После ранения и нескольких месяцев пребывания в госпитале в Екатеринбурге мне дали двух месячный отпуск для окончательного выздоровления и получения нового назначения. Все осталось позади. Трупные ямы, залитые известкой, голод больничного пайка, смрад палат. Хотелось выбраться на простор, на свежий весенний воздух. Только что все мы отметили праздник Первое мая 1919 года.
Настроение было радостное, приподнятое. За время вынужденного безделья в госпитале я, как мог, старался поддерживать себя в удовлетворительной физической форме, конечно, с учетом условий госпиталя. Врачи даже пошли мне навстречу, и я, как только смог нормально ходить и немного окреп, стал постепенно восстанавливаться и даже некоторое время занимался с выздоравливающими красноармейцами лечебной физкультурой. Наконец подошел день медицинской аттестации и меня врачебная комиссия после вторичного ранения в грудь и поражения легкого, признала ограниченно годным к военной службе, что не позволяло занимать командные должности в строевых частях.
Было жаль расставаться со своими боевыми товарищами, с которыми я так сдружился за эти три военных года и искренне полюбил за их честность, латышскую неторопливость и преданность порученному делу. Это были надежные части, которые командование бросало на самые трудные участки, для спасения положения при прорыве белыми фронта, при подавлении контрреволюционных мятежей, при охране руководителей партии и государства. Приняв раз присягу на верность Советскому государству, они не изменили ей во время всей службы. Имели они и одну черту, отличавшую их от других воинских частей, это выплата денежного содержания во время службы.
Конечно, денежное довольствие выплачивалось и во всех других частях Красной Армии, но это могло быть не регулярно, с задержкой в несколько месяцев, и никто особенно на это не обращал внимания. Да и куда тратить деньги на фронте солдату или командиру при налаженном военном снабжении? Насколько я помню, никто и никогда ничего не покупал. Если что-то было нужно для армии, а это в первую очередь лошади, повозки, продовольствие, то проводились воинские реквизиции, а вместо денег штабами выдавались расписки для населения или гражданских властей, заверенные подписями и печатями армейских штабов. Правда, надо сказать, что я никогда не слышал, что кто-то получил по этим распискам компенсацию. Причем это касалось как частей Красной Армии, так и белых.
Латышским воинским частям это жалование выплачивалось регулярно и в полном объеме, после нескольких публично высказанных неудовольствий со стороны командования этими частями, а так как на всех фронтах это был самый надежный резерв командования, то в дальнейшем никаких трудностей по этому поводу не возникало. Словом – это были дисциплинированные, хорошие, солдаты, часть из которых были идейными соратниками большевиков, и надежные «наемники» в хорошем понимании этого слова, если этот термин применим в данном случае. Мне нигде не служилось так легко и с удовольствием, ни до, ни после латышских стрелков.
Перед отъездом в Москву мне удалось повидаться с комиссаром батальона Калниным и заместившим меня командиром, еще из старых фронтовых товарищей, бывшим унтер-офицером Алексом Бенисом, который был моим заместителем в батальоне по строевой части. После моего ранения писарь написал под диктовку командира полка приказ №… по 1-му Латышскому батальону 263-го пехотного полка:
«§ 1. Сего числа вследствие ранения командира 1-го Латышского батальона тов. Вальтера М. на время его излечения во временное командование батальоном приказываю вступить заместителю командира батальона тов. Бенису А…».
Мои друзья приехали по своим делам в штаб армии и зашли меня проведать, а я уже получил проездные документы и собирался в Москву. Еще пару дней и они бы меня не застали. Мы немного выпили водки, которую я приготовил для встречи с московскими друзьями, закусили салом, луком, посетовали, что хлеба мало, вспомнили совместные годы службы. Само собой разговор зашел на злободневную тему ; голод в центральной России. Я сразу вспомнил письмо, которое получил несколько дней назад от сестры Лизы, о том, что в Москве стало трудно с продовольствием и, чтобы прожить хоть как-то, приходится продавать вещи на рынке. Спекулянты за все дерут втридорога. В селах еще как-то можно жить.
Главные житницы России Кубань и Дон разрушены непрекращающимися военными действиями, то наступающих, то отступающих красных и белых. Вся Украина разодрана Петлюрой, англо-французскими интервентами, появившимися в Крыму, как только запахло возможностью безнаказанного грабежа ослабленного бывшего союзника, и разных калибров атаманами, начиная от более крупных, таких, как батька Махно и Григорьев, до неизвестно откуда взявшегося Зеленного и прочих цветных.
В городах к лету девятнадцатого года полная разруха, электричество и вода подаются с большими перебоями, уборки мусора, подвозки продуктов почти нет. В Москве в апреле 1919 года по самой обеспеченной рабочей карточке полагалось на день 256 грамм хлеба, 26 постного масла, 200 грамм картошки. В июне этого же года ; 128 грамм хлеба, 14 грамм хлеба, 14 грамм мяса . Именно к лету 1919 года относятся знаменитые плакаты: «Уком закрыт все шли на фронт» и «Ты записался добровольцем?».
Республика голодает. В Питере, в Москве почти нечего есть, а за Уралом ; хлеба достаточно. Вся сложность провести эти хлебные эшелоны до центра России, чтобы их не разграбили по дороге мелкие банды, расплодившиеся как тараканы и состоявшие из дезертиров и уголовников, которые уже не имели сил противостоять регулярным войскам, ни чоновцам , но у которых хватало сил остановить и захватить поезд и перебить немногочисленную охрану.
Поезда ходили плохо, и можно было надеяться уехать из Екатеринбурга только с одним из продовольственных эшелонов, везущих хлеб в центральную часть станы. Попасть на такой эшелон было сложно, так как охрана их не подчинялась никому в пути следования и состояла либо из латышских стрелков, либо из балтийских матросов. Я проторчал на вокзале трое суток, и, только используя власть начальника губернской транспортной чека, который досконально проверил мандат, подписанный М. Тухачевским, о том, что я после ранения направляюсь на дополнительное лечение в Москву, мне удалось пристроиться в теплушку охраны такого поезда. Это были латыши. Я услышал знакомую шипящую речь.
Мы поздоровались и буквально через пять минут нашли общих знакомых. Латвия как большая деревня, одна половина знает другую, а это половина родственники первой. Но, несмотря на такой теплый прием, начальник охраны поезда, курносый и малорослый прибалтиец со светлыми волосами, дотошно проверил все мои бумаги. Только после этого я был допущен в святая святых караульную теплушку.
Мой мандат был длиной с полверсты. В нем строго предписывалось всем организациям оказывать помощь подателю сего документа. Для верности писарь штаба приписал внизу загадочные слова: «В случае невыполнения упомянутых предписаний предъявитель имеет право поступать по своему усмотрению». Внизу стояла подпись и огромная печать, похожая на церковную.
Ехали несколько дней. На каждом крупной станции коменданту поезда с трудом удавалось добиться паровоза. Кое-где еще погуливали небольшие банды в два-три десятка сабель. Но они уже не осмеливались нападать на поезда, тем более что была охрана.
Припомнилось, как прошлой зимой мне пришлось ехать в подобном составе, вагон был холодный, поезд медленно тянулся вдоль однопутки. Время было тревожное, банды почти каждый день грабили поезда и убивали всех, кто имел хоть какое-то отношение к совдепии. Радовало, что паровоз был обеспечен дровами, а их не хватало постоянно. В морозную лунную ночь добрались до узловой станции и, когда поезд у станции вошел в коридор между двумя высокими штабелями дров, выглянули на платформу. Луна, ярко освещающая высокие штабеля, позволяла рассмотреть на их вершине, как показалось сначала всем, сидящего часового с винтовкой в руках.
; Молодцы! Порядок! Даже охрану выставили, ; заметил кто-то.
Поезд остановился. Была тишина, и вокруг не было ни души.
; Что за станция? Может у них кипяточком разживемся? ; поинтересовался молодой солдатик из охраны поезда.
; Пойду, спрошу служивого, ; он выпрыгнул из вагона и направился к штабелю с возвышающимся над ним неподвижным часовым.
Вдруг он со всех ног бросился назад.
; Там-а-а, там-а-а, ; он судорожно указывал в сторону штабеля рукой.
; Что там? ; заорал на него я, так как увидел, что у парня сейчас начнется истерика.
; Мертвые-е-е, ; наконец смог произнести он.
Мы стали приглядываться пристальнее, и, о боже, чувство ужаса обуяло даже нас, повидавших не мало за несколько лет войны. Это были сложенные в штабеля не дрова, а трупы, скорее всего умерших от тифа людей, а наверху с винтовкой в руках сидел часовой, замерший в такой позе на посту. Что-то мистическое было в этой ночной картине, было жутко и в то же время взгляд как бы был прикован к этим штабелям трупов, подсвеченных лунным светом. Прошло уже столько лет, а это ночное видение до сих пор стоит у меня перед глазами как будто случилось вчера.
По мере приближения к центру России порядка и на дороге, и на станциях больше не становилось. Как бы медленно не тащился поезд, в конце концов, он приходит на станцию назначения.
Мы прибыли в столицу на пятый день. Москва за эти несколько месяцев очень изменилась. Первое, что бросилось в глаза, это относительная безлюдность улиц и переулков в вечернее и ночное время. Если организованных банд в сельской местности становилось все меньше и меньше, то в городах процветала преступность. Чаще всего это были налетчики, вооруженные наганами и ножами. Такая бандгруппа численностью 5 – 6 человек доставляла много хлопот милиции, а по городу их было десятки. Девятнадцатый год в Москве ; это было трудное, опасное и голодное время.
Через несколько дней, уже встретив нескольких знакомых, я не переставал удивляться. Найдется ли в мире другой город, который держал бы сотни тысяч пудов провианта – во дворцах, лошадиный фураж – в универсальных магазинах, бочки с цементом ; в квартирах фабрикантов и железное сырье – на главной улице?
Все, что удавалось собрать по России для Москвы и прибывало на ее вокзалы, переправлялось в центр города и с величайшими трудностями размещалось по ресторанам, купеческим особнякам. В центре города грузы перешивали, перетряхивали и, разбив на мельчайшие доли – капли, крупицы, их развозили по окраинным складам и элеваторам, где было больше мышей, чем товаров и зерна.
С утра по мостовым запутанных московских улиц, через колдобины и ямы тяжело переваливались немногочисленные грузовые автомобили «Форд» и «Студебекер», и от их рева и содрогания булыжной мостовой дрожали деревянные дома, а в полуподвальных этажах лопались оконные стекла. По кругу Лубянской площади, от Мясницких ворот и с Покровки, по спуску Театрального проезда и в Третьяковском они выглядели мастодонтами по сравнению с ломовыми извозчиками и испуганными обывателями.
И через Театральную площадь, по Моховой и дальше - по Волхонке, по Остоженке – торопились запуганные этими «слонами» прохожие с мешками на плечах, бесконечной вереницей – по той части улиц, которую прежде город уступил трамваям. На Остоженке близ Крымского моста вереница растекалась по близлежащим улицам и переулкам и … неизвестно куда пропадала.
Но не только двигающиеся грузовики и притихшие москвичи, множество приезжих были новыми чертами молодой столицы, кроме них на фоне старого лениво-барского ритма жизни Москвы стала проявляться шустрая так называемая «интеллигентная» прослойка молодого советского общества, которая резко контрастировала с древними городскими чертами, например, с ломовиками.
С одной стороны, ломовики озорной и тяжелый народ, с другой – нарождающаяся советская интеллигенция. Первые, поутру, растопырив на телегах ноги рогаткой, неслись к вокзалам, рынкам. Сквозь грохот металлических ободков колес и подков они буйно кричали на вереницу вторых, тянувшуюся в расплодившиеся без меры различные учреждения:
; Берегись!
; Ве-се-лей, сотруд-нич-ки, весе-лей!
; Нно-о-о!
; Сотруд-нич-ки!
Новая Россия! Чиновники новой России. Это они заняли большинство купеческих и дворянских особняков, лицеев и гимназий, где недавно чинно размещались лицейские и гимназические мундиры, строгие гражданские сюртуки, надменные офицерские и немногие строгие дамские платья. Теперь залы, лестницы чердаки и каморки заполонила разномастная советская действительность.
Здесь без передышки работала фаланга машинисток, и во всем доме не было угла, куда не доносился бы грохот американских «ундервудов», как будто бригада идейно-сознательных кровельщиков хотела успеть закончить ремонт до начала мировой революции.
В подвальном этаже неусыпно вертелись ротаторы, и артель печатников обливалась потом над тысячами, десятками тысяч листовок, документов, вещавших обо все новых декретах советской власти, распоряжениях, указаниях и прочих важных письменных свидетельствах успешной работы советских учреждений.
По коридорам и вестибюлям от грохота пишущих машинок и запаха ротаторской краски у посетителя учреждения голова шумела, как котелок; люди бегали, отуманенные цифрами, лозунгами, речами, которыми мерились новое счастье, счастливая жизнь, Россия, человечество.
Летом 1919 года в моей жизни наступила перемена. Военная судьба забросила меня в небольшой старинный городок Тульской губернии Белев. Этот городок, выросший и сформировавшийся как купеческо-чиновничий, находился примерно в ста пятидесяти верстах от Тулы и чуть более от Москвы.
В городке до октябрьских событий имелись мужское реальное училище, женская гимназия, работала публичная библиотека.
Во время революции, да и за годы гражданской войны культурные и материальные ценности города практически не пострадали, поэтому здесь сохранился старинный уклад русский глубинки. Тем не менее, этот город никак не мог быть назван глушью.
Прасковью Александровну Алпатову я увидел впервые в городском саду, вечером, когда выдалось несколько свободных часов, после армейских занятий в 56-м запасном полку, куда я приехал в командировку. В толпе гуляющих небольшого уездного городка, где все знали всех, высокая, стройная, красивая с голубыми глазами, она не могла не обратить всеобщего внимания. Как теперь бы сказали «тургеневская девушка». Женская часть отдыхающих тоже обращала на меня внимание. Тридцатилетний военный в хромовой куртке, начищенных сапогах и наградным маузером, приехавший из столицы по делам службы, мог бы составить не плохую пару для любой провинциальной девушки. Ведь после двух войн, одна из которых еще полностью не закончилась, ох как не хватало приличных молодых людей, с которыми можно было бы сделать партию.
Заметила меня и Паня. Правда, она оказалась тоже приезжей и тоже из Москвы. Наше мимолетное знакомство состоялось там, в Белеве, а продолжилось уже в Москве, где, как оказалось, она жила у брата. Эта была обычная история о том, как деревенская девушка из уездного городка Чернь Тульской губернии несколько лет назад приехала в столицу, где к этому времени обосновался ее старший брат, который работал сначала рабочим, потом мастером в слесарной мастерской, а перед революцией, освоив, одну из самых престижных и почетных профессий в то время, начал водить автомобиль. Уже во время гражданской войны, он также успешно освоил самолет и стал, как тогда говорили, военлетом в Красной Армии. С этого времени вся его жизнь была связана с авиацией.
Приехав в Москву, Паня устроилась ученицей в швейную мастерскую одного модного дамского магазина, а затем стала мастерицей. Особенно хорошо у нее получались вышивки, которые требовали неимоверного усердия и терпеливости.
По вечерам мы ходили в синематограф напротив ресторана «Прага». На стенах фойе были развешаны большие фотографии артистов. Паня по-девичьи восторгалась этими красавцами. Потом мы смотрели какой-нибудь фильм. Я предпочитал смотреть комедии, особенно с участием Чарли Чаплина, Макса Линдера, а ей они не нравилось. Ей хотелось чувствительной драмы. Она была начитанной девушкой, и ей часто удавалось ставить меня в тупик своими вопросами о театре, литературе, о жизни известных театральных артистов. Как и любая девушка из провинции, приехавшая в столицу, она, хотя и прожила здесь уже несколько лет, была буквально переполнена впечатлениями. Концерты Рахманинова, театры Большой, Малый, Новый, Художественный, лекции Кизеветтера, Третьяковская галерея, Шаляпин! Каждое впечатление уже само по себе было огромным, а тут они еще наслаивались одно на другое. И всем этим она хотела и пыталась поделиться со мной.
Я как мог отшучивался, переводил разговор на другие темы, рассказывал интересные случаи из цирковой жизни, свидетелем которых я был или слышал от своих друзей. Иногда мы спорили, потому что она никак не хотела считать нас, цирковых атлетов, артистами. Я в шутку обижался и делал вид незаслуженно обиженной невинности. Она брала меня под руку, ласково улыбалась, шутливо замечая:
; Миша не будьте такой букой. Честное слово я не хотела Вас обидеть. Я, правда, люблю цирк и всегда восхищалась мастерством артистов, но… будьте объективны, разве можно влюбиться в клоуна? Под этой ужасной краской даже не видно его лица.
; А в циркового атлета-борца можно? ; с усмешкой интересовался я.
; Ну, конечно, ; спешила она меня успокоить. ; Они такие мужественные, с усами, а некоторые даже в черной маске, это так интригующе, а женщины так любопытны, загадочность мужчины их привлекает.
; Мне казалось, что это в женщине небольшая тайна привлекает мужчину, ; подтрунивал я.
; Конечно, конечно, Вы правы, Миша. Все выступающие, и на сцене, и на арене являются артистами. Никто не спорит, ; иронически улыбаясь, поспешно соглашалась она.
Спор затихал. Мне было приятно, что эта красивая статная и умная девушка сейчас идет со мной и доверчиво прижимается к моей руке.
Затем я провожал ее домой, и мы медленно брели по опустевшим улицам.
Наши встречи были нечастые. По делам службы мне часто приходилось уезжать в другие города, а когда я был в Москве, то останавливался в доме родителей, где реже, но все же собирались друзья и знакомые родителей.
Разумеется, московскую жизнь нельзя еще было назвать налаженной. Следовало бы сказать наоборот – она разладилась: закрылось большинство старых учреждений, которые обеспечивали нормальную жизнь в городе, остановились заводы, фабрики, на складах иссякали продукты, магазины в большинстве были забиты наглухо. Временами было холодно и голодно. Я значительную часть времени проводил в командировках, инспектируя и участвуя в подготовке боевых частей, в рамках всевобуча .
Работы было много и даже при моем не слабом здоровье, которым меня наградила природа, к концу дня я еле добирался до кровати и буквально валился с ног. Обычно поездки в воинские части длились одну-две недели. Ездили мы инспекционной группой в составе трех-четырех человек, но, как оказывалось, инспектировать особенно было нечего, а необходимо было на месте организовывать обучение бойцов и командиров, так как многие не имели не только боевого опыта, но и начального образования. Попадались такие воинские части, где командование полка, понимая всю шаткость своего положения и зависимости от того, как будет написан рапорт проверяющими, старалось свести общение с нами к неформальному, устраивало застолья, иногда даже с женщинами. Воровство военного имущества, растраты денежных средств ; обычное явление в запасных, да и не только, полках того времени.
С детства привыкший к дисциплине и не терпящий разгильдяйства и панибратства, которые во время войны были иногда хуже предательства, я беспощадно боролся с этими проявлениями «партизанщины» во вновь зарождающейся советской военной «аристократии».
Все это мне претило, и если старшим в группе проверяющих был я, то такие командиры получали соответствующее заключение о состоянии боеготовности их воинского подразделения. После этого, как правило, следовали оргвыводы. Начальство наркомата относилось ко мне с доверием и уважением и прислушивалось к моим словам. Хуже было, если старшим в группе проверяющих был человек, который благосклонно принимал эти жалкие заискивания от местных командиров. Тогда приходилось терпеть и больше времени проводить, занимаясь с бойцами и младшими командирами. Самое удивительное, что некоторые бывшие царские офицеры, так называемая «белая кость», служащие в Красной Армии, особенно в штабах, охотно принимали участие в таких «товарищеских вечерах» и услужливо потакали этим «князям из грязи».
Не бравируя своей честностью и порядочностью, однако могу откровенно заметить, что за всю свою жизнь не искусил «зеленого змия» и не знал, что такое проснуться с перепоя и с больной головой.
Возвращаясь в Москву после таких командировок, с их дрязгами, бесконечными жалобами, а иногда просто от бессилья что-либо изменить, чувствовал себя усталым, хотелось домашнего тепла близкого человека, наконец, простого уюта в доме.
; Что-то я стал брюзгой или… просто старею, ; внезапно подумалось мне.
В одну из нечастых наших встреч с Паней, мы прогуливались по заснеженным полупустым московским улицам. Эта русоволосая девушка с голубыми глазами за несколько месяцев нашего знакомства стала мне какой-то очень близкой и родной. Я чувствовал к ней пробудившуюся нежность и ощущал потребность находиться рядом. Это чувство посещало меня и раньше, все-таки мне стукнуло тридцать три года и я был не монахом, но эта невинная душа вошла в мою жизнь прочно и судя по всему навсегда. Я понял, что надо принимать решение, надо жениться.
Ветер стих, когда мы вышли из Художественного театра на улицу. Шли молча, все еще находясь под впечатлением от пьесы. Давали чеховский «Вишневый сад». Паня шла задумчивая и тихая, находясь все еще под впечатлением душевных страданий театральных героинь.
Небо очистилось и, казалось, дышало крупными, будто влажными звездами. Никогда еще по-моему не было их так много. Они точно роились, возникали все новые, едва различимые, бесконечно и радостно трепеща.
; Подходящая обстановка, ; подумалось мне. Надо решаться.
; Помните, у Горького говорится, ; вспомнилось мне, ; «густо оросилось темное небо звездами ; иную едва видно, а без нее небеса будут беднее».
; Как вы помните? ; удивилась моя будущая жена. ; Небо оросилось звездами… Верно. С них заструится сейчас дождь, ; держась за мою руку и вглядываясь в небо, фантазировала она. Ей и невдомек было, что я, только что вернувшись из очередной командировки, вместо очередного застолья, трясясь на обратном пути в холодном и переполненном вагоне, успел прочитать захваченную в наркоматовской библиотеке совсем как новую и, естественно, не зачитанную книгу уже вошедшего в зенит славы Алексея Максимовича Горького.
; «Иную едва видно, а без нее небеса беднее будут!», ; поправила она, вглядываясь в небо.
; Помните, какие были звезды, когда мы с Вами гуляли по берегу Оки в Белеве, когда только познакомились? ; вдруг спросила она.
; Еще бы! ; я привлек девушку к себе. ; Звезды ; потом. Дайте как следует на Вас поглядеть. Вы стали глазастая, Паня, у вас выросли глаза. А сами похудели и стали еще привлекательнее. В её казавшихся темными зрачках, отражались редкие фонари, окружавшие театральную площадь.
; Я прошу Вас выйти за меня замуж.
Она внезапно остановилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
; Вы это серьезно? ; ее рука что-то судорожно искала в кармане пальто.
; Да, я делаю тебе предложение и поверь, прежде чем сказать это, я все уже обдумал, ; я старался говорить как можно серьезнее, но какая-то нервная смешинка все-таки присутствовала в моем голосе. И она еще раз внимательно посмотрела мне в глаза и, наконец-то поверив и облегченно выдохнув, сказала:
; Миша! Как это неожиданно!... ; полусмеясь, полуплача выговорила Паня, утыкаясь лицом мне в плечо. ; Я тоже вас люблю, и я… согласна принять ваше предложение, ; прошептала она.
Я был взволнован не меньше и, стремясь не выдавать себя, гладил мех ее шубки. Крепко прижимая ее руку, мы медленно пошли по заснеженному городу. Под ногами все скрипело и звенело. Вернувшийся к ночи задористый морозец заигрывал с весной, прибавляя ей хлопот.
С Москвы-реки доносился глухой, сдержанный шум ; там шла огромная, но вкрадчивая, осторожная подледная работа воды. В домах ни огонька, на улицах не души.
; Прямо не верится, ; прошептала Паня, оглядывая по-ночному изменившуюся улицу.
; Чему? ; так же тихо спросил я.
; Что мы с тобой встретились, что война почти умолкла, что вокруг все так необычно…
; Что война умолкла, это неверно, Паня, ; хмуро возразил я, сразу вспомнив последнюю наркоматовскую сводку.
; В ней появились тревожные нотки. Новые очаги, а значит, появятся новые фронты. Потребуются новые полки, дивизии. Работы для нас военных еще непочатый край. Я как-нибудь расскажу тебе об этом. А сейчас, ; я взглянул ей в лицо, ; будем наконец по-настоящему говорить о себе.
Мы пошли быстрее, будто новый темп шагов мог помочь нам быстрее начать нашу совместную жизнь.
В декабре 1921 года в квартире родителей, еще недавно поражавшей своим великолепием, уютом и простором, а сейчас холодной, с заклеенными, а кое-где с простреленными окнами, сосредоточившей все тепло в столовой, где был камин, ; собрались к обеду гости. Повод был торжественный. Я привел домой свою будущую жену Прасковью Александровну Алпатову.
В этом не было ничего странного. Даже в такое негостеприимное время родители по мере сил и возможностей оставались неизменными хлебосолами. Нынешний день, кроме того, считался днем ангела матери, и обед был заранее приготовлен на две лишние, помимо хозяев, персон.
Из прислуги осталась только старая няня. Нынче Марфуша получила строгий приказ ; не впускать никого, кроме приглашенных гостей. Младший брат Николай был на фронте, где-то в Средней Азии. Муж Лизы – Тарусин также был на фронте, но уже на юге, в Харькове, начальником госпиталя.
Обед не походил на те, какими еще недавно славились родители. Но все же были вино, хорошая рыба, какие-то полусдобные изделия и даже (расщедрился отчим), сигары. За столом прислуживала постаревшая и еще больше поседевшая няня, стараясь не шуметь и в то же время внимательно прислушиваясь ко всему. Ей помогала сестра Лиза. После кофе мать отослала Марфушу.
— Нам больше ничего не нужно. Можешь идти. Благодарю тебя, ; выразительно промолвила она. Мне стало жаль старушку, и эти барские замашки матери всегда злили и она об этом прекрасно знала. Женская интуиция ей также подсказывала, что именно сегодня, я не буду с ней спорить. Ведь для любой девушки, выходившей замуж, так важно чтобы ее приняла в семью свекровь.
Старушка удалилась, прекрасно понимая, что нынче дело вовсе не в обеде, что явившиеся гости торопятся ближе познакомиться с новым членом семьи. Помогай им бог! Марфуша будет верным стражем. В конце концов у присутствующих сейчас здесь людей куда больше ума и тонкого соображения, чем у всей этой орущей на площадях и перекрестках зазнавшейся пьяной сволочи. Марфуша умеет разбираться и оценивать людей и события.
Камин не давал достаточно тепла такой обширной и величественной комнате, как столовая, с высоко уходящими вверх стенами. Сырые дрова трещали, дымились, а вместе с дымом в трубу уносилось и тепло. Нельзя было понять, что было неприятнее ; чересчур ли низкая температура или этот едкий, удушливый дым, отнюдь не располагающий к продолжительной беседе.
После обеда мы ; мужчины прошли в кабинет отчима, где под бутылочку шустовского коньяка, из личных запасов отчима, немного поспорили. И опять меня огорчил и удивил брат Сергей, который оказался не удел как юрист без работы и, по сути, сидел на шее у родителей. И это в двадцать пять лет, после университета! Я уже было собрался наставить дорогого братца на путь истинный, но вспомнил о просьбе матери не конфликтовать с братом и довольно мирно увещевал его, одновременно приглашая поддержать меня отчима, который больше помалкивал, отделываясь короткими междометиями, одновременно потягивая коньяк из хрустальной рюмки и дымя гаванской сигарой.
Сергей тоже на мое удивление почти не спорил, больше молчал, а я и не настаивал, не до того было, пусть сам разбирается. Я посмотрел на отчима, но тот за слабой завесой синего дыма был почти не виден, тем не менее, как мне показалось, он слегка подмигнул мне, как бы говоря: «Не настаивай, он все понимает».
; Ну и отлично, ; подумал я про себя и вспомнил пословицу: «Баба с возу, кобыле легче». Своих забот хватает.
Меня больше беспокоило, как там происходит разговор у дам. Прекрасно зная характер своей матушки, Софьи Константиновны, которая не примнет показать деревенской девушке, в какую семью она пытается войти. Мне всегда претила эта показная барственность, которая иногда проскальзывала у матери, особенно при встрече с незнакомыми людьми…, или как тогда говорили, «старорежимные привычки». Зная это, за несколько дней до нашего прихода я заехал к матери и у нас состоялся непростой разговор. Я предупредил свою дорогую матушку, что не потерплю, если она попытается обидеть девушку или не дай Бог унизить ее своей показной аристократичностью.
; Я прошу тебя, просто познакомиться с Паней как с моей будущей женой и матерью возможных твоих внуков, ; настаивал я.
; Почему ты решил, что мы с отцом можем обидеть совершенно незнакомого человека? Ты неправ, ; попыталась оправдаться мать. ; Я желаю тебе счастья, а твой выбор может быть ошибкой. Ты ; военный и как там у вас называется офицер или командир, а она простая деревенская девушка. Что она может тебе дать?
; Я слишком хорошо тебя знаю, мама, и ты хорошо знаешь меня. Этой мой выбор, она будет моей женой, нравится это кому-нибудь или нет. Если ты не хочешь, чтобы я забыл дорогу в ваш дом, то тебе придется смириться с моим решением.
; Пожалуйста, пожалуйста, Миша, с чего ты взял, что ее кто-то оскорбит. Ты обижаешь меня и отца. Мы будем только рады, если ты нас познакомишь.
; Вот и хорошо, что мы поняли друг друга, ; с улыбкой согласился я.
Мы сидели в столовой и мать, медленно поднявшись из-за стола, подошла ко мне и поцеловала в макушку, как когда-то делала это перед тем, как отправить нас, детей, спать.
; Я прошу тебя, Миша, береги себя, ; чуть слышно проговорила она.
; Мы всегда беспокоимся, когда ты надолго уезжаешь в свои командировки, ; добавила она. От Коли вот уже давно нет писем, а он где-то на границе с Польшей, и там сейчас так неспокойно, ; она обхватила свои плечи руками, как будто внезапно ей стало холодно.
; Не беспокойся, все будет хорошо, и с ним ничего плохого не случится. Ты же знаешь, какой он у нас обстоятельный и находчивый, несмотря на то, что самый младший в семье, ; попытался успокоить я мать.
; Да, да, ты прав, дай-то Бог, чтобы все так и было, ; она повернулась ко мне, ; ты останешься с нами обедать? Лиза обещала придти с малышом. Вы давно не виделись, а у нее есть какие-то новости. Она мне звонила, ; добавила она.
; Нет, мне еще надо вернуться на службу, надо еще подготовить дела к очередной командировке, а времени мало, ; сказал я, поднимаясь.
Мать еще раз взглянула на меня и сразу отвела взгляд, как будто что-то хотела сказать, но не решалась. Потом, коротко вздохнув, добавила: «Миша, я прошу тебя поговорить с Сергеем. Меня беспокоит его состояние, он стал, замкнут, его постоянное недовольство неизвестно чем проявляется в раздражении всеми, кто его окружает. Он третирует Марфушу, грубит нам с отцом ; все это, внушает опасение. Не дай Бог он свяжется с людьми, которые навлекут на нас всех неприятности. Ты же знаешь, какой он вспыльчивый.
; Хорошо я поговорю с ним и постараюсь, что-нибудь сделать. Если хочешь знать мое мнение, по-моему, ему надо заняться делом, устроиться на работу и тогда его хандру как рукой снимет. Все это от безделья и от того, что вы с отцом нянчитесь с ним как с ребенком. Кормите, поите – ему давно пора жить самостоятельно, а не сидеть у вас на шее, ; начал злиться я.
; Ты несправедлив к нему, а иногда мне кажется, что даже недолюбливаешь его, вместо того, чтобы помочь брату.
; Помочь, как? ; с интересом спросил я.
; Может быть, ты, например, помог бы ему устроиться на работу в ваше ведомство? ; тут же добавила она.
; Это невозможно, ты не знаешь, о чем просишь. Я работаю в военной организации, где жесткая дисциплина и там не место мечущимся интеллигентам. И потом, вспомни, чем закончилось подобное, когда отец устроил его в свое управление Наркомпроса? Громким скандалом! Когда он, молодой специалист на совещании по борьбе с беспризорностью в ЧК заявил, что юрист, не знающий латынь, не может считаться юристом. Говорят на этом совещании председательствовал сам Дзержинский. К чему это фрондерство? Конечно, другого места показать свою эрудицию и независимость трудно было найти. Ты понимаешь, чем это могло закончиться для него? Я опять начинал злиться.
; Да, да, я все прекрасно понимаю, но как мне рассказывал сам Сережа, он ничего плохого не хотел сказать…, а потом ведь все удалось уладить по-хорошему, ; добавила она.
; Да, удалось по-хорошему, это можно назвать и так, его с треском выставили за дверь. Отличный финал начинающейся карьеры.
; Но ведь можно что-нибудь придумать, ; не сдавалась мать.
Мне этот неприятный разговор начинал действовать на нервы, и надо было его заканчивать. Я подошел к ней поближе и с невинным видом спросил: ; «Ты действительно хочешь, чтобы я нашел ему теплое местечко, где за ним будет пригляд, он был накормлен и спать уложен? Ты этого хочешь?».
Она, чувствуя подвох с моей стороны, но не понимая в чем он, неуверенно кивнула головой.
; Отлично, завтра ему пришлют повестку для призыва солдатом в Красную Армию. Нам сейчас очень нужны грамотные юристы. Вот совсем недавно мы получили заявку от вновь образовавшегося Туркестанского фронта, ; продолжал я с серьезным видом.
; А ты можешь быть жестоким, ; проговорила она.
Я понял, что переборщил своими шутками, так как не имел право делать ей больно.
; Прости мама, я не хотел тебя обидеть, но ты же знаешь, что нам всегда было трудно найти общий язык с ним. Скажу тебе честно, мне не хочется заниматься делами этого перезрелого недоросля. Он должен сам найти свое место в жизни. Наконец, раз я как старший брат для него не указ, то пусть берет пример с младшего ; Николая, ; уже более мирно закончил я.
; Вы все для меня одинаково дороги и сердце одинаково болит и о тебе с твоей предстоящей женитьбой, и о Николае, и даже о Сергее, как бы тебе это не нравилось, ; заключила она.
Я попытался еще что сказать, но мать подняла руку, как бы отодвигаясь от меня.
; Все, на этом закончим. Ждем вас в следующую пятницу на обед, я позвоню Лизе, чтобы тоже приходила. А теперь иди, иди… У меня от тебя и твоих несносных шуток начала болеть голова, ; она махнула рукой в сторону двери, как бы провожая.
Прошло несколько дней, и мы наконец с Паней в родительском доме «на смотринах».
Как позже мне рассказывала сестра Лиза, знакомство состоялось, и мать благожелательно приняла соискательницу на место нового члена семьи.
; Давайте знакомиться поближе Паня, пока мужчины обсуждают свою политику, ; приветливо сказала хозяйка. ; Меня зовут Софья Константиновна.
Она усадила Паню напротив себя у стола, слегка повернув пестрый шелковый колпачок лампы так, чтобы свет падал только на гостью.
; Вот так. Очень хорошо, ; довольным тоном заявила она, словно готовясь рисовать или фотографировать будущую невестку. Облокотившись о стол, она почти четверть минуты молча через лорнет и с любопытством изучала смущенную девушку. ; Вы москвичка? ; спросила она.
Паня невольно вздохнула.
; Нет, ; огорченно качнув головой, проговорила она. Я из провинции, небольшого городка Тульской губернии.
; Но с московскими театрами, должно быть, успели познакомиться?
; Конечно. Больше всех мне нравится Художественный, ; поспешила сообщить девушка.
В светлых острых глазах ее собеседницы запрыгали острые огоньки.
; А в каких театрах вы еще побывали? В Малом, разумеется, были? Понравилось?
; Еще бы, конечно. Южина видела. Прекрасный актер! ; с непосредственным восхищением воскликнула Паня.
Веселые огоньки в глазах Софьи Константиновны стали насмешливыми.
; Ну, а «Покрывало Перьетты» в Свободном театре, видели?
; Очарование! ; закивала Паня. ; Ну, просто очарование! Вообще московские театры… Паня осеклась, увидев, что глаза у матери стали еще насмешливее, и виновато опустила голову.
Софья Константиновна уже с некоторым сожалением посмотрела на «провинциалку».
; Как можно любить Художественный театр и в то же время восторгаться Южиным? ; с укором заметила она.
Паня прикусила губу.
; Может быть, я не совсем хорошо разбираюсь в театральных стилях, но то, что я пережила на спектаклях Художественного, я не переживала нигде больше, ; с некоторой дерзостью ответила она.
Мать улыбнулась и добавила:
; Не обижайтесь, это скорее я сама себя пытаюсь переубедить. Я тоже восхищена его игрой на сцене. Вот Лиза знает, ; она кивнула на мою сестру, а та ободряюще подмигнула девушке.
; У вас милое лицо, волосы русые и лоб такой хороший, ; мягко улыбнулась Софья Константиновна. ; Сколько вам лет?
; Исполнилось двадцать, ; вспыхнув, призналась Паня.
; Вот и отлично, ; снова улыбнулась мать и неожиданно добавила, ; если решили, женитесь, и дай вам Бог счастья, ; заключила она.
В дверь постучали и Софью Константиновну вызвали к телефону. Паня осталась с Лизой вдвоем.
; Не обижайтесь на маму, она со всеми так, ; подойдя к девушке и положив ей на плечо руку, ; добавила Лиза. ; Лучше посмотрите на сокровища мамы, ; она обвела вокруг рукой, ; это ее мирок.
В комнате было тихо. Слабо тикали на столе старнинные бронзовые часики-будильник. Циферблат был вправлен в башенку изящного домика с готической крышей и лесенкой, на которой стояла бронзовая фигурка юноши с крохотной гитарой в руке.
; Это подарок нашего отца с Мишей, когда они были еще вместе, ; с небольшой грустью заметила Лиза.
; Вы, наверное, слышали, что у нас отцы разные с младшими братьями? ; спросила она.
; Да, ; утвердительно кивнула головой девушка. ; Миша мне немного рассказал о вашей семье.
; Вот и славно, теперь, я надеюсь, это будет и ваша семья, ; улыбнулась Лиза.
; Простите мне надо идти, у меня ведь дома сын, а сейчас за ним приглядывает сестра моего мужа, ; заторопилась она.
; А вы не спешите, осмотритесь. Здесь, по-моему, мило и уютно, ; ласково добавила Лиза, направляясь к двери, и уже в дверях она обернулась. ; Счастья вам и деток побольше.
Паня медленно вернулась к столу. Посредине него стоял кабинетный портрет Станиславского. Молодые веселые глаза его дружелюбно и ободряюще смотрели на Паню.
; Трусите? А вы не трусьте барышня, добивайтесь!
Много и других карточек было расставлено на столе и висело на стенах. Паня узнала выразительное скульптурное лицо Качалова, изящного Собинова в «Лоэнгрине», некоторые фотографии были с дарственными надписями. Привлек ее еще один портрет, висевший над тахтой, с теплой надписью Софье Константиновне, умные светлые глаза изображенного на нем человека были устремлены на Паню в упор. Она отошла в сторону, и глаза повернулись к ней.
; Какое интересное лицо! Кто это? ; спросила она вошедшую Софью Константиновну.
; А это Вахтангов Евгений Багратионович, один из ведущих актеров Художественного театра, ; добавила она с некоторой непонятной грустью.
; Давайте-ка сядем под ним на тахту, ; предложила хозяйка, ; пусть он послушает, про что мы посплетничаем.
; Расскажите мне просто о себе, чем сейчас интересуются молодые девушки, кроме театра? А то я растеряла почти всех своих старых знакомых, и почти ничего не знаю, что делается вокруг.
Паня рассказала и об отце, который умер несколько лет назад, и о матери, которая ни за что не хочет перебираться из деревни к старшим детям в город, о брате, о младшей сестре Варе, оставшейся с матерью в деревне, о работе в учреждении, вообще обо всем, о чем могут говорить женщины, не замечая времени.
Она уже не чувствовала прежней неловкости, и получалось это легко и непринужденно как будто разговариваешь с подругой-ровесницей. Словно с переходом на тахту между собеседницами утвердилась особая интимность, когда можно говорить обо всем о чем думаешь, не боясь, что тебя не поймут.
; Ну, вот и познакомились, ; ласково сказала Софья Константиновна, услышав голоса мужчин за дверью.
; Теперь приходите, когда будете свободны. Миша ведь часто бывает в командировках. Скрасите мое женское одиночество.
Большие прозрачно-светлые глаза глядели на Паню по-домашнему добро.
Прошло несколько трудных и хлопотных месяцев в бесконечных командировках, прежде чем нам удалось зарегистрировать официально брак. Свадьбы как таковой и не было. Все было скромно, наше семейное торжество проходило на новой квартире, расположенной в Лесном переулке, с фасадом, выходящим на храм Христа Спасителя. Квартирка была небольшая ; две комнаты и кухня, а кладовая была переделана в ванную. До революции этот дом принадлежал какому-то московскому архитектору, который старался придать помпезность этому небольшому, но, в общем, уютному дому.
Достаточно просторный в стиле русского терема ; с башенками, ставенками и балкончиками, внутри он не выдерживал этого стиля. На первом этаже ; небольшой уютный холл, застланный зеленым ковром с таким густым и нежным ворсом, что вступающим на него чудилось, будто они шагают по зыбкому, мягкому мху. Высокие окна из цветного стекла веселых тонов делали эту большую комнату праздничной. В самую ненастную погоду здесь было солнечно. Местами оставшиеся красочные абажуры на лампах давали вечером такое же приятное освещение, каким холл освещался днем. На широком диване удобно было отдохнуть после вечернего гуляния прежде чем подниматься наверх. Темно-коричневая деревянная лестница, такая пологая, что ее называли «царская лестница», вела из холла к комнатам на втором и третьем этажах. Это была самая «шикарная» квартира, в которой нам с женой когда-либо приходилось жить.
Меня несказанно удивило, что в течение этих последних бурных революционных лет дом сумели сохранить в таком хорошем состоянии. Тайну прояснил дворник, который, оказывается, служил и при архитекторе, и при предыдущем владельце дома, которым оказалась греческая военная миссия, а теперь также усердно служит советскому военному ведомству.
Ордер на вселение я получил в наркомате, на балансе которого и находился дом. Помимо нас в доме проживали еще шесть семей, которые занимали оба верхних этажа. Особенно понравилось Пане, что из нашего окна можно было видеть Москву-реку, по которой тянулись небольшие пароходики, тащившие за собой груженые баржи, лодки, а иногда величаво проплывали оставшиеся на плаву после трудных и холодных московских зим и пассажирские пароходы. Это были величавые суда в две-три, а то и три палубы с большими гребными колесами. Правда они потеряли свой прежний лоск, и то убранство кают, которое было до революции, но снаружи, по внешнему виду, это были те же красавцы. Раньше, выступая в различных чемпионатах, работая в цирке, мне часто доводилось плавать на этих пароходах. Ну, конечно, не в люксе, но вполне приличным, вторым классом, а если был при деньгах, то и первым.
Сама процедура оформления брака была будничная, но место, где был оформлен наш союз, было примечательно. Как сотрудник военной инспекции при главштабе Красной Армии, я состоял на военном учете в комендатуре Московского Кремля, а оформление браков командиров осуществлял вышестоящий воинский начальник. Поэтому в нашем, как сейчас говорят, свидетельстве о браке, а попросту в справке с печатью и было написано «… Москва. Кремль».
На наше торжество собрались супружеские пары сослуживцев мои и жены, из родственников пришла сестра Лиза с мужем, который так удачно для нас приехал по делам своего госпиталя в Москву, брат Сергей. Мы уже ждали нашего первенца, и оттягивать свадьбу дальше было просто неприлично.
Нашу свадьбу даже и свадьбой нельзя назвать в теперешнем понимании. После работы, вечером, приглашенные собрались у нас за столом, как тогда говорили, на товарищеский ужин с более чем скромным угощением и совсем незначительным количеством спиртного. Тогда за столом пили не для того, чтобы было весело, а потому что было весело. Люди были более искренние, не таясь, выражали свои эмоции, мысли. Бурлящая, быстро меняющаяся жизнь не давала много времени на притворство, интриганство. Страх, чувство возможной и непоправимой беды, которая может случиться с каждым придет значительно позже.
Пели прекрасные русские романсы.
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом повитые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и речи, давно позабытые…
И революционное…
Отречемся от старого ми-ира,
Отряхнем его прах с наших ног!...
И многое другое…
Вставай, поднимайся рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный!...
Вечер прошел радостно, оживленно. Смеялись, вспоминая различные веселые истории из армейской жизни, и из прошлой, которая была у большинства собравшихся совсем другая.
Как всегда бывает за столом, мужчины в конце концов заговорили о работе, а так как большинство было из моего родного военного ведомства, речь зашла о положении в армии, на фронтах. Все прекрасно понимали, что оказавшись волею случая в Москве, рано или поздно, но большинству из нас придется служить в частях, участвующих в боевых действиях. Вопрос когда? И где?
Много и горячо спорили, доказывая друг другу, какой должна быть Красная Армия. В чем сейчас ее сила и слабости. Какой должен быть командир, и имеет ли право комиссар части вмешиваться в управление воинским подразделением, если только вчера он был секретарем партячейки на заводе. Такие дискуссии в то время можно было наблюдать во многих воинских частях, и я часто наблюдал это, проводя инспекции.
Во время инспекций воинских частей я решительно выступал против каких-либо послаблений дисциплины и, когда находил недостатки, всегда отмечал их в документах проверки: «Обращая внимание всего начсостава и младшего комсостава на решительное искоренение случаев грубости, нетактичности и оскорблений подчиненных, убедительно настаиваю на недопустимости каких бы то ни было послаблений воинской требовательности к подчиненным. Командир должен быть командиром до конца, требовательным, настойчивым и решительно до конца проводящим свою волю, направленную на укрепление боеспособности армии. Предоставленное ему положением право вполне достаточно для того, чтобы справиться полностью с возложенными на него задачами...».
Да ладно если командир тоже коммунист, как комиссар, а то ведь часто бывало, что командир из военспецов и закончил военную академию, а комиссар вчерашний моряк с Балтийского флота, который участвовал в захвате Зимнего в Петрограде, а душа его так и тянется к анархистам. Часто такое двоевластие приводило к ущербу для всего дела, а каждая подпись приказа в такой воинской части нередко сопровождалась матерной бранью, маузером и угрозой расстрелять всю контрреволюционную сволочь, которая окопалась в штабе. Многим это не нравилось. Были жалобы и как потом оказалось доносы.
Через некоторое время я получил назначение в Курск уездным военным комиссаром.
Я хотел ехать один, оставив беременную жену в Москве, где ей бы помогали сестра Лиза и мать. Это был наш первый ребенок, и Паня ужасно волновалась и ни как не хотела оставаться одна в Москве. Она намеревалась ехать со мной и даже собрала вещи, но я, предполагая, какие условия меня ждут на новом месте, проявил строгость, и ей пришлось остаться. Однако пришлось пойти и на некоторые семейные уступки, которые заключались в том, что я должен попросить командование направить меня поближе к столице. Я пытался объяснить, что со стороны это будет выглядеть не очень-то прилично, когда командир Красной Армии просит не отправлять его служить далеко от дома, и найдутся люди, которые истолкуют это превратно, да и начальство наверняка посмотрит косо на такую просьбу.
Я промучился несколько дней, не зная как приступить к делу, и уже почти склонился к тому, чтобы пусть ехала со мной, так как позориться перед товарищами не буду, а там, на месте, что-нибудь придумается, на то она и военная судьба ; служить там, где прикажут. Вспомнилось подслушанное на германском фронте, где один ротмистр распекал прапорщика, который не выполнил какое-то поручение и пытался оправдаться, приводя свои, как ему казалось, аргументированные доводы. Ротмистр был кадровый офицер, а прапорщик только что призванный из студентов молодой человек.
; Вы, господин прапорщик, получили приказ от старшего начальника, поэтому извольте выполнять, а иначе ; это бунт, ; напирал ротмистр.
; Это нереально, у меня не было людей…, ; пытался вставить слово неопытный прапор.
; Молчать! Извольте слушать! ; краснея от гнева, орал ротмистр. ; Вы эти свои гражданские штучки оставьте для своей жены, а здесь армия.
; Приказ для офицера… Это…Это…; от возмущения ротмистр никак не мог найти подходящий пример и от этого внезапно успокоился. И, остановившись перед стоящим по стойке «смирно» молодым офицером добавил усмехаясь. ; Запомните, прапорщик, если прикажу Вам родить, родите, а прикажу не рожать не родите…
Этот забавный эпизод и вспомнился мне неожиданно.
Однако случай помог мне выйти из, казалось бы, неразрешимого положения. Как-то к концу дня ко мне подошел мой сослуживец Коля Самохвалов, который, как и я, должен был ехать к новому месту службы и тоже новоиспеченным военным комиссаром. Он отозвал меня в сторону и спросил с некоторым напряжением в голосе:
; Я слышал, что ты получил назначение в Курск. Это правда?
Вообще подобные разговоры в среде военных не приветствуются. Излишнее любопытство вызывает подозрение. Я тоже немного напрягся и спросил как можно непринужденнее: «Ты хочешь составить мне компанию?».
; Нет. У меня к тебе небольшая просьба, ; он стал нервно крутить пуговицу у меня на тужурке. ; «Давай поменяемся местами», ; вдруг неожиданно сказал он.
; Какими местами, ; не понял я сразу, но, тем не менее, решительно вырывая мою пуговицу из его руки.
; Понимаешь, ты поедешь по моему месту службы, а я вместо тебя в Курск. Еще можно все изменить, ведь приказ пока не подписан, ; добавил он торопливо.
Я еще раз внимательно посмотрел на товарища.
; Да, приказ еще не подписан, ; подумалось мне. ; В принципе можно было бы пойти ему навстречу и поменяться, какая мне разница, если жена едет со мной.
; Ты пойми, пойми, ; он торопился сказать, пока я не сказал «нет».
; Я сам курский, у меня там родители, сестра с семьей, девушка у меня там. Ты понимаешь у меня там все! Помоги! ; он чуть заискивающе посмотрел мне в глаза.
Внезапно мне подумалось: «А если у него место назначения где-нибудь на Урале, например в Екатеринбурге, или еще дальше в Сибири, что я скажу в этом случае Пане?».
Она уже собралась в Курск и даже радовалась, что это не очень далеко от Москвы. А я еще подтрунивал над ней: «А до твоей родной деревни, еще ближе. Куда ни кинь везде родня».
Если бы я был один, то, не думая, согласился бы на этот обмен. Какая мне разница, где служить. Я привык жить далеко от дома, в гостиницах, на квартирах, в палатке или еще черт знает где. К этому меня приучили кочевая жизнь артиста и несколько лет войны. Но теперь нас двое или даже трое. Я не могу заставить рожать жену в фельдшерской палатке, да честно и не хочу. Если есть возможность родить в хорошей больнице, в городе, ; это надо сделать.
Я уже было хотел сказать твердое «нет!». Но что-то меня удержало.
; Ты куда едешь, ; спросил я, приготовившись сделать озабоченное лицо при отказе.
; Да в Тулу, здесь недалеко, три часа езды на поезде из Москвы, ; торопливо сказал он.
; Ну, это ты брат врешь, три часа, ; я уже ездил и знаю, как минимум полдня, а то и весь день, ; подумалось мне.
Тем не менее это была удача. Я боялся поверить ; то, что меня мучило последние дни разрешилось само собой.
Однако удачу нельзя было вспугнуть. Поэтому я спросил как можно небрежнее.
; А ты берешься оформить все согласования, потому что я слышал, что проект приказа уже подготовлен и осталось только подписать у председателя?
; Да, в канцелярии работает мой знакомый, с которым мы вместе служили на Западном фронте. Он обещал помочь, если я тебя уговорю.
; Хорошо договорились, с моей стороны никаких возражений нет, если по правде, то меня такая замена тоже устраивает, так как я буду поближе к Москве, ; мы пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.
Вечером я сказал жене, что почти совсем договорился, и если ничего не изменится, то мы поедем в один из небольших городов под Тулой. Паня очень обрадовалась этому, но я настоял, что она приедет ко мне только тогда, когда я получу жилплощадь и устроюсь, чтобы можно было бы привести ребенка, а рожать она будет здесь и это не обсуждается. Ну, а при каких-то уж непредвиденных обстоятельствах я всегда мог за день добраться до Москвы, так что ничего не мешало с головой окунуться в новую работу.