Сергей ещё ни разу, по прошествии года с небольшим не пожалел, что принял «судьбоносное решение», и перебрался в этот удивительный город «на краю Ойкумены».
В Москве его дела шли из рук вон плохо. Несмотря на то, что в вопросах бизнеса он переварил не одно четвероногое, зарвавшееся, вечно голодное шакалье племя чиновников сумело-таки обложить его со всех сторон, заставив в отчаянии заламывать руки, посыпать голову пеплом и рвать волосы в местах, для которых не предусмотрена расчёска.
Бывшая жена, оказавшаяся законченной стервой, изводила его судами. По-взрослевшие, но не поумневшие с годами дети, одним своим видом вызывали у него рвотные позывы и острое желание повторить не менее радикальный метод вразумления, чем применили в своё время разочаровавшиеся в своих чадах Иван Грозный, Тарас Бульба и Пётр Великий.
Поначалу его отъезд выглядел бегством, жестом отчаянья, что если честно, таковым и было, но зато потом, глотнув терпкого воздуха Тихого океана, Сергёй почувствовал себя Пером Гюнтом, вырвавшимся на свободу из мрачной пещеры, населённой уродливыми злобными троллями.
Ему сразу лёг на душу этот город, укоренившийся в середине позапрошлого века на Дальневосточных рубежах Российской империи, хранимых с некоторых пор бронзовыми красноармейцем-трубачём в буденовке, протрубившим эту самую империю, и прочими борцами за власть Советов,которые «на Тихом океане свой закончили поход…», понравилась близкая бескрайность океана и мост, повисший над бухтой «Золотой рог» на тросах-ниточках.
Сергей, наученный горьким опытом не стал бросаться в пучину новых бизнес-авантюр, благо денег, предусмотрительно выведенных в оффшор, у него было более, чем достаточно. Он купил себе скромный домик на побережье и менее скромную моторную яхту.
Главным для него занятием, на какое-то время, стало посещение центра подготовки судоводителей маломерных судов «Пасифик Альфа», получение «свидетельства» об окончании курсов и сдача экзамена в ГИМС (Государственная инспекция по маломерным судам).
Пройдя все эти не слишком обременительные, для не занятого ничем другим человека, этапы обучения, Сергей получил капитанское удостоверение и возможность бороздить океан в пределах двенадцатимильной зоны.
Владельцев катеров и яхт с каждым годом становилось всё больше, а количество аквапарковок не увеличивалось. Причальная линия, к неудовольствию судовладельцев, оказалась не бесконечной.
Сергей, ещё не отвыкший от столичного уровня жизни, не удовлетворившись местом стоянки для своей «лайбы» на другом конце города, оплатил соответствующие работы, и одна строительная компания соорудила ему напротив его дома индивидуальный причал, оборудованный необходимыми коммуникациями. Дом стоял на берегу небольшой бухты, отгороженной от океана каменистой косой, о которую даже в сильный шторм разбивались большие волны, так что яхте, стоящей у причала, ничего не угрожало.
В шаговой доступности от пристани, не заморачиваясь ремонтом приобретённого дома, он построил «лодочный сарай» со всеми удобствами, и стал вести созерцательный образ жизни.
Всё бы хорошо, но избыток свободного времени, которое было дефицитом в столице, спровоцировало его к неприятным душевным копаниям, подводившим своеобразный итог его прежней жизни на пороге пятидесятилетия.
Разрозненные пазлы знаковых событий и безликих рутинных будней складывались в довольно унылый пейзаж кисти посредственного, скорее ремесленника, нежели мастера. Блеклая картина прожитой больше чем наполовину жизни, не радовала Сергея своей скудной палитрой, подталкивая его к злоупотреблению алкоголем, дававшим ему возможность хоть на время увидеть на полотне своего бытия яркие краски и наличие мало-мальского таланта у автора.
Похвастаться, положа руку на сердце, как это делают жёны и дети власть предержащих, что с нуля добился всего сам, он не мог. Врать себе он так и не научился.
Его отец, занимавший далеко не последнее место во властных структурах тогдашней страны развитого социализма, создал ему наиблагоприятнейшую стартовую площадку для вхождения в нарождающийся, или возраждающийся капитализм. Пока советский народ очумело смотрел на то, как привычный мир, подобно сюжету фантастического фильма «Джуманжи» Джо Джонстона, по одноимённой книге Криса Ван Оллсбурга, превращается в дикие джунгли, Сергей, как должное, занял кресло управляющего собственной строительной компании. Мудрый папахен своевременно открестившийся от толитаризма, коммунизма и прочих «измов», занял позицию непримиримого борца за демократические ценности, сменив красный флажок на лацкане на триколор. Оставшись при кормушке, он, пользуясь своим положением, снабжал компанию сына выгодными заказами.
Характера и способностей Сергея хватало единственно на то, чтобы не загубить дело и не скатиться до уровня зажравшейся до неприличия «золотушной» молодёжи, просаживающей добытые непосильным «праведным» трудом состояния родителей в клубах и казино.
О том, чем бы он занимался без руководящей и направляющей длани отца, Сергей старался не думать. Примеры спившихся и еле сводящих концы с концами бывших однокурсников к подобным размышлениям не располагали. Нет, конечно в их среде не всё было так мрачно, среди них нашлись и те, кто действительно добился чего-то самостоятельно, но эти люди и изначально выделялись из общей массы и скорее были исключением, чем правилом.
Этот этап своей жизни Сергей мысленно окрасил в «постельно»-розовые тона, кроме девчонок в то время его мало что интересовало. Поставленные отцом на должности его замов люди, прекрасно справлялись с делами и без него.
Когда ему исполнилось тридцать лет, родители озадачились его семейным положением, поставив во главу угла приумножение капитала. Сватовство напоминало брачное объявление американского фермера: «Имею пять тысяч акров пахотной земли и трактор. Желаю вступить в законный брак с леди, имеющей комбайн. Прошу выслать фотографию комбайна». Правда, фотографию невесты ему всё же показали. Та должна была через несколько месяцев вернуться из Англии, где получала образование.
Будущая жена интересовала Сергея постольку поскольку, в этом он был солидарен с американским фермером. «Комбайн» же ему и вовсе был до лампады, зато он устроил такой грандиозный мальчишник, что о первой брачной ночи и последующем исполнении супружеских обязанностей в течение ближайшей пары лет, думать уже не хотелось.
Неприятные мысли скрашивались частыми выходами в море. Подобно ребёнку, учащемуся плавать, он не уходил далеко от берега, осваивал АСУ и тонкости управления судном, получая от всего этого огромное удовольствие. Невесёлый анализ прожитых лет на какое-то время уходил на задний план, позволяя Сергею порадоваться своим успехам в морской практике. Скоро он научился лихо, почти как моряки-пограничники, швартоваться к причалу.
Плохая погода, не дававшая ему возможности устраивать морские прогулки, вгоняла его в депрессию, и возвращала к безрадостным воспоминаниям.
Впрочем, не всё в его жизни было настолько печально, были и яркие, праздничные дни. Например, рождение детей, возросшая самооценка, когда он, прекратив балбесничать, начал вникать в дела своей компании и удачно сдал несколько объектов, которыми занимался лично, выйдя из-под опеки отцовых «нянек». Пожалуй, этот период был самым ярким в его жизни, и он отметил его солнечно-золотистым цветом.
Дети, воспитанием которых он практически не занимался по причине занятости, росли под присмотром «леди»-жены, а вот компания стала переживать не лучшие дни - отца всё же отлучили от властного корыта, и кроме старческого брюзжания, другой лепты в предприятие он привнести уже не мог. Сергею, к тому времени вникнувшему в тонкости ведения дел, с трудом удавалось удерживать фирму на плаву.
С Катериной, или Кэт, так звали его супругу, у него сложились настолько ра-ционально деловые отношения, что он воспринимал её не как мать своих детей, а как наёмную гувернантку. О каких-то трепетных чувствах здесь и речи не шло. На людях они изображали счастливую преуспевающую семью, а дома, бывало, не общались неделями. «Дорогой» и «дорогая» было не большим, чем принятая между ними форма обращения. С такой же теплотой в голосе они могли говорить друг другу «товарищ»…
Самое лучшее время года в этих местах, это осень. Солнечно, тепло. Местные говорят: «Широта крымская, долгота колымская». Лето прохладное и дождливое, зима, при относительно небольших морозах, из-за ветров и малоснежья, холодная.
Впрочем, Сергея погодные условия интересовали мало. Обойдя город пешком за первые недели своего пребывания вдоль и поперёк, привыкая к подъёмам и спускам, в последующее время из своего «бунгало» он выбирался только за продуктами в магазин «Хороший», ведя в основном затворнический образ жизни. Так как он не был стеснённым в средствах, ежедневные проблемы рядовых горожан его мало касались.
Столкнувшись с представителями местного криминалитета, заинтересовавшихся новым человеком, Сергей, вынуждено изучивший подобную публику ещё в Москве, на доступном им языке объяснил, что бизнесом он не занимается и что где они на него попытаются сесть, там они и слезут, а «свалить» ему отсюда, на «крайняк», что подпоясаться. Оказав уважение «пацанам», застрявшим «по понятиям» где-то в районе девяностых, он проставился за «прописку», и больше с ними не пересекался.
Абдула в «Белом солнце пустыни» дал четкое определение того, что нужно человеку, чтобы встретить старость: хороший дом и хорошая жена. Сергей же, только наполовину согласившись с этим тезисом, внёс в него некоторые коррективы. Оставив хорошую жену за скобками, он посчитал необходимым, в первую очередь, разобраться в себе, понять к чему и с чем он пришёл за полвека своей жизни, и сделать по возможности правильные выводы, чтобы жить дальше.
Он часто задавал себе уже порядком приевшиеся вопросы: «Зачем ему нужны все эти самобичевания, препарирование своего, по сути, скупого на испытания, с детства обеспеченного, беспроблемного существования? Что мешает ему просто наслаждаться самим фактом бытия?». Смысла в этих вопросах не было изначально, потому, что ответ всегда лежал на поверхности. Всему виной был его дед. Это он посеял в вялой душе Сергея зёрна сомнения, заставившие его только сейчас критично пересмотреть всю свою жизнь, скрупулёзно анализируя каждый её запомнившийся хоть чем-то день.
Дед, Владимир Александрович, был для Сергея неоспоримым авторитетом: кадровый военный, фронтовик, он с начала и до конца участвовал в десантной операции на Малой земле и последующей её обороне. Ордена и медали на кителе не умещались. В восемьдесят пятом дед ушёл в отставку в звании контр-адмирала. Он до конца своих дней оставался в трезвом уме и жил самостоятельно, вдрызг разругавшись с сыном «перевёртышем», допуская до себя только внука. Дед умер два года назад, в возрасте девяносто трёх лет.
Владимир Александрович никогда не был идейным коммунистом. И его отец, и дед были военными моряками. Его дед начинал службу мичманом на первом мореходном броненосце «Пётр Великий», отец был высококлассным минёром, после революции преподавал минное дело краснофлотцам. В годы репрессий его, как ценного военспеца не тронули, несмотря на непролетарское происхождение.
Дед поссорился с отцом Сергея на почве развала СССР. Не стесняясь в выражениях, Владимир Александрович как мальчишку отчитывал сына: «Это что же получается?! Ваши идейные вожди всю эту бодягу с построением социалистического государства ради эксперимента устроили? Им царь что, в частной собственности отказывал? Капитализм они строить затеяли! А то его на Руси до вас, раздолбаев, не было. Столько людей за ради чего угробили? Чтобы вы, го…ки страну прос…ли?! Твои предки по крупицам земли эти собирали… а вы что натворили? Вон из моего дома, позорище! Чтобы духу твоего здесь не было! Компрадор хренов».
Только после смерти деда Сергей понял, как много старик для него значил. К нему он мог обратиться с любым вопросом и получить честный и прямой ответ. Как же разнились доверительные беседы с дедом и разговоры ведшиеся в кругу семьи. Сергей конечно же любил родителей, но став старше, он не без горечи осознал, что отец был не больше, чем политиканом-демагогом, пекущимся только о личном благе, а мать, не проработавшая в жизни ни дня, о реальной жизни знала столько же, сколько о способах размножения мексиканской амбистомы.
Незадолго до женитьбы Сергей купил в коттеджном посёлке по Новорижскому шоссе, в четырнадцати километрах от МКАДа участок, и построил дом. На лето он привозил туда деда, и они на пару отлично проводили вечера и выходные.
В то время дом ещё не был забит всяким барахлом. Было самое необходимое: пара диванов, кресла, компьютер, телевизор, оборудованная кухня и садовая мебель.
Сергей поставил её на заднем дворе, и они с дедом, теплыми летними вечерами, под пивко с рыбой вели неторопливые беседы на любую интересующую их тему.
Странно. Сергей за свою жизнь отдыхал на многих курортах мира, а тепло на душе становилось только от воспоминаний о тех подмосковных посиделках.
Он хорошо запомнил последний разговор с дедом, произошедший за месяц до его смерти. Ничего не предвещало скорой кончины Владимира Александровича. Старик был бодр, как всегда прям и едок в суждениях.
- Ну что ж, - щурился дед на остывающий солнечный диск, скатывающийся за горизонт, - то, что к природе поближе перебрался, это хорошо. Бабушке твоей, будь она жива, здесь бы понравилось, единственное, что духу тут русского нет. Попрятались по особнякам как бюргеры, и сидите, воздух портите.
- Да ладно тебе дед, не ворчи, - засмеялся Сергей.
- В том-то и дело, что не ладно. Прошёлся я как-то днём по посёлку. Тут каждый пятый дом как у немчуры – балки наружу. Видел я в войну, что у них между тех балок.
- Ну и что?
- Солому с грязью и го…м намешают, а потом для красоты белилами покрасят. Вот что! С виду конфетка, а внутри дерьмо. Вот и ценности их европейские такие же, - плевался в сердцах Владимир Александрович. – Мы им спесь-то надолго посбивали, а вы им в рот, а чаще… сам знаешь куда, заглядываете.
- Никуда я дед не заглядываю, - обиделся Сергей, - мне самому много чего не нравиться.
- Эх, Серёжка! Упустил я тебя, - вздохнул Владимир Александрович, - отдал на заклание в жертву мамоне. Отца твоего проглядел, и тебя вот, - нетвёрдой усохшей кистью, похожей на лапу хищной птицы, дед потянул к губам стакан с пивом.
Наблюдавшему за ним Сергею стало до слёз грустно. Он вспомнил, как дед приезжал домой в отпуск. Тогда он, ещё маленький, жил с отцом и матерью в его квартире. Дедушка в чёрной форме, с блестящими пуговицами и золотыми нашивками, сильными руками подбрасывал его к потолку. От деда пахло табаком и чем-то ещё, незнакомо свежим.
- И куда же ты меня упустил? – тряхнул головой Сергей, прогоняя воспоминания о «том» деде.
- Ты не обижайся, Серёж, я лукавить не умею. Скажу как есть. Не куда, а кого. Человека я в тебе упустил. Не твоя вина. Рядом меня не было, и бабушка рано ушла, без присмотра тебя оставила. Чему хорошему тебя могли научить отец балабол да мать клуша, - Владимир Александрович предупреждающе поднял руку, заметив, что Сергей собрался что-то сказать в оправдание родителей. – не перебивай. Дай договорю. Не тем они тебе голову забили. Вот смотри, - дед подёргал тельняшку у себя на груди, - сними с меня тельник! Я что, от этого моряком перестану быть? Продай мои ордена на барахолке. Без них я и фронтовиком уже не буду? Буду. Всё моё со мной останется. А отца твоего возьми. Из власти его турнули, и спёкся. Нет человека. Никто, и зовут никак. От нашей породы вам с ним всё досталось: и стать, и ум, и не трусы вроде… А во что всё вылилось? В барахло, как жуки навозные зарылись. Думаете у кого денег больше за тем и сила. Дудки! Богатство ваше, что мыльные пузыри в карманах – надави, одна мокрота останется. А что ещё, Серёжа? Вот я, и предки твои, отечество защищали. А вы с отцом чего за свою жизнь сделали? Трутни вы, - дед выудил из лежащёй на столе пачки сигарету, прикурил.
- Ну, дед. Не всем же военными быть, здесь ведь тоже забот хватает. Я вот, например, дома строю. Скажешь не дело? – не согласился Сергей.
- Ты строишь? – взвился дед. – Ты зад, как и папаша твой, всю жизнь в мягком кресле греешь, на стройку в лакированных штиблетах раз в год по обещанью выезжаешь. А дома те другие строят. Рабочие, прорабы, архитекторы. Без таких как ты страну из разрухи вытащили, обошлись как-то. На домах старых, таблички видел? На них написано кто архитектор, а не толстосум, что в строительство деньги вкладывал. Не зря же среди купцов и фабрикантов столько меценатов до революции было: Третьяков, Мамонтов, Морозов. Они знали, что за тугую мошну люди их помнить не станут, сгинут они, как и не было.
- А я за известностью не гонюсь, - сложил губы сковородником Сергей.
- Да не в известности дело. Ты же не думаешь, что я жду не дождусь, когда моим именем крейсер назовут. Мне это ни к чему. Важно сознание того, что я был нужен на своём месте, как нужны каменщики, крановщики, прорабы в твоей фирме. А вот у тебя есть уверенность в своей необходимости? Мог ты о себе своим детям хоть что-то рассказать, чтобы они тобой гордились? Нет! Нечего тебе было им рассказывать, вот и выросли они у тебя сорной травой, ходят, будто папуасы, в татуировках и с кольцами в носу.
А последней фразой дед и вовсе его с землёй сравнял.
- Вот помру, на могильной плите правду напишите: «Служил Отечеству». А тебе, хоть и не время ещё, тоже бы подумать надо, какую правду над твоей могилой скажут… «Скажут гикнулся Безенчук. А больше ничего не скажут», - Владимир Александрович рассмеялся, закашлявшись, и хлопнул Сергея по плечу, неловко попытавшись перевести неприятный разговор в шутку.
Вот теперь, после побега, как ему казалось, на край света от всех своих не-урядиц, Сергею стали припоминаться этот и другие разговоры с дедом, бередя душу и лишая покоя.
Незадолго до его решения уехать из Москвы, первым, буквально подкосившим его ударом, стала смерть деда. Как Сергей узнал позже, дед выходил выбросить мусор, возле мусоропровода соседка его и нашла. Владимир Александрович сидел прислонившись к стене в неизменной тельняшке, спортивных штанах с «генеральскими» лампасами и шлёпанцах на босу ногу. Из опрокинувшегося ведра по кафелю рассыпался нехитрый мусор одиноко живущего человека. Сергей так ярко представлял себе эту картину, что порой ему казалось, будто он всё это видел своими глазами. Ему плакать хотелось от обиды за деда. Герой фронтовик, контр-адмирал… и умереть так, среди мусора.
Дела в компании шли всё хуже. Кэт, родители которой теперь единолично проедали накопленное, стала навязчиво интересоваться доходами Сергея, не без оснований полагая, что запросто может остаться у разбитого корыта, по аналогии с пушкинской старухой. Дети уже выросли, алиментов им не полагалось, а муж, в случае развода, содержать её не будет, он и в лучшие-то времена смотрел на неё не с большей нежностью, чем на приёмную щель банкомата. Тревожным звонком для Катерины стал жуткий скандал, который муж учинил старшему сыну, отказав ему в смехотворной сумме, заявив, что копейки больше не даст этим упырям. Это о своих-то детях так! «Твоё воспитание! Кукла», - выкрикнул он, брызгая ей в лицо. Катерину тогда испугало выражение его глаз. В них не было привычного безразличия, там плескалась ненависть, граничащая с безумием. Как почитательница сериалов, Кэт знала последствия подобных взглядов. От греха подальше, она переехала к родителям, и вскоре подала на развод.
Сергей тем временем готовил фирму к ликвидации. Он продал имущество компании, уволил работников, расплатившись с ними до копейки, даже на кое-какое выходное пособие расщедрился. После скандального развода Сергей оставил жене и сыновьям дом, машины и большую часть денег со своих счетов. Если Катерина и догадывалась о деньгах в оффшоре, то доказать всё равно бы ничего не смогла.
«С чистой совестью на свободу!», - прокомментировал Сергей состояние своей души. Он действительно чувствовал себя так, словно отбывал все эти годы наказание – нелюбимая работа, нелюбимая жена, уже нелюбимые дети. Был дед, будто глоток солёного морского ветра, проникающий в затхлую душную камеру его бессмысленной жизни, и он ушёл.
Воспоминания о деде и натолкнули Сергея на мысль уехать жить куда-нибудь на море.
Катерина милостиво разрешила ему несколько дней пожить в её доме. Сергей засел за компьютер в поисках своего будущего места обитания. Оптимальным для него городом стал Владивосток.
Дед во всём оказался прав. Здесь, вдали от крысиной возни столицы, перлюстрировав, как дотошный цензор, каждую страницу своей жизни, Сергей пришёл к неутешительному для себя выводу: «Что жил – то зря». Новую жизнь начинать поздно, надо эту как-то донашивать. Он невесело улыбнулся, припомнив, откуда взялось это выражение. Актрису Людмилу Касаткину, ставшую звездой советского экрана после фильма «Укротительница тигров», вопреки ожиданиям, долгое время не снимали. Как-то раз, после пробы на роль, она вся в слезах пожаловалась матери: «Опять отказали! Оператор говорит, что у меня лицо круглое, в камеру не влезает. Ну что мне с этим лицом делать?!», на что мудрая матушка ответила: «Что ж тут поделаешь, дочка, надо донашивать».
Сергей хорошо запомнил тот день. Была середина ноября. За размышлениями, он не заметил, как прилично напился, и как часто бывает с безответственными водителями, его потянуло за руль, только не машины, а яхты. Нацепив бутафорскую капитанскую фуражку, он покачиваясь, пошёл на причал, фальшиво напевая: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…". Дул сильный ветер. В море, за косой, ходили заметные волны, с барашками белой пены на гребнях.
Запустив двигатель, и отдав швартовы, Сергей, обогнув косу, вышел в открытое море. Рация была выключена, и он не мог знать, что объявлено серьёзное штормовое предупреждение, даже крупным судам не рекомендовалось выходить из порта. Где-то через час волны стали настолько крупными, что Сергею, во избежание опрокидывания, приходилось всё время держать на волну. Яхта, словно вагончик на американских горках, поднималась вверх, а затем стремительно скатывалась к подошве волны, чтобы снова начать подъём. Хмель слетел, как и не было, вместо пьяного куража пришёл страх. «Ой, му..ак… - материл себя Сергей, - это чего я натворил. Утону здесь на… , не дожив до благородных седин!».
Всю ночь, вздрагивая от каждого удара волны, он простоял за штурвалом. Руки онемели, левую ногу пару раз сводила судорога, заставляя орать в голос.
К утру шторм заметно ослаб. Сергей сбавил ход, и поставил управление на автомат. Он только включил рацию, как испуганный голос, повторяющий на ломаном английском языке «мэйдей» и координаты, ворвался в рубку. Сергей и сам не знал, где находится. Он записал координаты, и бросился к приёмоиндекатору. Терпящее бедствие судно находилось примерно в семи милях от него в направлении на 120;. Если бы не плохая видимость, он смог бы разглядеть его в бинокль. Сергей лёг на курс, и дал полный ход. Толчея волн гасила скорость, и он добирался до места не менее сорока минут.
Всё было намного хуже, чем он мог себе представить. Небольшая рыболовецкая шхуна, уже ушедшая носом под воду, вдобавок ещё и горела. Сквозь чёрный дым виднелись оранжевые языки пламени. По грудь в воде, цеплялись за снасти несколько рыбаков.
Сергей сбавил ход, и стал подходить к шхуне. Он едва коснулся её борта, как раздался взрыв. В рубку яхты, выбивая стёкла, полетели обломки. Сергей ощутил острую боль чуть выше виска, почувствовал, как по щеке и шее потекла кровь. Он продолжал прижимать яхту к тонущему судну, пока не потерял сознание.
Очнулся он в комнате со стенами наполовину покрашенными светлой краской. Сам он лежал на кровати, от его руки к капельнице вилась прозрачная трубка.
«Я что, в больнице что ли?», - подумал Сергей, пытаясь привстать на локтях. К нему метнулась тень, повеяв на него лёгким запахом незнакомых духов. Мягкие ладони осторожно, но настойчиво, вернули его на место. Симпатичная китаянка, что-то успокаивающе защебетала, белоснежно сверкнув в улыбке ровным рядом зубов.
Потом пришёл врач, за ним растянувшие рты до ушей четыре китайца, в накинутых на плечи белых халатах и с букетами цветов в руках. Они легонько прикасаясь к Сергею через одеяло, выстроились в ряд за его изголовьем. Ещё три китайца с фотоаппаратами, сделали несколько снимков. Через минуту врач и сестра вытолкали всю компанию из палаты.
На следующее утро врач торжественно вручил Сергею стопку газет. В каждой из них были цветные и чёрно-белые фотографии под крупными иероглифами: четыре радостно улыбающихся человека с букетами цветов, стоят за спинкой больничной кровати. Из под одеяла, натянутого до подбородка, в объектив глупо таращится забинтованная голова, с вампирскими синяками под глазами.
Сергей усмехнулся: «Ну и рожа. Десять раз подумаешь, прежде чем кому-то показать решишься!». Он отложил газеты, и поднял глаза к потолку:
- Ну вот, дед. Теперь хоть что-то можно детям рассказать.