–Так, ребятки, четвёртый час, скоро Смоленск, давайте-ка жувнём и можно спать до самого Вильнюса. – Виктор достал из сумки пакет с квашеной капустой, сало, хлеб и вод-ку. Виктор был опытным, он знал, что чем больше будет съедено из его сумки, тем легче будет ему потом. Его жена Людмила постелила на столик газету и вынула пластмассовую кружку, баночку рыбных консервов и четыре картофелины в мундире, запечённых каким-то особым способом.
В памяти всё ещё был Белорусский вокзал с его толчеёй, платными туалетами, платным кипятком, с милиционерами, которые ходили по двое, вертя в руках резиновые дубинки, и от которых, как мыши, прятались подозрительные личности, с бегающим взглядом, и застывшей на лице ухмылкой.
Третьим в нашей компании был невысокий, крепко сложенный, в недавнем прошлом главный агроном какого-то колхоза с коммунистическим названием. Подавая при знакомстве руку, он широко улыбался и, специально картавя, с небольшим наклоном головы, произносил: - «Владимир Ильич». Этим он смущал несколько своего нового знакомого, и в то же время располагал к себе. Я был четвёртым и ехал первый раз.
Челноки, появившиеся в начале девяностых, представляли собой многочисленный и обособленный отряд людей, со своим мировоззрением и жизненными установками, непохожими на прежние. Главным их отличием был оптимизм и вера только в себя, в свои силы, в свой успех. Им не на кого было жаловаться, у них не было начальников, им не задерживали зарплату, их не обязывали идти на митинги протеста, с наспех написанными плакатами. Они становились хозяевами своей судьбы, своей жизни. Единственным, чем омрачалось их существование, была таможня и, начинавшая превращаться в монстра, налоговая служба, с непрерывно меняющимися законами и процентными ставками самых разных налогов. Но челноки и здесь проявляли свои незаурядные способности и, если проблема не решалась без потерь, то потери сводились к самым малым. И опять на лице улыбка и в голове новый план, который покроет потери в два, а то и в три раза.
Я случайно встретил Виктора с женой на бирже, куда ходил раз в две недели отмечаться и просматривать длинные списки вакансий, где, естественно, не было упоминания о моей экзотической специальности. Они тоже числились безработными, как и я, и раз в две недели посещали биржу. Мы разговорились и тогда они предложили мне ехать в Польшу.
–Ерунда, найди денег и через три дня всё будет, и паспорт, и вызов-ваучер, зайди вечером, всё и обговорим.
–Зайду. Обязательно…
…За окном мелькают огни полустанков, а грохот проносящихся встречных поездов не даёт разговаривать нормальным голосом, выключить из сознания накопившееся за последние дни нервное напряжение и просто уснуть.
–И какой дурак выдумал эту чёртову формулу колеса, с этим -с пи эр квадратом? Ехали бы сейчас спокойно и колёса бы не стучали. Правильно я говорю? – Виктор легонько толкает меня в бок и показывает на кружку: - Твоя очередь.
–Капусту надо есть обязательно, желудок будет в порядке. – Добавляет Людмила и подвигает пакет. – Бери руками, после вымоешь, а ложки - это лишний вес. У нас на двоих одна чайная и та алюминиевая.
–Ну, что ж, за успех, господа начинающие капиталисты! Чтобы долларов мы при-везли домой столько, сколько капель в этой кружке. – Я выпиваю, крякаю для солидности, и тянусь за капустой. Виктор достаёт калькулятор и тычет пальцем на клавиши, желая узнать, сколько же капель, пусть и приблизительно, я вылил в свою глотку.
–Люсь, а сколько капель в одном кубике?
–Смотря чего, от вязкости зависит. Если про водку, то капель пятнадцать, точно не знаю.
–Гляди, тебе и за десять поездок столько не заработать. – Перед моим носом появляется калькулятор и, при нищенском вагонном освещении, на табло различается четырёхзначное число.
–Значит, не последний раз едем! – Я дотягиваюсь до картофелины и начинаю её чистить. Владимир Ильич приносит в термосе кипяток, высыпает в него заварку и завинчивает пробку.
–Пусть настоится, а пока можно и руки вымыть и покурить, кто желает.
Под нами всё также стучат колёса, в окнах мелькают огни и уже ничто не раздражает, и есть только одно желание – поскорее лечь и вытянуть ноги.
В Вильнюсе светило солнце. По перрону прогуливались литовские полицейские и, казалось, что их ничто не интересует, даже русские, вышедшие покурить в полуспортивной одежде и обувке на босу ногу. Покупать что-либо в киосках не тянуло, да и рубли наши здесь, пожалуй, никому не нужны. И мы снова уселись за столик, чтобы за картами скоротать время.
Каждый вокзал интересен по-своему. В каждом своя жизнь, которая не прекращается ни на минуту, и, если побыть в огромном здании несколько часов, где сотни людей проводят время в ожидании, то можно многое увидеть, понять и задуматься.
Ночью поезда из Калининграда не отправляются. А из прибывших поездов, наш был последним. Время приближалось к полуночи. Откуда-то появился крепко сложенный парень, в светлой рубашке с красной повязкой на рукаве. Неотступно за ним следовал мальчик лет тринадцати-четырнадцати. Они подошли к центральным дверям, за которыми начинался город, и заперли их на замок. Теперь, хочешь, не хочешь, а до утра будешь оставаться под этой крышей.
С трудом устраиваемся на случайно освободившихся местах, сваливаем все вещи в кучу, поверх которой водружаем самый тяжёлый рюкзак с хомутами – так спокойнее.
В шестом часу в здании вокзала началось оживление. Нетрезвые и вульгарно хихикающие девицы, молодые парни и взрослые, внешним видом не вызывающие ни уважения, ни доверия, почти беспрерывно проходили через двери в обоих направлениях.
Хорошо одетая и с приятным лицом, средних лет женщина, появляется около касс и объявляет о наличии свободных мест в автобусе, следующем до Ольштына. Собрав с нас по восемь долларов, она объясняет, куда идти на посадку и где находится автобус. Забираем багаж и, выйдя из парадной двери вокзала, идём направо к площади, где около двух десятков автобусов ожидают своих пассажиров. Автобуса, про который нам было сказано, мы не находим, и сразу пронзает мысль, что эта милая, с мягким голосом дама нас надула, как самых… и, что её и след давно простыл.
–Владимир Ильич! Бросай хомуты, пойдём искать эту дамочку, может, успеем!
–Ловко работают, по-западному. А чего она ни билетов не дала, ни с нами не пошла? – Владимир Ильич и я, чуть ли не бегом, влетаем в здание вокзала и видим нашу знакомую всё в том же месте, с тем же блокнотом и ручкой, а рядом ещё несколько человек, оформляющих у неё свою поездку.
Подождав, пока она всех запишет и соберёт деньги, мы не очень вежливо заявляем:
–А автобуса-то на месте нет! Как понимать?
–Я же объясняла, автобус заправится и будет на стоянке ровно без пятнадцати. – Она смотрит на часы и добавляет: - Уже подошёл, можете садиться.
–А билеты?
–Я чувствую, что мне не доверяют. – Она красиво улыбается и продолжает: - Что, я и в правду похожа на аферистку? Сейчас возьмём ещё двоих, последних, и пойдём к автобусу.
Вся задняя часть салона большого шведского автобуса уже была загромождена огромными тюками и несколько таджичек или узбечек, (да какая для нас разница!), перебивая одна другую, о чём-то громко спорили, аргументируя свои доводы беспрерывным движением рук.
Молодой поляк с отвёрткой, выпрошенной у водителя, вскрывает потолочную панель и при всём честном народе, не таясь, запихивает в пустоты несколько блоков сигарет.
Укладываем вещи и устраиваемся на роскошных сиденьях, обшитых кожей. Вижу в окно, как наш водитель помогает вытаскивать из легковушки тяжёлые канистры и устанавливать в багажное отделение, находящееся прямо подо мной.
Ещё несколько минут и наша милая дама, с тем же блокнотом пересчитывает нас и, глядя почему-то на меня, произносит:
–Автобус этот экскурсионный, а мы его просто арендуем, чтобы немного заработать. И билетов специальных для поездки у нас нет. – Она снова красиво улыбается. – Желаю всем счастливого пути!
Дорога до пограничного перехода была недолгой. Равнинная местность, поля, да кое-где строения непонятного назначения, перелески. А когда-то здесь шли бои, ожесточённые бои. Сколько людей жизни свои отдали за эту землю… Где-то в этих краях в начале мая сорок пятого был тяжело контужен мой отец и почти два года мыкался по госпиталям. Отца уже нет, расспросить, узнать не у кого. Сорок восемь лет прошло со времён тех боёв. Летит время…
Автобус остановился, обогнав длинную вереницу стоящих легковых машин и грузовиков. Кроме российских и польских, здесь были немецкие, литовские, шведские и ещё, бог знает, какие автомобили самых различных моделей и цветов. Все они часами, а то и сутками ожидали своей очереди, изредка включали двигатели, чтобы обогреться, чего-нибудь пожевать и запить из давно уже остывших термосов. Но автобус есть автобус и к тому же со статусом туристического, поэтому люди не чертыхались в наш адрес, а лишь завидовали, проклиная власть и придуманные порядки.
Сама таможня представляла собой одноэтажное помещение, перед которым на асфальтированной площадке нас заставили ждать вместе с вещами. Автобус проехал куда-то дальше, где и салон и со стороны днища производился осмотр на предмет – а нет ли чего недозволенного.
Недозволенное возили через границу всегда, не все, конечно, но возили. И ещё долго будут возить, пока не исчезнет само понятие – граница, разделяющая народы и государства с их экономическими и политическими интересами, пока вывезти и продать там будет выгодно, несмотря на все моральные и физические издержки.
О том, что можно провозить через границу и сколько, мы имели смутное представление, знали только, что спирт «Роял» в Польшу ввозить запрещено. Но наше российское «авось проскочим», ещё на Белорусском вокзале взяло верх, и поэтому у каждого из нас было по одной бутылке этого запрещённого к ввозу зелья. И вот сейчас, стоя перед вход-ной дверью в досмотровый зал, где было четыре стола, и куда запускали по четыре чело-века, мы ломали головы, как этот спирт упрятать, чтобы его не обнаружили. Первой нашлась Людмила. Она расстегнула куртку и, отвернувшись от нас к стене, стала проделывать какие-то манипуляции с джинсами много ниже пояса, но и много выше колен, а по-том обратилась к мужу: «Давай». Виктор, оглядываясь, достал из рюкзака бутылку и передал жене. Людмила, всё ещё стоя к нам спиной, опустила бутылку, куда и предназначалось и, вдруг, наклонившись вперёд и широко расставив ноги, хриплым шёпотом сквозь зубы произнесла:
–Ой! Какая она зараза холодная!
Смеяться? В другое время наверняка, но не сейчас. Ещё минуты три-четыре и один из нас должен будет войти в эту дверь и, на освободившемся столе, разложить содержи-мое своих сумок и рюкзаков. Или всех сумок и рюкзаков, или какого-то одного, который укажет таможенник. А если он устал, да к тому же глазки твои не бегают, как у мелкого воришки и внешность внушает относительное доверие, то покажет он тебе левой рукой на дверь, ведущей за границу горячо любимого отечества. А правой сделает несколько вращательных движений, как гаишник-регулировщик, подгоняющий автомобильный поток, и которому всё это давно надоело. А на твоё место уже спешит другой, со своими баулами и сумками, с необъяснимым трепетом перед мундиром и его властью.
–Не выпадет, Люсь?
–Пусть попробует. Погляди, заметно или как?
–Да, нормально. Идти-то сможешь?
–Смогу. Давай вторую!
Я стою у открытой двери и наблюдаю, как происходит досмотр багажа. Владимир Ильич с рюкзаком, большой сумкой и сумкой-тележкой, и двумя конскими хомутами, привязанными к рюкзаку, в котором уложены ещё два, достаёт белоснежный платок и, как человек, уверенный в себе, не спеша, вытирает вспотевший лоб. Таможенник окидывает взглядом багаж и, предвидя напрасную трату времени, спрашивает:
–Что везём из недозволенного?
–Что, вы! Я всегда был законопослушным, даже очень.
–А что в сумке?
–Да, ерунда всякая…
–Проходите.
Стараясь никого не задеть, Владимир Ильич быстрыми шагами выносит за дверь сумку и рюкзак с хомутами и возвращается за тележкой. Я стою позади Виктора и, заметив, что таможенники изредка бросают короткий, как выстрел, взгляд на очередников и, будучи не плохими психологами, определяют тем самым, кто заслуживает доверия, а кто нет. Придётся подыграть. Натягиваю на лицо маску безразличия ко всему происходящему, начинаю зевать, широко раскрывая рот и, не закрываю его, пока не скользнёт по мне очередной, колкий взгляд таможенника.
У Виктора дела, похоже, плохи. Пять электронных устройств, для зарядки аккумуляторов, извлечённых из сумки, на которую пальцем указал таможенник, лежат на столе. Таможенник мотает головой, что-то говорит и разводит руками. Несколько секунд обоюдного молчания и Виктор несёт четыре из пяти устройств в угол, где стоит ведрообразная пластиковая урна. Урна падает на бок вместе с зарядными устройствами, Виктор подвигает всё это в угол ногой, и возвращается к столу собирать и укладывать вещи в сумку. От-крыть рюкзак или сумку на тележке таможенник не требует. Он своё дело сделал и очень даже не плохо.
Собираемся у своего автобуса, двери которого закрыты и начинаем разбор.
–А что, нельзя было твои «зарядки» по другим сумкам распихать? У нас двенадцать мест багажа. Знаешь, ведь, что все яйца… Впрочем, ладно. Поезд ушёл. – Владимир Ильич наклоняется к своим хомутам и перевязывает крепления.
–У, козёл, говорила же я тебе!
–А я знал, что ли? Да, ладно, Люсь, вперёд умнее буду.
–Будешь, как же! За сорок перевалило, а он всё собирается.
–Ребята! Давайте жить дружно! – Это всё, что мог я сказать в эти неприятные для моих компаньонов минуты.
Усаживаемся в автобус, ехать на котором предстоит метров сто, за шлагбаум, чтобы попасть на законно польскую землю, где нас встречает другая власть, в другом мундире. У нас отбирают паспорта и просят выйти из автобуса, взяв с собой все вещи.
У поляков нет специальной комнаты, и досмотр вещей проводится прямо здесь на асфальте, под огромным металлическим навесом. Все вещи сложены в одно место, а их владельцы стоят поодаль и ждут вызова, чтобы по приказу таможенника открыть, расстегнуть, развязать то, на что укажут. Всё, как у нас.
Отъехали совсем немного и на первой же развилке увидели часовенку, сделанную из кирпича и выкрашенную в белый цвет. Успели разглядеть огонёк от горящей свечи или лампадки и в свете пламени маленькую икону. И после, почти на всех развилках дорог, мы замечали эти крошечные огоньки в часовенках, зажжённые и оберегаемые людьми с большим и добрым сердцем.
Пересечение границы отняло у нас почти три часа, и в Ольштын мы добрались, когда до наступления темноты оставалось совсем немного.
–Сначала пойдём на рынок, там всё и проясним. Туда старушки приходят, ночлег предлагают, а по дороге заглянем в гостиницу, разведаем. – Людмила надевает рюкзак и берёт сумку мужа, в которой всего одно зарядное устройство, две бутылки «Рояла», коробки с цветными карандашами и ещё какая-то мелочь. – А ты… мою понесёшь!
Дорога к рынку поднимается вверх. На пешеходных переходах автомобили останавливаются, чтобы пропустить нас, и эта вежливость сначала удивляла, а в голове всё больше проявлялось: «Мы в другой стране».
Остановились у обычного пятиэтажного дома, с парадным входом в центре.
–Мы зайдём и всё разузнаем. – Людмила и Виктор оставили вещи и скрылись за дверью.
–Нам на четверых и надо-то две кровати. В прошлый раз здесь же останавливались, народу было… - Владимир Ильич хотел ещё что-то сказать, но наши разведчики уже сбегали по ступенькам.
–Договорились! Два места есть!
Торговля на рынке постепенно сворачивалась. Челноки, бывшие наши соотечественники, из Украины, Белоруссии и других, теперь уже из независимых среднеазиатских государств, упаковывали свои товары, которые значительно уменьшились в количестве за десять часов нахождения на прилавке. Уставшие и голодные продавцы разбредутся к местам своего ночлега, наскоро сготовят незамысловатый ужин, пересчитают вырученные за день злотые, мысленно переведут сумму в доллары, спрячут деньги поближе к телу, и только тогда заснут. А ещё до рассвета быстренько умоются и, глотнув крепкого чая, поспешат на рынок, чтобы снова разложить свой нехитрый товар на облюбованном месте.
–Завтра надо занять места вон там, в левом ряду. – Людмила показала рукой туда, где перед прилавками всё ещё оставались люди. – А сейчас вперёд, скоро ночь и главное – хорошо устроиться.
У входа в гостиницу Людмила устраивает военное совещание.
–Мы с Виктором возьмём свои вещи и пойдем оформляться. Там справа окошечко, где сидит администраторша, так мы его постараемся прикрыть, чтобы не было видно входящих, а вы быстренько проскакивайте и сразу на третий этаж. Там и ждите.
–А если засекут? – спрашиваю я.
–Скажем, что помогаем заносить вещи. – Владимир Ильич улыбается и легонько толкает меня в бок. - Не бойся, прорвёмся…
В комнате четыре кровати, две из которых заняты такими же иностранцами, как и мы. Посреди комнаты сумки, рюкзаки, пакеты и около них, сидя прямо на полу, двое мужчин пытаются починить отвалившееся колесо у ручной тележки.
–Привет землякам! – Восклицает Виктор и, разглядывая поломку, добавляет, - Перегрузили, пожадничали? А знаете, отчего Котельнич сгорел? Город есть такой, может, слышали?
–Привет, привет, землячок! И откуда же вы такие прыткие? Не псковские? Нет? Ну ладно. Уж, коли, ты такой догадливый и знаешь про жадную старуху, из-за которой Котельнич сгорел, подскажи лучше, как с помощью вот этого перочинного ножа можно тут что-то сделать? А критику наводить, мы и сами умеем. Инструмент у вас есть хоть какой-нибудь?
–Дайте отдышаться, всё сделаем. Которые тут наши кровати? Правда, нас четверо, а вас сколько?
–Мы скромные, мы втроём.
Устраиваем из вещей собственную кучу поближе к окну, снимаем верхнюю одежду и с наслаждением вытягиваем ноги, расположившись поперёк кроватей и спиной прислонившись к стене. Усталость, накопившаяся за день, тепло комнаты и почти горизонтальное положение собственного тела, заставляют забыть, что надо привести себя в порядок, сготовить ужин и наполнить термос к завтрашнему утру. Вставать не хочется, но надо.
–А чай, вы, в чём кипятили?
–На кухне два чайника, на плите.
2. Рынок.
Идём в сторону рынка. Начинает светать. На некоторых перекрёстках стоят по не-скольку человек, ожидая служебный транспорт. Ближе к рынку замечаем себе подобных с рюкзаками, сумками и тележками, колёсики которых нарушают утреннюю тишину своим скрипом и стуком.
Неожиданно перед нами появляется молодой, высокий парень:
–«Роял» есть?
Мы переглядываемся, а вдруг подстава. Но парень уже достал деньги и протягивает мне.
–Ильич! Этого хватит за бутылку?
–Пусть ещё пятёрку добавит за неурочное время.
Парень, видимо, знает русский и, улыбаясь, разводит руками
–Ну, что, отдать?
–Отдай! Видишь, у человека душа горит.
Первые деньги, заработанные таким, необычным для меня способом, наводят на мысль, что так можно существовать, и даже безбедно. Не надо каждый день вставать и бежать на завод или фабрику, восемь с лишним часов стоять у станка или выполнять ка-кую-то другую работу, которая тебе неинтересна или, что тоже бывает, просто противна. И больше всего задевало за живое то, что, как бы ты хорошо ни работал, сколько бы ты ни вкладывал в работу душу, на твоей зарплате это не отразится. А она, эта зарплата, зависит от штатного расписания или от твоего профессионального разряда, да ещё от воли начальника, который и определяет всё это. И тут же появляется другая мысль, что подавляющая часть населения в любой стране, всё-таки ходит на работу, производит товары, сеет хлеб, спускается в шахты, строит дома и занимается воспитанием детей. И не едет какой-нибудь швед с рюкзаками и сумками, набитыми дешёвым барахлом в Германию, например…
–А сколько же будет в долларах? Владимир Ильич, сколько я заработал?
–Около двух! Надо курс уточнить, у них, как и у нас, деньги тоже обесцениваются.
–Деньги у них какие-то мягкие. На газетной бумаге, что ли, печатают? И на каждой - то поэт, то композитор…
–А заметил, что многие улицы названы в честь маршалов и генералов? Они, как и мы, любят давать улицам людские имена. Интересно, в Нью-Йорке есть что-нибудь подобное, улица Энгельса, например, или проспект Ворошилова? Как по-твоему?
-По-моему американцы умнее. Они историю переписывать не будут.
–Вот здесь и расположимся. – Людмила поворачивается спиной к прилавку и, слегка присев, опускает на него свой рюкзак. – Видишь эти полоски, между ними одно торговое место и, чтобы лишнего не платить, постараемся уместиться на трёх. Всё! Начали! Только постели что-нибудь, на этих досках товар не смотрится.
Первый покупатель возник у прилавка неожиданно. Он показал рукой на фото-вспышку, которая работает от батареек, и стал то ли спрашивать, то ли объяснять.
–Люд! Я не пойму, чего пан хочет.
–Батарейки вставь, продемонстрируй и скажи сколько стоит.
–А сколько она стоит?
–Не знаю, но уж не меньше двух «Роялов».
Пан уходит довольный, а я продолжаю выкладывать на прилавок фотоаппараты «Смена», ножницы, медицинские термометры, средство от комаров «Редет» рыболовные принадлежности и много другой всячины, купленной по дешёвке в деревенских магазинах, где ещё теплилась советская власть, а торговое начальство находилось далеко в городе.
–А как, вообще-то, цену называть? Я представления не имею, что и почём.
–А ты бухни с потолка, на своё усмотрение и, если у пана глаза на лоб полезли, сразу уменьшай вдвое. Вот и вся наука!
Появились двое полицейских. Красивые кожаные куртки, чёрные фуражки с кокардами из белого металла, а на лакированных ремнях револьверы.
–Пан рыбу ловит? – Обращаюсь я к тому, который ближе, и показываю рукой на блёсны, мормышки, тройники…; Пан полицейский осматривает мой товар и, слегка улыбаясь, спокойно отвечает по-русски:
–Пан рыбу не ловит. – Он продолжает стоять и рассматривать, и, чтобы прервать затянувшуюся паузу, я задаю следующий, не менее глупый вопрос:
–Тогда что же пан ловит? – Пан полицейский смотрит на меня внимательнее и, вздыхая, отходит к своему товарищу.
–Пани, купите ножницы! Это лучшая крупповская сталь с Урала! – Я беру ножницы и начинаю резать клочок обёрточной бумаги. Пани следит за моими руками, потом смотрит на кучку бумажной лапши и, повертев ножницы в руках, спрашивает:
–Иле? – Это означает – сколько. Не зная, как сказать по-польски, я рисую указательным пальцем правой руки на ладони левой две цифры. Пани кивает, сделка состоялась. Но в это время какой-то пан, появившийся неизвестно откуда, тычет пальцем в ножницы, лежащие на прилавке, и что-то говорит этой самой пани.
–Вить, чего это он?
–Он говорит ей, что ножницы не новые. Слышишь, - сала нема, сала нема, у них всё новое и железное должно быть в смазке.
Пани опять стала рассматривать ножницы, а на её лице обозначилось недоверие.
–Это очень хорошие ножницы, пани, вы ещё своей внучке будете кроить свадебное платье. Просто гут, а не ножницы, лучшая крупповская сталь… - Про Урал добавлять не было смысла, так как вредный пан уже отошёл, а пани открыла сумочку и опустила в неё своё приобретение.
А по ряду всё идут и идут. С какой-то степенностью, неторопливо и, пожалуй, с без-различием рассматривают они наш нехитрый товар, которого полно в их магазинах, по-польски в «склепах», но где цена в разы превосходит нашу, российскую, и где подолгу стоять у витрины и рассматривать, ничего не покупая, считается неприличным.
Погода начинает портиться. Внезапно начавшийся дождь сменяется мокрым снегом, настроение падает, приходится закрывать разложенное на прилавке плёнкой, а что-то и прятать в сумки.
Я стряхиваю капли и мокрый снег с плёнки, укрывавшей товар, а какая-то молодая пани успела высмотреть тюбики со средством от комаров «Редет», и, тыча в них пальцем, что-то говорит своему молодому пану. Приходится объяснять – надо! Бизнес… только так!
–Это отличное средство от комаров. – Я показываю большой палец.
–Что есть комаров?
–Ну, это, которые ж-ж-ж-жик, - и изображаю, как летит комар, потом садится на мою щёку и кусает. Всё это сопровождаю соответствующим движением рук и гримасами.
–А! Комары! – Восклицает пани, делая ударение на букву «а». – У нас нет комаров!
–Привезём, пани, и у вас будут комары. – Я, как и пани, тоже делаю ударение на букву «а». Пани улыбается, берёт тюбик в руки, спрашивает цену и довольная смотрит на своего спутника глазами, в которых легко прочитывается: «Ну, чего же ты, гусь лапчатый, доставай кошелёк, плати!»
Ещё две пожилые пани заинтересовались моими тюбиками и, видимо, приняв мою пантомиму о комарах за бесплатную рекламу средства от морщин, без всяких слов обменяли свои злотые на красивые тюбики «Редет», которые, а вдруг, да и на самом деле, сделают их моложе и привлекательнее. А, главное, не дорого.
Да, Виктор с Людмилой, пожалуй, были правы, говоря о поляках, что стоит поднять с дороги грязную гайку, поскоблить, почистить до блеска и можно продать, только в цене не переборщить.
Ноги начинают мёрзнуть, и невольно приходится пританцовывать, одновременно согревая свои раскрасневшиеся руки пока ещё тёплым дыханием.
–Владимир Ильич! Как там, насчёт чайку, не пора? А то у членов совнаркома, не дай бог, кишки смёрзнутся. Не дай погибнуть на чужой земле вместе с дефицитным товаром.
–Сейчас, сейчас! Зовите Людмилу. Ты, Витёк, чего за женой не смотришь, куда она ускакала? Видишь, какие тут паны ходят, вмиг охмурят!
–Ладно тебе, вон она, у соплеменников цены сравнивает. Куда она денется. Виктор глядит, как пробка термоса скользит в руке Владимира Ильича и не желает отвинчиваться.
–Что сил не хватает? Через всю Россию в центр Европы четыре хомута пропёр, а на крышке от термоса выдохся? Дай-ка, я!
Горячий, не сладкий чай, поглощаемый маленькими глотками с большим количеством одновременно вдыхаемого польского воздуха, вкатывается в желудок и теплом расползается по всему телу.
–Как хомуты? Спрашивал кто-нибудь? Смотри, не продешеви!
Владимир Ильич был в Польше месяц назад и видел, как мужички из Белоруссии продавали такие же хомуты и за очень хорошие деньги. Уже, будучи дома, он поехал в родные края, нашёл нужного человека, который занимался подобными вещами и у которого после ликвидации артели, в качестве последней зарплаты, как сувениры, и хранились эти четыре хомута. Принимая деньги, хозяин хомутов рассказал, что когда-то, в тридцатые годы его дед выполнял заказы от очень известных военных начальников. А в тридцать седьмом деда целый год продержали в тюрьме, допытываясь, о чём он говорил с военными, и почему они обращались именно к нему?
–Если что надо будет, приезжай! Хомуты, сёдла или ещё чего, всё сделаем! Сам видишь, артели нет, в колхозе не платят, на горшок раз в неделю ходим…
С тяжестью на душе уезжал Владимир Ильич из деревни. Больно было смотреть на заколоченные окна домов, на покосившиеся столбы, с которых ещё прошлой весной ушлые люди срезали провода, и пропили в одночасье все полученные деньги. Больно и противно было смотреть на нетрезвых женщин, что стояли на автобусной остановке, а в автобусе раздражал водитель, который собирал с пассажиров деньги и не давал билетов.
–Странно, время за полдень, а никто и не поинтересовался моими хомутами. Неужели никто не подойдёт.
–А ты надень на себя один хомут и походи по рынку.
–Может, мне ещё и заржать по-жеребячьи? Советчик нашёлся! Всё, кончилась советская власть! Кстати, смотри-ка за товаром внимательнее, у соседей дамские часики свистнули. Толкался тут один…
Снова прошли мимо двое полицейских. Так и подмывало им козырнуть, когда встретились взглядом, но что-то остановило, и только лёгким кивком головы было обозначено наше недавнее знакомство.
Вплотную приблизившись к прилавку, за которым был Владимир Ильич, и, наклонившись, чтобы никто не слышал, симпатичный пан тихо произнёс:
–Презервативы есть? Куплю все.
–Ой, что вы! Чего нет, того нет. – Владимир Ильич развёл руками и, опуская их, стал машинально поглаживать лежащий перед ним хомут. – Вот хороший товар, ручная работа, берите!
–А куда его надевать? – Спросил симпатичный пан и внимательно посмотрел на продавца, потом на хомут и снова на продавца. Лицо пана выражало что-то среднее между удивлением и недоумением, как, мол, этот русский может предлагать вместо презервативов хомут. Зачем мне, молодому пану хомут? Нет, к этим русским, у которых хомуты, лучше не подходить.
–Представляешь, Владимир Ильич, что вместо хомутов ты привёз бы целый рюкзак презервативов. А? Озолотился бы. Да и товар лёгкий, не сравнить с хомутами.
–Да, промашка вышла! - Владимир Ильич артистично почесал свой затылок. - Кто мог подумать, что поляки такие любвеобильные? Все, говорит, возьму. Надо же, прямо гигант какой-то или половой разбойник. Людмиле не рассказывай…
Опять начала портиться погода. Небо стало ещё темнее, ветер усилился. Его порывами срывались развешанные над прилавками предметы сугубо женской одежды, принадлежностей к ним и белья.
–Что, дело к концу идёт? Или как? Людмила, похоже, собирать начала. Ладно, давай покурим, а там видно будет.
–А рубашки-то ночные у Людмилы за полдня расхватали. Где она их столько раздобыла?
–Нигде, сама нашила. Чего там трудного? Шьёшь мешок метр на полтора и вырезаешь три дырки. Одну большую наверху, это для головы, а две по сторонам для рук. И всё, нет ничего проще.
–Ты чего там мне кости моешь? Разговорился! Мешок на полтора метра, три дырки, а не помнишь, как я по ночам, когда ты дрых, машинку крутила? Забыл?
–Людочка, так я ж тебя хвалю! Ну, кто тебя похвалит, кроме меня?
–Ладно, подхалим, несчастный, Давайте собираться начнём, народу всё меньше, да и погода…
Вечером в гостинице наших земляков не оказалось
–Или домой, или в Елаву подались. Подождём часок и, если никто не придёт, то все кровати наши. Спать будем как короли.
–Королям не надо завидовать, они бедненькие, это я про французских, и спать-то по-человечески не могли. Им лёжа спать запрещалось. Полусидя спали, а кроватки у них коротенькие, как у нас детские.
–А королева, значит, рядом сидела около своего возлюбленного и всю ночь вздыхала? – Виктор захихикал, хотел ещё что-то сказать, но в это время в дверь постучали.
–Слезайте с тех кроватей и быстро сюда, и вещи тоже! – Людмила подошла к двери и, подперев её коленкой, чтобы дать время привести кровати в порядок, спросила: - Кто там?
Молодая рыжеволосая девушка стояла за дверью и с сильным прибалтийским акцентом стала объяснять, что у них, в соседней комнате пропал свет, и они не знают, что делать.
–Сходи, Витя, посмотри. А, вы, - Людмила обратилась к нам, - ступайте на кухню и поищите кастрюльку. Надо сварить суп из брикетов, от сухомятки одни гастриты, да язвы. И про чай не забудьте! А я здесь приберусь, да и переодеться надо.