Рамазан Иванов возвращался домой с вечеринки. Выпил он не много, потому что смог только зайти в квартиру, но не пройти внутрь. Так полчаса и простоял в прихожей, пока к нему не зашла случайная рюмка.
О том, чтобы там закурить не могло быть речи, и Рамазану пришлось спуститься. На улице было уютнее, чем в квартире, шёл снег. Возвращаться наверх не было смысла.
Через час он уже видел перед собой огни многоэтажного своего дома, когда над ним зазвенел трамвай. Из трамвая вывалился в сугроб мужик в шапке, побежал к Рамазану и закричал: «Рама!»
«Ёша», — вспомнил Рамазан: «Иосиф Шестов, собственной персоной».
От неожиданности они обнялись. От неожиданности пошли в бар.
На полпути Шестов вернулся, чтобы закрыть трамвай. Трамвай так и остался стоять посреди дороги.
— Ничего, — сказал Шестов, — я сегодня последний.
Сели в просторном баре, где пол моет женщина специальной машиной и громче музыки звучит её команда: «Ноги!»
Рамазан спросил:
— Трамвай водишь? Ты же, вроде, техник.
«Так и ты, я смотрю, художник из себя».
Пока бармен делает им коктейли, они по очереди ходят курить и звонить кому ни попадя. Шестов в своей оранжевой накидке так и ходит.
После второго шота оба захотели поговорить.
— Шестов, — начал Рамазан. — А где твоя жена — преуспевающий адвокат?
Шестов даже сделал вид, что не сразу понял — так это было давно. Больше он не женился.
— Сочувствую, — сказал Рамазан.
Выпили, Шестов сказал: «Ты никогда мне не был похож на художника. Скорее на мелкого чиновника из министерства».
В академии Рамазану говорили «слабоват», а с госслужбы попросили с формулировкой «слишком талантлив». Так и завис между землёй и небом.
— Печально, — сказал Шестов.
Через час они шли в обнимку и орали «Единый, могучий».
Через два часа оба спали лицом в сугроб.
Шумная стая ворон будила этих двоих, пока они не поднялись на ноги и не надели шапки.
Тепла между ними — как не бывало.