Здравствуйте, Петрович, – медовым голоском пропела домком Аурика, встретив его на лестничной площадке, - что-то вы совсем оторвались от народа, субботник вот по благоустройству пропустили.
- А я чё, - оторопел застигнутый на месте преступления Петрович, - я готов своей кровью искупить вину перед общественностью.
- Вот, – взяла окончательно под контроль ситуацию домкомша, - видели во дворе новые заборчики, новые качели и лавочки, покрашенные свежей краской?
- Ну - у…
- Все в нашем доме знают, что вы человек грамотный, пишущий. Вот и напишите в городскую газету, как под руководством нашего депутата все жители нашего двора создали такую красоту!
- Да, я давно…
- Правильно, это и будет ваш посильный и бескровный вклад в общее дело. Вот я для вас и фамилии активистов подготовила.
Редакция газеты, куда на следующий день направился Петрович со своим посильным вкладом, всегда находилась в здании городской администрации. Ещё в перестроечные времена она процветала и по праву занимала лучшие помещения первого этажа. Туда не зарастала народная тропа. По мере падения числа подписчиков редакция теряла связь с землёй, народом и подвигалась этаж за этажом всё выше и выше к небу.
Сейчас она ютилась в дальнем углу пятого этажа. Несколько уцелевших в ходе перестроек газетчиков сутулились за компьютерами и отчаянно боролись за существование газеты, ясно понимая, что выше пятого этажа только чердак. А там им всем кирдык.
Петрович аккуратно постучал в дверь и вошел в редакцию.
Редактор, тщательно выбритый, немолодой мужчина, похожий на писателя Булгакова, с кем-то разговаривал по телефону, нервно потирая высокий лоб, изборожденный морщинами в борьбе за выживание газеты.
Закончив на высокой ноте разговор, он глянул колючим взором на Петровича, и сходу поднял загривок, увидев в руках Петровича цветную, веселенькую папку для бумаг.
- Поэт? - отрывисто спросил он.
- Не-е…- нерешительно протянул Петрович, - а сегодня в качестве журналиста или корреспондента из народа.
- А-а…- уже как-то благосклоннее произнес редактор - проходи, мил человек, присаживайся. Рассказывай, с чем пришел.
- У меня, собственно, дело небольшое, но общественной важности.
И Петрович стал выискивать в недрах своей папочки свеженаписанную статейку.
В этот момент в редакцию решительно, но беззвучно, зашел человек средних лет без особых примет. Кроме пестрого шарфа, замотанного на шее, круглых очков и сильно стоптанных ботинок, он ничем не выделялся из многих тысяч граждан, непрерывно снующих по улицам города. В руках он держал большой увесистый пакет.
Редактор даже вздрогнул от неожиданности, когда поднял на него глаза.
- Вы кто, зачем?
Незнакомец, выдержав паузу, с достоинством лорда ответил:
- Я – поэт!
- Да? А почему я вас не знаю? Местный?
- Я, в общем-то местный, а то, что вы меня не знаете, это ваша беда, - солидно сказал поэт.
- Вот как? А что вы пишете?
Поэт неторопливо выложил перед сбитым с толку редактором восемь толстенных тетрадей, до корок исписанных неровным почерком.
Редактор затравленно посмотрел на эту горку тетрадей, перевел невидящий взор на Петровича и не успел ничего сказать. А поэт уже взял верхнюю тетрадь, открыл наугад и произнес:
- Я вам сейчас прочитаю свою поэму и вы всё поймете сами!
И тут же принялся нараспев и с большим чувством читать свои стихи: о метаниях одинокой непонятой души в мертвенном свете серебристой луны, о превратностях своей судьбы и желании улететь в космическую даль, оставив на земле кем-то затоптанный цветок.
Душа моя летает при свете мертвенном луны,
И всей вселенной не хватает, чтоб отогнать пугающие сны.
Нет справедливости на свете, - очень жаль,
Где космодром, я улечу в космическую даль!
.....
Потерявший нить повествования редактор поглядывал на часы и тщетно ждал хотя какой-нибудь паузы. Встретившись глазами с заскучавшим Петровичем, он пожал плечами, дескать, видишь, в каких условиях работаем. Петрович понимающе кивнул в ответ и сделал скорбное выражение лица. Именно в этот миг поэт прервался, чтобы найти следующую поэму.
И тут редактор понял, если он сейчас не перехватит инициативу, второго шанса у него не будет:
- Извините, конечно, я вижу, здесь заложен большой поэтический труд! Где вы печатались? Давно пишите?
- Пишу давно, - ответил поэт, - ещё со школы. Пока нигде не печатался. Один известный писатель сказал мне, что нужно не останавливаться на достигнутом и тогда дело пойдет…
- А о чем было вот это стихотворение - поэма? Я, может, стар и туповат, но главной мысли не уловил.
- Оно посвящено памяти Эльдара Алексеевича Рязанова.
- Александровича, - автоматически поправил редактор.
Памяти Рязанова ему противопоставить было нечего, только на лбу добавилось морщин и он растерянно пробормотал:
- Но в стихах не было ни слова о кино, о самом Рязанове и его творчестве. И рифмы, я бы сказал…
Тут в глазах поэта полыхнул огонь.
Редактор напрягся, но быстро нашелся:
- Вот, кстати, передо мной сидит крупный писатель из Москвы и у нас с ним большой разговор. Извините.
При этих словах Петрович невольно расправил плечи, приосанился и постарался придать себе подобающий случаю вид. В этот момент он искренне пожалел, что знает Москву больше по дороге с Казанского до Киевского вокзала и обратно.
Редактор продолжал гнуть свою линию:
- Вы понимаете, уважаемый поэт, у нас в редакции вся работа с текстами ведется в электронном виде. Обе наши сотрудницы едва справляются. У вас есть всё это в напечатанном виде на электронном носителе?
- Нет?! Очень, очень жаль, - вздохнул редактор - вы немножко поработайте с текстом, переведите его в электронный вид и зайдите потом, когда подготовитесь. А сейчас извините… Работа.
Поэт опять вспыхнул, одним движением сгреб в пакет тетради со стола и, уходя, в дверях бросил: - Маяковского и Высоцкого тоже долго не признавали поэтами такие, как вы!
И вышел, хлопнув дверью напоследок.
- Уф-ф…- выдохнул редактор и вытер лоб салфеткой, - как тут работать, уволюсь к чертям!
- Да-а… сочувственно протянул Петрович, с которого прямо на глазах слетел весь столичный лоск.
- Нет, вы только посмотрите, - сказал редактор, получив неожиданную поддержку и вынул из стола стопку исписанных стихами листов.
В глаза бросились неровные строчки, в которых автор на разрыв аорты писал о любви к Родине, армии, о происках врагов и необходимости держать порох сухим. Крик души, не отягощенной знанием, правилами и рифмой.
У нас такая есть пружина,
У нас такая есть резьба,
Что не надейся ты, вражина,
Ничто не выйдет у тебя!
.....
Прочитав, Петрович только развел руками.
Редактор сокрушенно покачал головой и вздохнул:
- Нет, вы войдите в мое положение – не напечатаешь, этот ветеран труда затаскает меня по инстанциям и съест с потрохами. И уже было такое, страшно вспомнить.
- Напечатаешь это, – городские любители словесности и всеми признанные поэты тоже сожрут меня заживо, смакуя каждый кусочек! Ничего не оставят, даже косточки сложат в пакетик для собачек…
В этот момент зазвонил его мобильный телефон.
- А… это вы, Элеонора Порфирьевна! Да, узнал, помню, раз обещал, как же, как же, приму. Вы уже рядом? Заходите, не стесняйтесь.
Редактор отключил трубку и, обращаясь к Петровичу сказал:
- Что за день сегодня такой особенный, какой-то всемирный день поэзии. Вы никогда не общались с поэтессами? Нет? Вам повезло. Вот, поучаствуйте.
В комнату вплыла роскошная пышнотелая брюнетка стильно одетая в красные и черные тона. От неё пахло дорогими сигаретами и французскими духами. Дама была совершенно неопределенного возраста с сочными алыми губами в форме бантика.
- Здравствуйте, мой дорогой Валентин Сергеевич,- с порога на распев произнесла она. Давненько я здесь не была. А вы все не приглашаете, избегаете меня, баловник.
Редактор засуетился, изобразил восторг, радушие и лично принёс для посетительницы лучший стул в редакции, предусмотрительно поставив его поближе к двери.
Из-за перегородки выглянули любопытные сотрудницы, улыбнулись и снова скрылись.
- Понимаете, Элеонора, - вкрадчиво начал редактор, - есть обстоятельства, которые сильнее нас. Как бы лично я ни желал, ваши стихи напечатать сейчас - никак не могу. Вы же сами прекрасно знаете, сейчас у нас предвыборный период и мы по горло заняты выборной суетой. Это период, который нас год кормит. Мы же всё-таки из бюджета подкармливаемся, вашими заботами!
- А вот вы, хорошо бы оду написали для кого-нибудь из депутатов - нервно пошутил Валентин Сергеевич, - но это, конечно, не ваш уровень. Давайте подождем пару месяцев и в спокойной обстановке обратимся к нашей поэтической страничке? Да?
- Да, конечно, – низким грудным голосом произнесла поэтесса, - я, как никто знаю, что бывает перед выборами. Брачный период, кто кого выберет. Не до высокого штиля.
- К слову, мой благоверный посмотрел передовицу по выборам. Понравилось, там про его заслуги шесть раз упомянули. Но поищите, пожалуйста, и для меня свободную минуточку и посмотрите результат моих ночных размышлений.
- Почему «ночных», Элеонора Порфирьевна?
- Вы знаете, Валентин, как рождаются мои стихи? Лежишь ночами и не знаешь, спишь ты или нет. Всё думаешь, думаешь, и мысли всякие лезут, лезут в голову, а потом они как-то сами складываются в стихи.
- Я, чтобы не пробудиться окончательно, при лунном свете их стараюсь записать на том, что подвернётся: газете, салфетке, модном журнальчике. А потом уже при свете дня сижу и перерываю всю эту словесную руду и отливаю в ясные, как день, строфы…
Тут Петрович не вовремя хмыкнул.
Дама вдруг увидела Петровича и насупила брови. В воздухе запахло скандалом.
Редактор встал за спиной Элеоноры, сделав большие глаза Петровичу и умело перевел стрелку:
- Вот, писатель у нас в гостях, некоторым образом, из Москвы.
- Даже так? - неожиданно поменяла дама гнев на милость, - вы там печатаетесь? Любите стихи и, наверно, знакомы со столичными писателями. Как бы я желала быть на вашем месте!
- Ну, я не знаток поэзии, к сожалению, особенно современной. Всё так стремительно меняется, - заюлил припертый к стенке Петрович, - разрыв поколений. Я не берусь судить нынешнюю индиго-молодежь, у неё всё фэнтези... Я так, вот балуюсь, немного по-старинке, статейками, заметочками...
- А вы к тому же и скромный. Тогда, я чувствую, мы поймем друг друга, - покровительственно сказала Элеонора, - сейчас я спешу на фитнес, извините, а потом на сеанс гормонального массажа.
- Валентин Сергеевич, я полагаю вы организуете нам случай встретиться?
- Да, да, я вас понимаю и всей душой с Вами, Элеонора Порфирьевна, вы же знаете! Поэтому, всё отложу и внимательно познакомлюсь с вашими новыми произведениями – ворковал редактор, провожая посетительницу.
Когда дверь за ней закрылась, Валентин Сергеевич повернулся и, обращаясь к Петровичу ехидно сказал:
- Поздравляю! Это жена нашего мэра, сами понимаете и вы её заинтересовали. Что за денёк сегодня выдался, прости Господи?!
- Да, извините великодушно, даже имени отчества вашего не спросил… Николай Петрович? Очень приятно… Приятно было пообщаться. Всегда вам рад.
Увидев засобиравшегося Петровича уже в дверях, спросил:
- Так ты чего приходил-то? - спохватился редактор, перейдя на дружеское «ты».
- Да вот статейку от дворовой общественности о работе наших кандидатов с народом принёс. А сейчас что-то засомневался…
- Давай, давай, - забрал из рук Петровича статью редактор и пробежал взглядом профессионала по тексту.
- Так, заголовок меняем, всё остальное без изменений и с фото. Как раз в тему.
- В субботний номер – сказал он вовремя выглянувшей из-за перегородки сотруднице.
- Всегда рад видеть у нас, Николай Петрович, до встречи, - добавил редактор, пожимая на прощание руку Петровичу.
- Горек, однако, хлеб редактора, - подумал Петрович, оказавшись на залитой солнечным светом улице, где, как воробьи по весне, сновали туда и сюда жители городка. И глубоко вздохнул, наслаждаясь свежим воздухом.
Фото из интернета.
Слова благодарности Борису Вайнштейну за хорошие советы.