«Пойду погулять,. на белый свет позевать.
Русская пословица
Мечты о поездке за границу оставались мечтой. Туристическая поездка? По стране? Да сколько угодно! Пожалуйста – можно по Волге до самой Астрахани или в Ленинград, можно побывать и на Байкале, и Среднюю Азию съездить… А за границу только организованной группой, после сбора положительных характеристик и инструктажа в райкоме партии, и с тайно приставленным человечком, о котором знаешь, но виду не подаёшь.
Но в начале девяностых, после падения Берлинской стены, многое стало меняться…
Наконец-то сбылось, мы с женой едем в Германию! Там наша дочь со своим мужем, который служит, и там наша внучка. В Бресте небольшая заминка. Вагоны переставляют на другие колёсные пары – дальше колея европейская.
-А зачем им узкая колея?
-Да они же на всём экономят. Узкая колея – короче шпалы. Мы из одной сосны пять шпал делаем, а они шесть. У меня тесть в Англии, в торгпредстве работал, так, говорит, что когда англичанин умывается, то затыкает дырку в раковине и в этой воде моет всё, что выше плеч. Что, у них воды мало? Океаны кругом! Нет, это народ такой!
Вот он Буг! Оглядываюсь на родной берег и вижу прямо у воды высокий забор из металлической сетки. Не железный ли это занавес?
Где-то там за рекой осталась знаменитая на весь мир Брестская крепость, которую открыл для нас писатель Сергей Сергеевич Смирнов. Свои «Рассказы о героизме» он читал по вечерам, когда люди, вернувшись с работы, включали на полную громкость репродукторы и всей семьёй слушали, слушали… И у многих на глазах появлялись слёзы; не было, пожалуй, такой семьи, которой не коснулось бы зловещая рука войны.
Но как-то незаметно его «Рассказы о героизме» стали звучать реже и реже, а потом и вовсе перестали выходить в эфир. И стал писатель рассказывать о передовых ткачихах, о валяльно-войлочных комбинатах, перевыполнении плана, процентах…
-Чего это он на ткачих переключился? Где военная тема?
-Докопался, значит, до чего-то такого, о чём народу знать не положено, вот и перевели на другие рельсы.
А впереди Варшава, потом Познань и первый немецкий город – Франкфурт на Одере. Маленькая она – Польша, от края и да края всего-то шестьсот километров. Меньше, чем от Москвы до Казани!
Каждый русский, приезжающий в то время в Германию, первым делом узнаёт, как спросить про то, или иное и выучивает эти вопросы наизусть. Главным, естественно, был вопрос – «сколько это стоит?» Потому, что основной целью в то время у русских в Германии, да и не только там, было не посмотреть и узнать что-либо, а купить то, чего в их родном отечестве не покупали, а «доставали», используя весь арсенал знакомств и связей. А посмотреть и послушать?... Это уж если время останется после беготни по магазинам и ярмаркам.
Ну, что ж! Времени на всё про всё не так уж и много, пора познавать страну. Дело к вечеру и мы заходим в маленькое пристанционное кафе выпить пива. Удобно располагаемся у стойки на высоких круглых стульчиках и, наслаждаясь напитком, спокойно разглядываем полки с красивыми бутылочками, бутылками и бутылищами. Моё внимание привлекает одна из них в форме изящного женского тела. Это был ликёр. Не удержавшись от соблазна, я раскрываю рот и, показывая пальцем на бутылку, произношу – «вифель костен?», на что получаю от миловидной девушки за прилавком спокойный ответ: «Драй унд драйсих». О! Эта цена меня вполне устраивает. Это так дёшево! Я выгребаю из карманов всю свою мелочь, какая там есть и отсчитываю монеты, аккуратно раскрадывая их на столике. Одна марка, две марки… Так, хорошо, теперь третья и ещё тридцать ихних копеек. Девушка за прилавком сначала улыбается, а потом начинает смеяться. Не понимая в чём дело, я смотрю на неё, до предела раскрыв глаза. Она подходит к нам, достаёт авторучку и пишет на бумажной салфетке две цифры – две тройки.
Ай-яй-яй! Обмишулился, стало быть ты, дорогой товарищ!
А всё равно как-то не по-нашему, не по-русски. Сначала произносят –«три» и добавляют «тридцать», а в голове надо складывать справа налево. Ну и арифметика!...
Быть в Германии и не проявить свои «способности» в вопросах языкознания? Скажу откровенно – меня просто распирало от желания что-нибудь произнести по-ихнему, по-немецки. И такой случай представился.
В предрождественский вечер мы стоим на перроне какой-то станции и ждём электричку. Между рельсами и около гуляют вороны и выискивают съедобное. Из немцев рядом было несколько человек, которые, как и мы, тоже ждали и, время от времени, поглядывали на часы. Среди немцев была женщина лет сорока пяти.
Она наблюдала за нами, понимая, что мы из России. И мы, видимо, были для неё интересны. Лучшего объекта для общения нельзя было и желать.
=Дас ист майне фрау! – произнёс я, нежно похлопывая по плечу свою супругу. Женщина кивнула и приятно улыбнулась, не произнеся ни звука и даже не раскрыв рта. Паузу надо было прервать и я произнёс следующее – «дас ист майне тохтер», и дотронулся до локтя дочери. Женщина снова улыбнулась и кивнула, как бы говоря – понимаю, понимаю, это и так видно…
Я смотрел на ворон, неторопливо шагавших между рельсами, и обдумывал очередное высказывание. Ура! Я вспомнил, что ворона по-немецки – «рабе» и одним махом выпалил: - «унзере рабе ист гроссе!»
Женщина открыла рот и, чётко выговаривая русские буквы, произнесла: «Я, я, ко-нечно, у вас кушать много!» и весело засмеялась. Это было двадцать четвёртого декабря, девяностого года, когда почти из всех европейских стран в Россию катились огромные грузовики с продовольствием. Гуманитарная помощь, понимаете ли. Было, было…
Откуда-то на перроне появился парень с жиденькой ёлкой в руке. И тут я вспомнил, как на уроках немецкого языка учительница, немка по происхождению – Маргарита Густавовна Кёльн, приносила в класс патефон и мы выучивали слова немецкой рождественской песни. Без всякого напряжения на языке завертелись первые несколько слов песни и, приблизившись к парню с ёлкой, я запел: «О, танен баум, о, танен баум, ви грюн зинд дайне блеттер…» Дальше слов я не помнил, а парень, который сначала удивлённо смотрел на меня, заулыбался и продолжил песню. Вот такие дела.
-Так ты ещё и поёшь? – было во взглядах моих спутников.
* * *
Раннее утро. Только что рассвело, когда мы вышли из электрички и направились к центру Берлина. Магазины были закрыты, мы не торопились и спокойно шагали по проезжей части какой-то второстепенной улицы. У тротуаров стояли припаркованые автомобили и ждали своих владельцев. Впереди нас, из ворот красивого особняка вышла хорошо одетая на высоких каблуках-шпильках женщина. Цокающий от её каблуков звук был единственным в это тихое декабрьское утро. Рассматривать дорогие, диковинные для нас автомобили уже надоело, и наши взгляды были обращены на стройную фигуру удаляющейся женщины. Вдруг она наклонилась и стала что-то поднимать с мостовой. Подняв, она заворачивала свои находки в бумажные салфетки и прятала в модную дамскую сумочку. Она наклонялась четыре или пять раз, повторяя одни и те же действия.
–Чего это она собирает? – Нам стало интересно.
–Брикеты прессованного каменного угля. – Догадались мы, когда увидели под ногами один раздавленный колесом автомобиля.
Вот это да! Разве можно представить себе что-либо подобное в наших российских городах? Да, никогда! Чтобы русская женщина, купившая вечером на последние деньги молока детям, утром шла на работу и поднимала брикетики угля, да ещё и прятала их в дамскую сумочку? Да за кого, вы, нас?... Нет! У нас другие гены! И хромосомы, наверное, тоже другие. Мы не сможем перебороть врождённую в сознание и приобретённую в процессе воспитания нашу российскую кичливость, всегда помня, что мы – самая богатая страна и забывая, что мы одни из бедных народов. Выше нос, россияне! Ещё выше!
Есть у поляков словечко – «фанаберия», которое очень точно отражает в русском характере то, о чём написано в нескольких строчках выше. Но у нас его не употребляют, да и перевод мало кто знает. Обойдёмся без перевода! Зачем нам это?
И вспоминается повествование Салтыкова-Щедрина «За рубежом», где два мальчика – «в штанах» и «без штанов», как бы приснившиеся автору, ведут диалог. «Ах, как мне вас жаль! Как мне вас жаль!» - говорит мальчик в штанах (немецкий мальчик), а мальчик без штанов (русский) отвечает – «Чего нас жалеть! Сами себя не жалеем – стало быть, так нам и надо!»
Мне возразят: «Что, у нас нет людей, которые роются в мусорных баках, извлекая всё что можно продать: от пустых бутылок, до кусков картона?» Есть, конечно, и в последние годы их стало или больше, или они стали заметнее, так как перестали стесняться своего положения. И для многих из них – это способ существования. Но это другой слой общества, люди опустились по разным причинам, порой от них независящим. И на ногах у них не туфли на шпильках, и не модные сумочки в руках…
Выходим на Александр плац. У самых стен зданий, прямо на асфальте люди играют в карты, в напёрсток, продают и покупают, шумят и ругаются на всех языках мира. Продают всё: от сплетённых в Белоруссии и покрытых лаком корзин, до электронных наручных часов, сляпанных где-то в Юго-Восточной Азии по одной марке за штуку и диковинного для нас, русских, фрукта – киви. Люди в белых чалмах, турецких шапочках-ведёрках с кисточками, солдатских и сильно замызганных шапках-ушанках советской армии, с самым разным цветом кожи, формой носа и разрезом глаз, мгновенно куда-то исчезают, когда в центр площади вкатывается джип с двумя крепкими полицейскими. Они выходят и, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, медленно поворачивают головы, осматривая вверенную им территорию. Куда подевались индусы, негры, китайцы, малайцы и все другие, только что сидевшие, лежавшие и стоявшие вот здесь, у этих самых стен? Уважают в Германии полицейских! Очень уважают! Да и полицейские не те, что год назад, и государство совсем другое…
Пересекаем площадь и выходим к началу центральной улицы – Унтер ден Линден. Слева появляется странный субъект в кирзовых сапогах, грязном бушлате, неизвестно какой армии, и офицерской советской фуражке. На коротком ремне он ведёт заляпанного дерьмом ослика и предлагает сфотографироваться. Рожа субъекта давно не мыта и не брита; и он вместе с бедным ослом источает запах, которому в России придумано существительное – вонизма. Быстрее, быстрее туда, где Бранденбургские ворота!
Идём по левой стороне, рассматриваем красивые старинные здания, в которых разместились иностранные посольства, офисы и представительства, и которые охраняются военными людьми с автоматами из серебристого, как нам показалось, металла. Сам стиль зданий, скульптурные группы и множество другой всячины, приковывают наше внимание. Мы замедляем шаги, а иногда и просто стоим, стараясь упаковать в память все подробности увиденного. Кое-где на зданиях щербины и сколы – следы войны, возможно, специально оставленные на память поколениям.
Сворачиваем на какую-то улицу, предполагая, что там расположены магазины. Быть в Берлине и не проверить содержимое торговых точек? Уж если и не купить, то хотя бы увидеть и рассказать потом. А то что же это за поездка? И снова не спеша разглядываем всё, что попадается на глаза – когда ещё попадёшь в Берлин? И попадёшь ли?
А вот и она, известная из военных кинофильмов река – Шпрее. А может быть и не сама река, а какой-нибудь канал? Всматриваюсь в тёмно-коричневую воду, гадаю о глубине и вспоминаю, что был приказ бесноватого фюрера – затопить метрополитен и другие подземные коммуникации вот этой самой водой из Шпрее. Погубить тех, кто двенадцать лет назад, фанатично веря, дал этому выродку власть над собой, а в апреле сорок пятого спасал себя и своих детей от бомб под толщей прусской земли. Что это? Дефект коллективного разума или всеобщее безумие? Как же легко обмануть народ! А, ведь, обманывают и сегодня. До коих пор?..
Опять мост. Такая же вода, такие же бетонные берега. Наверное, другой рукав, но спросить некого, завтра Рождество, берлинцы заняты подготовкой к празднику. На солнечных улицах и площадях их почти нет, а только туристы, которые и сами рады бы спросить, но кто же сегодня будет им что-либо рассказывать?
Люди идут с непокрытыми головами в лёгких нейлоновых куртках. Плюсовая температура, как у нас в конце октября. Бедных россиян замечаешь сразу: шапки и воротники на пальто из дорогого меха.
Про нейлон. В 79 году в Киеве немецкий студент Мариан Вайс рассказывал мне, что этот материал изобрёл, или разработал технологию (как угодно) инженер-химик из ГДР, но потом, прихватив документацию, сбежал на Запад и там этот продукт стали производить под названием – нейлон, выдав соответствующий патент. Восточные же немцы стали выпускать то же самое, но назвали его "дедерон" (Дойче Демократише Републик).
Снова возвращаемся на главную улицу. Чем ближе к Бранденбургским воротам, тем оживлённее торговля сувенирами по обеим сторонам нашего пути. Самый ходовой товар – это всё, что связано с советской армией, от кирзовых сапог, разной степени изношенности, до наград – медалей, орденов и даже генеральских погонов. И у каждого продавца, а это в основном русские мужчины, прямо на асфальте кучка бетонных осколков со следами штукатурки и обязательной фиолетовой печатью, подтверждающей, что это и есть то, что осталось от проклятой берлинской стены. Платить деньги за эти осколки мы не собираемся, но делаем вид, что согласны с подлинностью фиолетовых печатей. Японцы, американцы и прочие шведы, повертев в руках и даже понюхав, покупают и себе, и родственникам, и знакомым – совсем дёшево, всего-то три марки. Продавцы довольны, за ночь они снова наставят печатей и будут радоваться, что мусор от разрушенной стены уберут не скоро.
Перед нами Бранденбургские ворота – визитная карточка Берлина и вчерашняя граница, разрезанного по живому государства. А за ними, чуть подальше и вправо – символ поверженного врага и героизма русских солдат – Рейхстаг, надписи на колоннах которого кое-где сохранены для потомков. Часть здания укутана какой-то тёмно-синей синтетикой – идут реставрационные работы. Перед парадным входом огромная лужайка с зелёной травой, а чуть правее центральной лестницы – флагшток с жёлто-красно-чёрным государственным флагом.
Что-то уж очень знакомое перечисление цветов. –Напрягись, вспомни, - говорит моё внутреннее «я». Да, так и есть – Николай Рерих! Роюсь, перебираю абзацы и перелистываю: «…три учения ламаизма выражены в… – жёлтая вера… красношапочники и …бон-по, так называемая чёрная вера, древнейшего добуддийского происхождения». И у каждого учения… но пусть об этом прочтёт жаждущий, а иначе всё это будет - компиляция.
–Ну и что? К чему всё это? Зачем тебе Рерих?
–Не знаю, как-то само собой…
–Хочешь выглядеть начитанным?
–И что, мне, может, убрать последние строчки?
–Ладно уж, оставь…