Другой, не менее мощный взрыв, прогремел на минном поле в 1965 году. К этому времени лесорубы вырубили все, пригодные для промысла леса на малом и большом удалении от посёлка, и большая часть их перекочевала в северные края, валить мачтовую сосну на границе Республики Коми.
Поселк лесоррубов сильнно ппоределл, но школа еще работаала. Последний звонок, как и по всей стране, прозвенел в последних числах мая. « Наконец-то! » - облегчённо вздохнул каждый ученик, нетерпеливо отбывая школьные уроки последних, перед каникулами, дней учёбы.
Давно отжурчали весенние ручьи. Лужайки покрылись зеленью. Леса, окружавшие со всех сторон посёлок, уже обрядились в нарядные летние сарафанчики и звали и манили каждого мальчишку под свою сень, в свои дремучие просторы, таинственные уголки. Уже миновала пора, когда девчонки приносили в школу букеты черёмухи и, заполнив половину банки водой, ставили на учительский стол и учителя за эту вольность никого не журили.
Солнышко настойчиво теснило сумрак ночи, отвоёвывая для белого дня всё больше и больше места в астрономическом колесе вселенной. И уже, всего через каких-то несколько недель, наступит пора белых ночей. И уже, наконец, можно будет искупаться в невеликой лесной речушке, петляющей по тенистым лесным дебрям, среди, едва выступающих на высоту прибрежной осоки, берегов.
Природа, окружающая людей, способна уберечь от недугов, избавить от хвори каждого человека, нужно только уметь во время к ней обратиться. А дети чувствуют этот зов природы генетическом уровне и при первой возможности рвутся к ней. Но, бывает и по другому…
В один из погожих дней, ватага ребятишек, закинув на плечи самодельные удочки и засунув в карман луковых перьев и корку хлеба, густо натёртую солью, бодро вышагивала по насыпи железнодорожной дороги. Сегодня ребята отправлялись на реку – Нею. А это всегда и для всех ребят – было событием особой важности.
В посёлке была невелика речка – Супротивная, но годилась она только для названия железззнодорожной станции, под мостом которой протекала. Протекала речушка по болотистой местности, продиралась по густым лесным зарослям, и утки на неё не спешшили садиться, не приносили на лапках икру, а потому рыбы в ней было – кот наплакал.
Вернее сказать, кот плакал от обиды, когда незадачливый рыбачёк возвращался с промысла, не исполнив ни одной, даже самой слабой котячьей надежды. Да и какой, себя уважающий рыбак, станет ловить рыбу в таком маловодии, если до другого берега реки можно достать концом удочки? А вот на Нее…
На Нее от берега до берега нужно было плыть, и можно было только тем, кто это умеет делать по настоящему – выкидывая руки далеко вперёд, держа голову ровно и высоко над водой, а не бултыхается в луже, непонятно, как и зачем дёргая руками и ногами. На Нее, в омуте у старой мельницы – вожжами до дна не достать. И сомы в них живали.
И щуки водятся такие, что и ногу смогут отхватить, если голодные. Мелюзгу всякую на реку – Нею не брали. Идти далеко, восемь километров, в другую область заходить приходится. Волокититься только с ними, да ещё, не дай Бог, утопнут. Три года назад, рассказывали, утопленника в Шортюге выловили.
На реку-Нею, ходили только серьёзные ребята. Иногда с ночёвкой.
Солнышко поднялось уже над вершинами самых высоких елей. Головки рельсов блестели на солнце накатанной сталью, убегали вдаль двумя светлыми полосками, сходились в одну и исчезали за пологим перевалом подъёма. В тёплом воздухе густо смешались запахи хвои, берёзы и осины, ольхового подлеска, разнотравья и разноцветья.
За подъёмом ветка плавно уходила в левый поворот, и, миновав его, расстилалась долгой прямой линией.
– Пройдём поворот, а там уже не далеко. – Проговорил Вадик, оглядываясь на ребят и, заодно, проверяя, не идёт ли следом поезд. Он был старше всех и чувствовал на себе ответственность за товарищей.
Неожиданно тишину летнего дня взорвал упавший на землю, раскат грома. Все разом посмотрели на небо. Со стороны солнышка и несколько выше его голубой купол прочерчивала тонкая серебристая линия, чуть впереди которой, едва различалась хрустальная стрелочка реактивного самолёта.
– Звуковой барьер переходит. – Проговорил Вадик, взглянув на самолёт.
– А грохот отчего? – спросил пятиклассник Витька.
– От того, что самолёт быстрее звука полетел. –
–А грохот отчего? – снова спросил Витька.
– Тебя чего, заклинило? – одёрнул товарища Петька.
– Самолёт сначала тише звука летит и шум его турбины улетает вперёд самолёта, а когда самолёт скорость прибавит, и скорость его полёта и звука сравняются, тогда и происходит хлопок, похожий на взрыв, – объяснил Вадим, своей терпеливостью примиряя ребят.
Он один из компании умел любой спор перевести в интересную беседу. И если первый авторитет компании что-то терпеливо кому-то объяснял, остальные, как бы ни были разгорячены спором, уважительно умолкали, не решаясь мешать. А потом все обнаруживали, что спорить уже не о чем, всем всё было ясно.
За это его умение и доброжелательность его уважали не только младшие пацаны, но и сверстники. Он умел завлечь рассказом не только ребят, иногда и взрослые с должным вниманием вслушивались в его интересные объяснения. А знал он много. Прочитал всю школьную библиотеку и ему, в виде исключения, выдавали книги во взрослой библиотеке посёлка уже с четвёртого класса.
– Говорят, так можно узнать, далеко ли молния ударила, – подтягиваясь к ним поближе, проговорил Павел.
– Нет ничего проще, - с готовностью откликнулся Вадим, - Стоит только заметить вспышку, и сосчитать секунды до удара грома, получишь расстояние. –
– Молнии и самолётам опасны, – заключил Петька. – Как долбанёт, и крылья отвалятся. – Добавил он слышанное где-то раньше.
– Крылья не отвалятся, а приборы сгорят, – поправил Вадим.
– И упадёт? – спросил Павел.
– Без приборов, трудно самолёт посадить, если пилоты живы останутся. Без приборов самолёт слеп и глух, как человек без зрения и слуха, – неторопливо объяснял Вадим, словно размышлял вслух. – Без приборов надо местность знать как свою ладонь, тогда может быть и сядешь. Только, самолёты далеко летают и всю местность запомнить трудно. –
– Ты говоришь так, словно сам за рулём в самолёте сидишь. – Проговорил Виталька.
– Не за руль, а за штурвал, - поправил товарища Вадим. -- Через четыре года, может быть и сяду. –
– Как это? – Не поняли ребята.– Если комиссию пройду, значит сяду. – Уверенно проговорил Вадим.
– Постой, постой. Ты, что ли в лётчики пойдёшь? – Загалдели наперебой ребята. – А гдее учат? –
– В Сыктывкар поеду. В училище. – Как давно решённое дело, сообщил он товарищам.
– Вот здорово! – Восхищённо воскликнул самый младший Виталик. – И нас на самолёте прокатишь. –
– Да кто же тебя на военный самолёт пустит? – Проговорил со значением Петя.
– Там не военных лётчиков готовят, а гражданских, – сообщил Вадим.
–А-а-а… – разочарованно протянул Виталька. – Я думал, ты как лётчик - Покрышкин будешь…
– Родине нужны и военные, и гражданские лётчики. На одних истребителях и бомбардировщиках авиация не удержится. А мне по душе гражданские самолёты. Рейсы у них дальние, весь мир посмотреть можно. –
– Сдрейфил!? – Ехидно пропищал Витька, не умея одолеть доводы Вадима иным, более благоразумным способом.
– Ты, чего!? – Напустились на него мальчишки. Получить, захотел? –
– Сдрейфил, сдрейфил… - пищал Витька, ещё надеясь поколебать ватагу и хоть этим избежать неминуемого трёпа, какой мог получить тут же.
Кто-то из мальчишек уже тянулся к его вороту, в явном намерении встряхнуть задиру.
– Это можно проверить, сдрейфил я или нет. – Не обращая внимания на возню товарищей и размышляя о чём-то своём, примирительно проговорил Вадим и, взглянув на отходящую в сторону от насыпи старую дорогу, до которой оставалось каких-нибудь сотня шагов, добавил: – Вот тут и проверим. А потом и на реку успеем. –
Дорога, когда-то прорубленная в лесу, была не широка. С годами она заросла осинником и сейчас на ней едва угадывалась тропинка, да и не тропинка, а прорежь в деревьях, между которыми можно было протиснуться.
– Так это же, минное поле… – растерянно, выговорил кто-то из ребят.
– Оно самое и есть, – согласился Вадим, – а зайдём туда затем, чтобы и на будущее никто и думать не смел, что гражданские лётчики трусы… –
Ребята опасливо поглядели в сторону минного поля. Вокруг насыпи старой дороги, насыпанной когда-то до самой железнодорожной ветки, простиралась болоотиина.
Воды в этом месте было так много, что она не помещалась в земле и выступала выше почвы. Свободное от деревьев пространство заросло осокой. Но это была не та осока, что зелёным ковром покрывает заводи и прибережье болотистых речек и логов.
Осока здесь росла какая-то хилая, ржавая и наполовину высохшая. И застоялая вода между её стеблей была цвета застарелой ржавчины, с синеватыми пятнами мазута. И деревья в лесу стояли корявыми калеками, с кое-как отросшими сучками и ветками, словно захмелевший садовник перепутал всё и вся и под пьяную руку обезобразил этот природный парк.
И куда бы ни падал взгляд, разом притихших ребятишек, всё навевало уныние и тоску. Искалеченный лес отпугивал детей, словно отгонял их от опасного места. Деревья, словно пытались сказать: «Сюда нельзя. Здесь притаилась смерть. Она не успела убить взрослых и давно уже ждёт, не дождётся хотя бы таких несмышлёнышей, как вы. Уходите отсюда поскорее, если хотите остаться живыми…» Они словно боялись, что кто-то из ребят сегодня может не вернуться домой…
Но, мальчишки…
Подхватив прутиикки удочек комельками вперёд, они проворной вереницей припустили в чащу мелколесья и гуськом, стараясь не отставать друг - от друга, углубились в заросли. Ветки осинника заслоняли дорогу, царапали щёки, пытались зацепиться за ситцевые рубашонки, но стремление ватаги было сильнее, протеста природы.
Через несколько минут торопливой ходьбы, в редкотравье, то-там, то-тут, стали встречаться расчленённые взрывами, изуродованные страшной силой динамита полусгнившие трупы снарядов и мин. Чёрные от времени, похожие на разбитые кувшины они лежали везде, плотно усевая израненную землю.
От всего увиденного создавалось впечатление, что какой-то очень лютый и злобный слон воевал в посудной лавке, тешил свои низменные страсти, не щадя ничего, до чего мог дотянуться.
Выбравшись, наконец, на поляну, друзья увидели картину ещё более зловещую: всё видимое пространство было изрыто и изгорбачено самым уродливым образом.
Навороты земли, беспорядочно взбугрённой самым неправильным образом, поросли травой, но и трава росла на них так, словно отбывала пожизненное наказание. Хилые её стебли едва прикрывали плешивые уродливые бугры. Кое - где, заслоняясь от солнца, выглядывали сочно-зелёные листочки мать-мачехи. В провалах откосов стояла протухшая заживо вода. Ничего в ней не росло и, казалось, жизнь давно покинула эти гиблые места.
И только отвратительные жабы неторопливо ползали в этих грязных лужах и кряхтели от удовольствия и гукали-квакали надтреснутыми, скрипучими голосами, заводя, в который раз, жуткую какофонию.
– Дальше нельзя ходить, – ужаснувшись всем увиденным и запоздало, вспомнив строгие наказы старших, промолвил кто-то из ребят.
– А вы и не пойдёте. – Необычно жёстко проговорил Вадим. – Вот эта яма сухая, в ней и будете сидеть. – Добавил он тоном, не допускающим никаких возражений. И принялся осматривать поляну. Потом, уяснив что-то для себя, направился к высокой берёзе, стоящей чуть поодаль от коповьища, изорванной и иссечённой осколками сильнее других
Вернулся он скоро и принялся собирать сучья для костра. Притихшая ватага молча последовала его примеру. Когда валежника было собрано уже достаточно, Вадим отправил ребят в укрытие, а сам, в пологой канаве,приняялсяя лладить костёр. От костра, до укрытия, было не более сорока шагов. Ребята послушно спрятались в яму. Выглядывали затаённо и опасливо. Сглатывали слюну, облизывали пересохшие губы – что-то не простое сегодня затеял Вадим…
Закончив складывать дрова, Вадим снова пошёл к берёзе и, покопавшись у её корневища, поднял из земли что-то тяжёлое и чёрное и понёс. Шёл он медленно, внимательно осматривая место, куда нужно было ступить. Делал шаг, снова смотрел на землю, выбирал чистое место и делал шаг следующий.
Страх прижал детей к самому дну ямы.
Когда кто-то из них осмелился выглянуть снова, он увидел сизые завитки дыма. Они робко и несмело, косо выползали из канавы и, вплетаясь в воздушные струи, неторопливо поднимались вверх.
Затем стали подниматься скорее, заспешили, толкались и путались и, наконец, хлынули ровным течением, поднимаясь выше вершин деревьев. Пламя от костра поднялось выше канавы и уже выкидывало редкие искорки, едва заметные в свете погожего дня.
Вадим поднял с земли чёрный предмет и втиснул в жаркие объятия костра. Затем не спешно выпрямился и, не торопясь, направился к укрытию.
– Скорее! –
– Рванёт! –
– Сдурел!!! – наперебой голосили обезумевшие от страха ребятишки.
Но он шёл таким же не спешным шагом, словно снова нёс что-то зловещее. Но сейчас он смотрел не в землю, а в голубое небо, волшебным ковром расстеленное над ним, на серебристую полосу, так дерзко прочерченную в небе неизвестным пилотом. Можно только догадываться, что было сейчас в мыслях этого, ошалевшего, на глазах друзей, подростка…
Может быть, максимализм его характера, ущемлённый насмешкой, не позволял ему ускорить шаги, и поскорее миновать опасное пространство? Может быть, уважение к героическому званию пилот, не позволяли опустить голову, но укрытия он достиг так же неспеешно, как и начинал этот путь.
Мальчишки, возбуждённые пережитым испытанием и понимая, что больше ничего и никому не угрожает, отряхнулись от уныния и, обгоняя друг друга, пустились в мыслимые и немыслимые рассказы о всяких страшных и жутких случаях. Но, стоило кому-то из них вспомнить, где они и зачем, и тогда вся кампания, как по команде, поворачивала головы в сторону костра и тревожно поглядывала на столб дыма.
Кто-то, с пришептыванием, выговаривал: - Греется… -
– Рано ещё… – соглашался, ещё тише, другой. И снова над ямой оживал непринуждённый разговор.
Вадим сидел вместе со всеми, но участия в беседе не принимал. Он был сосредоточен как никогда ранее, и друзья не решались тревожить это его состояние. Шутка ли, сорок шагов вышагал на глазах у мины, про такое ни один пацан в посёлке не слыхал!
А он сидел отрешённый и замкнутый, ждал удара и поругивал себя за то, что ввязался в ненужную интригу, да ещё и ребят втравил в опасную затею. И оттого, что уже ничего нельзя было в этом действии изменить, его угнетало. Он уже терзал себя, за то что не испытал эту бомбу, как собирался, один. Теперь вот ещё эта мелкота тут гомозит, и явно всё усложняет.
Кто-то из мальчишек, при очередной паузе в разговоре, высунул нос выше края ямы и тут же, получив ощутимое предупреждение по тыковке, юркнул обратно.
– Осядь. – Холодно проговорил Вадим и тут же, устыдившись своей жестокости, уже мягче добавил: – Оторвёт. –
Удара всё не было. Время едва сочилось через щель ожидания и чем дольше испытывалось терпение, тем уже становилась эта щель. Время тянулось нестерпимо долго ещё и потому, что это произойдёт совершенно внезапно, без единого признака – Ж-ж-ж-а-а-х!!!… и всё. Но, на минном поле всё было спокойно, если не считать противного скрипа жаб...
Изредка тишину мутили голоса редких, в этих местах, пичуг. Высоко в безоблачном небе кружил ястреб.
Дым над кстром поредел, а вместо его тепеерь струиилось марево раскаленного воздуха. « Самый жар пошёл », подумал Вадим. « Скоро должно разогреть, как надо». – Как о чём-то обыденном подумал он и забеспокоился, вспомнив, куда и зачем они сегодня отправились: « На речку не успеем. И угораздило же меня…»
Костёр прогорел. Уже не слышно было его ворчания. Не доносилось потрескивания дров. Над бездымным маревом переставали проскакивать редкие искорки.
А удара всё не было. Паузы в разговоре стали длиннее речи и, скоро в яме установилась гнетущая тишина. Ребята тревожно переглядывались, насторожённо посматривая на Вадима. Он сидел молча, всё так же отрешённо глядя куда-то в небо, за противоположным краем ямы.
О чём он думал, что вспоминал, о чём загадывал – они не могли знать, и не решались тревожить его в таком состоянии.
Костёр потух. Уже ни один признак не мог подтвердить его недавнее присутствие. Всё говорило о том, что всё, что могло сгореть – уже сгорело. Разогретая древесина разорвала клетки клетчатки и выбросила наружу горючие газы, они воспламенились и жарким пламенем вскинулись вверх, постепенно остывая и переставая светиться, завивались дымным столбом. Скелеты клеток клетчатки остались лежать на земле остывающими углями, подернутыми сверху белесым налётом остывающего пепла.
Вадим вспомнил, как ещё босоногим мальчишкой, обманутый ласковым бархатом потухшего уже давно костра, сунул босую ногу в гущу остывших углеей… Вечером мама суровой ниткой, вдетой в жуткую иглу, протыкала пузыри на его ноге, смазывала сметаной и завязывала белой тряпкой, оторванной от старой простыни. « Тогда было проще, » -- грустно подумал он и ещё раз выглянул на костёр.
– Давайте потихоньку уползём. – Наконец предложил Виталька, чувствуя на себе вину перед товарищами, за свою глупую выходку, из-за которой и очутились они все в этом нелепом, опасном положении,
– А если рванёт? Ты знаешь, сколько в ней смертей сидит? На всех не по одной достанется. Урезонил его Петя.
Друзья снова и надолго замолчали, напряжённо вслушиваясь в тишину, каждую секунду ожидая удара. Они прятались от него за многометровой толщей земли и в то же время ждали его. В который уже раз каждый из них загадывал время до его совершения и всякий раз оставался обманутым неведомой страшной силой. Она таилась. Она ждала, караулила любого из них, зорко высматривая, не покажется ли из укрытия кто-то, кого бы можно было убить или хотя бы изувечить.
Ждали и ребята.
Это состязание уже давно превратилось в истязание, но признаков развязки – не наступало.
Наконец Вадим поднялся и, стоя во весь рост в канаве, каким то чужим голосом, проговорил:
– Всем сидеть и не высовываться. –
– А, ты? –
– Надо мину спрятать. –
–Рванёт! – Почти хором выдохнула ватага.
– Уже остыла, – как-то неестественно беспечно сказал Вадим и собрался вылезать.
– Давайте уползём, – предложил теперь уже Павел, – малёк правильную мысль подал. –
Ребята подхватили предложение Павла. – Конечно, уползём, мы ловкие… -
– Лётчики хвостов не оставляют, – голосом, не терпящим возражений, заключил Вадим и, выбравшись из ямы, повторил, - Никому не высовываться! Под берёзу зарою, и пойдём, - добавил он снова, уже более мягко.
Время остановилось. Замерло. притаилось. Висело над пропастью. Качалось на лезвии бритвы. Ватные, почему-то, ноги сначала вяло шагали по редкой траве. « Надо же, лисичка!» - изумился Вадим, увидев под маленькой сосенкой жёлтое ушко гриба. «Откуда она тут?», ещё раз подумал он, задерживая на ней взгляд.
Идти вперёд не хотелось. Наоборот, хотелось со всей ловкостью рвануть в обратную сторону, уж он бы постарался…
– Так и в самолёте будешь? – словно услышал он укоряющий голос, достигнувший его с непонятной стороны. Он так и не успеет разобраться, что голос пришёл из глубины его сознания, из сокровенных уголков его, не запылённой метелями времени, души.
– Втравил пацанов, а теперь смываться? – подхлестнул он себя и выровнял шаг.
То, что он увидел на дне канавы, вызвало приступ тошноты, и задавило дыхание. Он облизнул сухие губы и смотрел на это широко раскрытыми глазами, стараясь не видеть эту мерзкую железину. Она лежала в пепле потухшего костра, беззастенчиво вдавливаясь в его бархатную подушку, подёрнутую пеленой остывающего пепла.
– Вадим… уползём… ловкие… – донеслись откуда-то всхлипы друзей. Но, он уже миновал точку невозврата , когда такие простые истины не воспринимаются, мозг на них не отзывается и не способен ни к каким другим действиям, кроме тех, какие остались врубленными в его серую твердь.
Мина почернела ещё больше, подёрнулась копотью костра. Не вся, а только её спинна. Низ её не был виден, а на боках, кое-где, выступила бурая ржавчина, кое-где она отслоилась жёсткой, углеродистой чешуёй.
Он тронул её ногой, едва заметным прикосновением. Мина не шелохнулась. Она оставалась в покое, обеспеченном весом залитого в неё динамита, Она словно не хотела тревожить свою силу ради столь слабого существа.
Он вытер пот со лба и снова услышал откуда-то из прошлой жизни:
– Уползём… ловкие. –
Он тронул мину уже сильнее…
Никаких признаков оживления закованная в сталь убойная сила не проявляла. Она словно выискивала, кого бы ещё можно было приобщить к её неотвратимому удару. Смять. Рассечь. Уничтожить.
Удар раздался столь неожиданно, что мальчишки разом опрокинулись на дно ямы. Грохот тысяч орудий сорвался на детей со всей необузданной силой. Придавил к дну капища. Распластал. Раздавил. Расплющил…
Вадим лежал под ветвями молодой берёзки. Его широко открытые глаза смотрели в голубое небо. Словно там, в его бескрайней глубине старались найти точку, на которой оборвался серебристый след самолёта.
Эхо взрыва прокатилось по лесам и перелескам, всколыхнуло всё живое, всхлипнуло стёклами окон в доме родителей, тугойй болью сдаавило сердце материи. Вернулось обратно на роковую поляну и пологой волной скорбного покрывала, опустилось на траурное место.
Царство небесное … простонали птицы.
Царство небесное … прошумели леса.
Царство небесное … прошептали травы.