Из темноты показались сначала одна, потом другая, потом третья фигура… всего шесть человек, все крепкие, средних лет драгуны. Точнее, по внешнему виду едва ли можно было наверняка определить их принадлежность к какому-либо роду войск. Практически ничем не напоминали они и офицеров. Лишь несуетливые движения, да какие-то детали в нелепом одеянии выдавали их привилегированный статус.
Полковник Юбер Гаррель, привалившийся спиной к печи, бросил хриплым голосом в сторону вошедших, окруженных клубами морозного воздуха, короткий, словно выстрел, вопрос:
– Qui? (Кто?)
Отозвавшихся не нашлось, но и окрик не повторился. Видимо, никогда не знавший неповиновения подчиненных офицер на этот раз и сам не ожидал ответа. Полковник встал, так, что его фигура заслонила собой практически весь свет от лампады, горящей в переднем углу дома, и спросил по существу:
– Apporte? (Привезли?)
Разговор происходил на французском, но участнику и незримому его свидетелю было без переводчика, как ни странно, понятно каждое слово. При этом осознавался лишь общий смысл разговора и всего происходящего, а воображение дорисовывало детали.
– Притащили на себе. – Послышался чей-то недовольный ответ, значение которого пряталось за двоякой интонацией: то ли груз все-таки доставили, то ли бросили, уступив противнику. – Эти разбойники… они везде! С вилами, мушкетами... Откуда ружья у крестьян?..
Полковник нахмурился. Он все знал, знал даже то, о чем другие могли только предполагать и, чтобы ответить, на какое-то время отвлекся от предмета его мучительных раздумий.
– Не удивляйтесь, это наши ружья, господа! Или Кутузов… Кутузов снабжает партизанские отряды оружием.
– Лошадей нет. Ни фуража, ни провианта тоже больше нет. – Продолжали с порога. Из темноты на мгновение показалось в мерцающем свете лицо говорившего: усатое, худое, не понятно, с горящими отсветами огня или злобы в глазах.
– А золото? Где золото? – кашляя и избавляясь от хрипа, проревел Юбер Гаррель, о звании которого говорили пять широких галунов над обшлагом доломана и на которые только сейчас обратили внимание его собеседники.
Останавливаясь на ночлег в самой глухой, богом забытой деревне, он имел обыкновение снимать с себя ужасное тряпье, использовавшееся для утепления, и, словно на смотр, облачаться в пышную дорогостоящую военную форму. Даже при тусклом свете бросались в глаза особенности обмундирования этого бывалого гвардейского кавалериста. На нем красовался китель из качественного сукна со сверкающими пуговицами, золочеными контр-эполетами и золоченым аксельбантом на правом плече. Походный шлем полковник носить не любил, поэтому его голову и сейчас украшала все та же черная медвежья шапка с этишкетными шнурами и высоким белым султаном. Правда, чакчиры, подпаленные огнем во время московского пожара, пришлось заменить на белые рейтузы из бычьей кожи, которые он купил у преуспевающей армейской маркитантки. На ногах даже в темноте блестели от лампадного огонька безукоризненно вычищенные кавалерийские ботфорты со шпорами. При нем и сейчас находился верный спутник – палаш.
Тем временем вошедшие, теснясь, обступили печь, к которой стали прикладывать руки и ступни ног, но докладывать о случившемся не торопились. Наконец, один из них, над обшлагом ментика у которого тоже был заметен шеврон из трех галунов, как бы нехотя начал:
– Вас интересует золото? То золото, которое вывезли императорским обозом из горящей Москвы?.. Оно, должно быть, уже далеко!
– Не валяйте дурака, капитан, – одернул его избавившийся от хрипоты полковник.
– Так вас интересует то золото, которое за свои лишения и увечья пытались вынести на себе из этой страны голодные солдаты Франции? Которое обирали с замерзших трупов, выгребали из карманов павших и брошенных на поле боя верных ее сынов счастливые мародеры, уцелевшие от бесчисленных атак русских?.. – Капитан, говоривший пафосно, путано и крайне эмоционально, на последних словах вдруг задохнулся. Глотнув воздуха, он разразился отборной бранью. – Или вы думаете, что оно заменит вам хлеб и пушки? Или вы на него выкупите полковое знамя, которое потеряли в бою под Вязьмой?.. А, может быть, оно вернет позорно плененных воинов или воскресит тысячи обручившихся с землей мертвецов?.. Опомнитесь, война нами проиграна! И не стоит изображать из себя патриота. Всем нам вместе самое время подумать о себе! Тем более, что двух уцелевших сундуков с добром, которое вы так ждете, для республики явно маловато!..
Эти слова, как и должно обыкновенно происходить со словами на самом деле никем не произносившимися, а только подразумевавшимися, превращались в предложения мучительно медленно, только после того, как угадывался их общий смысл, и сознание подыскивало для них нужный порядок в соответствии со значением и содержанием происходящего…
Полковник сел. Он не хотел блистать красноречием и, уподобляясь капитану, с пеной у рта отстаивать интересы императора, не хотел устраивать в деревенской избе театр, хотя всегда отличался способностью к актерству, более того, считал лицедейство состоянием души. С другой стороны, старый гвардеец не желал превращать дом, занятый им для ночлега, в место убийства соотечественников, которое могло случиться в любую минуту, дай он команду офицерам, замершим в углу залы с драгунскими ружьями и французскими кавалерийскими пистолетами на коленях.
– Покажите трофеи. – Полковник специально употребил это слово, уже раскидывая в голове, как пасьянс, фразы, которыми ему предстояло закончить неприятный разговор: ни добычу, ни сокровища, а именно трофеи…
Увесистые деревянные сундуки с овальными крышками, коваными ручками с торцов немедленно появились, а потом открылись перед ним словно по мановению волшебной палочки. Один из них почти доверху был наполнен золотыми чеканными монетами, другой – только наполовину, зато в нем же находились какие-то иконы с потускневшими от времени и почти неразличимыми в темноте ликами святых и божьей матери с младенцем, большие кресты с распятием Христа, какие-то чаши и цепи, употреблявшиеся, вероятно, для подвешивания ритуальной церковной утвари, – все из желтого, очень похожего на золото металла.
Полковник достал из первого сундука, в котором деньги при скудном освещении казались ненастоящими, одну монету, слегка подбросил ее на ладони, как бы убеждаясь, что она имеет вес, помолчал. Затем встал и расправил плечи. Он был строен, высок, военная форма шла ему настолько, что при иных обстоятельствах могла бы еще свести с ума многих легко впечатляющихся женщин.
– Господа, – начал старый офицер спокойно и несколько официально, – лютая русская зима заставила вас забыть о званиях и чести. Мой долг велит мне напомнить вам о них. И пусть наша армия почти разбита, но… умирающую мать не бросают. – На этих словах он вскинул голову, с достоинством и превосходством посмотрел на взбунтовавшихся подчиненных. – Да, для нашей родины этого золота, может быть, мало. Но его вполне достаточно, чтобы перевесить и оплатить отлитые для вас пули… Не искушайте судьбу, господа!
Удивительно, но только сейчас гревшиеся у печи драгуны разглядели в глубине деревенской избы группу безмолвных свидетелей разговора, материализовавшихся, как обычно случается в снах, словно ниоткуда, из ничего.
– Что делать дальше, решаю я… – продолжил полковник. – Трофеи, господа, оставляем здесь. Следовать с ними на родину небезопасно!
…Откуда-то появились лопаты, прямо у печи открылся лаз в подполье, и два молодых лейтенанта моментально исчезли в нем вместе с сундуками и лопатами, словно выполняя уже отданный командиром приказ.
В подполье было прохладно и как будто влажно. Слегка, не противно, а, напротив, даже приятно пахнуло плесенью. Но до размышлений ли о зловониях и благовониях!.. Сундуки при горящем факеле из лучин стали быстро закапывать в землю.
В это время где-то вдалеке послышались выстрелы. Находившиеся в избе французские гвардейцы кинулись к окнам. На другом конце деревни зловещим ядовито-красным заревом занимался пожар. Горели крестьянские избы с соломенными крышами, где, как известно было полковнику, остановились на ночлег его разночинные сослуживцы.
– Партизаны! – раздался в полутьме чей-то испуганный возглас.
«Партизаны»! – Многократно повторилось в сознании.
На фоне будто бы приближавшегося к горстке французских гвардейцев пожарища метались в разные стороны неясные фигуры конных и пеших людей-призраков. Их, этих беспорядочно суетливо передвигавшихся по заснеженному серому полю призраков, было много, очень много.
Но страха полковник не испытывал. Напротив, в его душе что-то словно перевернулось, и, глубоко вздохнув, он с облегчением подумал: «Партизаны»!
Дверь в избу широко распахнулась, и прямо в драгунов полетели горящие факелы. Очевидно, расчет был на внезапность нападения и панический страх неприятеля. Моментально в доме стало светло как днем.