Я, как возвращаюсь после поклонов Св. Простодушному Великомученику Силантию Уездному, так всегда просветлённый, так мне легко на сердце, верю в светлое воскресение наше. А вот, как вспомню историю его жития, муки его за правду его же, так хоть повесься от стыда.
Нас, молящихся св. Силантию Уездному, трое таких в городке: блаженный Семён, слепой от рождения, мужик годов тридцати, Аграфена Скоробогатая, ветхая вековечная баба, и ваш покорнейший слуга.
Как преставился Силан, так тотчас Аграфена учредила у себя в хате молельный угол. Тут же случился образ с окладом, закурилась лампада, сальные свечи наставились. Службу начинала сама хозяйка, как мы все соберёмся кучей нашей, с обхода угла того, причитая и благодарствуя, поливая всё кругом святой водой. Помолимся, возблагодарим и отправимся восвояси до следующей недели. Вот так мы чтили память бывшего нашего соседа. Помер он с год назад, и смертью не своей. Расскажу по порядку. В святые произвела его Аграфена, звали его от рождения Силантий Григорьевич Кусков, Великомученик, потому, как смертью помер насильственной, Уездный - от города нашего, в котором проживал он безвылазно до самой кончины, захолустного и постного во всех смыслах, ну а от чего Простодушный, так это уж сами поймёте по заключению сего повествования.
С год назад наш городок потрясла история фантастическая и прискорбная, положившая начало большим переменам и изменениям. На тот час губернатором городка значился Порфирий Христофорович Знаменский, человек пренежный, рассудительный и сурьёзный, однако, дико образованный и падкий на всё заграничное, прогрессивное, особенно на иностранные науки и в значительной степени астрономию. Также имелся свой местный печатный орган с редактором Грюнвальдом-Заславским П.Л. во главе, издававшим городской журнал «С почином» и ежедневный листок «Восвояси». Так вот, через эти издания народ наш уведомлялся не только об событиях нашего ничтожного значения, но и об разных новинках и небылицах, рассмотренных во Вселенной учёными людьми со всего белого света. Новости эти печатались под предводительством и с благословления Порфирия Христофоровича, поставлявшим их в редакцию во множестве.
Увеселений никаких у людей наших нет, скука и тоска днями. Одно развлечение – «С почином» и «Восвояси». Собираются по вечерам, и давай друг дружке новости и сплетни пересказывать, пропечатанные в листке, без них уж и последние б мыши в амбарах наших померли, а как дождутся нового журнала в третий вторник месяца, так и вообще никто ничего не делает, работа стоит, сугробятся кто где, приобщаются, шумят, спорят, толкутся, даже до мордобоя, бывает, доходит. Такая тяга к знаниям у народа нашего – подписчиками было всё население городка, каждый, кто хоть копейку промышлял, выписывал издания. Иной раз прокормиться нечем, но подписку оформлять не забывали, так уважали начальство городское.
Вся история короткая, и начало своё берёт тысяча восемьсот восемьдесят …го года июля тридцать первого дня. В этот самый день вышел в свет новый номер предолгожданного «С почином». Народ наш сразу немного огорчился и опрокинулся, поскольку привык, что журнал выходит толстый, в восемь печатных листов, а в этот раз словно листок, даром что с обложкой. Все негодуют, шепчутся: «Что за обман, что за вероломство такое, где листы?». Однако ж говорили только шёпотом и между собой, боялись обидеть начальствующих лиц. Но и в толк тогда не могли взять наши энтузиасты, какая новость ждёт их на страницах этого укороченного номера. Новость новостей, для значения и важности которой хватило бы и половины издаваемого «Восвояси». И звучала она так. На обложке издания во весь лист были помещены две цифры, а именно три и два, а снизу мелкими буквами подписано: «в добрый путь». Впрочем, это «в добрый путь» так никто и не увидел, и не прочитал, как выяснилось впоследствии, а все, зачарованные таинственными цифрами три и два, и тонкостью номера, полезли во внутрь, а там чёрным по белому было написано:
«Премногоуважаемые, долготерпимые и многострадальные жители нашего уездного города N, сиим номером нашего издания «С почином», что является, между делом, последним в его преславной истории, спешим вас оповестить и обрадовать об следующем. Решением городских властей, а именно решением славного нашего губернатора, Порфирия Христофоровича Заславского, в август тысяча восемьсот восемьдесят …го года, т.е. в настоящее время, добавляется тридцать второй день, который объявляется всеобщим выходным, что значит свободным от любой работы, трудов, ученья, служб разного вида и прочей чепухи. В этот день всё народонаселение городка обязано отдыхать, радоваться и предаваться счастию. Инструкции последуют.
Незабвенные жители нашего городка! Вучёные немецкой академии, занимающейся рассмотрением устройства небесных тел, сообщили срочную информацию, что ровно в этот год августа первого числа на город наш упадёт небесная вогненная планида, что приведёт к умерщвлению всего живого на нём, а, может быть, ещё и заденет своими краями соседние уездные города. Так уж выпало, что эта коварная планида избрала своей мишенью именно наше с вами место. Представить только, со всех уездных городов всего белого света, лететь собралась она именно на нас. Однако ж, сограждане, это факт непреложный и конченный. Примите это в расчёт со всем сурьёзом и вниманием. Так же сообщаем, что в живых не останется никого, так что встретить судьбу свою придётся нам всем вместе и смиренно. Однако ж, встретим весело, праведно и в выходной день, который, к тому же, объявляется воскресным, хоть и не совпадает так с календарём.
Предписываем. Для того, чтобы достойно встретить конец света, обресть жизнь загробную, праведную и душу, тридцать второй, дополнительный, день августа провесть надлежащим образом, а именно: всем у всех, кто замечен в грехах, испросить прощения, покаяться и повиниться. До одного причаститься и исповедоваться, для чего наш батюшка Иолан будет принимать весь этот день. Раздать долги, в том числе материальные и вещественные, глухим услышать, слепым прозреть, немым прорезать голос, жадным расщедриться, голодным наесться, враждующим примириться, злым подобреть, сытым поститься, похотливым пристыдиться, коварным опростоволоситься, прелюбодеям усовеститься.
Когда простим друг друга, покаемся и повинимся, расцелуемся и благословим один одного, тогда соберёмся все вместе за последней речью отца Иолана, сядем за богатые столы со всякими хлебами и яствами, широкосердно предоставленными нашим ангелом-хранителем, Порфирием Христофоровичем, пьяно напьёмся, да и помрём все разом во хмелю. Так-то оно легче, в расслабленном-то состоянии, принимать кончину свою.
Употребите этот, подаренный вам, сверхштатный выходной с честью и достоинством, проведите его в радости и благодати, не забывайте о душе, и том, что нас уже скоро ожидают в лучшем миру.
До встречи на общей обедне тридцать второго дня августа сего года.
С лучшими пожеланиями, редакция «С почином»».
Прояснять, как именно сия новость была воспринята жителями нашего городка, нужды нет. Поначалу всех охватило оцепенение, в один миг целый город словно онемел и притух, даже ни птиц, ни пчёл каких не слыхать было в тот час. Я тогда ещё припомнил, что в одном отдалённом номере каждомесячного журнала, пропечатывалась статья, в которой оповещалось, что те же самые вучёные люди доказали скоропостижное бегство всякой твари с места предполагаемого бедствия. «Ну, началось», - пронеслось в моей голове.
В тот день народ наш до самого вечера как-то сник, забился по углам, давился от слёз и ужаса скорой кончины. Многие, как тени, бродили по опустевшим улицам, то и дело, натыкаясь на прячущихся в щелях домов, подворотнях и канавах, успевших сойти с ума от нежданной новости. Отдельные, слабосильные люди, к полуночи, кто повесился, кто выбросился из окошка.
С наступлением тьмы и ночи все, оставшиеся в уме, собирали пожитки, складывали в котомки свечи, крупы и соль. Бежать было некуда, рассудок потерялся, хотелось спать.
Наступил тридцать второй день, дополнительный, августа. Жители городка проснулись приободрённые и навеселе, как перед выходным бывает. Поначалу все позевали, прозрели, подможорились, вышли к благу и воскрешению. И тут началось.
Степанида побила Феню, год тому назад не уступившая ей порося, бабка Нюра подожгла Христин сарай за порчу домашней птицы, Фрол порезал Ивана за Феню, столько терпел, Анна выдрала косы Стеше за бесстыжий характер её. Начался погром и сумасшествие. Нет, чтоб, как предписывалось, покаяться и примириться до прихода планиды, так народ, поперёк, приступил к бесчинствам и греху. Улицы и дворы наполнились вывалившим для разврата людом, всё гудело и орало, тут же разграбили все магазины и лавки, крали и уплетали тут же, на ходу, с собой-то не заберёшь. В ход шло всё, что ни попадя, другие так даже мукой и крупами сырыми давились от жадности. Толстая красномордая Вера Поддубная, лотошница со шкатулками и всякой дребеденью, уволокла в кусты целую сахарную голову, и грызла её, прикрываясь подолом, чтоб не отобрал никто. Вдруг, опрометью через всю Калошную улицу пронеслась вереница молодых девок, толкаясь и сбивая друг дружку с ног, бранились и кляли одна одну. Скопидомка Устинья Белодомова распустила слух, что раздаёт за так платки и ленты, что насобирала за век в сундуках и ларях. Мужик Антип выкопал в огороде пуд золота, который припрятал годов двадцать назад, и каждый божий день ходил на место клада, и стоял по часу, умиляясь. Принёс кусок жене Варваре, вот, мол, мой вклад в домострой. Как Варвара увидала золото, припрятанное в земле, тут же убила им Антипа по голове за то, что всю жизнь прожили они, не доедая, перебиваясь с воды на хлеб, детей восемь человек впроголодь растили, в обноски рядили. В общем, всё пошло ходуном, косяк на перекосяк. Не дожидаясь прощальной всеобщей обедни, мужики, да и отдельные бабы, напились в сизый дым, колотили друг друга, ругались, тут же мирились и целовались, орали песни и сами же под них плясали.
Молодёжь пораздевалась, и нагая бегала по улицам, хохоча и улюлюкивая. Последний стыд потеряли, кто кого схватит, того и тащит в угол, а что уж там продолжалось, и страшно вообразить. В тот день никто не остался одиноким. Хотели успеть всё за день, что за целую жизнь не успели. Холостые и бобыли оженились, кто и по два раза сподобился, расхристы вернулись в веру, а богомолы, напротив, в расхристы пошли. Кто некрещёный был, стали креститься, кто долгов кучу задолжал, раздавать их не торопился, а ходил по кредиторам и злорадничал, клялся, что теперь уж во век ссуженного не воротит. Всё с ног на голову перевернулось, враги стали ещё пущими врагами, злые более обозлились, жадные лопались от жадности, столько добра за даром можно сейчас было приобресть, да не резон, всё планида раздавит под собой.
Дети тучами носились по городу, ловили обезумевших котов с собаками, связывали им лапы, поджигали хвосты, забавы ради, а которые уж и вовсе распустившиеся, так те и глаза бедным тварям выдавливали своими пальчиками. Две девочки, годов по шесть, поймали курицу, ободрали с неё все перья, облили синькой, и гоняли палкой по двору. Так им было теперь весело, до того потешно и радостно, когда б ещё в такую игрушку выпало б им поиграть. Любо-дорого.
Всех безобразий и бесчинств, случившихся в ту пору, честь, не перечесть, да и вышло б слишком длинно, а кой где так и позорно даже пересказывать. Об одних только стариках наших почтенных, доживавших свой век на лавках да в окнах, вдруг помолодевших, скинувших любой стыд и срам, не к примеру, молодым, свалившихся во всеобщий грех, поведать, так и умом тронешься. Батюшка Иолан и тот, хоть и не прилюдно, сохранив остатки разума, всё ж таки уединился в келейке с одной красавицей писаной.
Об общей прощальной обедне уж никто и не помнил, каждый занимался своим делом.
Силантий Григорьевич Кусков, в миру просто Силан, проживавший одиноко уже который год после внезапной кончины супруги и всех детей разом, был человеком добрым и ласковым, хоть и не богатым. Трудился денно и нощно, спасаясь от уныния и дурных дум, всем, кто просил, помогал, не отказывал. Скверного слова от него не услышишь, одно добро веет, как от инока. Новость об конце света воспринял он смиренно и даже радостно, почувствовал, будто камень с души валится, так ему тяжко было жить. Ровно к тому часу, что приглашали на обед, пришёл Силан на городскую площадь, с жалостию и скорбью наблюдая за бесчинствами, творимыми народом. Всю дорогу брёл с мыслью, которую решил для себя ещё намедни, после печальных новостей.
Желал бы Силан, чтоб весь город собрался разом, как предписывалось, тогда б ему было легко и просто попросить у всех прощения, покаяться и повиниться, а уж потом с чистым сердцем и улететь к своей Машеньке и деткам на небеса, однако ж такой случай не представился горемыке, и пошёл Силантий по улицам и дворам в народ.
- Иван, друг мой детства дорогой, постой, послушай, что хочу сказать, - мужчина подошёл к пьяному бесновавшемуся охламону, побивавшему такую ж пьяную бабу.
- А, что за дела? Силан, пошёл прочь, оказия, - проревела пьянь.
- Ваня, прости меня, прости грешника. Машенька моя, покойница, любила тебя, и ты её любил, знаю, однако ж закружил я ей тогда голову, согрешила она со мной и понесла тут же от меня, потому и ушла, сказавшись, что разлюбила, а полюбила меня, от греха ушла, любя тебя до последних дней своих. Прости меня, голубчик, видишь, как случилось, может с тобой была бы счастлива, даже жива до сих пор. Как бы мне хотелось того, всё бы отдал за это, век бы один вековал, лишь бы вы счастливы теперь были.
Пьяная морда словно околел вдруг, вылупился на Силана и онемел.
Пока Силантий винился перед Иваном, люд, заслышав, бросал свои безобразия и помалу подтягивался к компании.
- Фёдор Михайлович, дядька Фёдор, прости и ты меня. Тогда это я с Петькой Успенским, покойничком, тебя на Акулину Гречишницу запер в сарае со свиньями, потехи ради. Чего по молодости, по дурной голове не натворишь.
Всё больше народа собиралось вокруг Силантия, а ему только того и надобно было.
«Вот сейчас соберу людей, вымолю прощенья у всех, обольёмся горькими слезами, да и помиримся все, зачем под конец концов безобразничать и бесчинствовать, да помереть во хмелю и бреду чёртовом», - начал было радоваться Силантий.
- Тётка Глафира, простишь ли ты меня? Года с два тому, возвращался я домой с кладбища от родных своих, и так мне плохо было, так тяжко, волком вою, иду в холодную конуру свою. Все, кто с кем, хоть кое как, а я креплюсь, хорохорюсь, а жить не охота, один на белом свете. Тут собака твоя из двора выскочила, и на меня. Тут то я её, бедную, и порешил, сломал хребет, потом плакал, рыдал над ней, как опомнился от туману, однако ж, сбежал, струсил признаться тебе.
Ещё много у кого Силантий тогда испросил прощения, перед многими повинился, и ответного сердца искал. Да всё пустяки какие-то грехи его были, то ли по ошибкам молодых лет, то ли ненароком и не со зла, однако ж так это было нужно мужчине в тот час.
- Людечки, родные, так это ж Иуда перед нами! Ты смотри, сколько зла да преступлений натворил, изверг! Да ещё стоит тут перед нами всеми в последний час нас земной, прикинулся матрёшкой, нюни распустил, прощения просит! Нет тебе прощения за грехи твои, чудовище! Отмстим же, соседи, горожане, проклятому диаволу! Бей его! – Вера Поддубная, уломившая в кустах целую сахарную голову, и от того, видно, бывшая не в себе, заорала во всю свою глотку.
Поскольку народ, собравшийся вокруг, по большей части был пьян, зол и расслаблен, жаждал новых преступлений и проказ, то тотчас же под предводительством жирной красномордой бабы накинулся на Силана, и начал побивать его, рвать на куски и части. Убили бедного Силантия бесноватые, размозжили головушку его, переломили все кости в теле его худосочном, да и кинули собакам на съедение бездыханное тело, тут же обо всём забыли, и отправились по делам своим.
Вот так поплатился мужчина за правду и совесть свою. Так и закончился этот сумасшедший день, а планиды так и не дождались, видать, вучёные ошиблись в подсчётах, и она свалилась на какой другой город, а может и вовсе потонула в окияне.
Следующий, второй день сентября все встретили помятые, с похмелья, головы болят, а что случилось, в толк не возьмут. Как пришли в ум, ужаснулись и тут же порешили обо всём забыть, и стереть тридцать второй день августа из голов своих.