Москве поезд подъехал, когда совсем стемнело. Разглядеть древний город, о красоте которого мы столько слышали, не удалось. Пламенело в вечернем закате только небо над ним. Толстая дама в купе растроганно перекрестилась: «дал Бог – приехали. Голубушка Москва! В который раз приезжаю сюда из-за границы, и каждый раз плачу».
Торопливо попрощались с попутчиками по вагону, обменявшись адресами, визитками. Узнав, что мы устраиваемся на новом месте, пригласили бывать у них. Каждый стремился быстрее заняться своими делами, многих встречали родственники, знакомые, толпившиеся на перроне вокзала. В вагон ворвались носильщики. Двое или трое подхватили наши вещи и потащили к выходу. Мы поспешили за ними.
Через десять минут мы уже ехали на извозчике по улицам Москвы. С нами были только несколько чемоданов, которые сопровождала горничная матери на другой пролетке. Остальной багаж должен был прийти позже. Все вокруг было необычно и удивительно контрастно. Впечатления сменялись, как картинки в синематографе.
Огромные дома, блеск электричества, грохот конки, беспрерывное движение экипажей и только недавно появившихся автомобилей по тесным улицам, людских толп по нешироким тротуарам, улица Ильинка с великолепными особняками. И вдруг ; огромная, кажущаяся пустынной от своей огромности Красная площадь. Бегущие по ней экипажи казались игрушками. А впереди – Кремль.
Пролетка вкатилась в сводчатые ворота, и часы над ними мелодично проиграли известный мотив. Вот и старые знакомцы по открыткам: терема, церкви, дворец, Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Уже и Кремль позади. Проехали мимо монументального храма Христа Спасителя. Он не был освещен. Трудно понять, хороша ли будет при свете дня эта огромная глыба.
После приезда в Москву семья несколько недель жила в гостинице «Эрмитаж», известной каждому москвичу на Трубной площади своим знаменитым рестораном. С этой гостиницей у меня связаны и другие воспоминания, когда в январе 1918 году я располагался в ней со своим отрядом перед отправкой на Восточный фронт.
Через некоторое время мы переехали в съемную квартиру. Я и Николай продолжили свое обучение в гимназии. Лиза занималась дома с приходящим учителем по общим предметам, а с матерью ; языками. Мама считала, что девочке достаточно домашнего воспитания, но главное ; удачное замужество и умение вести себя в обществе.
Мать, владея блестяще французским и польским языками, достаточно свободно говорила на немецком, а за несколько проведенных в Москве лет научилась хорошо и русскому языку, но писать любила на французском. Уже будучи в действующей армии вольноопределяющимся, я получил от неё несколько писем, где почти половину письма составляли предложения на французском языке и была видна работа цензуры ; замазанные предложения. Но здесь все зависело от образованности цензора ; если ему давалось разобраться в почерке и знание французского позволяло уловить смысл письма, то все проходило удачно, в противном случае в письме преобладал зеленый цвет – цвет цензора. Что касается меня, то я никогда не мог похвастаться способностью к языкам. Я достаточно свободно изъяснялся на польском и хуже на немецком, с трудом читал письма матери с вкраплениями на французском.
Позже, выступая на арене цирка и в чемпионатах французской борьбы, где было очень много иностранцев, я несколько усовершенствовал свои познания в языках, тем более, что вся цирковая терминология была на французском. Мать, впоследствии наблюдая за моими «успехами», не раз говорила, что у меня плохая наследственность, намекая на то, что отец также не обладал большими способностями к учению. Зато сестра и младшие братья не имели трудностей в изучении языков, как-то им все удавалось достаточно легко, особенно Николаю, который впоследствии, уже работая в Иране, Турции, Афганистане, свободно говорил на фарси и тюркском.
В 4-й Московской гимназии, куда меня определили после переезда, я учился не особенно прилежно и последние два года имел постоянные переэкзаменовки при переходе из класса в класс, что вызывало у отчима, как я теперь понимаю, вполне объяснимые нарекания в мой адрес. Кроме того, в связи с переездом и обустройством на новом месте, был потерян целый год, поэтому я был самый старший в классе и выглядел, как недоросль. Этому способствовало и то, что бог не обидел меня силой и комплекцией, а мои интересы отличались от интересов моих товарищей по классу. Я все больше задумывался о том, чтобы начать самостоятельную жизнь, отличную от той размерной и, как мне казалось, скучной, которой жила наша семья. К этому времени я узнал, что такое цирк, спорт, атлетическая борьба.
Я выделялся среди товарищей крепким телосложением, кроме того, последние два года усиленно занимался дома силовыми упражнениями, гирями, штангой, гимнастикой, а что касается борьбы, то даже мои товарищи из старших классов не отваживались вступать со мной в единоборство. Физическая сила и готовность всегда прийти на помощь слабому придавали мне определенный авторитет. Хочу отметить, что это были не драки, не бокс, а именно борьба, как тогда было принято, на поясах с классическими захватами верхней части туловища без подножек. Как раз в эти годы в цирке начались регулярные выступления сначала иностранных, а затем русских борцов, и мы, гимназисты, подражая им, устраивали свои чемпионаты по борьбе. Тогда же было модно мериться силой, поднимая тяжести. Я легко проделывал различные упражнения с пудовой гирей, поднимал 20 ;30 раз одной рукой двухпудовую.
Всё это настолько увлекало меня, что не оставалось времени для нормальной учебы. Я часто пропускал занятия, чтобы посмотреть выступления борцов, атлетов, работающих с тяжестями, артистов, выполняющих силовые номера, и многое другое. Меня манил этот загадочный мир красоты силы, спортивного азарта и побед. Только через несколько лет, поработав профессионально на арене, я понял, что это лишь парадная сторона жизни цирка и спортивных чемпионатов, а «кухня» спортивных побед и яркой и праздничной цирковой жизни имеет совсем другие ароматы.
Как-то в 1901 году мы всей семьей несколько недель провели в Петербурге, где я впервые увидел белые ночи. Вообще этот город оставил у меня неизгладимые впечатления. Как бы он не ни назывался ; Петербург, Петроград или Ленинград, его ни с чем не сравнимая индивидуальность вызывала во мне чувство гордости за свою Родину. Я множество раз приезжал в этот город, и каждый раз восхищался великолепием его дворцов, набережных, площадей, проспектов, улиц. Считая себя коренным москвичом, ревниво отношусь к сравнению достоинств Москвы и Северной столицы, и все-таки, как не обидно, должен признать красоту этого города.
Как-то гуляя по городу, я увидел афишу, в которой в ближайшее воскресение публика приглашалась на соревнования по французской борьбе. К этому времени я уже знал имена известных борцов и атлетов, сам занимался атлетической гимнастикой, поэтому решил обязательно посетить соревнования. По-моему, это было первое спортивное мероприятие, на котором я был.
На окраине города в царстве столичных молочниц ; на Малой Охте, рядом с церковью св. Марии Магдалины находились увеселительный сад и театр «Светлана». Просуществовали они недолго ; всего два года, несмотря на внушительные затраты антрепренера Алексеева. Местный настоятель церкви через епархию добился закрытия увеселительных заведений по соседству с кладбищем, где под звуки музыки и гул толпы совершались панихиды и предавались земле тела умерших.
Я был маленьким гимназистом, и так как Министерством народного просвещения руководил добрый дяденька Делянов, совершенно чуждый политики в гимназиях, то я свободно резвился на улице, играл в «бабки», подружился с фабричными детьми, родители меня тоже не очень ограничивали в свободе действия, поэтому я жил, как цветок в поле.
Борьба уже вошла во вкусы «садовой» публики, и многие зрители хорошо знали известных борцов: сильного поляка Пытлязинского, известного своими скандалами Мора, страшного турка Ибрагима Кара-Ахмета, с успехом боровшихся в цирке Чинизелли. Русских имен было мало. Но у простого зрителя, увлекавшегося до драки французской борьбой, на этом зрелище кумиром был мясник Трусов. Подъем национального чувства при виде русского богатыря, ломавшего заграничных борцов, был очень сильный. Мастеровые, приказчики, ученики, гимназисты отказывались от обеда, копили и воровали деньги ; лишь бы попасть на борьбу. Вот какую картину всеобщего увлечения и истинного русского воодушевления при победе Трусова я припоминаю сейчас.
Вся Малая и Большая Охта ; словно во время мобилизации! Заборы, столбы, ларьки, пристани заклеены громадными афишами, извещающими почтенную публику о борьбе Трусова с Казуляком в саду «Светлана». Во всех мастерских, трактирах и чайных идут оживленные споры и заключаются пари. Целые группы фабричных и мастеровых, пропивших деньги с утра, отправляются в сад окружным путем, чтобы перелезть за рощей и пустырем, где заканчивался сад, через забор. У меня в кармане было 30 ; 40 копеек, поэтому при желании я мог бы купить билет, но возникшая возможность попасть на представление бесплатно настолько увлекла меня, что я поддался порыву и вместе с толпой устремился в конец сада. Я ничем особенно не отличался от людей вокруг меня. Одевали меня достаточно просто – полотняные брюки, косоворотка и гимназические фуражка и ремень, которыми я очень гордился. Фуражку с кокардой гимназии пришлось спрятать под рубашку, чтобы ничем не отличаться от других. С одной из таких групп безбилетников я проделал достаточно большой путь. Мы обошли вокруг всей Охты, чтобы подойти к саду с задней стороны. Нам встретились ещё два любителя спорта, собирающихся проникнуть внутрь сада. Один из них судя по одежде был мастеровой, а второй – подросток моего возраста. Они стояли у забора и смотрели в щели, нет ли кого поблизости из администрации. «…Лезь не робей!» ; быстро проговорил мастеровой и несколько пар ловких ног живо перемахнули через забор. Я, однако, задел за гвоздь ремнем, он расстегнулся, и фуражка полетела в канаву. Очутившись в саду, оглянулись. Вокруг никого. Смущенный, я быстро подобрал фуражку. Мои спутники, видя мою неловкость, весело рассмеялись, и это как-то разрядило напряженную обстановку.
Далеко за аллеей гремела музыка. Минут через десять мы были уже на главной площадке и смешались с пестрой толпой. Борьбу пришлось ждать, она была последним номером программы. Но вот на сцену вышли и борцы. К их выходу весь забор вокруг площадки был облеплен бесплатными зрителями, среди которых нашлось место и мне, и никакая сила не могла согнать нас. Мне было все хорошо видно, но сидеть на заборе было очень неудобно, и я все время ерзал, опасаясь свалиться. Между тем публика на заборе все более эмоционально переживала события на ковре. Восклицания лились рекой: «…Го-го-го! Лупи его! Под микитку! Мыль, мыль шею-то его! Браво-о! Трусов! Не сдавай! Загрябь его!...» Весь забор жужжал, махал руками и ногами словно горящий муравейник. Один подмастерье – драненький, пьяненький, грязный, как будто не мылся целый месяц, с трясущимися руками и жиденькой бородой в пылу восторга сорвался с забора и шмякнулся в сад к ногам испугавшихся зрителей. Его тут же вывели. Но он и сам прямо бежал к выходу и через пять минут снова был на заборе.
Когда Трусов, поднявши Казуляка к себе на грудь, завертел мельницей и вдруг резко бросил противника на спину, я не знаю, что сделалось в саду. Тут никто не интересовался, прижат или не дожат лопатками лежащий внизу борец. Весь сад заревел, как зверинец. В воздухе мелькали зонтики, шляпы, шапки, трости. Мастеровые от восторга тузили друг друга. Вдруг часть забора не выдержала, затрещала и повалилась вместе с людьми в сад. Все «заборные посетители» очутились в толпе приличной публики и, расчищая себе путь кулаками, бросились к сцене, ревя «Трусов! Браво-о! Ура-а!». Вернувшись вечером домой, я с восторгом рассказывал о всех перипетиях своего приключения. Отчим, усмехаясь, расспрашивал подробности, а мать, узнав, что я падал, лазил по заборам, вместо ужина отправила меня мыться. Так мне запомнилось первое посещение соревнований по борьбе.
Вернувшись в Москву перед самыми занятиями, я поделился с товарищами-гимназистами тем, что увидел на соревнованиях. По отношению к своим товарищам я всегда старался быть справедливым, никогда не пользовался превосходством физической силы, но и не давал спуску зазнайкам из богатых дворянских и купеческих домов, которые относились к нам ; из менее обеспеченных семей ; с пренебрежением. В дальнейшем во время всех испытаний, которые мне пришлось пройти, физическая закалка, спокойствие, способность сконцентрироваться в нужный момент позволили преодолеть все невзгоды, выжить и остаться уважающим себя человеком.
К этому времени я понял, что надо как-то определяться в жизни, заниматься тем, что тебя интересует. Весной 1904 года перед экзаменами, предчувствуя, что опять будет переэкзаменовка при переходе в следующий класс гимназии, я твердо решил поговорить с отчимом и мамой о своем решении уйти из гимназии и начать работать самостоятельно. Как-то вечером после ужина состоялся трудный разговор с домашними, где я и объявил о своем решении. Какое-то время все хранили молчание, хотя, как мне казалось, внутренне были готовы к такому повороту дела. Мать осторожно спросила: «И что же ты собираешься делать?» Я ответил, что собираюсь работать и одновременно буду готовиться для выступления в любительских чемпионатах по борьбе. Отчим, Александр Сергеевич, с сарказмом спросил, что я умею делать и кем собираюсь работать. Вопрос был для меня, действительно, не простой.
Мне было семнадцать лет, и я заканчивал шестой класс гимназии. Можно было, конечно, попытаться поработать репетитором для гимназистов младших классов, что некоторые мои товарищи из небогатых семей и делали, но, учитывая, что сам я не очень прилежно занимался латынью, греческим, точными науками, это было проблематично. Да и получали они 12 ; 15 рублей в месяц, а этого явно не хватало для самостоятельной жизни. Можно было также наняться в какое-либо учреждение мелким служащим с жалование 20 ; 25 рублей, но находиться на одном месте за столом в течение 8 часов и выполнять рутинную работу с бумагами казалось мне невозможным, потому что тогда вообще не оставалось времени для занятий спортом. В общем, я не знал, что сказать и что делать.
Отчим смотрел на меня достаточно строго, но я в его глазах видел усмешку и злился, хорошо сознавая, что в общем-то он прав. Мать, видя мое затруднительное положение, и, как я понимал, они с отчимом ранее уже говорили о моем будущем, предложила поступать в военное училище.
В то время можно было поступить в юнкерское училище либо из кадетского корпуса, либо имея шесть классов классической гимназии. Предложение матери меня не очень удивило, так как ей всегда хотелось, чтобы кто-то из сыновей был военным, тем более, что в то время в юнкерских училищах большое внимание уделялось физической подготовке будущих офицеров.
Однако я был против такого предложения, меня не прельщала предстоящая военная муштра в течение двух лет, кроме того, офицеры по своему военному статусу не имели права участвовать в борцовских чемпионатах, развлекательных мероприятиях. Определенную роль сыграло также и мое либеральное воспитание, полученное в семье. Особенного почтения к императорской фамилии у нас никогда не было. Друзья и знакомые, бывавшие у нас дома, а это в основном были выходцы из старых семей московских интеллигентов ; врачи, преподаватели гимназий, университета, инженеры (коллеги отчима) ; придерживались либеральных и атеистических убеждений, разделяя в какой-то степени в то время модные социал-демократические идеи. Правда, кроме словесных и достаточно бурных сражений в гостиной, они не могли, да и не хотели ничего делать. А вот на нас ; молодежь ; это накладывало достаточно глубокий отпечаток. Наконец, я собрался с духом и сказал, что, может быть, буду цирковым артистом.
«Ого! Цирк? Это звучит торжественно. – Холеное лицо отчима, тщательно выбритое, но с каштановой бородкой, оживилось. – Однако хочу предупредить. Цирк – трудное поприще. Чтобы стать известным артистом, нужно обладать здоровым, умным, мужественным эгоизмом. Он у тебя есть? Сомневаюсь. Ведь надо суметь пробиться сквозь массу посредственностей, растолкать их локтями, в буквальном смысле уложить на пол, стать на них, сделаться на голову выше их и только тогда – блистать. Нет, не сумеешь ты это сделать. Это не для тебя. А тогда зачем идти в цирк? Чтобы, в свою очередь, стать для кого-то подпоркой? Не надо. Не иди на арену!» ; с гримасой отчим замотал головой.
Я не отвечал. Спорить не хотелось. Именно с этим насмешливым и чересчур уж «взрослым» человеком, которому, как мне казалось, в конце концов, безразличны мои мечты. Однако, как показало ближайшее будущее, я очень ошибался, и именно этот насмешливый человек спас меня от серьезных неприятностей.
В такой «обструкционистской» атмосфере мне приходилось выбирать свой дальнейший путь в жизни. Здесь неожиданно на помощь пришла сестра Лиза, девушка, которая и на улицу одна не выходила, а только в сопровождении матери или кого-либо из знакомых, неожиданно проявила свой характер, предложив родителям смириться с моим решением и предоставить мне возможность самостоятельно выбрать, чем я в дальнейшем буду заниматься. Она так энергично отстаивала свою точку зрения, что даже поколебала уверенность отчима. Но мать была решительно против того, чтобы я так рано начал самостоятельную жизнь, тем более выбрав себе профессию артиста цирка. Она была за то, что мне надо получить хоть какое-то законченное образование. После долгих споров и по настоянию отчима было решено, что я могу продолжить образование в Московском коммерческом училище, которое давало возможность получить неплохое место в крупной российской или иностранной компании.
Отчим поехал к директору гимназии и ходатайствовал о том, чтобы мне разрешили сдать экзамены за шестой класс, и директор, который относился ко мне с симпатией, видя мои спортивные успехи, пошел навстречу. Экзамены я сдал с трудом, но, в конце концов, выпускной лист за шестой класс я получил. Начинался новый этап в моей пока еще короткой биографии.
На новом месте я достаточно быстро освоился, а мои новые товарищи отнеслись ко мне хорошо, помогая в учебе по специальным дисциплинам, которые мне были совершенно не знакомы. Я, в свою очередь, постарался заинтересовать их спортом, приглашал на матчи по французской борьбе, много рассказывал о знаменитых атлетах. Тогда я уже достаточно серьезно изучал специальную литературу по борьбе, боксу, а своими знаниями охотно делился с товарищами. Многих это, действительно, увлекло и впоследствии мы не раз вместе посещали спортивные мероприятия, болели за того или иного борца или боксера. Надо отметить, что атмосфера, царившая в училище, в значительной мере отличалась от той, что была в гимназии. Здесь не было постоянного контроля за поведением учащихся, не было классных наставников, было более свободное посещение занятий. Много времени давалось на самостоятельную подготовку. Это скорее напоминало атмосферу университета. Среди тех, кто учился, многие были из семей промышленников, купцов. Здесь я узнал, что некоторые мои товарищи также начинали с гимназии, а затем по настоянию родителей, чтобы быстрее войти в семейное дело, продолжали свое обучение в коммерческом училище.
В училище не было резкого деления на богатых и бедных, не чувствовалось национальной розни и угнетающей муштры, дышалось легче и свободнее. Среди преподавателей было немало опытных, с прогрессивными для того времени взглядами. Они не заставляли зубрить, а стремились заинтересовать учащихся предметом и передать им знания. Влияние таких преподавателей на учащихся было огромным.
Любимым преподавателем у нас считался К.С. Гордиевский. Блестящий знаток истории, особенно русской, он вдохновенно рассказывал о прошлом народов, населявших Россию, и, зачастую отвлекаясь от темы, импровизировал и рисовал картины далекого будущего человечества. Именно он привил нам любовь к Родине, к народу и заставил в меру нашего разумения осмыслить все, что происходило вокруг. По совету Гордиевского многие из нас прочли «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса и ещё кое-что из социал-демократической литературы. Гордиевский, безусловно, помог формированию наших характеров и взглядов.
Физическую подготовку в училище вел преподаватель гимнастики Ю.М.Яковлев. Это был разносторонний спортсмен, занимающийся гимнастикой, лыжными гонками и велоспортом. Будучи членом Замоскворецкого спортивного общества он часто выступал на соревнованиях любителей и достаточно неплохо, занимая призовые места. Некоторые мои товарищи также увлеклись гимнастикой, бегом на коньках и велоспортом. Вступили в спортивное общество, где под руководством своих более опытных товарищей показывали хорошие результаты.
Весной 1906 года в нашем коммерческом училище состоялся гимнастический вечер. В программу вечера были включены различные гимнастические упражнения, проделанные безукоризненно под мелодию, исполнявшуюся учителем музыки Гуркевичем на пианино. Этот вечер показал, насколько хорошо поставлена физическая подготовка в училище. Лучше всего были исполнены упражнения с деревянными булавами, прыжки в высоту и групповые прыжки через коня. Вечер закончился провозглашением многолетия Государю Императору. В виде особой благодарности за внимание и добросовестную работу по подготовке спортивного вечера учениками были поднесены директору коммерческого училища и преподавателю Яковлеву памятные серебряные жетоны.
Мне очень нравилась география, которую нам преподавал Южин, дальний родственник знаменитого актера. Он не был сухарем, бездумно водившим указкой по географической карте. В его рассказах мы, словно, видели Земной шар, узнавали разные страны, путешествовали по морям и океанам. И этот преподаватель часто выходил за рамки урока. Не всегда прямо, чаще иносказательно, он показывал ученикам изнанку жизни народов, их беды и горести, их стремление к свободе и лучшей доле.
Бывало, закончится урок географии, ребята отдыхают, а мы с моим другом Колей Степановым бродим по коридорам, и до меня доносится взволнованный шепот моего друга: «Здорово, правда?… Объехать бы всю Землю, посмотреть, как люди живут в Америке, Африке, а если съездить в далекую Австралию?…»
Как раз в это время много говорилось об Англо-бурской войне в Южной Африке и многие из нас мечтали, как бы они участвовали в борьбе свободных переселенцев против колониальных войск Британской империи.
Слова «свобода», «братство», «равенство», наверное, были одни из наиболее часто упоминающихся слов перед революцией 1905 года. Но как надо жить и что для этого надо делать, мы пока не знали, многое не понимали, и это понимание пришло к нам очень скоро.