Моя первая война

 
Война застала меня в Екатеринодаре, где я жил последние полгода, одновременно готовясь к европейскому чемпионату по тяжелой атлетике, который должен был состояться осенью 1914 года в Брюсселе, и выступая в различных цирках, которые гастролировали по югу России в летнее время. Для поездки за границу требовались деньги и немалые, так как поездка на такие соревнования обычно составляла около двух месяцев. Никаких сборных страны по борьбе или поднятию тяжестей тогда просто не существовало. В лучшем случае это был коллектив из Москвы или Петербурга, который представлял одну из известных борцовских школ, и такую поездку финансировал кто-то меценатов.

Иногда, таким образом, из России приезжали сразу две команды или вообще ни одной, а в чемпионате участвовали спортсмены, приехавшие самостоятельно на свои средства. Мне приходилось участвовать в соревнованиях и в составе коллектива и индивидуально. И в том, и в другом случаях есть свои плюсы и свои минусы, но всегда на таких чемпионатах собирались очень сильные спортсмены, которые сражались до последней возможности, иногда даже серьезно травмированные. На основе таких чемпионатов и составлялся неофициальный международный табель борцов, которые не только являлись спортсменами, но и зарабатывали борьбой себе на жизнь, выступая в цирковых представлениях и как борцы, и как артисты с силовыми номерами.

Из всех цирковых коллективов было всего три или четыре приличных, в которых действительно собирались настоящие мастера французской борьбы, атлеты  с различными силовыми аттракционами, семейные коллективы дрессировщиков, воздушных гимнастов, клоунов и других артистов. Такие большие коллективы обычно возглавляли успешные антрепренеры, честное слово которых стоило десятки, а то и сотни тысяч рублей. Договор о приеме на работу в таких цирках обычно являлся формальностью. При встрече с директором цирка ты называл свою фамилию и он в зависимости от твоей известности, послужного списка, который негласно всегда как бы присутствовал с тобой, назначали плату за выступление. Количество выступлений за неделю или за месяц и составляло твой доход. В таких цирках, я не помню, чтобы хоть один раз работник был обманут и не получил свой гонорар. Это просто было исключено. Но помимо больших цирков, куда стремились попасть на работу все, существовали десятки провинциальных, где цирковые артисты эксплуатировались нещадно.

Старый клоун Пауль Коданти писал в редакцию журнала «Орган»: «…лет 30 назад служил я у Камчатного за пятнадцать рублей, а максимальный оклад в провинции был восемьдесят рублей (всей труппе). Артист должен был не только в униформе стоять, но и цирк строить. Власть директора была неограниченной, доходила до рукоприкладства. Жизнь артиста-труженика в то время была хуже, чем на каторге» .
Положение артистов в таких цирках было тяжелым, бесправным. Стоило упасть сборам, как директор бросал своих артистов буквально на произвол судьбы. Никаких контрактов в маленьких провинциальных цирках не существовало, все работали на «честное слово». Вот несколько примеров: журнал «Цирк и варьете» в 1912 году писал «Цирк Янишевского больше не существует. Местные кредиторы за долги продали цирковой инвентарь и бывших у него лошадей. Маленькая труппа цирка разъехалась по соседним городам, где и будет гастролировать» , но такое представление – это уже не цирк, а ярмарочный балаган.

Или вот еще … «Приехал цирк Злобина. Первое представление шло под открытым небом, так как шапито было заложено. На второй день шапито было выкуплено, но публика не пошла, и сбор был пять рублей».

Журнал «Орган» описывал такие эпизоды: «Цирк Котликова в станице Каменской совсем прогорел. Артисты голодают, некоторые, располагая деньгами, уехали, другие остались на мели, ожидая лучшего будущего». «Директор цирка В.В. Руссов сбежал ночью из города Ельца, захватив вещи и не заплатив артистам жалования за два месяца» . И таких примеров было много. Однако следует сказать, что в первую очередь это касалось маленьких коллективов, которые разъезжали по глубинке, по небольшим городкам, а соглашались на такие унизительные условия в первую очередь малоквалифицированные, иногда сильно пьющие или начинающие артисты.
К счастью, такая участь меня миновала, я старался работать только в крупных коллективах и с надежным и честным антрепренером.

Так как основная работа меня ждала вечером, днем я обычно обедал часа в два-три, затем гулял по городу, читал, потом отдыхал, готовясь к вечернему выступлению. В последнее время меня интересовали медицинские аспекты тренировочного цикла подготовки спортсменов-силовиков, разработка новых силовых упражнений и номеров. Я усиленно штудировал медицинскую литературу, специальные журналы, разрабатывал собственные методики. А вот газеты как бы проходили мимо меня.

В тот день привычный и удобный ритм был сломан. На российских календарях было 15 июня 1914 года от Рождества Христова, на западных календарях – 28 июня. Я обратил внимание, что люди кучились по перекресткам, точно птицы на земле, застигнутые ливнем. Открывали и закрывали зонты. Расстегивали и застегивали воротники. Снимали и надевали шляпы. Дамы, собравшиеся стайкой отдельно от мужчин, своим непередаваемым южнорусским говорком что-то оживленно обсуждали. Но везде можно было разобрать четко одно слово «эрцгерцог». Какой еще эрцгерцог, что ему понадобилось в южной провинции Российской империи ? Наконец, мне удалось перехватить газету у запыхавшегося продавца-мальчишки и первое, что я увидел, это ; заголовок огромными буквами «Убийство эрцгерцога – будет ли война?».

Не могу сказать, что эта новость как-то выбила меня из колеи повседневной жизни, ну, герцог, ну король или принц. Все это заморское и очень далекое от нашей повседневной российской жизни. У нас здесь в Российской империи каждый год происходили политические убийства видных деятелей и членов царской семьи. Может, чего и не хватало в России, а террористов, готовых пожертвовать своей жизнью и жизнями других людей, было предостаточно, причем различной политической окраски ; от анархистов до народовольцев.

В нашей семье отношение к дому Романовых было очень спокойное. Да, у нас такой государственный строй, самодержавие, царь – глава государства, а в других странах ; республика или конституционная монархия, а, может, еще что-то.
Царственные особы живут на страницах журналов, обозрений, на витринах фотографов. Они путешествуют, переезжают из зимних резиденций в летние, улыбаются на портретах и ежегодно празднуют тезоименитства. Вся эта светская жизнь казалась мне отстраненной от реальной жизни обычных людей. Причем, путешествуя по Германии, я был свидетелем приезда Саксонского короля в небольшой городок Ольбернхау недалеко от границы с Чехией.

До войны я два раза был в Германии и обе поездки были связаны с борцовскими чемпионатами. Первый раз, в 1911 году, я пробыл около двух месяцев в Штутгарте. Второй раз, в 1914 году перед самой войной, это был Открытый чемпионат Германии по французской борьбе, который проходил в Берлине. Обе поездки для меня оказались неудачными с точки зрения спортивного результата, но стали замечательными и интересными, как для путешественника.

Мы с приятелем, врачом Кашевским из Варшавы, который часто участвовал как медэксперт в соревнованиях, захотели непременно участвовать в столь знаменательном событии. В гостинице нас предупредили, что это знаменательное событие в истории города, поэтому магистрат решил устроить празднество. Надо было обставить высокое посещение с достоинством и пышностью.  И так как всякое высокое посещение приурочивается к какому-нибудь событию, а Его Величество король Саксонский прибыл в Ольбернхау просто ради того, чтобы пострелять косуль, то, естественно, его приезд был связан с победой саксонской армии. Над кем? Конечно, над извечным врагом всех многочисленных германских народов – французами ; то ли в столетней, то ли в тридцатилетней войне. И его чествовали и величали как подлинного героя той войны.

На вокзале король был встречен военными властями. Оттуда он должен был проследовать в ратушу и принять там гражданских чинов. Через два часа Его Величеству должны были представиться благотворительные общества. Хозяин нашего пансиона герр Геннинг, а по совместительству член магистрата, обещал нам, безродным иностранцам, при возможности за двадцать марок два места на балконе для публики на торжественном заседании городского управления.

Признаться, мы, не искушенные светской жизнью, испытали некоторое разочарование в этот исторический день. Мало того, что мы потратили несколько марок на дополнительное крахмаление манжет и воротничков, а уж сколько было изведено крахмала на приведение в церемониальный вид нижних юбок, манишек и воротничков всего славного города, остается только догадываться.

Ожидали увидеть Его Величество в орденах, лентах и звездах, окруженного свитой и дворцовой стражей. Но король приехал в пиджаке и в тирольской фетровой шляпке с тетеревиным пером. Ему подали к вокзалу старомодный фаэтон, запряженный парой бестолковых лошадей. Он сел рядом с обер-бюргермейстером, и железные обода огромных колес загрохотали по главной улице. Накрахмаленные и взопревшие от долгого ожидания под солнцем верноподданные, занявшие тротуары, при виде такого королевского въезда забыли снять шляпы. Школьники, окружив фаэтон, неслись по дороге с криками и возгласами. Его Величество добродушно стряхивал сигарный пепел на носы мальчишек.

Посмотрев на это светское мероприятие, мы переглянулись и, не говоря ни слова, отправились в ближайшую пивную, где благополучно пропили сэкономленные марки.
Попивая пиво, мы, подданные российского монарха, обсуждали и сравнивали выезды Николая II и его свиты с тем, что мы увидели в экономной до  неприличия одной из земель Германии. Конечно, сравнение было не в пользу последней. Немцы по своей природе и так достаточно экономны, а железная рука канцлера Бисмарка довела эту национальную черту характера до неприличной скупости.

Бог с ними королями, и герцогами, а вот второе слово «война» наводила на невеселые размышления. Весь мир закувыркался в пропасть. Кому же были выгодны выстрелы в Сараево? Очень многим. Но только не Сербии, подвергшейся оккупации и понесшей колоссальные жертвы. И не России. В конечном итоге, и не Германской, не Австро-Венгерской империям, желавшим войны, но надорвавшимся от непосильной тяжести и погибшим. Чудовищная провокация оказалась выгодна победителям – Англии, Франции и США. Оказалась выгодна международному интернационалу, только финансовому, возглавляемому Рокфеллерами, Ротшильдом, Дюпоном, Гугенгеймом, Дж. Морганом, Исааком Зелигманом и др.

Стоит отметить еще одну особенность преступления в Сараево. После войны стала усиленно муссироваться версия, будто за организацией теракта стояла русская военная миссия, а, стало быть, и сам теракт был инспирирован русскими.

Секретные документы из архивов царского военного и дипломатического ведомств, открывшиеся и опубликованные при советской власти, опровергли эту версию. Тем не менее, за рубежом «русский след» широко утверждался в исторической и политической литературе. Как показал дальнейший ход истории, этот метод фальсификации исторических событий, их хронологии и в дальнейшем широко использовался западными учеными и политиками.

Война началась с приграничных сражений. В Восточной Пруссии, к западу от Варшавы, в Галиции, русские и австро-немецкие войска медленно сближались, стараясь определить, прощупать намерения противника, и в этой обстановке неопределенности и нервозности проявлялась неготовность правительства России к войне.

Последние два-три года Россия почти дремала. Самодержавие после революционного всплеска начала девятисотых годов как бы успокоилось на своем, как казалось, непоколебимом средневековом фундаменте. Шум обыденной жизни: тарахтенье первых автомашин, цоканье подков лошадей ; тяжелое мерное ломовиков и быстрое легкое извозчиков, стук стаканов, вилок, ножей в трактирах и ресторанах ; почтительно приглушался, чтобы не потревожить, не нарушить приятную дрему шестнадцатого века, времени начала царствования дома Романовых.

И теперь, разбуженная, очнувшаяся страна должна за несколько дней, за несколько часов догнать двадцатый век. Она должна догнать его, чтобы сохранить в целости свой средневековой костяк. Об этом трубят газеты – утренние и вечерние, консервативные и социал-демократические, либерально-народные, церковные, богатые столичные, бедные провинциальные, спортивные, женские газеты, для солидных мужчин и для господ офицеров.

До недавнего времени считалось общепризнанным, будто «слабая» и «отсталая» Россия оказалась не готовой к войне, терпела поражения, надорвалась, что и привело к революции. Конечно, в этом есть некоторая доля истины. Но также следует отметить, что русская армия после неудачной войны с Японией была перевооружена и оснащена гораздо лучше французской или британской, а в тактике и обучении солдат превосходила даже немцев.

Уже посылаются корреспонденты на границы, в воинские части, уже появились первые военные сообщения – жирным шрифтом на первых полосах. Страна просыпается к войне и славе. Уже появились первые воинские колонны в походной форме – в зеленовато-серых гимнастерках, с тугими скатками шинелей через одно плечо и винтовкой на другом. За спиной котомки, у некоторых на поясе вместе с подсумками ; новый атрибут амуниции – стальные каски. Исчезло золотое шитье и серебряные позументы гвардейских полков. Только офицерские погоны сохранили свой нарядный блеск даже в бою под обстрелом, сокращая тем самым и так не слишком длинную жизнь фронтового офицера.

По мостовой цокали бесчисленные подковы. В воздухе на остриях уланских пик развевались трехцветные флажки. Вылощенные светло-зеленые униформы, набитые здоровыми телами, осанились и подпрыгивали в седлах. Впереди кавалерии на вороных конях продвигался зажженный горячей медью труб полковой оркестр.

Война началась блестящими успехами нашей армии. Россия сорвала германский план Шлиффена, разбила Австро-Венгрию, отобрав Галицию, выиграла два сражения у немцев в Польше, разгромила турок под Саракамышем. Для Берлина такое начало на Восточном фронте стало большой неожиданностью. Германия срочно стала привлекать союзников. Помимо ранее примкнувшей к немцам полуфеодальной Турции, как всегда битой Россией, Болгария, Италия и Румыния принялись выбирать, к кому выгоднее примкнуть ; к Антанте или к ее противникам.

Объявление Германией войны России не вызвало паники среди населения. Просто люди стали общительней вести себя друг с другом, как люди, застигнутые врасплох бедствием, которое объединяет всех независимо от сословия, положения в обществе или материального благосостояния. На улице или в ресторане, за кулисами во время представления в цирке, где я дорабатывал последние дни перед отъездом в Москву, живо обсуждалось, что ждет страну в ближайшее время, как может измениться судьба каждого из нас.

От матери пришла телеграмма, в которой она просила по возможности быстрее приехать в Москву, чтобы застать среднего брата Сергея, который хотел уйти добровольцем в армию с четвертого курса университета, хотя имел возможность продолжать обучение. Кроме того, муж сестры Лизы, врач по профессии, Владимир Михайлович Тарусин, тоже должен был пройти аттестацию и получить назначение в действующую армию.

Я не был дома два года и эта наша общая встреча, возможно, будет последней, когда вся семья соберется за общим столом. Кто знает, какая судьба нас ждет? Где мы окажемся через год или два?

В конце июля 1914 года у меня заканчивался ангажемент с цирком Андро Чинизелли, который последние три месяца был на гастролях в Екатеринодаре и где мне довелось участвовать в двух достаточно крупных соревнованиях с хорошими призовыми.

Как бы ни были гостеприимны города российской империи, я часто вспоминал московские бульвары, четверку бронзовых коней на здании Большого театра, памятник Пушкину ; все то, что было так хорошо знакомо мне с детства. И поэтому, когда представилась первая возможность вернуться домой, я, не задумываясь, воспользовался ею.

  Я попрощался со своими коллегами,  немногочисленными знакомыми, которыми обзавелся за эти несколько месяцев, быстро собрал чемодан и ручной саквояж и сел на поезд до Москвы. Поезда еще ходили регулярно, в вагонах было чисто и подавали хороший чай. Попутчики попались симпатичные, приветливые: старичок учитель, толстая дама с заплывшими глазками и военный в чине капитана.
Я привык к дороге, так как мне приходилось ездить много и в одиночку, и коллективом, и на поезде, и на пароходе. Я знал и всегда применял основное правило пассажира ; от путешествия надо получать удовольствие, пусть даже от такого краткого, как сейчас, тогда мелкие неудобства: стесненность купе, очередь в туалет или в ресторан ; не будут портить настроение ни себе, ни попутчикам. Вроде бы правило простое, но как мало людей им пользуется, доставляя лишние хлопоты своим соседям. Но на этот раз все было спокойно, хотя, честно говоря, я опасался, на первый взгляд, толстой дамы, и, как ни странно, капризов офицеров, которые часто путали проводника со своим денщиком. Все трое держались очень любезно, но не были ни навязчивы, ни говорливы.

Лето было в разгаре. Поезд шел достаточно быстро, лишь иногда пропуская воинские эшелоны. Из открытого окна веяло теплым ветерком, который от проносившихся мимо лесных чащ приносил смешанный запах опавших листьев, грибов и всегда душистой хвои, с полей – спелой ржи и увядшей травы. Во время кратких стоянок в купе втекал, заполняя собой коридор, свежий, крепкий аромат ранних яблок.

Коротко попрощавшись с попутчиками и прихватив свой небольшой багаж, я как истинный москвич поспешил к выходу, чтобы пораньше оказаться на вокзальной площади. Прошло несколько лет, как меня не было в этом городе. Мне казалось, что все вокруг было необычайно и удивительно контрастно.

Пропетляв по тихим и уже почти безлюдным переулкам, извозчик остановился, наконец, у большого, освященного газовым фонарем моего дома. Дверь отворила незнакомая пожилая женщина в черной кружевной заколке на седеющих волосах и в белом переднике с пышными бретелями. Она степенно поклонилась, пропуская меня внутрь: «Добро пожаловать, сударь! Вас уже все заждались».

В большой, застланной ковром и уставленной какой-то мебелью передней на столике перед зеркалом  похожий на меховую муфту лежал черный кот с изумрудными глазами. Не успел я снять шляпу и расстегнуть пальто, как из соседней комнаты бесшумно выкатилась низенькая кругленькая старушка. Добежала до меня, обняла и троекратно расцеловала.

«Приехал наш Мишенька! Наш старшенький приехал!» – радостно запричитала она. Милая, добрая Марфуша, как я был рад снова тебя увидеть, почувствовать себя дома, среди самых дорогих для меня людей.

В столовой, где собралась вся семья и был накрыт стол, ко мне бросились сестра и братья. Они повисли на шее и на руках, не давая и шагу ступить. Когда-то в детстве у нас была такая игра: я носил их по всему дому, а они визжали от страха и удовольствия. Наконец, освободившись от них, я подошел к матери. Она мало изменилась ; такая же строгая и осанистая женщина. Навстречу мне она не сделала ни одного шага. Когда я наклонился, чтобы поцеловать ее руки, она порывисто на секунду прижала мою голову к губам и тут же отодвинулась, чтобы рассмотреть меня получше. Мать была близорука и, не любя очков, носила лорнет на цепочке. Она открыла лорнет, посмотрела на меня и сказала: «Я всегда хотела, чтобы мои дети имели сильный и самостоятельный характер. Надеюсь, что в отношении тебя мне это удалось».

Никаких сантиментов, слез и причитаний. Все сухо, без эмоций,  но я тоже хорошо ее знал, ей было очень приятно, что я стал самостоятельным человеком, вполне себя обеспечивающим. Мы расцеловались с отчимом, и хотя никогда особенно не были близки, и мне, и ему было приятно вновь встретиться, но уже как взрослым мужчинам, хорошо знающим друг друга. Затем мне был представлен новый член семьи ; Лизин муж – молодой человек достаточно высокого роста с небольшой бородкой и порывистыми движениями. Мы впервые увидели друг друга. Я не был на их свадьбе, но в письмах Лиза достаточно подробно описала его, поэтому заочно мы были хорошо знакомы. Пожав руки, мы чуть помедлили, а потом крепко обнялись. Этот молодой человек был мой ровесник, и что-то в его поведении, в глазах позволило считать, что мы станем друзьями.

Есть ли на свете более чистое счастье, чем счастье вернуться домой? Пока еще никакая тень не надвинулась на тебя, на твой дом, на твоих близких. И как бы горячо ты не ощущал это ничем еще не омраченное счастье, настоящую оценку ему ты в состоянии будешь дать только спустя долгие годы.

Наскоро умывшись, я со всеми направился в столовую и с блаженным чувством уселся на свое законное место около буфета, с удовлетворением убедившись, что никто из братьев, как раньше, не пытался его занять. Все было как раньше, как в далеком детстве: заботы Марфуши, сосредоточенный взгляд отчима, строгость матери, неизменные мучнистые хлебцы, холодная телятина, старый колпак на кофейнике и хриплое дыхание настенных часов. Все радостно напоминало о себе и готово было воскресить безмятежное настроение. Но рядом с этим ощущалось нарастающее беспокойство. Все ждали от меня рассказов, как я жил все эти годы, чего добился и что я собираюсь делать теперь, когда нас всех ждут такие перемены.

Уверен, что вопросы начались бы сразу же, после первого, самого вкусного бутерброда с холодной телятиной, густо приправленного франкфуртской горчицей. Но в присутствии матери всем пришлось унять свое нетерпение и подождать пока принесут самовар.

Наконец, шипящее, пятилитровое медное чудовище, произведенное тульскими умельцами, водрузилось на столе, и вся наша такая большая и такая для меня родная семья набросилась на меня. Братьев Сергея и Николая  интересовало, где и за что я получил свои кубки и медали, где я побывал за это время, что увидел, с кем встречался и вообще все, что может интересовать младших братьев, когда они увидели старшего брата после нескольких лет, как им казалось путешествия.
В глазах сестры я видел спокойствие удачно сделавшей партию замужней женщины и ее желание поделиться этим спокойствием с близким и родным человеком. Я знал, что спокойно и откровенно мы поговорим позже, у нее дома, теперь уже в ее семейном кругу. Вместе со своим мужем Владимиром она, побыв еще немного времени, ушла домой, благо, что их квартира, находилась в Камергерском переулке. Перед уходом она взяла с меня обещание, что в ближайшие два-три дня я приду к ним обедать. Мне было интересно взглянуть на нее, как на самостоятельную замужнюю женщину, уже готовившуюся стать матерью. Я подозревал, что раннее замужество и желание жить отдельно связаны с психологическим давлением, которое оказывалось на всех членов семьи неосознанно со стороны матери. Строгая и волевая со всеми, начиная от прислуги и до большинства знакомых, она стремилась доминировать во всех отношениях, поэтому люди либо подчинялись, либо уходили. Ушел я, ушла Лиза, братья еще были молоды и не были самостоятельны, а отчим смирился, нашел какое-то удобное положение в семейной иерархии, мало во что вникал и жил достаточно комфортно.

Александра Сергеевича интересовало, чем я собираюсь заниматься, как отношусь к тому, что сейчас происходит, но, как обычно, не дожидаясь до конца ответов собеседника, сам высказывал свою точку зрения, иногда спорил, поглядывая на мать, ожидая ее одобрения взглядом. Она редко вмешивалась в наши споры или обсуждения, во все, что непосредственно не касалось семьи. Если не было гостей, она незаметно уходила к себе и принималась за очередной роман или занималась хозяйством. 

В этот раз ее интересовало, не поумнел ли я за это время, пока жил отдельно, и не хочу ли я сделать такую глупость, чтобы записаться добровольцем на фронт. Я отвечал, что такого желания у меня нет, но если меня призовут, то я пойду, как все, обычным солдатом. Отчим тут же стал уверять всех, что это обычная моя глупость, которую я опять совершу, если не посоветуюсь со знающими людьми. К знающим людям он всегда относил мать, его друга адвоката Нестерова Петра Григорьевича и, конечно, его самого ; именно в таком порядке.

Мать смотрела на меня с интересом, как всегда с иронией, в ее взгляде было что-то новое, мне показалось даже, что она гордилась мной, моей самостоятельностью, основательностью. Я знал, что, несмотря на свое самолюбие, если это так, то она мне скажет об этом. Теперь в ее глазах я переходил из разряда недорослей, в разряд взрослых и самостоятельных людей. Теперь она была готова считаться со мной и моим мнением, я стал вторым в семье после нее.

Этот наш разговор глазами, как я думал, никто не заметил, отчим увлеченно обрисовывал положение на фронте и усиленно доказывал, почему Россия не выиграет войну, средний брат Сергей оттачивал свое ораторское мастерство будущего адвоката, пытаясь ему возражать, доказывая, что мы, объединившись с Францией и Англией, быстро покажем немцам и австрийцам их теперешнее незавидное место в Европе, что Австро-Венгерская империя ; это рудимент прошлого столетия.
Но как оказалось, я ошибался, наш немой разговор с матерью «подслушал» самый младший, самый прагматичный и самый проницательный член семьи, будущий дипломат – братик Николай. «Подливая масло», едкими замечаниями в жаркий спор между братом и отцом, он внимательно наблюдал за нами и с одобрением поглядывал на меня. Мне показалось, что он уже просчитывал плюсы и минусы от создающейся ситуации.

«Отец, а почему ты думаешь, что вся Европа будет воевать? – невинно спросил Николай. – Может все быстро закончится?»
 «Ты почти что студент, поэтому должен видеть дальше своего носа. Разве не знаешь сам, что творится в нашем цивилизованном мире? – отчим раздраженно отодвинул от себя стакан с чаем. – На Балканах второй год идет грызня. Теперь эта свара расширится. Австро-Венгрия уже основательно вцепилась в Сербию. А сейчас и мы точим зубы – авось и нам удастся ухватить себе кусок у дряхлеющей империи. На Галицию, надо полагать, заримся. Безусловно, найдутся и другие хищники – Турция, Англия, Франция. Жадность всех одолевает.

Александр Сергеевич встал и заходил по столовой: «Наш-то царек, положим, не своим умом действует, зато советчики у него…»
 «Александр Сергеевич! Барин! Ради бога! Вас услышат…»; Марфуша, которая пристроилась около матери, всплеснула руками.
«…и повесят?» – спросил тот, засмеявшись.
«Ужасный вы человек. Иногда бываете таким неблагоразумным».

Эта бравада отчима выглядела комично, и все это понимали. Чтобы выйти из этого неловкого положения, я подошел к нему, взял под руку и отвел в сторону.
«Я хотел с тобой посоветоваться. ; И совершенно неожиданно для себя, вспомнив, что последние несколько месяцев штудировал медицинские книги сказал: «Как ты думаешь, может быть, мне поступить на курсы военных фельдшеров?».

Александр Сергеевич остановился и озадаченно посмотрел на меня: «При твоей физической силе, выносить раненных с поля боя… Это благородно». Прагматичный Коля тут же заметил, что с поля боя раненых в госпиталь приносят санитары, а там уже с ними занимается фельдшер или врач. Мать, подняв лорнет, внимательно посмотрела на меня и заметила: «Ты слишком брезглив для этого и потом, все девицы кинутся сейчас в лазареты. Тебе надо что-то другое».   
   
Зная заранее, чем закончится наш разговор, а именно каждый останется при своем мнении, и, глядя на немного осоловевшие лица братьев ; было уже за полночь, я сказал, что устал с дороги и иду спать. Для себя я решил, что обязательно найду квартиру и съеду через пару-тройку дней. Я привык жить один, самостоятельно, не очень считаясь с интересами других, но там были посторонние люди, мнением которых я не очень дорожил, а здесь были родные и близкие. Я никого не хотел обидеть, а потом я молодой здоровый мужчина со своими интересами и вполне здоровыми инстинктами.

Надо было налаживать жизнь в Москве найти, чем заниматься, чем зарабатывать на жизнь, кроме того меня действительно могли призвать в армию и отправить на фронт. Вскользь произнесенная фраза, через несколько дней оформилась во вполне обдуманное решение. Надо пройти начальную медицинскую подготовку на базе имеющегося неполного среднего образования и получить звание фельдшера. Это даст мне возможность всегда заработать на кусок хлеба, и в то же время полученные знания по медицине помогут мне при подготовке к соревнованиям во время тренировок.

Родители и природа наградили меня немалой силой, и как большинство физически крепких людей, я не терпел насилие по отношению к более слабым, мне это было противно, да и по характеру я был достаточно спокойным человеком, и чтобы меня разозлить, надо было очень постараться. Поэтому просто так, пусть даже по приказу командира, изуродовать, а то и убить другого человека, даже врага, мне психологически было очень трудно.

Вообще, я был не военный человек, а для муштры и поедания глазами начальства совсем был не приспособлен. Надо было что-то придумать на тот случай, если меня все-таки призовут в армию. Да и с работой что-то надо было делать. Денег у меня было не слишком много, работа в цирке в создавшейся ситуации была мало перспективна, хотя, например, театральная и в целом культурная жизнь и в Москве, и в столице шла полным ходом. Гремели имена Немировича-Данченко, Качалова, Вахтангова, Яблочковой, откуда ни возьмись, словно из дыма сражений возникали новомодные поэты декаденты, эпатирующие читателей, особенно дам, наличием в стихах спиритизма и тонкой грани между небольшим сумасшествием и гениальностью, появились новые направления в изобразительном искусстве.

Несколько дней в Москве пролетели незаметно. Я снял недорогую квартирку в четырехэтажном доходном доме купца Марышева, что во Власьевском переулке. Вся квартира состояла из двух небольших комнат на третьем этаже и крохотной кухни. Из окон квартиры открывался прекрасный вид на высокие трубы бани, расположенной по соседству. Эти трубы постоянно дымили так, что солнце почти не пробивалось в окна, из-за чего в комнатах было сумеречно в любое время. Другой особенностью квартиры было то, что на первом этаже размещался книжный магазин, где имелся телефон, и за небольшую плату им можно было пользоваться жильцам дома.

  Как-то, через несколько дней, позвонив домой родителям, я узнал, что призвали мужа Лизы как врача общей практики в распоряжение главного санитарного управления военного ведомства. Он должен был через несколько дней отбыть из Москвы в Харьков для работы в одном из развернутых там армейских госпиталей. Володя был очень огорчен предстоящей разлукой с Лизой, которой предстояло рожать примерно через три месяца. Уже было решено, что после отъезда Володи сестра вернется к родителям, где мать и Марфуша обеспечат ее необходимым и вниманием и заботой как до родов, так и после рождения ребенка. Среди знакомых, которые посещали родительский дом, были и врачи с хорошей практикой, которые сделают все, чтобы предстоящие роды прошли благополучно.

Сам Володя был из небогатой семьи земского врача Курской губернии. Его отец Михаил Николаевич Тарусин всю жизнь проработал в небольшой сельской больнице, а мать учительствовала в небольшой начальной школе для деревенских ребятишек. Два года назад после смерти отца Володя хотел перевезти мать в Москву, но она отказалась и продолжала работать в школе. Володя очень переживал, что, отправляясь по назначению, он, скорее всего, не увидится с матерью, хотя он надеялся по дороге в Харьков заскочить на пару дней в Курск.

Через несколько дней я получил записку от сестры, что Володя должен срочно выехать по месту назначения и они устраивают небольшие проводы, поэтому приглашают меня вечером к себе домой, где соберутся знакомые и друзья.
Прихватив в качестве подарка две бутылки коньяка и армейскую фляжку ; это-то всегда пригодится, я, немного опоздав, стоял перед дверью мансарды, где они жили. За нею слышался многоголосый говор. Отворил незнакомый белокурый молодой человек в солдатской форме.

«На проводы? Прошу! – Он широко распахнул двери  и крикнул: ; Володя, встречай!»
Мансарда была полна народу, все незнакомые люди за исключением братьев. Мать с отчимом не пришли, сославшись на обязанность присутствия на каком-то банкете, очень важном для Александра Сергеевича.
Подошли Лиза с Володей. Глаза у сестры были красные, было видно, что она недавно плакала. Я, как мог, начал ее успокаивать. Володя храбрился, шутил, но вид у него был расстроенный. Никто не ожидал, что ему придется уезжать так быстро. Ходили слухи, что дела на фронте идут неважно, много раненных, а врачей не хватает. Володя был в офицерской форме, но без погон, он так и не успел пройти аттестацию. Военное обмундирование изменило весь его прежний облик. Исчез такой домашний в своей пиджачной паре, заросший каштановой гривой, неловкий в движениях, но уверенный в своих действиях доктор Тарусин. Перед нами стоял стандартный военный, подтянутый, ставший как будто чуть выше ростом, лишившийся своих пышных волос. Укоротилась и борода с усами. Но ясные карие глаза смотрели с прежней теплотой.

«Ну как, нравлюсь в таком виде?»; спросил он насмешливо, чуть дрогнув уже армейскими усами. «Тебя отправляют на фронт?»; вместо ответа спросил я. «Отправляют. Ты чрезвычайно точно изволил выразиться. Я не своей воле еду, а меня отправляют».
 ; Когда?
 ; Завтра, Миша, завтра приказано быть на вокзале.
Он помог мне снять пальто. – Идем, я познакомлю тебя с нашими друзьями. За время своих скитаний ты, наверное, растерял всех своих московских знакомых.
В комнате было человек десять гостей. На столе, покрытом скатертью, стояли тарелки с едой и бутылки. На столике в углу шипел самовар, и высокая блондинка с грубоватыми чертами широкого лица и прямыми прядями соломенных волос разливала по стаканам чай.

Лиза и Володя знакомили меня со всеми собравшимися. Люди были очень разные ; и по возрасту, и по внешнему виду, но, очевидно, все они здесь были «свои», близкие по духу.

Солдат, отворивший дверь, оказался вольноопределяющимся Юрием Бергом. Володя отрекомендовал его как художника-акварелиста, знатока и любителя природы. Солдатик в ответ широко улыбнулся и стрельнул в него свирепым взглядом.
Мы прошли дальше к столу, и хозяин продолжал знакомить с присутствовавшими гостями. В основном это были семейные пары, коллеги Володи, врачи, но были и хорошенькие девушки, хозяйничавшие у самовара, очевидно, незамужние подруги сестры. Мы выпили с Володей и каким-то угрюмым великаном, оказавшимся рядом за столом. Среди собравшихся он был старше других, и, как мне показалось, пользовался особым уважением среди присутствовавших врачей. Звали его Шустов Иван Павлович, он был один из лучших хирургов Москвы. Володя считал его своим учителем, так как проходил ординатуру под его руководством и впоследствии он оставил его у себя в больнице, знаменитой Морозовке, где был заведующим отделением. Больница славилась тем, что существовала полностью на деньги знаменитого филантропа, купца и «миллионщика» Саввы Морозова. Формально больница была для бедных, и лечили там всех бесплатно, но благодаря приличному содержанию, которое выплачивалось практикующим врачам, там не считалось зазорным подрабатывать и некоторым профессорам из мединститута.

 ; Как же Вы, Володечка, все-таки чувствуете себя сейчас? По виду настоящий военный, а настроение? – спросил Шустов.

 ; Настроение? А кто его знает, какое оно у меня. Во всяком случае, не боевое, Иван Павлович, не боевое. – Он любил угрюмого великана, за его неизменное внимание, за всяческую помощь нуждающимся студентам, за вдумчивое отношение к жизни.

 ; Не боевое, ; вздохнув, повторил его слова Шустов. – Трудно Вам будет, голубчик. Но что ж теперь поделаешь? Смерти бояться не следует ибо она в шапке-невидимке ходит, не предугадать, когда тебя заберет.

 ; Дело не в смерти, Иван Павлович, а уж очень тяжко участвовать во всей этой авантюре. Иван Павлович, прищурившись, глядел в приоткрытое окно, на белесоватое лунного цвета небо.

 ; Почем знать, может быть, эта бессмысленная авантюра приведет, в конце концов, к чему-то более страшному и трагическому.
 ; Да, да, - подхватил Берг, ; предстоит не только самому задумываться о будущем, но и шевелить людей, заставлять их задумываться. Придется стрелять, убивать и командовать убийством.

 ; Охота вам философствовать, господа, – заметил высокий брюнет, однокашник Володи. ; Придет момент, очутитесь Вы, Берг, на поле брани и сами поймете, как действовать. И стрелять до поры до времени придется. А сейчас … ; он махнул рукой.

Лиза с тревогой слушала и наблюдала за гостями. Ее волнение заметили и братья, которые что-то оживленно обсуждали с девушками за чаем. Они вопросительно посмотрели на меня, отдавая инициативу старшему. Я поднял руку с рюмкой, привлекая внимание собравшихся гостей.

 ; Предлагаю тост: за благополучное возвращение хозяина этого дома. ;  И за прибавление этого семейства, – заметил  внимательный доктор, поднимая свой бокал.

 ; Уж давайте тогда – за скорейшее окончание войны! – возразил Володя.
 ; Друзья! Давайте споем. Это лучше всего, – внезапно предложила одна из девушек, по-моему, курсистка, смуглая, черноглазая, с разлетающимися пушистыми бровями. И она первая запела низким сочным голосом:

Река шумит, река ревет.
Мой челн о брег кремнистый бьет…

Большинство гостей дружно подхватили, чувствовалось, что это не первая песня, которую они поют вместе.
Я не знал слов и только слушал, слегка шевеля губами. Оглянувшись, увидел, что старый доктор незаметно отошел к самовару, наливая себе чашку чая. Я медленно отошел от стола и присоединился к нему.

 ; Вам тоже медведь на ухо наступил, – заметил Шустов.
 ; Да, я не любитель хорового пения, - признался я.
 ; Я слышал, Вы профессиональный атлет, занимаетесь борьбой и поднятием тяжестей? – спросил он дружелюбно.
 ; Да, я профессиональный борец и артист цирка. Недавно приехал с юга России, где выступал в тамошних цирках, а в конце лета собирался поехать за границу на европейский чемпионат. Да вот как все вышло.
 ; Что делать, что делать, – заметил он, - как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Будем надеяться, что все это не продлится слишком долго.
 ; Мне кажется, что страна просто не выдержит эти потрясения. Только успели оправиться от японцев и своей революции, как опять война, чем она закончится? Неизвестно, – философски заметил он.

Мы подошли к открытому окну. Горячий ветер сильным порывом обдал нас густым запахом городского лета.
 ; Очевидно, Вы тоже скоро наденете военную форму, и это не последние проводы в вашей семье, – пробился сквозь многоголосый шум густой голос Ивана Павловича. 
 ; Владимир Михайлович, ваш шурин ; один из лучших моих учеников, – заметил Шустов, ; через два-три года он стал бы прекрасным диагностом, а теперь даже не знаю, что сказать, – с некоторой горечью заметил он. Постояв еще немного, он затушил папиросу и повернулся ко мне.

– Знаете, я слышал от Володи, что Вы интересуетесь некоторыми вопросами, связанными с медициной? Заходите как-нибудь, поговорим, мне все интересно, что связано с анатомией, с влиянием больших нагрузок на физические возможности человека. Может, и я что Вам посоветую.

Вскоре возбужденные пением гости собрались уходить. Но, и одевшись, все оживленно продолжали разговаривать. Так с разговорами все вышли на улицу.  Прощание было коротким, расцеловавшись с Володей и обязавшись писать друг другу, я отправился к себе на квартиру. На мгновение мелькнуло растерянное лицо Лизы. Девочка она еще, чистая и неустойчивая, несмотря на замужество.
Стало немного грустно, что-то всех нас ждало впереди. Так неторопливо гуляя, я и дошел до своего переулка. Поднявшись к себе, распахнул окно настежь и долго не ложился, вдыхая терпкий августовский, немного влажный воздух. Спать не хотелось

 Время шло, война набирала свои обороты. В конце сентября русские войска одерживали одну за другой крупные победы, и линия фронта от границы откатилась к самым Карпатам. Армия начала труднейший переход через лесистые отроги Карпат в глубь Галиции. Противник отступал с неслыханной быстротой, и русские войска почти свободно передвигались по галицийской земле. В русском генеральном штабе считали, что с такими темпами недолго очутиться в самом Будапеште. Необходимо лишь не терять этого темпа, не снижать боевого духа.

Пошел уже четвертый месяц после моего приезда в Москву. За это время я участвовал в некоторых московских соревнованиях и иногда подрабатывал в цирке с силовыми номерами. Несколько раз выезжал на чемпионаты в другие города. Например, в Казани проработал почти месяц. С начала августа до середины месяца чемпионат работал без парада, т.е. участники не выходили на арену «парад-алле», так как не собрались все участники вовремя, кто-то задерживался на других соревнованиях, а кто-то вообще не приехал, а уехал на фронт, но, наконец, все собрались и чемпионат начался. По арене дружно маршировали Эверсен, Рандерберг, Каренин, Гамзеев, Жилин, Шауш, Кентель, Матюшенко, Зноско, Загоруйко, Вахтуров и Шемякин и ряд других борцов. Публика не избалованная спортивными соревнованиями в Казани, валит валом, некоторые смотрят с ужасом, некоторые с почтением. Пользуется большим успехом Загоруйко ;  гибкий, смелый и умеющий быстро ориентироваться в атаке и защите.

Собственно говоря, чтобы повысить зрелищность чемпионата и «поднять сборы», нужно было бы для мусульманского населения привлечь хорошего турецкого или татарского борца, но на тот момент в России таких не нашлось. Поэтому пришлось для привлечения публики во время официальных соревнований по французской борьбе устраивать одну-две схватки с любителями на поясах. Для татар этот вид борьбы знаком, и местные силачи с удовольствием принимали участие, тем более, что приз был изрядный – 25 рублей. Такой цирковой прием, конечно, авторитета соревнованиям не придает, но дирекция пошла на это, чтобы привлечь средства для пожертвований в Красный Крест, на воздушный флот, в попечительства о семьях раненных и погибших.

Кстати, со времени начала войны дирекции практически всех спортивных (чемпионаты борцов, спортивные игры) и культурных мероприятий (театры, цирки) добровольно перечисляли до 10 процентов своих доходов на счета различных благотворительных обществ. Акция проходила под девизом «Помогите Родине!», кроме того, отдельные спортсмены и артисты жертвовали, сколько кто может, а список лиц, приславших пожертвования, печатался в газетах.

Например, редакции журналов и газет, через которые принимали пожертвования, обязательно печатали такого рода объявления «… редакцией получены следующие пожертвования: от атлета-любителя П.А. Кюна – 5 р., от польских борцов: Збышко-Циганевича – 20 р., Урсуса-Янковского – 5 р., Л. Поплавского – 5 р., Малевского – 2р.; от латышских борцов: Юлиуса Пуле – 5 р., Вейланда-Шульца – 5 р. Всего на сумму 73 р. Деньги редакцией журнала «Геркулес» переданы в кассу Петроградской Земской Управы на нужды семейств запасных» .

Приехав в Москву в конце сентября 1914 года, я попал на чемпионат, проходивший в саду «Новые Сокольники» на открытом воздухе. Иногда от холода у публики зуб на зуб не попадает, но схватки идут с особым жаром, правда, может быть, потому, что борцы хотят согреться. В параде – 14 борцов, из них выделю Пафнутьева, Костюшенко, Синюю маску, Телегина, Лецевича, Эттингера, Ногацкого. Многие атлеты-профессионалы ушли на войну: Сацур, Осипов, Сульда, Сидоров.

Приехавший из Варшавы мой знакомый, спортсмен-гиревик Войтек Зеберг-Знаменский рассказал, что многие из польских борцов ушли на войну: одни в качестве запасных, другие добровольцами. Среди них лучший варшавский атлет-борец Еремеев. Со своим драгунским полком воюет в Восточной Пруссии. Войтех удивил также тем, что с началом войны стало очень трогательное отношение поляков к русским. Прежнего недоверия, обособленности и розни как не бывало. Все слились в один славянский этнос для одной цели – борьбы с тевтонами, в победоносный исход которой верят непоколебимо.

Всех русских воинов, по дороге на фронт, забрасывают цветами, угощают фруктами, папиросами. Возвращающихся раненных окружают заботой и уходом, а пленных немцев встречают молчаливым холодным презрением. Это единение поляков с русскими ; верный залог нашей победы над зазнавшимся исконным врагом славянства.
Все это с жаром и искренним неподдельным воодушевлением мне приходилось слышать и ранее не только от приехавшего Зеберга-Знаменского, кстати, по отцу немца, но и от других знакомых, приехавших из Великого княжества в метрополию. Прожив юные годы в Польше, я не понаслышке знал, а в школе в младшем классе мне это доходчиво пояснили мои товарищи-поляки. Со временем я четко уяснил: да, поляки не очень любят русских за более чем столетнее отсутствие национальной самостоятельности, но еще больше им не по душе немцы, которые не раз с ними воевали и каждый раз били.

Война, конечно, многое меняет, заставляет взглянуть на происходящее другими глазами, но многолетние предубеждения, перерождающиеся в предрассудки, пересмотреть достаточно трудно.

газетах все чаще и чаще можно встретить траурное объявление о гибели или тяжелом ранении моих друзей, знакомых – «Из действующей армии. Стал жертвой долга юный чемпион Малороссии борец П. Шевченко (Свинцов)… Убит снарядом в Карпатах. Вечная память герою и хорошему товарищу» . Таких объявлений в то время можно было встретить много.

В жизни все-таки везет иногда. Мне посчастливилось встретиться с Иваном Павловичем Шустовым до призыва в армию. Я стоял на углу Пречистенского бульвара и площади храма Христа Спасителя. Близился вечер. Захотелось хотя бы пару кварталов пройтись пешком, чтобы размять ставшие вялыми от сидения мышцы.
Идти было приятно. К вечеру стало прохладнее, и пальто, утомлявшее раньше, сейчас не напоминало о себе. Я шел по направлению к Пречистенским воротам, по шуршащему еще кое-где листьями тротуару и невольно отмечал про себя качество работы дворников. У одних домов листья были старательно сметены в кучки, у других и кучки были прибраны, у некоторых же тротуар напоминал дорожку запущенного сада.

Снега еще не было, поэтому ботинки быстро запылились.
В первое время перед принятием серьезного решения всегда думалось о пустяках. Любовь к порядку, иногда педантичность, бережливость, не переходящая в скупость, ; все эти черты характера достались мне по наследству от отца. Я внезапно понял, почему в семье мать всегда относилась ко мне несколько отстраненно, не выказывая эмоционально свои материнские чувства. Я не почувствовал бы себя уязвленным, если бы это касалось всех детей, но к младшим этой нейтральности я не замечал. Теперь я внезапно понял, что мои привычки напоминают ей отца, и свое отношение к нему она невольно переносила на меня. Мне было жаль ее, все эти семейные переживания для меня остались далеко позади, я чувствовал себя совершенно самостоятельным человеком, выбравшим свою жизненную дорогу. Я невольно еще раз перебрал события минувшего дня.

Вот уже несколько дней я был слушателем фельдшерских курсов, организованных военным ведомством при Морозовской больнице, где руководителем был Шустов.
Некоторое время назад я специально приехал в больницу, чтобы встретиться с ним и показать свои наработки по методике силовых тренировок. К этому времени у меня уже был достаточный опыт для создания практических рекомендаций при подготовке борцов и атлетов по поднятию тяжестей. Само понятие «тяжелая атлетика» пришло несколько позже, уже в конце двадцатых годов, когда была образована Федерация тяжелой атлетики, а борьба продолжала еще некоторое время оставаться на арене цирка.

Иван Павлович встретил меня очень радушно, расспросил о домашних, что пишет с фронта Володя, как чувствует себя Лиза, вообще обо всем, чувствовалось, что это умный и обаятельный человек. Я рассказал ему о моей работе, о тех тренировках, которые я проводил, состязаниях, в которых участвовал, показал вырезки из спортивных журналов, где были опубликованы мои заметки о методике тренировок борцов и гиревиков. Ну,  конечно, о проблемах со здоровьем, возникающих в процессе соревнований и тренировок.

В частности, одна из заметок была недавно напечатана в питерском спортивном журнале «Геркулес» в сентябре 1914 года, она называлась «О борцовской тренировке с мешком». Вот некоторые цитаты из этой статьи: «…одно из самых важных преимуществ борца на поясах – умение поднимать противника с земли обратным поясом. Но это крайне трудно сделать, потому что каждый борец, во что бы то ни стало будет сопротивляться изо всех сил только, чтобы не даваться на «обратный пояс» с партера. Вот для этого приема и существует специальная тренировка – очень простая и даже смешная на первый взгляд. Возьмем мешок с песком, весом пудов 6, и начинаем поднимать его «обратным поясом» от земли 6 – 8 раз (один подход) от пола, взваливая его на плечи. Первое время такая тренировка покажется очень скучной и утомительной, но затем, втянувшись, мешок станет вашим другом и тренером. Со временем можно прибавить вес мешка до 8 пудов и делать 2 – 3 подхода.

Через 4 – 6 месяцев у вас будет такая сильная спина, какой не добьетесь никакой другой тренировкой. Я никогда не мог пожаловаться на слабость спинных мышц, но теперь благодаря тренировке с мешком думаю, что вряд ли, кто сломает меня «передним поясом». Мой совет молодым борцам ; тренируйтесь с мешком, только не отрывайте его от пола резкими рывками, быстрыми движениями, чтобы не надорвать спинные мышцы, начинайте со среднего веса (3 - 4 пуда)...». Возможно, орфография и стиль кажутся несколько странными через 40 лет, но я специально оставил все без изменения, чтобы вновь почувствовать то время и ту эпоху.

Посмотрев журналы и внимательно выслушав мои пояснения, Иван Павлович сказал, что заниматься этим надо более подготовленному человеку, знающему основы анатомии, а еще лучше получившему хотя бы среднее медицинское образование. Меня это, честно говоря, несколько озадачило, так как я никак не помышлял заниматься медициной, особенно в ближайшее время. У меня была, пусть временная, но все-таки работа в цирке Никитина, где я выступал с силовыми номерами, наконец, меня должны были призвать в армию в течение ближайшего времени. Я все честно рассказал Шустову, но он заметил, что фельшердское образование, пусть и по сокращенной программе военного времени, ; это хорошее подспорье и в моей спортивной работе, и в том случае, если меня отправят на фронт.

Так я оказался на курсах по подготовке фельдшеров военного времени. Руководил курсами от военного ведомства подполковник Смородинов. Одновременно он был начальником военного госпиталя, разместившегося на Мытной. При зачислении на курсы я получил мобилизационное предписание, обязывающее меня после окончания обучения явиться в течение трех суток на призывной пункт для получения назначения в воинскую часть. В соответствии с предписанием как имеющий неполное среднее образование, я зачислялся в армию вольноопределяющимся второго разряда и через шесть месяцев имел право держать экзамен на первый офицерский чин – прапорщика. Забегая вперед, скажу, что правом этим не воспользовался и никогда об этом не жалел, ни во время Первой мировой войны, ни во время гражданской и тем более во времена репрессий 30-х годов.

Занятия по медицине проводились каждый день по 6-8 часов на территории медицинского института, где были лаборатории, клиническое отделение, морг и учебные аудитории. Занятия вели в основном приват-доценты и врачи из городских больниц. В основном упор делался на оказание первой помощи при травмах и больших кровопотерях. Мы изучали анатомию, госпитальную хирургию, чтобы делать простейшие операции в условиях полевого лазарета, которые были составной частью роты или батальона, так как на уровне полка уже имелся госпиталь, где практиковали военные врачи, которые проводили хирургические операции в полном объеме. Моя задача как фельдшера заключалась в осмотре раненых или больных, оказании первой помощи, а если необходимо, то и в обеспечении эвакуации дальше в тыл, в госпиталь.

Занятия по строевой подготовке проходили на территории 1-го Московского императрицы Екатерины II кадетского корпуса. Преподавание специальных военных предметов проводили офицеры-преподаватели из числа воспитателей кадетского корпуса. Такие занятия проводились два раза в неделю.
Учиться приходилось много и в аудиториях, и дома, занимаясь самоподготовкой.  Весь набор слушателей  (примерно 50 - 60 человек) состоял из молодых людей в возрасте 25 - 30 лет, и имеющих либо полное или неполное гимназическое образование, либо незаконченное высшее, чаще всего техническое. Большинство из них уже были вполне состоявшимися людьми, с семьями, детьми и по каким-либо причинам не попавшими в первую, наиболее массовую волну призыва. Некоторые состояли под надзором полиции за политическую деятельность и уже не могли претендовать на офицерский чин через школу прапорщиков.

Я с удовольствием окунулся в этот напряженный учебный ритм. Меня интересовало все, связанное с анатомией и физиологией человека, его психическим состоянием. Я наделся, что со временем, даст бог, смогу полученные знания превратить в практические рекомендации по тренировке и подготовке борцов и тяжелоатлетов. Я с удивлением для себя обнаружил, что мне не только нравится самому выступать в соревнованиях, демонстрировать свою силу, быть в центре внимания публики, но и помогать другим менее опытным спортсменам, придумывать новые цирковые номера, силовые трюки. Я вдруг осознал, что мне уже 28 лет, и, если в цирке я могу еще выступать лет десять, то как спортсмен перешел в категорию «слишком зрелых». Тем более заметил, что травмы стали беспокоить все чаще, а реабилитация становилась все дольше.

Если раньше я отдавал предпочтение борьбе и борцовским чемпионатам, то в последние два-три года более интенсивно занимался поднятием тяжестей, тем более, что это хорошо совмещалось с работой над силовыми номерами в цирке. Большинство чемпионатов, соревнований по поднятию тяжестей проходили все также на арене цирка, а большинство спортсменов были артистами цирка.
Например, на протяжении шести лет замечательный русский атлет И. Заикин работал в цирке Никитиных, и впоследствии он написал: «Собственно говоря, цирк Никитина сделал из меня всесторонне развитого тяжелоатлета, а не просто борца, знающего одно дело – борьбу».

На арене Заикин выступал как исполнитель тяжелоатлетических номеров, носил на плечах якорь весом в 25 пудов, на его плечах гнули железную балку и даже ломали телеграфный столб. На лежавшего на арене атлета клали доски, и по этим доскам проезжал автомобиль с пассажирами. Он любил театрализовать свои атлетические номера. Знаменитый клоун В.Е. Лазаренко вспоминал: «Оркестр играл «Эй, дубинушка, ухнем». Из-за кулис появлялся Заикин в русской рубахе и лаптях, и на плечах он нес необычайно большой бочонок. Обносил кругом арены. Потом у него снимали бочонок, и он рассказывал публике свою биографию. Рассказывал, как он из грузчиков саратовской пристани попал в чемпионат, как он сделался чемпионом мира».

Высокую оценку И. Заикину давал писатель А.И. Куприн, сам сильный человек и любивший силачей. Он писал Заикину в 1925 году: «А ведь ты, Ваня, первый показал, что в борьбе надо иметь в своем багаже, кроме силы и смелости, еще и расчеты, и мягкость, понимание души противника и снисходительность, и мудрую экономию во всех своих средствах, и многое другое, что давно поставило тебя борцом вне класса». Куприн вспоминал, как мечтал И. Заикин организовать питомник физической культуры.

В нашей стране днем рождения тяжелой атлетики считается 10(23) августа 1885 года, когда в Петербурге был открыт первый в России «Кружок любителей тяжелой атлетики». Его руководителем был избран врач и педагог В. Ф. Краевский, которого называли «отцом русской тяжелой атлетики». Разработанная им система тренировок была прогрессивнее западноевропейской: в основе его методики лежала система рационального развития силы. Впервые был осуществлен врачебный контроль над спортсменами.

В 1898 году ученики Краевского триумфально выступили на европейском чемпионате в Вене. За удивительную силу и ловкость Г. Гаккеншмидт был назван прессой «русским львом»: механик из Петербурга не имел себе равных в борьбе и взял третий приз в поднятии тяжестей. Другой ученик уфимский богатырь С. Елисеев в Милане выиграл все состязания европейского континента, и ему вручили Золотую медаль чемпиона мира. Лучший ученик доктора Краевского И. В. Лебедев (легендарный «дядя Ваня») организовал спортивные курсы, а затем и школу физического развития, просуществовавшую до 1912 года. В программу школы входили тяжелая атлетика, борьба, бокс, фехтование.

Во многих российских городах были кружки любителей атлетики. Большую помощь кружкам оказывали меценаты. Наиболее яркой фигурой среди них был граф Г. Рибопьер. Вот как характеризовал этого энтузиаста атлетики гл.редактор журнала «Геркулес» И. В. Лебедев: « Если доктор В. Ф. Краевский был отцом русской атлетики, то граф Рибопьер был ее «кормильцем». 100 тысяч рублей, если не более, отдал на русский спорт граф и благодаря меценатству этого человека русский спорт миновал тяжелое время, окреп и вырос теперь в нечто ставшее на свои ноги, большое и сильное».

В 1913 году был создан Всероссийский союз тяжелоатлетов (ВСТ) под председательством пропагандиста спорта и атлета Л. Чаплинского, в том же году ВСТА вступил в Международный любительский союз тяжелоатлетов. Берлинский конгресс этого союза в 1913 году принял ряд решений: название «тяжелая атлетика» объединило три вида спорта: поднятие тяжестей, (штанга и гири), бокс и все виды борьбы. Для штангистов включены рывок и толчок разноименными руками, толкание камня (или веса) не менее 10 кг и для команд — перетягивание каната. Атлеты делились на пять весовых категорий: до 60, 67,5, 75, 82,5 и свыше 82,5 кг. Были утверждены мировые рекорды и инструкции о взвешивании атлета и штанги при установлении рекорда.

Соревнования тяжелоатлетов входили в программу большинства Олимпийских игр (кроме 1900, 1908 и 1912 гг.). На первых Олимпийских играх в Афинах 1896 году в программу входили два упражнения: поднятие штанги одной и двумя руками. Первыми олимпийскими чемпионами стали англичанин Л. Эллиот, поднявший одной рукой 71 кг, и датчанин В. Йенсен, который поднял двумя руками самую тяжелую штангу ; 111,5 кг.

В 1913 году состоялся I Международный конгресс по тяжелой атлетике, итогом которого было создание Всемирного союза тяжелоатлетов. Новая всемирная организация штангистов (Международная федерация тяжелой атлетики) ; ФИХ (ныне ИВФ) ; была образована в 1920 году ФИХ стала разыгрывать официальные чемпионаты Европы и мира.

Границы весовых категорий участников чемпионатов мира менялись несколько раз. До 1905 года взвешивание вообще не проводилось. В 1905 году было введено три весовые категории, в 1913 году ; пять, в 1947 году ; новая категория легчайшего веса до 56 кг, в 1951 году от 82,5 до 90 кг. С 1969 года были узаконены две новые категории ; наилегчайшая (до 52 кг) и первая тяжелая (от 90 до 110 кг). В 1977 году была создана еще одна категория ; вторая полутяжелая (в границах от 90 до 100 кг). В настоящее время все официальные соревнования проводятся в десяти весовых категориях (54, 59, 64, 70, 76, 83, 91, 99, 108, более 108 кг).

Незаметно пролетели первые два месяца учебы. Первый год войны неумолимо подходил к концу. Перед самым новым 1915 годом сестра Лиза родила девочку, что явилось поводом собраться всей семьей у родителей. За эти несколько месяцев я был у них раза два, не более, а здесь такое событие. Приехал ее муж Володя, которому дали отпуск по семейным обстоятельствам. Вся семья была в сборе и счастлива. Мы встречали Новый год под звон бокалов, желали друг другу здоровья, счастья, в то же время, понимая насколько хрупко наше счастье быть вместе, как оно зависит от того, что происходит вокруг нас. После семейного застолья мужская половина семьи собралась у отчима в кабинете, где Марфуша уже приготовила наперсточные серебряные рюмки и стояла бутылка шустовского коньяка.

Все с нетерпением ждали новостей от Володи как участника событий, о которых читали в газетах. К этому времени он, уже подпоручик, служил в госпитале 10-й армии в Восточной Пруссии, где командующим был Сивере. Штаб армии располагался в Гродно, поэтому все тыловые службы, в том числе и армейский госпиталь, находились там же. Встречаясь с офицерами штаба, он был в курсе практически всех событий, которые происходили на Северо-западном фронте, которым командовал Рузский. То, что рассказал Володя, значительно отличалось от того, что мы узнавали здесь. Если вспомнить, что писали газеты того времени, и отбросить так называемый пропагандистский шум, то получалась не слишком оптимистичная картина. Вот что писал «Военный вестник»  через 4 месяца после проваливавшегося весеннего наступления русской армии:

« … на русском фронте к концу 1914 года находились около 100 пехотных дивизий и, кроме того, в тылу в распоряжении Верховного Главнокомандующего находились 2 корпуса ; Гвардейский и 4-й Сибирский. Против русских дивизий имелись 41 германская и 42 австрийские дивизии. Однако русские армии после первых 5 месяцев борьбы были весьма ослаблены. Некомплект армий достигал полумиллиона людей. Особенно был велик некомплект офицеров. Во многих частях пехоты оставалось не более 30 % штатного состава: число кадровых офицеров измерялось единицами. Унтер-офицеры в некоторых частях почти полностью были выведены из строя. Кроме боевых потерь и потерь больными и большим числом пленных, число штыков в пехотных полках заметно таяло вследствие постепенного насыщения частей новыми техническими средствами, обслуживание которых требовало большого расхода людей за счет строевых рот.

Еще более тревоги должно было возбудить материальное обеспечение русской армии к началу 1915 года. Ощущался острый недостаток винтовок. Бывали случаи, что прибывавшие на фронт пополнения оставались при обозах вследствие невозможности поставить их в ряды за отсутствием винтовок. Чтобы обеспечить винтовками безоружных, прибывших из запасных частей, в пехотных полках на фронте устанавливалось денежное вознаграждение за каждую вынесенную из боя излишнюю винтовку, также и на перевязочных пунктах предоставлялись льготы тем раненым, которые представляли свои винтовки. Обучение переменного состава в запасных батальонах страдало от того же недостатка винтовок, вследствие чего в ротах винтовки для занятий давались людям поочередно. Не лучше обстояло дело с артиллерийскими снарядами» .

Но, несмотря на это, в середине января в Ставке Главного Командования был разработан генерал-квартирмейстером Даниловым план операций на 1915 год. По этому плану признавалось необходимым вести главный удар на Берлин. В заключительной части этого плана предлагалось окончательно решить Верховному Главнокомандующему вопрос, считается ли по-прежнему главной целью командования нанесение решительного удара по Германии и в утвердительном случае не следует ли ближайшей задачей на пути выполнения этой цели считать овладение Восточной Пруссией.

  Ставка предварительно запросила по этому вопросу мнение Главнокомандующего Северо-западным фронтом Рузского, который одобрил план Данилова о нанесении главного удара по Германии и признал желательным немедленно начать наступление в Восточной Пруссии.

Однако наряду с этим планом существовал и другой, реализуемый Юго-западным фронтом, которым командовал генерал Иванов. Принятый план главного удара на Берлин через Восточную Пруссию, естественно, ставил операцию Юго-западного фронта в подчиненное от этой идеи положение. К сожалению, Верховное Командование не обладало ни нужным авторитетом, ни должной настойчивостью, чтобы заставить Главнокомандующего этим фронтом генерала Иванова отказаться от самостоятельного плана операций.

В основном потеря авторитета высших военноначальников и, в первую очередь, Николая II среди армейской офицерской среды объяснялась скандалами, в которых были замешаны члены царской фамилии. Им инкриминировалось привлечение огромного количества чиновников, офицеров ; немцев по национальности, на службу, имевших доступ к различным секретным документам. Особенно это было заметно на флоте, где примерно треть офицерского корпуса состояла из остзейских дворян.

Здесь сказалось, что и сама царица Александра Федоровна была немкой и имела большую переписку со своими родственниками в Германии, правда, большую часть этой переписки контролировала русская военная контрразведка, тем не менее, эта переписка осуществлялась через дипмиссии третьих стран. В обществе постоянно муссировались слухи о предательстве со стороны иностранцев, находившихся на службе Российского государства.

В многонациональной Российской империи война резко обострила национальную проблему. В стране издавна проживало большое число немцев. Многие из них занимали видное положение на государственной службе, в армии и на флоте. В основном это были русские патриоты, но любовь к исторической родине, естественно, сохраняли. До войны антинемецкие настроения приравнивались к революционным. Генерал Брусилов позже вспоминал: «Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснять своим подчиненным, что наш главный враг; немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край».
 
С началом войны неприязнь к немцам выплеснулась наружу. Санкт-Петербург срочно переименовали в Петроград. На Рождество 1914 года Синод, не взирая на протесты императрицы, запретил елки как немецкий обычай. Из программ оркестров вычеркивали музыку Баха, Бетховена, Брамса. В мае;июне 1915 года толпы разгромили в Москве около пятисот фабрик, магазинов и домов, принадлежавших людям с немецкими фамилиями. Булочные стояли с выбитыми стеклами, из музыкального магазина выбрасывали и жгли рояли и пианино «Бехштейн» и «Бютнер». У Марфо-Мариинской обители сестра императрицы Елизавета Федоровна, женщина с репутацией святой и одна из главных противниц Распутина едва не стала жертвой разбушевавшейся толпы, кричавшей: «Убирайся, немка!».
 
Особенно сложным оказалось положение в Прибалтике, где немцы составляли верхушку общества. Здесь на немецком языке были вывески, выходили газеты, велось делопроизводство. Когда появились первые колонны военнопленных немцев, их встречали цветами. Обыватель не всегда способен уловить разницу между прогерманскими настроениями и шпионажем в пользу Германии. Но в те времена порядочные люди различали эти два понятия, и смешение их представлялось варварством. Поэтому когда с началом войны латыши, литовцы, эстонцы кинулись писать доносы на своих немецких сограждан, массовых арестов не последовало, благо лишь один из ста доносов имел под собой хоть какую-то реальную почву.
Еще больше, чем немцам, досталось евреям. В Германии и Австро-Венгрии, в отличие от России, они пользовались всеми гражданскими правами, поэтому их скопом заподозрили в сочувствии врагу. «Когда наши войска отходили, евреи были веселы и пели песни», ; отмечал один из офицеров штаба фронта.

В 1915 году начштаба Верховного Главнокомандования Н. Янушкевич, сообщая об участившихся в войсках случаях заболевания венерическими болезнями, связал это с кознями евреев. Вывод звучит как анекдот: «Есть указания, согласно которым германско-еврейская организация тратит довольно значительные средства на содержание зараженных сифилисом женщин, для того чтобы они заманивали к себе офицеров и заражали их». Отдел контрразведки 2-й армии всерьез проверял сообщение о том, что немецкие агенты, «прежде всего евреи», роют пятнадцативерстный подкоп под Варшавой и собираются забросать бомбами штаб Северо-Западного фронта. Особой приметой немецко-еврейских шпионов считались новые сапоги и остроконечные барашковые шапки. Чем не эпизод для знаменитого романа чешского писателя Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»?
Под влиянием подобных сообщений Великий князь Николай Николаевич приказал выслать в кратчайшие сроки из западных районов всех евреев без различия пола, возраста и занимаемого положения. Местная администрация кое-где пыталась противиться приказу: много евреев работает врачами в госпиталях, да и их снабжение в большой степени держится на еврейских торговцах. Тем не менее, приказ Главнокомандующего был выполнен. Куда девать высланных? Власти этого не знали, и люди подолгу маялись на вокзалах. Там, где высылка не стала поголовной, в качестве заложников сажали под арест наиболее уважаемых евреев, чаще всего раввинов.

Авторитет царской семьи также был подорван всевозможными слухами, домыслами о влиянии «бича божьего» для России; Распутина на царя и, особенно о тесной дружбе императрицы с всемогущим старцем.

Распутин попал в столицу Российской империи в 1905 году, причем в очень удачный момент. Дело в том, что церковь нуждалась в «пророках» ; людях, которым бы верил народ. Распутин был как раз из этой категории ; типичная крестьянская внешность, простая речь, крутой нрав. Однако враги говорили, что Распутин использует религию лишь, как ширму для своего цинизма, жажды денег, власти и похоти.

В 1907 году его пригласили к императорскому двору ; как раз в разгар одного из приступов болезни у цесаревича. Дело в том, что императорская семья скрывала болезнь наследника цесаревича Алексея, страдавшего гемофилией, проявляющуюся повышенной кровоточивостью, опасаясь общественных волнений. Поэтому они долго отказывались от услуг Распутина. Однако, когда состояние ребенка стало критическим, царь сдался.

Вся последующая жизнь Распутина в Санкт-Петербурге была неразрывно связана с лечением цесаревича. Однако не ограничивалась этим. Распутин приобрел много знакомых в высших слоях петербургского общества. Когда же он стал приближенным к императорской семье, столичная элита сама стремилась быть представленной сибирскому знахарю, которого за глаза называли не иначе, как «Гришка Распутин».
«...Палеолог второпях записывал: «С тех пор, как Штюрмер стоит у власти, влияние Распутина очень возросло. Кучка еврейских финансистов и грязных спекулянтов ; Рубинштейн, Манус и др. ; заключили с ним союз и щедро его вознаграждают за содействие им... Если дело особенно важно, то он непосредственно действует на царицу, и она сейчас же отдает распоряжение, не подозревая, что работает на Рубинштейна и Мануса, которые в свою очередь стараются для Германии... Императрица переживает очень тяжелую полосу.

Усиленные молитвы, посты, аскетические подвиги, волнения, бессонница. Она все больше утверждается в восторженной мысли, что ей суждено спасти святую православную Русь и что покровительство Распутина необходимо ей для успеха...» .
Такая обстановка в тылу не укрепляла боевой дух армии, а чувство патриотизма уменьшалось с каждым новым скандалом.

Настроение солдатской массы было понижено рядом первых неудач и непопулярностью войны. Стало быстро расти дезертирство и заметно увеличилось число случаев «самострелов». Уже в конце 1914 года были введены суровые наказания за причинение себе лично или с помощью другого лица увечий с целью уклониться от военной службы.

На подготовке операции не остался без влияния характер высшего командования. Николай II ; Верховный Главнокомандующий – и его начальник штаба формально объединяли всю оперативную власть, но в действительности было не так. По характеру оба они не могли объединить власть в своих руках. Совещания в Ставке носили облик академических собеседований, кончавшихся после некоторого торга принятием компромиссного решения, которое, как и всякое такое решение, сводилось к полумерам. Главнокомандующие фронтами и во время хода операций продолжали тот же торг со Ставкой, которая много просила, много советовала и мало приказывала.

Например, в директиве Верховного Командования от 23 февраля было сказано: «К сожалению, мы в настоящее время ни по средствам, ни по состоянию наших армий не можем предпринять решительного общего контрманевра, которым мы могли бы вырвать инициативу из рук противника и нанести ему поражение в одном из наиболее выгодных для нас направлений Единственным способом действий, подсказываемым обстановкой, является ослабление до крайнего предела войск левого берега реки Висла с целью частых контрманевров на правом берегу Вислы и в Карпатах по выбору главнокомандующих фронтами остановить попытки противника в развитии им наступательных действий и нанести ему хотя бы частичные поражения».

Эта директива весьма характерна для Главного Командования русской армии. Казалось бы, ограничиваясь частными задачами, Ставка трезво учла силы и средства, которыми она располагала. Предпринимать на 1915 году операции для осуществления широкого наступательного плана с численно ослабленной и материально необеспеченной армией было бы переходящим в преступление легкомыслием.

Подобного рода авантюра, конечно, заранее была обречена на неудачу, и вполне понятно стремление по возможности выиграть время для накопления необходимых сил и средств. Но правильно оценив обстановку, Генштаб не нашел в себе ни мужества, ни авторитета провести соответствующее решение в жизнь: он не отменил наступления ни в Восточной Пруссии, ни в Карпатах. Он попросту расписался в своей несостоятельности и переложил ответственность на армию. Таким образом, он уже в феврале 1915 году подготовил катастрофу, которая, разразившись спустя 2 месяца, в конечном итоге погубила к осени 1915 года все дело войны для старой России.

Но больше всех от русских неурядиц оказались в выигрыше французы и англичане, так как отвлечение на Восточный фронт 4 германских корпусов явилось крайне благоприятным фактором для Антанты. Подготовлявшийся против нее удар был отведен на русскую сторону. Англичане получили время для работ по дальнейшему развитию своих вооруженных сил, а французы могли заняться накоплением крупных артиллерийских запасов для будущих операций.

К концу 1914 года война стала все больше переходить в затяжную и позиционную. На Западном фронте активных действий тоже не велось. Германии пришлось смириться с тем, что необходимо вести войну на два фронта, а, следовательно, нельзя ожидать быстрой победы. Англия и Франция после переброски с Западного фронта немецких войск получили так необходимую им передышку. Германия поменяла свой тактический план, решив перенести основной фронт с запада на восток. Германия намеревалась принудить Россию капитулировать и потом, ведя боевые действия только на одном фронте, разделаться с Англией и Францией.
 
По мере развития событий Первой мировой войны в стане стран-участниц блока Антанты росло недоверие друг к другу. По секретному соглашению, заключенному Россией с ее союзниками, в случае победоносного окончания войны Константинополь и проливы должны были отойти к России. Для предотвращения реализации этого соглашения Уинстон Черчилль под предлогом подрыва коммуникаций германской коалиции с Турцией предпринял дарданелльскую операцию, целью которой была оккупация Константинополя. Операция началась в середине февраля с артобстрела Дарданелл. Только этой честолюбивой идеи не суждено было воплотиться в жизнь. Понеся большие потери, английская эскадра была вынуждена отступить, прекратив обстрел.

В то время, когда русские армии вели напряжённую неравную борьбу с австро-германскими силами, основные союзники России; Англия и Франция; на Западном фронте в течение всего 1915 года организовали всего лишь несколько частных военных операций, которые не имели существенного значения. От союзников не последовало наступления на Западном фронте. Только в конце сентября союзники начали атаковать противника на своем фронте. Но их атаки были «вялыми» и особого успеха не приносили.

В декабре представители стран-участниц Антанты собрались для обсуждения дальнейших планов недалеко от Парижа. Было решено вести согласованные наступательные операции на обоих фронтах. Россия по плану Антанты должна была выступить в роли «щита»: изначально должно было начаться наступление на Восточном фронте и только потом уже наступление на Западном фронте.
Получив территориальный выигрыш на Восточном фронте, неприятель все равно не добился выхода России из войны. И это притом, что больше половины всех вооружённых сил Германии и Австро-Венгрии воевали на Восточном фронте против России.

В самом российском обществе также было неспокойно. Каждый был сам за себя и нападал на всех, кто хоть в чем-то был не согласен. Умеренные противники самодержавия под влиянием патриотического подъема в июле 1914 года предложили правительству сотрудничество в ведении войны. Но теперь, спустя год, все изменилось. Неудачи на фронте, нехватка боеприпасов и снаряжения, огрехи в военном и гражданском управлении возродили открытую вражду между общественностью и царизмом. Тяжело переживая военные неудачи, российская публика придирчиво и пристрастно разбирала степень вины командующих армиями Самсонова и Ренненкампфа, начальника Главного артиллерийского управления Генштаба Кузьмина-Караваева и генерал-инспектора артиллерии Великого князя Сергея Михайловича. Популярность Великого князя Николая Николаевича также упала. Более же всего винили военного министра Сухомлинова, которого считали марионеткой.

Так называемые оппозиционеры старались привлечь на свою сторону рабочих. Московский промышленник А. Коновалов еще до войны пытался организовать информационный комитет с участием всей оппозиции ; от октябристов до социал-демократов. Теперь он и А. Гучков использовали в схожих целях свое новое детище ; Военно-промышленные комитеты, создавая в их рамках «рабочие группы» из рабочих-оборонцев. И если обвиняли эти группы в предательстве классовых интересов пролетариата, то правительство видело в них рассадник революционных настроений.

Но, несмотря на противодействие слева и справа, в ноябре 1915 года на рабочих собраниях были выбраны и делегированы в Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК) десять рабочих во главе с Кузьмой Гвоздевым, меньшевиком с завода Эриксона. Заявив, что безответственное правительство поставило страну на край разгрома, Гвоздев с «сотоварищи» обещали отстаивать интересы рабочих, бороться за восьмичасовой рабочий день и за созыв Учредительного собрания.

Власти с подозрением относились к умеренному Гвоздеву (полиция считала Гвоздева тайным пораженцем), но открытым пораженцам доставалось куда сильнее. Часть их арестовали, часть вынуждена была эмигрировать. Немногие продолжали борьбу, скрываясь под чужими фамилиями и меняя квартиры (все пораженческие организации кишели агентами полиции).

В феврале 1915 года были судимы и высланы большевистские депутаты Думы; попытки большевиков организовать массовые акции в их поддержку успеха не имели. А вот дело Мясоедова вызвало огромный резонанс в обществе. Этот жандармский полковник, здоровяк и силач со скандальной репутацией (А. Гучков еще перед войной обвинял его в контрабанде оружия), через Сухомлинова получил место в 10-й армии, которая в январе 1915 года потерпела тяжелое поражение. Некий Колаковский, бежавший из немецкого плена, явился с повинной и сообщил, что заслан немцами с целью убийства Великого князя Николая Николаевича и что на связь с ним должен был выйти Мясоедов. И хотя Колаковский путался в показаниях, 18 февраля 1915 года Мясоедова арестовали (одновременно арестовали его жену и два десятка так или иначе связанных с ним людей).

Насколько обоснованны были обвинения против Мясоедова, историки спорят до сих пор, но начальник штаба Верховного главнокомандующего Янушкевич писал Сухомлинову, что доказательства вины налицо и для успокоения общественного мнения Мясоедова следует казнить до Пасхи. 17 марта полковника судили по упрощенной процедуре военного времени, без прокурора и защитника, и признали виновным в шпионаже в пользу Австрии до войны, в сборе и передаче неприятелю сведений о расположении русских войск в 1915 году, а также мародерстве на вражеской территории. Выслушав приговор, Мясоедов попытался послать телеграммы царю и своей семье с заверениями в невиновности, но упал в обморок, потом пробовал покончить с собой. В ту же ночь его казнили.

Спрашивается, откуда в Советской России взялся опыт об упрощенной процедуре судопроизводства ; «особое совещание» ; над политическими противниками в 30-х годах ХХ столетия. Тут тебе и общественное мнение, читай, требования трудящихся, шпионаж, кстати, почему во все времена в России, как что, так сразу шпионаж. Наверное, удобно схему добычи доказательств отработали, процедуру разбирательства тоже, меняй фамилию шпиона, страну, на которую он работает, срок шпионажа, а главное, к какому празднику казнить его: до революции; к Пасхе, после революции; к Первомаю.

Так, утверждения Гучкова о наличии разветвленной сети германских шпионов получили официальное подтверждение. Волна возмущения поднялась и против Сухомлинова. Он клялся, что стал жертвой «этого негодяя» (Мясоедова), жаловался, что Гучков «размазывает» эту историю. А тем временем Великий князь Николай Николаевич и министр земледелия А. Кривошеин убеждали царя принести непопулярного министра в жертву общественному мнению. В июне 1915 года Николай II в очень теплом письме сообщил Сухомлинову о его увольнении и выразил уверенность, что «беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников». Пост военного министра занял прежний заместитель Сухомлинова А. Поливанов, уволенный ранее за слишком тесные отношения с Думой и с Гучковым.

В конце лета 1915 года в среде русской политической элиты Петрограда кипели бои не менее яростные, чем под Варшавой. Накопившееся раздражение выплеснулось на трибуну Государственной Думы, возобновившей в июле свои заседания, где приглашенный Поливанов нарисовал картину высокомерия, растерянности и некомпетентности начальника штаба Верховного Главнокомандующего Янушкевича.
Атака министров совпала по времени с важнейшим событием; образованием «прогрессивного блока». Было ли это простым совпадением, сыграли ли роль масонские связи ; неизвестно. Скорее всего, имел место какой-то обмен информацией. Думские фракции кадетов, прогрессистов, левых октябристов, октябристов-земцев, центра и националистов-прогрессистов, а также либералы из Госсовета подписали общую программу. Требования ее были самые простые: «…некоторые даже не выглядели актуальными: невмешательство государственной власти в общественные дела, а военных властей ; в дела гражданские, уравнение крестьян в правах (оно уже фактически произошло), введение земства на нижнем (волостном) уровне, автономия Польши (вопрос скорее риторический, поскольку Польша была оккупирована)».
 
Жаркие споры возникли только по еврейскому вопросу, но и тут удалось найти расплывчатую формулировку («вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов»), которую правые приняли со скрипом.

Ключевое же требование Прогрессивного блока состояло в следующем: образование однородного правительства из лиц, пользующихся доверием страны, для проведения программы блока. Со стороны кадетов, добивавшихся «министерства, ответственного перед народными избранниками», это означало значительную уступку. От царя не требовалось отказаться от контроля над правительством, ему достаточно было убрать министров, которых «общественность» считала реакционерами, заменив их «лицами, пользующимися народным доверием».

В начале сентября Думу распустили на осенний перерыв, и никаких волнений это не вызвало. Надежды на создание «правительства народного доверия» испарились, и участники «прогрессивного блока» круто сменили тактику. Раньше они критиковали правительство за неумелое ведение войны. Теперь, накануне открытия в Москве Общероссийского земского и городского съезда, было заявлено, что правительство и не стремится к победе, а тайно готовит сговор с немцами. Мол, ему (правительству), сепаратный мир выгоден, так как ведет к укреплению самодержавия, а государь в плену у прогерманского «блока».

Впоследствии никто и никогда так и не смог подтвердить эти обвинения. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, скрупулезно расследуя деятельность павшего режима, обнаружила коррупцию, безалаберность, некомпетентность, но не нашла никаких следов «прогерманского блока», сепаратных переговоров с немцами в правящей элите. Однако обвинения, прозвучавшие в сентябре 1915 года, исходили от любимцев публики, а направлены были против людей, вызывавших общую ненависть. В подобных случаях доказательства не требуются.

В стране образовался «внутренний фронт», где в «окопах» друг против друга засели власть и «общественность», читай, достаточно многочисленная политически активная и амбициозная часть интеллигенции. Рабочий класс внешне сохранял нейтралитет, но по мере все большего призыва в армию и под воздействием пропаганды понимал обреченность создавшейся ситуации. Крестьяне кряхтели, но пока послушно облачались в шинели и шли воевать с немцами. Убитых на внутреннем фронте пока не было, но ведь лиха беда начало…

Мне пришлось сделать это небольшое отступление, чтобы показать, что собой представляла Россия во второй год войны глазами молодого человека, возможно, не очень умного, но уже начинающего понимать, что война обязательно приведет страну к каким-то кардинальным изменениям. Ну, не может страна существовать с таким слабовольным, неавторитетным государем, да и сама династия Романовых, судя по наследнику, вырождалась. Тогда мне казалось, что это может быть конституционная монархия, например, как в Англии, или республика, как во Франции. Конечно, и там шла активная политическая жизнь, партии боролись за власть, шли закулисные маневры, да я все это видел, когда бывал за границей, но такого парада беспринципности, тщеславия и амбиций надо было поискать.

Правда, следует отметить, что все вышесказанное в первую очередь относится к партиям и политическим группировкам, реально претендующим на власть в этой политической системе, которая сложилась на тот момент. Иные политические силы, которые также присутствовали на политической арене России ; социал-демократы, эсеры, другие партии ; еще не были окончательно сформированы. Они разделялись, вступали в союзы, запрещали друг друга и чаще всего исчезали навсегда. Но некоторым в это трудное время удалось не только сохраниться, а также усилиться, разработать стратегию прихода к власти в условиях мировой войны, привлечь на свою сторону значительную часть многочисленного и сознательного пролетариата. Такой партией стала российская социал-демократическая рабочая партия, во главе которой стоял Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ему уже было сорок пять лет. Он был энергичен, напорист и непримиримо утверждал свое партийное лидерство. За плечами были революционные события 1905 года, ссылка и эмиграция. Уже был обобщен первый революционный опыт, разработаны тактика и стратегия революционного движения в России в условиях войны, а основные результаты разработок опубликованы в социал-демократической печати.

Директива, что российский пролетариат должен отвратить свой штык от пролетариата других стран в военной форме и обратить этот штык против продажной верхушки, состоявшей из дворян и отечественных буржуев, легко усваивалась в головах не только рабочих и не очень грамотных крестьян в солдатской форме, но и в головах вечно ищущей  и часто не находящей себя русской интеллигенции. Иначе, чем объяснить, что так восторженно приветствовав буржуазную революцию, буквально за полгода в ней разочаровалась и, если особенно не рукоплескала, то и не возражала против Великой Октябрьской социалистической революции. Правда, наверное, и не поняла, чем она, в конце концов, обернется для всей страны: Ленин мечтал, как вооруженный народ пойдет по указанному большевиками курсу ; уничтожать собственников, эксплуататоров, все обобществлять и создавать социализм. И так ;  по всем воюющим армиям! Против буржуазии всех участвующих в войне стран.

Это была гениальная проработка В.И. Лениным текущей ситуации. Капитализм создает пролетариат, организует его, подготавливает для самостоятельного управления производством, возможно, с помощью интеллигенции и далее государством. А империализм как высшая стадия капитализма собирает трудящихся в гигантские армии, дисциплинирует и вооружает своего могильщика.

Заслуга Карла Маркса как великого экономиста состоит в том, что он  впервые сформулировал и показал  значение прибавочной стоимости при капитализме и условия возникновения эксплуатации трудящихся, а Фридрих Энгельс научно аргументировал, что социализм может победить сначала в самых промышленно развитых странах, где самый многочисленный и сознательный пролетариат. Но если Маркс и Энгельс научно обосновали и показали возможность пролетарской революции, то Ленин доказал, что социалистическая революция может быть осуществлена и посредством военного переворота, который одновременно и пролетарский, и революционный и который может быть осуществлен в отдельно взятой стране. Армия сегодня – это трудящиеся, а так как война продолжается, то пролетариата в ней становится все больше и больше, а, следовательно, необходима критическая масса пролетариата, которая превратит армию в вооруженные революционные силы. Главное –  взять власть!

Конечно, в разгар войны, мало кто мог представить себе развитие событий, таким образом, но Владимир Ильич смог и оказался прав.

Между тем, время шло незаметно, одно событие сменяло другое и что вчера казалось важным, сегодня было заурядным. Потери были уже не так трагичны, неудачи на фронтах потеряли свою остроту восприятия. Война стала обыденностью, как дико это не звучит.

Весной 1915 года в Москве вовсю работали театры, рестораны, цирки, проводились спортивные состязания, публика брала штурмом кинотеатр «Унион» у Никитских ворот, где блистали первые русские кинозвезды начала двадцатого века Вера Холодная, Мозжухин, Полонский. В Петровском театре «Миниатюр» Александр Вертинский пел:

Я не знаю, зачем и кому это нужно, -
Кто послал их на смерть не дрожащей рукой.

Интеллектуальная  часть общества зачитывалась модным и, безусловно, талантливым Власом Дорошевичем. Обсуждали не только его знаменитые фельетоны, но и получаемые им гонорары, которые превышали в шесть раз жалованье царского министра, судачили о знаменитом на всю Москву его легковом автомобиле марки «Паккард», последнем достижением американской автомобильной мощи, доставленным уже во время войны пароходом через Одессу. Работая в редакции «Русского слова», он часто читал публичные лекции, я, например, слышал его рассказ о французской революции. Огромное здание было набито до отказа. Лампа на трибуне освещала его мрачное лицо, и зловеще блестело пенсне. Он описывал, как 10 термидора толпа волокла Робеспьера с простреленной челюстью, истерзанного и освистанного на казнь. Юнкера и усачи в офицерских шинелях бурно аплодировали.

Но не только светские новости волновали обывателя, в народе живо обсуждались известия, связанные с положением на фронте, с ухудшением снабжения, особенно в провинции, а также с вновь поднимающемся революционном сознании общества.
У нас на курсах военных фельдшеров, с одной стороны, как людей военных, подчиненных дисциплине вроде бы никакого свободомыслия и быть не должно, с другой стороны, вместе со мной учились интересные молодые люди, с некоторыми из которых мы даже были приятелями.

Одним их них был Юрка Саблин, сын известного книгоиздателя Саблина и внук театрального антрепренера Корша. После выпуска он через некоторое время получил чин прапорщика, храбро воевал, получил так называемую «клюкву» на шашку за исключительную храбрость (мечта всех молодых офицеров ; орден «Святого Владимира» 4-й степени с мечами), на фронте примкнул к большевикам. В семнадцатом году в Москве устанавливал советскую власть. Был членом Московского Военно-революционного комитета. Во время Гражданской войны командовал бригадой, дивизией. В 1937 году проходил по делу М.Н. Тухачевского, был осужден по 58-й статье и расстрелян.

Когда мы с ним встретились в 1915 году, это был молодой человек лет двадцати, который жил в свое удовольствие,  его исключили из Московского университета, где он из чувства солидарности участвовал со своими товарищами, студентами в антивоенных и революционных выступлениях, но, как он сам говорил, делал это от скуки и чтобы повеселиться, особенно, если перед этим посидеть с друзьями в кабачке и выпить по бутылочке мозельского. Однако власти таких шуток не поняли и примерно человек 20 ; 25 из университета исключили, оставшиеся «студиозусы» объявили забастовку в знак солидарности, но ничего не добились. Большинство исключенных призвали в армию простыми солдатами, а имеющих высокопоставленных заступников или толстый родительский кошелек пристроили на спокойную военную службу. Так Саблин оказался вместе со мной на учебе.

Я был старше его на несколько лет, самостоятельно зарабатывал себе на жизнь, повидал мир. Он с интересом расспрашивал о цирковой жизни, спорте, странах, где я побывал, о провинциальных городах России. Несмотря на свой возраст, он, кроме Москвы и Петербурга, нигде не был и ничем особенно не интересовался. Это был настоящий московский барчук с либеральными и чуть ли не революционными идеями и многочисленной прислугой в родительском особняке. Правда, после исключения из университета отец Саблина прекратил финансирование сына. Москва – зверски дорогой город, а работать начинающие революционеры не хотели категорически. Во-первых, на буржуев, а во-вторых – все силы нужны для борьбы. Хорошо еще были меценаты из родственников-капиталистов, которые не дали умереть с голоду, поэтому пальто, извозчик, квартплата за мансарду и  один раз в день обед в трактире позволяли продержаться несколько недель. Потом наступили примирение и возвращение блудного сына под родительский кров.

Мне знакомство с Саблиным позволило прикоснуться к старорусской московской богеме ; миру поэтов, писателей, художников, артистов, которые собирались в гостеприимном доме книгоиздателя чуть ли не каждый день.
Обсуждали, спорили обо всем. Спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене и Чайковском, о России и «русской душе», о русской интеллигенции. Мне казалось, что «Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России – крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и напористость Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура – это не для нас. Я считаю Ренессанс и западный либерализм для России несчастьем».

Саблин называл себя футуристом, это было модно, это направление только зарождалось на фоне Первой мировой войны, и только в футуризме и близком к нему  дадаизме видел будущее культуры, как слепка общества. Это не мешало ему преклоняться перед реальными гениями, например Бетховеном. Именно с «великим глухим» сравнивал он Россию: «Она похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она еще не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает самое себя. Она пока глуха, но увидите – в один прекрасный день все будут поражены ею…».

Тем временем подошло время выпускных экзаменов. Уже был июнь, и было достаточно жарко. Заниматься пришлось много и дома, и в больнице, где мне большую помощь оказал Иван Павлович, милый старый доктор, который буквально на пальцах, на конкретных примерах объяснил основные принципы применения полевой хирургии, тем более, что примеров вокруг было более чем достаточно. Эти позволило потом и спасти чужие жизни, и помочь самому себе, когда в лагере на лесоповале я получил тяжелейшую травму от упавшего дерева.
 
Москва. Слушатель военных
 фельдшерских курсов. 1915 год
 Западный фронт. Вольноопределяющийся
249-го пехотного полка. 1915 год

 Перед экзаменами нас перевели на казарменное положение, выдали новое солдатское обмундирование с погонами вольноопределяющегося (пестрый кант по краю погона). Перед самыми экзаменами мы приняли присягу на верность царю и отечеству и получили напутствие от начальника курсов – служить верно не щадя живота своего.
Наконец, экзамены сданы, мы получили три дня для устройства личных дел, так как многие имели семью и детей, а большинство курсантов были москвичи и не видели своих близких несколько недель.

Так как я жил отдельно, то заехал домой к матери, рассказал, что должен уехать на днях, но обязательно буду писать. Мать хотела устроить прощальный ужин, но я ее отговорил, сославшись, что у меня много дел, скопившихся перед отъездом. Договорились, что перед отъездом я забегу проститься, но, к сожалению, не получилось, и мы увиделись только через два года тоже летом уже в революционном семнадцатом.

Действительно, накопилось много дел, связанных с работой в цирке, теперь еще и службой, а также в мои двадцать восемь лет и с личной жизнью. У меня в Москве было много старых и новых друзей, знакомых женщин, некоторых мне хотелось навестить перед отъездом. Несмотря на мой далеко не юношеский возраст, я пока не задумывался о семье. Жизнь, по сути дела, бродячего артиста не располагает к созданию семьи. Нет ни своего постоянного угла, ни заработка. Я насмотрелся на артистические семьи, особенно с детьми. Это тяжелая жизнь для всей семьи, а будущее для ребенка – это почти всегда продолжение династии родителей. Поэтому мне казалось, что создавать семью надо, когда ты уже чего-то добился в жизни и можешь обеспечить ее.
А пока я прощался с друзьями, с Москвой. Начинался новый этап жизни, и чем он закончится, было неизвестно.