(фрагмент из третьего тома романа об анархистах "Против течения"
Известие о расстреле махновских делегатов привело Барона в бешенство. Он предложил товарищам немедленно организовать теракт, взорвав здание Украинского правительства, а Троцкого, Раковского и Пятакова ликвидировать как предателей революции (Николай сразу вспомнил убийства в Харькове начальника милиции Крутова и члена Центральной Рады Кабанца, которые Арон осуществил один, никого не предупредив о своем намерении). Он бегал по комнате, кричал, размахивал руками. Его еле-еле успокоили, сославшись на решение Ленина послать к Махно для урегулирования отношений Каменева. Друзья заторопились обратно в штаб.
Николай решил ехать с ними, ему тоже интересно было побывать на этой встрече, а заодно пообщаться с Махно, которого он давно не видел. Оставалось выяснить: где будет проходить эта встреча: в Мариуполе, где сейчас находился полевой штаб 3-й бригады, или в Гуляй-поле?
Знакомые железнодорожники сказали, что по желанию Каменева местом встречи назначено Гуляй-поле, и, как сообщили из Мариуполя, Махно туда вскоре выезжает. Те же товарищи устроили их на поезд, в котором ехали Каменев и сопровождавшие его член Военного совета Южного фронта Ворошилов и работник ЦК ВКПб Муранов. У Чрезвычайного уполномоченного Совета обороны, как и у Троцкого, был обустроенный вагон, своя кухня, повара, многочисленная обслуга из военных и гражданских лиц, усиленная охрана с пушками и пулеметами. На станциях высокого гостя встречало местное начальство, девушки в украинских одеждах подносили ему на красивых блюдах хлеб-соль и корзины с продуктами (салом, пирогами, фруктами). Пожав товарищам руки, он быстро уходил обратно, оставляя на перроне все приношения. Иногда вместо него появлялся Ворошилов. Этот был свой человек – бывший рабочий из Луганска. Он беседовал с людьми, с удовольствием забирая у девушек хлеб-соль и корзины с едой.
Каменев был во френче, брюках-галифе и пенсне. Выходя на платформу и смотря на него издалека, Николай не мог избавиться от мысли, что он и Зиновьев были против октябрьского вооруженного переворота, опубликовав свое мнение в меньшевистской газете и тем самым выдав планы большевиков. Ленин, никогда ничего не прощавший, не только их простил, но сделал Каменева первым председателем ВЦИК (правда, тот сам быстро покинул этот пост, потребовав создать коалиционное правительство большевиков с меньшевиками и эсерами), затем отправил его с Троцким в Брест-Литовск на мирные переговоры, которые успешно провалились, теперь прислал на Украину решать продовольственные вопросы. Что он может умного сказать повстанцам, если никогда не держал в руках винтовку и не имеет понятия о военном искусстве так же, как Раковский и Пятаков, да и сам Троцкий? Ворошилов, Антонов-Овсеенко, Скачко – те хоть воевали, имеют опыт, а у этих только один козырь – власть, дающая им право распоряжаться судьбами сотен тысяч людей.
В Гуляй-поле поезд встречали Маруся Нефедова, адъютант Махно Михалев-Павленко, члены штаба повстанческой армии – Борис Веретельников и Бурдыга. Самого Махно еще не было. Все окружили высокого гостя. Тот, помня о своей ответственной миссии установить с махновцами диалог, начал их усиленно расхваливать.
– Ваши повстанцы – герои, – сказал он, обращаясь к Марусе Нефедовой, узнав ее по фотографиям из газет (она была в мужском пиджаке синего цвета, шароварах и высокой каракулевой шапке), – они прогнали немцев, помещика Скоропадского, теперь храбро дерутся со Шкуро, помогли нам взять Мариуполь.
– Ваши повстанцы – герои, – сказал он, обращаясь к Марусе Нефедовой, – они прогнали немцев, помещика Скоропадского, теперь храбро дерутся со Шкуро, помогли нам взять Мариуполь.
– Конечно, взяли, – поспешил исправить свою оплошность Каменев. – Вы делаете великое дело для революции, защищая ее от врагов советской власти. – Тут он вспомнил о папке, врученной ему перед отъездом начальником харьковской ЧК Покко. В ней лежали многочисленные жалобы на махновцев. Он поднял палец и дружески погрозил им своим собеседникам. – Однако есть к вам и претензии. На днях ваши части реквизировали несколько вагонов хлеба, предназначенного для голодающих рабочих.
– Вас дезинформировали, – сказал Веретельников. – Этот хлеб отнимают у голодающих крестьян чекисты. Они расстреливают их направо и налево. Мы же наводим справедливость. Каждую неделю отсюда, из Гуляй-поля и других мест уезда, в Москву и Питер уходят вагоны с хлебом и продуктами. Душа болит за рабочих и еще больше за крестьян. Мы сами – крестьяне, знаем, что такое отбирать зерно, отложенное про запас на зиму и для весеннего сева. Из-за ЧК у нас нынче голодают и рабочие, и крестьяне. На обратном пути побывайте в Екатеринославе, посмотрите, как там люди страдают. Им негде работать и нечего есть.
– За что расстреляли наших представителей в Харькове? – вмешался в разговор Барон; они с Николаем Даниленко выдвинулись в первые ряды, и оказались рядом с московским гостем..
Каменев сделал удивленное лицо.
– Первый раз об этом слышу. Возможно, это какое-то недоразумение, вернусь в Харьков, обязательно разберусь, – и чтобы прервать неловкое молчание, обратился к Павленко. – А что генерал Шкуро, действительно, сильный противник?
– О, да. Его части великолепно организованы и идут в атаку колоннами с пением. Но куда этому белому генералу до Нестора Ивановича? Деникин назначил за его голову полмиллиона рублей.
– Шкуро-то осилить можно, – сказал Горев, – только подкиньте нам оружие и боеприпасы. Наш смертельный враг – председатель александровского Совета Аверин. Распускает про нас разные слухи. Вы, товарищ уполномоченный, ему не верьте и там, в Москве доложите об этом Ленину.
– А как быть с фактами, что вы устраиваете погромы, грабите дома, магазины? – сказал Ворошилов, участвовавший вместе с Дзержинским в организации ВЧК и бывший одно время наркомом внутренних дел Украины. – Аверин может клеветать, но об этом есть и другие свидетельства. Как нам известно, товарищ Нефедова, по вашему приказу в Харькове средь бела дня были опустошены все лавки дамского белья. Позвольте узнать, для кого оно предназначалось?
Все заулыбались. Маруся покраснела.
– Стоит ли говорить о такой мелочи, товарищ комдив, когда есть вопросы поважнее, - сказала она, кокетливо улыбаясь Ворошилову. Командующий путал ей все карты, так как она хотела, пользуясь моментом, попросить Каменева похлопотать в Москве о сокращении срока ее условного наказания и отправиться на фронт.
– Погромы и мародерство надо строго пресекать, - ответил Ворошилов, не обращая внимания на Марусину улыбку. – Для этого и созданы чрезвычайные комиссии.
– Нет, товарищ комдив, – сказал Николай, – для тех, кто совершает преступления, есть законы и суд, в крайнем случае – трибунал, а ЧК расстреливает людей без суда и следствия, из-за этого гибнут невинные люди… Почему чрезвычайки имеют неограниченные правы и их никто не контролирует?
- В военное время, когда речь идет о вредительстве или саботаже, суд может быть только один – расстрел на месте преступления. Ваши товарищи в этом особенно отличаются.
– Ваши тоже хороши, - сказал Арон. - Кавалеристы под Веденевкой расстреляли мирных жителей за то, что они отказались давать им лошадей.
Разговор принимал неприятный оборот, но тут появился локомотив с одним вагоном – это был Махно. Состав специально задержали, чтобы показать Каменеву, как повстанцы встречают своего командира.
Как только Нестор Иванович показался в дверях вагона, грянул оркестр, неизвестно откуда взявшийся, видимо, пока шел разговор с оперуполномоченным, прибыл из села. Из другой двери выскочили командиры и солдаты, составив за считанные секунды почетный караул. Начальник штаба Виктор Белаш, чеканя шаг и вытянув сбоку руку с саблей, подошел к батьке, что-то ему отрапортовав. Взлетели вверх две руки, отдающие и принимающие честь. Затем Махно направился к Каменеву. Одет он был в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Отдав честь, громко отчеканил: «Комбриг батько Махно. На фронте держимся успешно. Идет бой в районе Мариуполя».
Каменев с любопытством рассматривал маленького человечка в высокой папахе, из-под которой по бокам свисали длинные кудри. Острые глаза, как шипы, пронзили его насквозь. Было что-то неприятное и враждебное в этом взгляде и во всем его облике. Махно в свою очередь пытался разгадать в глазах московского гостя намерения, с какими тот сюда прибыл, и что скрывалось за его наигранной улыбкой. Опытным взглядом военного человека он заметил, что френч на том сидит кое-как, ворот расстегнут, открывая белую рубаху с потертым воротником.
Подъехали машины (трофейные, взятые у немцев в бою) и увезли начальство. Остальных ждали повозки.
Веретельников успел шепнуть Нестору, что приехали «набатовцы» из Харькова с известием о расстреле посланной туда группы махновцев.
– Когда это случилось?
– Четыре дня назад.
– Что еще удалось выяснить?
– Большевики чувствуют свое бессилие на деникинском фронте, рассчитывают на нашу помощь.
– Это хорошо. Попробуем поговорить с Каменевым о нашем тяжелом положении и получить, наконец, оружие и деньги.
С Махно приехали Волин, Аршинов и еще несколько человек из культпросвета. Все вместе они уселись в повозку со знакомым Николаю возницей Федором – тем, что вез их в прошлый раз со станции. Как каждый махновец, Федор был политически образован и считал своим долгом выразить товарищам «набатовцам» свое отношение к приезду Каменева.
– Хитрое же это отродье, большевики, – говорил он, охаживая кнутом сытые бока лошади, – то батьку грязью поливали, а то в гости зачастили (незадолго перед этим в Гуляй-Поле приезжал командующий Южным фронтом Антонов-Овсеенко). Батько-то добрый, он за революцию душой болеет, а то этих бы чертовых бисов всех перестрелять вместе с Троцким и отправить багажом в Кремль к Ленину.
– Ты это зря, Федор, – сказал Аршинов, - мы же не бандиты.
– Як с ними можно мириться, когда они наших людей губят? Мы к ним с душой, а они к нам с кинжалом, як проклятые басурманы.
– Тут, друг мой, нужна особая дипломатия.
Николай сидел рядом с Федором, и в разговоре не участвовал. У него еще в поезде разболелась голова, ломило кости, как обычно бывает при сильной простуде. Он спросил Барона, где он сможет переночевать. «Конечно у нас, Фанни будет рада. Только это будет не скоро: запланировано много мероприятий, концерт, спектакль, обед в штабе».
– Что-то у меня голова разболелась… Хорошо бы таблетку достать…
– Сейчас приедем, что-нибудь придумаем. Или Федора попросим съездить ко мне домой. Съездишь Федор? И чемоданы отвезешь.
– А чего ж не съездить? Съезжу, лучше, чем на это-го приезжего гуся смотреть.
Въехав в село, они услышали громкое «Ура». Это на центральной площади почетный караул повстанцев приветствовал своего командира и гостей. Со всех сторон туда стекались люди. Высадив анархистов около трибуны, Федор уехал, обещав Николаю привезти таблетку.
Первым на трибуну взошел Махно и произнес речь о неразрывности судеб украинских повстанцев и российских трудовых братьев. “Вместе мы отстоим нашу землю у деникинцев, – сказал он в заключение. – У нас с Красной армией одна цель».
По толпе прошел одобрительный гул. Большевикам уже давно никто не верил, но раз батька так говорил, значит, так нужно. Не зря сюда приехали высокие гости. «Добро, батька, говори, говори, – невольно думал каждый присутствовавший тут повстанец, – чтобы перестали на нас лить свою подлую большевистскую грязь, дали нам пушки и пулеметы».
Каменев угрюмо рассматривал людскую толпу, на-поминавшую ему своей пестрой одеждой запорожскую сечь. Встреча Махно в Гуляй-поле с оркестром и по-четным караулом его возмутила. Ему хотелось как следует отчитать этого самоуверенного батька, а заодно с ним и штабистов, затеявших на станции провокационный спор с Ворошиловым о мародерстве, но, помня о миссии, возложенной на него Владимиром Ильичом, приходилось соблюдать дипломатию. Поприветствовав “доблестных повстанцев” от имени Советского правительства, российских рабочих и крестьян, он 15 минут говорил о подвигах махновцев, сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнет помещиков и белых генералов. Ни намека на отрицательное отношение властей к батьке Махно и «его контрреволюционным частям».
– Я уверен, – сказал он, обводя притихшую толпу взглядом, – что славные повстанцы товарища Махно пойдут вместе с Красной Армией против врага трудящихся и будут бороться в ее рядах до полного торжества дела рабочих и крестьян.
– Тамбовский волк тебе товарищ, – зло прошептал Арон, сжав кулаки. – Думает, им сойдет с рук убийство наших ребят. Нет, шалите, товарищи, за убийство надо платить убийством.
– Надо намекнуть Леве, – поддержал его Веретельников, – чтобы взорвали харьковскую ЧК вместе с Покко. Сколько они уже наших людей погубили. Заодно посетили бы и Екатеринослав.
– Товарищ Даниленко, – громко окликнул Николая появившийся Федор. – Привез вам таблетки и бутылку с водой. Фанни Анисимовна велели немедленно ехать к ней. Вам надо в постель.
– Тише, Федор, – смутился Николай, – я же не маленький. Сейчас проглочу таблетку, и все пройдет.
От таблетки толку было мало. Через полчаса он выпил еще одну, но и она не подействовала: голова трещала, перед глазами все плыло, била лихорадка. В этот момент им предложили пройти в штаб для совещания с Каменевым. Он с трудом дошел до дома и, как старик, опираясь на перила крыльца, медленно поднимался по ступеням.
– Коля, что с тобой? – озабоченно спросил Барон. – Ты бледный, как полотно. Голова все болит?
– Не обращайте внимания. Сейчас пройдет.
Все расселись за столом, поставленным буквой «П». Махно заметно нервничал, чувствуя, что здесь, в более узком кругу, разговор пойдет не простой. При малейшем шуме и шепоте своих товарищей он угрожающе произносил: “Выведу!”
Каменев первый взял слово. Теперь его словно подменили. Поздравив еще раз махновцев с успехом на фронте, он перешел к резкой критике, собрав все в один клубок: продовольствие, транспорт, военное дело, самочинные съезды, мобилизацию в Гуляйпольском районе. Говорил об отсутствии в районе комбедов, о спекуляции и преследовании коммунистов – “защитников трудового народа и беднейших крестьян”. Его речь вызвала ропот. Посыпались реплики, даже Махно не в силах был зажать людям рты.
– Хотите деревню разорить, а потом любить. Народ вам не верит.
– Мужик без лошади не мужик, зачем лошадей отнимаете?
– Мы - простые крестьяне, а вы нас оставляете без хлеба, да еще называете кулаками.
– Долго будете нас в газетах травить, мы кровь проливаем, а вы нас в контру записали?
– Все факты в газетах соответствуют истине, –недовольно сказал Каменев, с трудом себя сдерживая, чтобы не взорваться. Реплики мужиков вывели его из колеи. – Кроме того, есть сведения, что вы не даете создавать в своем районе комитеты бедноты, товарищи партийцы жалуются, что нет никакой возможности работать в вашем районе.
Из-за стола поднялся зам. председателя Гуляй-польского Совета Коган.
– Лев Борисович, я как ответственное лицо тоже хочу спросить вас: зачем большевики организовали постыдную травлю нашего революционного движения и наших действий? Ведь это мелко и гадко, подрывает ваш же авторитет. – Он потряс в воздухе бумагами. – Только что из Александровска нами перехвачены провокационные телефонограммы, отосланные в адрес транспортного отдела Губчека Харькова. В одной из них власти сообщают, что сегодня, то есть в этот самый момент, когда вы тут у нас сидите, сформировавшаяся двухтысячная банда махновцев с пулеметами и орудиями идет на Александровск. Следом за этой председатель Совета Аверин шлет другую телеграмму: «Банды движутся. В городе Александровске мобилизованы все коммунисты, стоим на страже. Сегодня вечером выезжаю на мотодрезине по направлению Полог сам для более точного выяснения. Все это доношу для сведения, ждем зависящих от вас распоряжений...» Вот так, товарищ уполномоченный, на нас клевещут и в остальных вопросах. Все, что вы здесь говорили о комбедах, спекуляции и преследовании коммунистов, сплошная ложь.
Раздались аплодисменты. Махно поднял руку, что-бы восстановить тишину, и тоже не мог сдержать довольной улыбки. Коган положил перед Каменевым телефонограммы. Тот отмахнулся: «Не обращайте на них внимания!»
Однако на этом критика махновцев не кончилась. Каменев поднял вопрос о Военно-революционном Совете.
– Существование такого совета при советской власти абсолютно недопустимо, его надо срочно распустить, – твердо сказал он.
Махно заерзал на стуле. Глаза его вспыхнули, не предвещая ничего хорошего. Несколько минут он и Лев Борисович смотрели друг на друга. Рука Махно медленно поползла вниз, к карману, где лежал маузер. В зале наступила зловещая тишина. У Каменева по телу пробежали мурашки. «Черт его знает, - подумал он со страхом, – что у этого сумасшедшего на уме? Хлопнет, даже глазом не моргнув». Тут со своего места поднялся Волин.
– Позвольте мне сказать, – обратился он к гостю. – Моя фамилия Волин, я являюсь членом того самого Реввоенсовета, о котором вы только что здесь говорили, и членом секретариата анархистской конфедерации «Набат».
– А, а, а – протянул Каменев, вздохнув с облегчением, что обстановка разрядилась, – мозговой центр движения.
– Два месяца назад, - продолжал Сева, не обращая внимания на эту реплику, – комдив Дыбенко запретил нам проводить очередной, третий съезд РВС. Мы дали по этому поводу обстоятельное разъяснение в газетах ему и другим большевистским руководителям. Если вы его не читали, то позвольте вам напомнить, что все государственники путают два различных органа – Военно-революционный Совет республики, создаваемый правительственной партией, и Военно-революционный Совет трудовых масс, который является только исполнительным органом. Первый совет, действительно, может быть распущен очень просто - приказом центрального комитета партии; но второй совет никто не может распустить, кроме самой массы, создавшей его, да еще контрреволюционной силой, но никак не революционерами. Поставленный вами вопрос о роспуске РВС не правомерен.
– Ваши советы, – возвысил голос Каменев, не собираясь вникать в то, что говорил анархист, – восстанавливают народ против советской власти, наносят ей непоправимый урон, служащий на руку контрреволюции.
– Позвольте вам заметить, товарищ уполномоченный Совета обороны, – сказал Всеволод с некоторой издевкой, нажимая на «товарищ уполномоченный», – армия Махно еще до появления здесь Красной армии выгнала германцев, разбила войска гетмана, петлюровцев и сейчас фактически одна сдерживает на огромном участке фронта войска Деникина. Все это было организовано нашим Советом. Ваши части шли на Украине по местам, освобожденным до их появления повстанцами, неся минимум потерь. Так не мешайте нам и дальше бороться с врагами революции.
Волин вернулся на место.
– Ты замечательно выступил, – сказал ему Николай, пожимая руку, – говорю тебе искренне, как твой близкий товарищ.
– Он такой же дундук, как Шляпников. Зачем Ленин их держит?
Наконец вышел Махно. К выступлению Волина трудно было что-либо добавить, «набатовец» здорово укусил Каменева, но и ему нужно было что-то сказать, люди ждали его ответа. Взмахнув своими длинными кудрями, он заговорил, смотря в конец стола.
- Товарищи-большевики попрекают нас нашими советами, говорят, что мы не занимаемся социальными вопросами на территориях, которые освобождаем. Нужно понимать: для этого у нас нет ни времени, ни сил. Этим мы займемся, когда окончится война, но наши советы, в отличие от большевистских, позволяют быстро решать на местах все вопросы и так, как это нужно самому народу, а не тем, кто нам дает указания их Харькова или Москвы. Мы смотрим вперед, мы хотим, чтобы наступила мирная жизнь, и наши крестьяне могли свободно и радостно трудиться на земле, обеспечивая трудящиеся массы города хлебом и продуктами.
Устав от речей, Лев Борисович слушал плохо. Ему было ясно: махновцев трудно в чем-либо переубедить, они твердо уверены в своей правоте. Троцкий взял верный курс на их ликвидацию, но не сейчас. Они готовы защищать советскую власть и сдерживать наступление Деникина, это в данный момент главное. Об этом он завтра же доложит по телеграфу Ленину. Со своей стороны он обещал им помочь оружием и всем необходимым для армии.
Каменев торопился уехать, поэтому вся намеченная на вечер культурная программа, чтобы показать московскому гостю, чем еще живут бойцы, кроме войны, была отменена. После обеда в доме Махно, где присутствовал узкий круг людей, все вышли проводить гостя. Махно оставался в селе, сославшись на то, что до отъезда на фронт ему надо провести совещание в штабе. Лев Борисович расцеловался с ним, уверяя, что с махновцами, как с подлинными революционерами, у большевиков всегда найдется общий язык, они должны быть вместе. Махно рад бы был ему поверить, да, как говорят, в народе, на языке того медок, а на уме ледок.
Как только автомобили с уполномоченным и его свитой скрылись, Махно снова пригласил всех к себе в дом:
– Теперь можно расслабиться, выпьем от души, – сказал он, довольно потирая руки, –
потом проведем совещание и – обратно в Мариуполь. Разговор получился полезный, только Троцкого вряд ли кто сумеет переубедить в политике против нас. Этих бы двух Львов на передовую, поближе к кавалерии Шкуро, тогда бы они по-другому заговорили, а то смотрят на мир из своих царских вагонов. А ты что такой смурный, – заметил он Николая, подходя к нему и пожимая руку, – болеешь?
– Есть немного, в дороге простыл...
– Сейчас мы тебя быстро вылечим. Стакан горилки – и все, как рукой, снимет.
Николай натянуто улыбнулся, что-то с ним творилось неладное: ему было совсем худо. Нестор подозвал своего ординарца Исидора Лютого.
– Исидор, отведи товарища в другую комнату и по-шли кого-нибудь за врачом. Мне он не нравится.
– Не надо врача, – запротестовал Николай, – сейчас все пройдет.
– Ну, если так, то идем за стол.
Николай шагнул в горницу. Увидел стол, накрытый белой скатертью и уставленный всякими яствами, улыбающуюся Галину Махно, и вдруг это все куда-то поплыло. Ноги подкосились. пытаясь схватиться за косяк двери, протянул руку и медленно сполз вниз.