Каждый год девятнадцатого января, на Крещение, Виктор Иванович окунается в прорубь. Этот ритуал он завёл давно, лет пятнадцать как, а может и больше, кто их, эти года, считает. Если их считать да все помнить, никаких нервов и мозгов не хватит. На новые впечатления ни сил, ни места не останется. Застрянешь в воспоминаниях – настоящего не увидишь.
Но Виктор Иванович помнит всё. Ему это не мешает. Помнит пионерское детство с летними лагерями, дружинами и отрядами. Помнит весёлую комсомольскую юность с ГТО и первыми поцелуями. Помнит службу в Советской армии с жёсткой дедовщиной и правильным ротным из Афгана. Помнит институт, свадьбу, рождение сына, похороны друга и многое, многое другое. Помнит всё. Но не помнит одного. Не помнит - не знает: крещён он или нет.
Мама, как большинство женщин советского народа, была умеренной атеисткой. Храм не посещала, посты не соблюдала, Библию не читала. Но каждый день, отправляя сына в школу, шептала в спину: «Спаси и сохрани его, Мать Пресвятая Богородица,» - а, провожая в армию, засунула сложенный вчетверо листок в клеточку и велела беречь его, как зеницу ока.
На листке была молитва, которую он прочитал один раз, да и забыл за ненадобностью. Молитву забыл, но листок, по маминому завету, хранил все два года, и не где-нибудь, а в комсомольском билете. Привёз домой - да вместе с билетом и положил куда-то, с глаз долой. Перестройка шла полным ходом - комсомол стал не моден.
В общем, мама не помнила, крестила она его или нет.
Но Виктору Ивановичу это не важно. В церковь он не ходит. Зато любит Высоцкого и его песню, где «не церковь, не кабак – ничего не свято».
А в общении с Богом ему не нужны ни соратники, ни посредники. Да и кто он такой, чтобы докучать Ему своим общением. Если Тот захочет, сам подаст знак, а так, что Всевышнего по пустякам беспокоить.
В кабаки, то есть в рестораны, он, кстати, тоже не ходит. Виктор Иванович любит домашнюю кухню и не терпит общепит. Никакой. Ни духовный, ни материальный.
И окунается на Крещение в прорубь он не по религиозным убеждениям, а "из любви к искусству», следуя традиции и потакая мужскому "неслабО". Он так и рассказывает про свой ежегодный ритуал: «Окунаться на Крещение – это, как блины с икрой и водкой на Масленицу - Русский Народный Обычай!»
В прошлом году после долгих январских праздников он почему-то тяжело отходил. То ли водки много выпил – то ли мало закусил.
Потом сразу задавила «бытовуха». Неожиданно навалилось много работы, сын плохо сдал сессию, доллар вырос, отпуск накрылся. Короче, не до проруби было. Поленился, не собрался, не поехал, не окунулся. Но алиби - железное. Почти форс-мажор! Ну, не окунулся, да и ладно - верующие-то далеко не все в иордань ныряют; попы туда вообще дорогу забыли; ну а с него какой спрос, - на нём, может, и креста-то нет.
Прошедший год и далее ничем не порадовал. Кризис. Продажи упали, премий нет. Доходы снизились. Аппетиты пришлось поумерить. Повсюду сокращение кадров. Виктора Ивановича это пока не коснулось – он ценный сотрудник. Но глаза-то не замажешь, он-то видит, что молодёжь готова работать больше, а платить ей можно меньше. А директор ему не брат, не сват и не родственник. У него свой интерес. Так что, при случае, уволит и не поперхнётся.
Такие мысли посещают Виктора Ивановича всё чаще.
За последний год у него испортился характер. Он многим недоволен.
С женой почти не разговаривает, только на бытовые темы. Как достал это быт! Куда делась женщина, которую он любил все эти годы. Куда делась её сексуальная улыбка, от которой у него «крышу сносило». Он уже не хочет с ней спать в одной постели, он уже не может с ней жить в одной квартире. Одно слово – кризис.
Сын – натуральный дебил. Учится в институте. Думает, что взрослый, что всё знает, слов до себя не допускает. По выходным обложится гаджетами и сидит целыми днями в комнате, никуда не выходит. Непонятно, есть ли у него девушка. Может он – голубой? Не дай бог! Этого не хватало! В общем, кризис.
Друзья – подкаблучники. Ни в баню, ни в бар, ни на футбол, ни по бабам. Никуда не вытянешь. Работа – дом, дети, сопли. Сами же на жён жалуются, и сами же им потакают. Это уже кризис.
Но Виктор Иванович не такой. У него есть Лялька. На раз-два в неделю. Студентка третьего курса журфака МГУ. Рост метр шестьдесят один; титьки, что мячики; соски круглые, как пятаки, в разные стороны торчат; кожа белая, щёки розовые. Короткая стрижка, пухлые губки. Умненькая девочка. Много знает, многое умеет. Очень продвинутая. Она с ним в постели такие фортеля выкидывает – акробаткам из «Камасутры» не снилось. Он, конечно, ей помогает, подкидывает деньжат на жизнь, в пределах разумного. Она много не просит, а он много не даёт. Не те времена – кризис.
Виктор Иванович едет к Ляльке. Она его ждёт в своей квартирке, на диванчике, в коротеньком халатике, не закрывающем ни ляжечки, ни пухлые коленочки. Он везёт шампусик, конфеты и итальянское печенье.
По радио рассказывают про Крещение Господне. Он совсем забыл. Сегодня 19 января. Окунуться бы не помешало. Да с собой ничего нет – ни плавок, ни тапок, ни полотенца. Не судьба. У Ляльки душ примет. Холодный – для бодрости духа, тела и потенции. Сегодня, говорят, вся вода - святая.
Виктор Иванович проезжает монастырь, стоящий на берегу реки. По прошлым годам он знает, что там есть специально вырезанная в виде креста прорубь-иордань, а из-под стен монастыря бьёт природный источник. Там народ набирает воду для питья и зимой, и летом – круглый год. Он и сам много раз заезжал за "живой водой" с двумя пятилитровыми пластмассовыми бутылями - баклажками. Давно, раньше. А в этот, прошедший, год как-то не случилось, ни разу не заехал.
«А заеду-ка я сейчас. Окунаться точно не буду, а вот святой водички из родничка наберу,» - подумал Виктор Иванович и завернул на стоянку перед воротами монастыря.
Заехать-то заехал, а выходить не хочется. Сидит за рулём, думает: «Вот идти сейчас туда метров пятьсот, там народ, очередь, потом обратно пять литров тащить. Влом!»
И уехать просто так, с пустыми руками, тоже не хочется. Зачем заезжал тогда. Опять же Ляльку удивит. Она ведь, наверняка, толком про Крещение ничего не знает, а тут он со святой водой и шампусиком. Но идти ломает: зад резко потяжелел, ноги ослабли.
И Виктор Иванович находит компромисс. Виктор Иванович – большой мастер компромиссов. Если завалялась в багажнике пустая баклажка (откуда ей взяться, если он год за водой не ездил), то он пойдёт на источник, ну а если нет – так и «суда нет». Нажимает на кнопку. Замок щёлкнул, крышка дрогнула.
Виктор Иванович, покряхтывая, вылазит из машины, открывает багажник и видит две бутыли с этикетками «Шишкин лес». Лежат, синими крышечками на него пялятся. Назад дороги нет, придётся идти. Он цепляет тонкие ручки указательным пальцем и быстрым шагом направляется к источнику. Время поджимает. Через час он должен быть у Ляльки.
Он двигается вдоль стены монастыря, заходит в лес, по утоптанной снежной тропинке начинает спускаться вниз. Почему-то все монастыри стоят на холмах, а источники бьют где-то в оврагах. Закон подлости какой-то. Раньше Виктор Иванович на это внимания бы не обратил, но сейчас он далеко не в лучшей форме, за прошедший год раза два-три всего в спортзал заезжал. С другой стороны, зачем ему спортзал – Лялька, самый лучший тренажёр. И физио, и кардио, и гормон повышающий. Но сейчас это не спасает.
Совсем ему плохо. Ноги ватные, не идут. Голова кружится. Грудь горит, живот крутит. Комок к самому горлу подкатил. Лёгкие не дышат. Кровь барабанами в висках стучит. Во рту сухо, как в пустыне.
Только бы до родничка дойти, водички попить, да лицо умыть. Вон он внизу, метров пятнадцать осталось, тропинка в него упирается.
Левая нога теряет опору, правая тоже скользит по ледяной корке, колено подворачивается и он кубарем летит вниз, гремя баклажками, что погремушками. Летит, не отпускает, указательный палец намертво зажал тонкие ручки.
Он у источника в мгновение ока, лежит на животе перед ямкой с водой, одной рукой в дно упирается, другая с бутылями на пальце плавает, шея еле держит свинцовую голову. Откуда-то из глубин организма поднимается вонючий плотный поток и в мгновенье ока вырывается наружу. Последняя мысль: «Какой срам! В святую воду! Хорошо, что никто не видит».
Виктор Иванович очнулся с ощущением ледяной маски на лице. Кожа онемела от холода, глаза открываются с трудом. Смутно, словно через плёнку, он видит уложенное продолговатыми камешками дно, в центре которого небольшой чёрный овальный предмет с отростками. То ли коряга, то ли камень.
Лицо в воде - дышать нечем, Виктор Иванович резко поднимает голову, отталкивается обеими руками от дна и судорожно, по-рыбьи начинает хватать ртом живительный воздух. Он тяжело поднимается на ноги и ставит бутыли на землю.
Теперь он глубоко вдыхает полной грудью. Воздух звОнок и целителен. Голова не болит, давление в норме, живот девственно пуст, тело легкО и воздушно. Взгляд радуется скудным краскам зимнего леса. И нет для Виктора Ивановича картины красивей этой. Ели, сосны, снег, вода.
Он смотрит на источник. Здесь всё так же, как и раньше. Маленький домик треугольной крышей, похожий на собачью будку. Из него торчит жестяной жёлоб, по которому течёт вода, тонкой струйкой наполняя небольшую ямку внизу. В эту ямку, всегда полную, и угодил Виктор Иванович в финале своего "пикЕ".
С удивлением Виктор Иванович замечает, что никаких следов его конфуза в роднике не осталось и в помине. А может, и не было ничего, может, и стыдиться нечего?
Вода прозрачна, как слеза. Непонятный предмет мишенью смотрит сквозь неё.
Виктор Иванович откручивает крышечку, садится на корточки и подставляет под струйку первую баклажку. Наполняет, закручивает, откручивает, наполняет вторую, закручивает, ставит на землю.
Как уйти, не умывшись святой природной водицей.
Наклоняется и замирает. Он явно видит, на дне ямки не коряга. На дне ямки - тельце маленького животного.
«Крыса или землеройка? Бедолага, видимо, упала, не смогла выбраться да и утонула. В святой воде. Не самая худшая смерть!» - Виктор Иванович не смог не улыбнуться.
Для него это хорошая возможность реабилитироваться. Он находит прямую сухую ветку и опускает в воду, стараясь поддеть и вытащить трупик. Но тот всё время соскальзывает, ветка тыкается в дно и поднимает муть.
Виктор Иванович отбрасывает ветку и подтягивает рукав пуховика, оголяя руку по самый локоть.
Рука разрезает воду, цепко хватает мягкое тельце и выбрасывает на снег. Чёрный комок утопает в пушистой перине.
Виктору Ивановичу на этом бы и закончить. Взять бутыли с водой, сесть в машину да и ехать к Ляльке с её забавами - святой водой да шампусиком угощать.
Но нет, в нём, с детских лет живёт генетический охотник, который не может не осмотреть свой охотничий трофей. Он берёт знакомую ветку и идёт к месту, куда бросил добычу.
Тушка почти полностью закопалась в рассыпчатый снег, только лысый крысиный хвост да чёрная шерстистая спинка горбиком наружу торчат.
Виктор Иванович подсовывает конец ветки под тельце и начинает его приподнимать. Появляются задние лапки. Они совсем не похожи на крысиные. Длиннее, мускулистее, покрыты короткой шерстью. Такие лапки у щенка или маленькой собачки. Может, такса какая? Но хвост? Он не помнит, какой хвост у таксы. И тело короткое. Сантиметров десять, не больше.
Вот появляется головка с большими треугольными ушами.
«Точно собака. Чихуа-хуа!» - Виктор Иванович вспоминает мудрёное название.
Между ушами пиками торчат маленькие рожки.
«Чёрт! Что это?» - Виктор Иванович переворачивает тельце на спину.
На него смотрят потухшие красные глазки и оскалившееся в предсмертной улыбке свиное рыльце с розово-серым пятаком. Бордовый язык торчит между жёлтыми хищными клычками.
Ручки с сжатыми кулачками собраны на груди в стойке боксёра. Кривые, раздвинутые в разные стороны, ноги заканчиваются козлиными копытцами.
Между ног черным шлангом с набалдашником лежит несоразмерно длинный, ниже колена, пенис с пятнистыми яичками, напоминающими перепелиные.
«Бес! Тьфу! Тьфу! Тьфу!» - Виктор Иванович истово крестится на все стороны.
Догадка пронзает сознание. Волосы встали дыбом. Пот прошиб с головы до ног.
Бес выскочил из него. Не вынес близости святой воды, выпрыгнул да в ней же и сгинул. Это он не пускал Виктора Ивановича к святому источнику! это он вредил ему весь год! это он!!!
Виктор Иванович хватает в обе руки полные баклажки и быстрее иного спринтера рвёт к машине. Добежал - даже не запыхался, бросил бутыли в салон и пулей в другую сторону, на реку, к иордани. Народу там уже немного, самые ленивые да зеваки остались. Он бежит, на ходу одежду сбрасывает. Пуховик, свитер, футболка. Один сапог сразу с носком, второй. В одних штанах, босиком подбегает к проруби. Одновременно обеими руками расстёгивает ремень. Одним движением в прыжке вылетает из штанов. Бросает их тут же в метрах трёх от воды. На счастье,в купели никого.
Не задевая перил, вперёд ногами влетает в прорубь с головой. «Господи, прости и помилуй!»
Ледяная вода обжигает тело. Ноги отталкиваются от дна. Он пробкой вылетает вверх на полторса. Размашисто крестится и громко выдыхает: «Господи, прости и помилуй раба своего!» И опять вниз с головой. Вверх, на полторса, крест справа-налево: «Господи, прости и помилуй раба божьего!» И вниз, и вверх, и крест: «Господи, спаси и сохрани, и помилуй своего раба божьего!» И так девять раз. Три в квадрате. За все грехи прошлого года.
К Ляльке Виктор Иванович не поехал. Ни в этот раз, ни потом. Лялька не сильно-то и расстроилась, ей уже давно надоел этот старый хрыч, у неё поклонников помоложе хоть отбавляй.
Святую воду, шампанское, конфеты и итальянское печенье он отвёз домой, порадовал жену.
Как-то всё наладилось само собой. С работы его не выгнали, сын оказался не голубым, с друзьями они теперь встречаются… семьями, по выходным. Пьют пиво, смотрят трансляции в спорт-барах. Жёнам, как ни странно, нравятся эти совместные посиделки больше, чем мужьям.
Кстати, Виктор Иванович сходил в церковь, покрестился. У него на груди висит маленький оловянный крестик, на льняной верёвочке. Он его даже в бане не снимает.
И каждый год, девятнадцатого января, на Крещение, Виктор Иванович окунается в прорубь. Ровно девять раз. Три в квадрате. Не больше – не меньше. Это ритуал.
Эпилог.
Тщедушное тельце пролежало в снегу всю зиму. Никем не замеченное, никем не найденное. Ни лисы, шастающие в поисках пищи в пригородном лесу, ни бродячие собаки, ни вороны – никто не позарился на смуглый трупик бесёнка. Пришёл март, а потом и апрель.
Стоял тёплый весенний день. Лучи солнца пробивались сквозь ветви деревьев. То там, то здесь несимметричными пятнами разбросаны проталины. Где-то несмело пробиваются первые подснежники.
Солнечный луч падает на мордочку беса. Светит в его остекленевшие глаза. Веки начинают подёргиваться, попеременке: одно, другое, потом вместе, синхронно, несинхронно. Пятачок мелко подрагивает, становится влажным. Тельце резко вытягивается в струнку, бесёнок открывает глаза. Прыжком вскакивает на все четыре конечности и зайцем улепётывает прочь, подальше от святого места.
Январь 2016 г.