую фантазию.
После ходьбы по глубокому снегу с непривычки болели икры.

Похлебка из глухаря получилась отменной. Как принято, под варево выпили водки «на кровях», а после небольшого отдыха стали собираться домой. Вернулись в город уже затемно.

Тускло мерцали фонари на улицах, только одно место было ярко освещено ; это недавно открытый трактир на площади. Трактир стоял посреди улицы, и в нем с утра до вечера царила толчея. Вспотевший, распаренный  половой носился между щербатыми, грязноватыми столами, размахивая когда-то белым полотенцем; посетители хлебали щи, пили чай, водку, закусывали солеными помидорами и огурцами. Заходили мелкие спекулянты, крестьяне после торговли на базаре и городской рабочий люд. Для публики почище недалеко был открыт ресторан, где меню было более изысканным.

Новая экономическая политика набирала обороты. Частные парикмахерские, фотоателье, трактиры и магазины открывались, как грибы после дождя.

Проезжая мимо трактира, услышали крики, шум драки. Из дверей вывалилась толпа изрядно подпитого народа. Лица были красные, сами грязные. Хватали друг друга за грудки, доказывая что-то. После удачной охоты и такой приятной прогулки на природе было дико смотреть на этих разухабистых драчунов. Подумалось: «На что люди тратят время и свое здоровье? В то же время, а куда пойти людям? Театра нет, синематографа нет, только раз в месяц приезжает частная передвижка с допотопным аппаратом».

Мой спутник, зампредседателя исполкома Драгин, кивнул на начинающуюся драку: «Сейчас будет бокс в уездном исполнении».

 ; А что, разве в городе никто не занимается спортивной работой, нет физрука? ; спросил я.
 ; Был и сбежал через месяц, ; с усмешкой заметил мой собеседник.
 ; Так это же ваша работа, исполкомовская, организовать досуг людей. Надо найти другого человека, ; решительным тоном заявил я.
 ; Да, где взять то, никто не хочет. Зарплата копеечная, а средств для организации даже простенького спортзала в исполкоме нет. Не предусмотрено бюджетом, ; обиженно ответил Драгин.

 ; Тогда надо вынести этот вопрос на бюро укома. Я поговорю с секретарем. Подключим комсомольцев, и мне кажется можно что-то сделать. Да и деньги не Бог весть какие. Найдете.
 ; Конечно, найдем, если уком даст указание, ; легко согласился исполкомовец.
Мы выехали на перекресток и простились. Около дома я спешился и отдал повод солдату, чтобы отвел лошадь.

Уже входя в дом, подумалось: «Может мне взяться за это дело? Опыт есть, желание тоже. Надо поговорить в укоме и оформить это как партийное поручение. Во всяком случае, я в этом больше понимаю, чем в посевной или хлебозаготовке».

Меня ждали, а добыча, которую я привез, произвела на моих пацанов огромное впечатление. Они осторожно трогали ее пальчиками, опасаясь, что эта большая серо-черная птица, неподвижно лежащая на полу, неожиданно схватит их за руку.
Тетерев оказался не только большим, но и очень вкусным. Жена приготовила птицу зажаренной до золотистой корочки и подавала ее с клюквенным варением. Съели мы его в один присест с гостями, которые собрались у нас в ближайшее воскресение.
 
Но таких дней было не так уже много. Два, три раза в году удавалось вырваться на охоту или рыбалку.

Прошло месяца два, пока вопрос об открытии кружка спорта в Белеве был решен. Нам выделили помещение бывшего склада воскового завода, которое уже пустовало несколько лет. Оно было в захламленном состоянии. Бюро укома дало мне партийное поручение об организации и руководстве физкультурно-массовой работой в уезде.

Исполком выделил нам помещение и небольшую сумму денег для закупки спортивного инвентаря. Комсомольцы активно поддержали эту идею и постановили на своем бюро, чтобы каждый комсомолец отработал бесплатно четыре дня на работах по обустройству спортивного зала. Воздержавшихся и против этого решения ; не было никого.

Дело продвигалось медленно, и не потому, что кто-то отлынивал от работы, а просто не хватало средств: застеклить окна, подремонтировать полы, провести освещение и на многое другое.

Долго спорили, а какими видами спорта будем заниматься. Предложений было много ; от самых экзотических до вполне реальных. Предлагали построить трек для велогонок, как в Туле, мол, мы не хуже, чем в губернском городе, и прочее.

После многочасовых дискуссий решили, что в первую очередь начнем заниматься теми видами спорта, которые не требуют больших материальных затрат и которые можно проводить на открытом воздухе, например, футболом, легкой атлетикой ; летом и конькобежным спортом ; зимой. Для этого расчистили площадку на окраине города, размером с футбольное поле, поставили ворота, правда, без сеток, сколотили из подручных материалов сарай как раздевалку и начали играть.

Я съездил в Тулу и через губернский совет физкультуры привез четыре настоящих мяча: три футбольных и один баскетбольный. На удивление в Белеве нашелся специалист, который до революции играл в футбольной команде московского университета левого крайнего. Это был доктор Разумов, который практиковал в местной больнице.

На первых порах желающих было очень много. Можно было набрать не одну команду. В лексиконе молодежи тут же появились пока малознакомые для непосвященных слова: играть бека, стоппера, форварда. Время было еще очень трудное и все эти стопперы и беки играли в чем придется: кто посмелей ; в домашних трусах, а большинство ; в повседневной одежде и все босиком. Но нехватка формы, инвентаря заменялась огромным желанием заниматься спортом. Лишь через год, когда в футбольной секции осталось человек 20-25, нам удалось получить полную экипировку и настоящие футбольные бутсы.

С футболом было все более или менее ясно, ; в основном играли юноши, хотя первоначально претендовали и девушки, которые хотели быть с ребятами на равных. В то время понятие «равноправие полов» имело более глубокий смысл, чем в наше время. Сказать девушке или женщине, что она «слабый пол», ; это значит оскорбить ее. Правда, это касалось тех девушек, которые занимали активную жизненную позицию, были комсомолками, членами партии или работали в советских учреждениях. На первом месте в их приоритетах были «мировая революция», классовая сознательность, остальное на данном этапе не имело значения.

Они носили кожаные куртки, ужасно «смолили» папиросы, а если их не было, ; крепчайший самосад, ругались, как старорежимный фельдфебель на новобранца, отказывались от юбок в пользу галифе и т.п. Замужество считали «заедающим» бытом, а рождение ребенка ; мещанской трясиной.

К счастью для большинства, через пару-тройку лет природа брала свое  и «несгибаемые» революционерки превращались в нормальных жен, заботливых матерей, у которых на первом месте была семья, дети, а потом все остальное.
Для тех, кто не сумел или не захотел обычной «бабской доли», судьба была не столь милостива. Если удалось не спиться, то, как правило, они одиноко доживали свой век где-нибудь в комнатушке огромной коммуналки, которую ей выделила советская власть за заслуги в построении социалистического общества. Любили выступать на различных собраниях, активах, конференциях, где прокуренными голосами учили других, как надо жить строителю социализма, а после таких мероприятий, напившись в узком кругу, отдавались первому встречному сослуживцу в служебном кабинете на канцелярском столе.

На следующий день болела голова с похмелья, на душе «кошки скребли», а надо было идти на новое собрание, и никак нельзя было вырваться из этого заколдованного круга. Несчастные женщины, как же тяжело пришлось им во времена репрессий, когда рушились их идеалы, а впереди… пустота, никто не ждет и некуда возвращаться. Из таких «идейных» в лагерях часто попадались бригадиры, которые отличались жестокостью и даже садизмом, по отношению к таким же несчастным товаркам, но у которых были пусть и репрессированные, но все же, может быть, и живые мужья, дети  и у которых была надежда пусть и через много лет вернуться к нормальной жизни.

С женским футболом было понятно ; еще такое время не пришло, потому что даже при всей своей эмансипации не каждая «революционерка» согласится бегать по стадиону на глазах у нескольких десятков зрителей в дамских панталонах, если, конечно, они вообще были, но заниматься в зале, например, баскетболом или акробатикой, которая тогда входила в моду, можно без особого труда и в не слишком спортивной форме.

Девчата просто выгоняли ребят из спортзала и играли от души, а уж какие спортивные страсти кипели за закрытыми дверями, можно было только догадываться по визгу, крикам и крепким словцам.

Правда, отсутствие спортивной формы было недолгим и буквально через месяц – другой большинство щеголяло в срочно пошитых в домашних условиях трусиках и футболках. А вот с обувью было труднее. В магазинах она стоила очень дорого, поэтому ребята в основном и бегали, и прыгали босиком.

Как-то вечером, приехав вместе с председателем исполкома Кудрявцевым, который захотел посмотреть, как идет ремонт, я открыл дверь, за которой громко стучали молотками. Мы увидели зал и установленные на полу в зале две высокие деревянные стойки с широкими квадратными щитами. На досках висели веревочные сетки в кольцах, наподобие корзин без дна. Двое молодых ребят набивали проволочные сетки на окна и на лампы. Им помогал, взобравшись на табурет, мужчина в белой футболке с засученными рукавами.

 ; Товарищ Марков? ; с удивлением окликнул его я, входя в зал. ; Вот кого не ожидал увидеть! Что вы сооружаете?
 ; Оборудуем баскетбольный зал, ; спрыгивая с табурета, отвечал спортсмен. ; С кем имею честь?..

 ; Не помните меня? Вы ведь в Военобуче, на московских курсах младшего комсостава были физруком.
 ; Точно! Извините, но вас не узнаю.
 ; Я был инструктором по боевой подготовке на этих курсах. Но это не важно. Физрук был один, а командиров на курсах было много. Как вы попали сюда?
 ; Переехал на постоянное место жительства. Я здесь родился, и теперь буду здесь жить. В баскетбол играете?

 ; Понятия о нем не имею. Да и староват я, наверно, для баскетбола. Буду вести здесь кружок французской борьбы и тяжелую атлетику. Кое-какой опыт имею, ; заверил я.

 ; Отлично! Тогда увидимся еще не раз.
Так начались наши спортивные занятия. В первый период были открыты спортивные секции: футбола, баскетбола, акробатики, легкой атлетики и борьбы, зимой начались занятия по лыжному спорту.

Сначала я хотел вести занятия и по борьбе, и по поднятию тяжестей (тяжелой атлетике). Но с удивлением увидел, что борьба не вызвала интереса у молодежи. Возможно, это было связано со специфическими особенностями «французской борьбы». Как показало время, в дальнейшем этот вид борьбы не получил развития в Советском Союзе, а вот «вольная борьба», или как она называлась до революции «американская», приобрела широкую популярность. Поэтому я все свое внимание переключил на тяжелую атлетику. Сама по себе история развития этого вида спорта в России достаточно интересна.

В 1913 году был создан Всероссийский союз тяжелоатлетов (ВСТ) под председательством пропагандиста спорта и атлета Л. Чаплинского, в том же году ВСТ вступил в Международный любительский союз тяжелоатлетов. Берлинский конгресс этого союза в этом же году принял ряд решений: название «тяжелая атлетика» объединила три вида спорта: поднимание тяжестей (штанга и гири), бокс и все виды борьбы. Для штангистов включены рывок и толчок разноименными руками, толкание камня (или веса) не менее 10 кг и для команд — перетягивание каната. Были утверждены мировые рекорды и инструкции о взвешивании атлета и штанги при установлении рекорда.

В 20-е годы тяжелоатлетический спорт культивировался в основном как средство эффективного развития мускулатуры и укрепления здоровья. Силачи выступали в рабочих спортклубах, парках культуры и отдыха. К 1928 году состязания в поднимании тяжестей были включены в программу I Всесоюзной спартакиады в Москве, где выступили более 7000 атлетов.

В 30-е годы в тяжелой атлетике происходит бурный рост результатов. В мае 1934 году московский динамовец Николай Шатов поднял в рывке левой рукой 78,4 кг и тем самым побил рекорд мира. В те годы рекордсменами мира стали Г. Попов, С. Амбарцумян, М. Шишов, Н. Кошелев, А. Жижин, Д. Наумов.

В 1937 году на III рабочей Олимпиаде в Антверпене советские тяжелоатлеты заняли первое командное место, выиграв состязания во всех весовых категориях. В этих соревнованиях уверенно выступал киевлянин Г. Попов, который превысил мировые рекорды знаменитого американца Тони Терлаццо.

За год интенсивной работы мои воспитанники добились неплохих результатов. В 1927-1929 гг. они неоднократно добивались успехов и на губернских, и на республиканских соревнованиях. Становились призерами в своих весовых категориях, а Д. Клямов и Б. Святкин в 1929 году стали чемпионами соревнований на кубок Центрального совета спортивного клуба армии.

К концу 1928 года началась плановая переаттестация комсостава Красной Армии, в ходе которой необходимо было провести ротацию кадров, а заодно избавиться от людей Троцкого, которых он поставил на различные должности, когда исполнял обязанности наркома по военным делам.

К этому времени у меня на петлицах было три «шпалы», что соответствовало теперешнему званию подполковника. В Белеве я проработал уже пять лет, и, как ожидал, аттестационная комиссия рекомендовала меня для дальнейшего прохождения службы в другие регионы Советского Союза и на другую должность, а именно заместителем командира стрелкового полка либо в Ростовской губернии, либо в Пензе. Выбор был небольшой, так как недостаток военного образования значительно сокращал мои возможности.

В РККА в это время проходила реорганизация, появлялись новые виды вооружения, в частности, танки, поэтому требовались люди, имеющие специальные знания, не только военные, но и технические. Эра командиров и комиссаров гражданской войны уходила в прошлое.

Посоветовавшись с женой и обсудив, чем смог бы заняться на «гражданке», я подал рапорт на увольнение. 31 марта 1929 года я был уволен из рядов Красной Армии. Моя военная карьера закончилась, и,  наверно, ; это была не очень плохая служба: от солдата царской армии до подполковника Красной Армии.

Оглядываясь на прошлое, не могу сказать, не повезло мне тогда или повезло. Как бы сложилась жизнь? Затронули бы меня репрессии тридцатых годов, которые буквально растерзали командный состав армии? А если затронули, то как? Ведь большинство репрессированных командиров были расстреляны, а спаслись лишь единицы. Вопросов много, а ответы только в сослагательном наклонении.

В начале лета 1929 года мы переехали в Тулу, где губернский комитет партии предложил мне новую работу. Жалко было покидать Белев, где мы прожили столько времени, обзавелись друзьями, знакомыми. Не хотелось расставаться и со своими учениками-спортсменами, которые только-только начинали побеждать, но утешало то, что моя будущая работа непосредственно связана со спортом. Я получил назначение заместителем председателя губернского совета физкультуры. Не успели приехать, как газета «Коммунар», комментировавшая назначения местной номенклатуры, подобрала материал о моей спортивной работе и напечатала небольшую заметку, где присутствовал рисунок ; дружеский шарж. Заметка давно потерялась, а рисунок мне понравился, и я его сохранил.

Тульский горисполком выделил нам двухкомнатную квартиру в центре города, в большом кирпичном доме на Пушкинской, на втором этаже. Это была светлая квартира, всегда заполненная солнцем, с огромными окнами, выходящими на улицу, и высокими потолками.

 В первое время нам не хватало тишины Белева, его спокойной размеренной жизни, где люди если спешат, то спешат не торопясь. Другое дело Тула, большой промышленный город, где огромные заводы, общественный транспорт, где каждое утро в шесть утра, правда, кроме воскресения,  раздается заводской гудок, поднимающий всех и вся. Прошел не один день, пока мои мальчишки не перестали вскакивать  с испуганными глазами и каждый раз спрашивать: «Папа, опять тревога?».

Но время шло, и мы понемногу втянулись в городской ритм. Дети пошли в школу, а я с головой окунулся в новую для меня работу. Меня, как тогда говорили, «бросили на оргвопросы».

В Туле в то время были прекрасные спортивные традиции по различным видам спорта. Это ; легкая атлетика, лыжные гонки, конькобежный спорт, бокс, футбол и многое другое, но изюминкой тульского спорта, конечно, был велотрек, который являлся лучшим велодромом в СССР.

С приходом в губсовет физкультуры с целью пропаганды физической культуры и спорта я стал активно сотрудничать с Тульским управлением зрелищными предприятиями, в подчинении которого находился и тульский цирк. Это управление совместно с Тульским губернским отделом народного образования издавало журнал «Тульский зритель», который освещал развитие в Туле и Тульской губернии театрального, циркового и киноискусства, а также клубной работы. В состав редакционной комиссии вошел и я, и всегда был активным ее членом, вплоть до закрытия журнала в 1930 году.

Главным редактором издания практически весь период его существования был В.И. Александров, председатель художественно-политического совета Гортеатра, а бессменным ответственным секретарем - И.И. Лапо. Среди «участников журнала» в первых его выпусках указаны Б.Бурцев, В. Глаголев (редактор газеты «Коммунар»), Л.Ф. Дашковский (режиссер Гортеатра), В. Калядин, М. Колябская (зам. главного редактор газеты «Коммунар»), С. Котин, С. Корнев, В. Лазаренко (артист-клоун тульского цирка), А.П. Ларин, В.П. Малахов (артист Гортеатра), А. Медведев (автор стихотворных экспромтов), В. Питерский, И.А. Развеев (артист Гортеатра), В. Рашков, Н. Хохлов, Я. Шор, художники Гортеатра Г.А. Белоуско, А.Ф. Холодков, В. Сэпп и др.

Помимо ведения основных рубрик журнала редакция пыталась также расширить тематические рамки издания, заявив новую рубрику «Физкультура и спорт». В опубликованном приветствии Тульского губернского совета физической культуры провозглашается: «При нашей культурной отсталости вопрос культурной революции получает громадное значение, - и такой большой участок, как участок, занимаемый делом физической культуры, делом внедрения культурных начал в наш быт, естественно, не может быть обойден на страницах периодической печати» .


На «спортивной» страничке опубликованы календарь соревнований 1929 года, сообщения об организованных курсах по подготовке инструкторов физкультуры, о предстоящей в Туле встрече тульских и латвийских велосипедистов, а также «Вести из Москвы», из которых можно узнать, например, такую подробность, что гостивший в Москве падишах Афганистана Аманулла-хан с супругой, членами семьи и свитой побывал на московском ипподроме, где в честь его приезда состоялся розыгрыш приза независимого Афганистана. Приз был выигран «Бонапартом» (Тулгоссельтреста) с наездником Платоновым (туляком). Последний был представлен падишаху, который вручил ему и конюху ценные подарки (золотые часы) .

По какой причине рубрика «Физкультура и спорт» не нашла своего продолжения в очередных выпусках журнала, неизвестно, но сам факт ее появления - это свидетельство творческого поиска редакционного коллектива.

Уже через год журнал завоевал любовь и уважение читателей. Тем более, что редакция журнала всячески поддерживала с ними связь.

Трудясь в губернском совете по спорту и физической культуре, я понимал, что это ответственная и нужная работа, но она далека от дела, которым я когда-то с удовольствием занимался. Организационные мероприятия, отчеты, всякого рода справки ; все это отдаляло меня от спортсменов, от тренерской работы.

Я не переставал думать о главном своем призвании, которому посвятил молодость, о цирке, тем более, что в Туле цирк был. И когда представилась возможность заняться любимым делом, не минуты не сомневался.

Зимой 1929 года я приступил к своим новым обязанностям директора Тульского государственного цирка, а через несколько месяцев, когда дела пошли на лад, и директора Калининского цирка по совместительству.