Тося

               




Тося



Субботний вечер уже клонился к закату, а в комнате Вицинских продолжалось застолье. Голоса детей разных возрастов постепенно стали затихать, уступая место голосу отца – Антона Адамовича. Слегка захмелевший не столько от умеренной дозы спиртного,  сколько от обилия съеденной пищи, глава семейства пел. Пел он самозабвенно высоким тенором и народные, а чаще – военные и послевоенные песни. Его жена, Мария Прохоровна, слегка подпевала мужу. Но подпевала она только до тех пор, пока его репертуар не переходил в «разгульную стадию». Попутно замечу, что Мария Прохоровна с лаской всегда называла своего мужа Тосей, и не как иначе.
Коронной у Тоси  была песня, которую он называл «офицерской»:
           Как одна моя каналья
           Позволяла брать за талью.
           Ну, а ниже – ни, ни, ни.
           Даже Боже сохрани.
В конце каждого куплета он брал очень высокую ноту и продолжительно держал ее. Песня заканчивалась, и тенор вдруг начинал чихать. Этот процесс тоже протекал не совсем обычно: если уж Тося начинал чихать, то чихал долго, не менее минуты.
Такие празднества в семье Вицинских происходили регулярно – два раза в месяц, когда Тося приносил домой аванс или получку. Но время обильной трапезы заканчивалось, и многодетная семья погружалась в период очень скромного существования. Как правило, денег до следующей получки не хватало. Приходилось жить впроголодь, а то и совсем голодать. Это было ужасно, ведь голодали не только родители, но и дети. Сердобольные соседки, которые сами-то едва «дотягивали» до следующей получки, все же старались хоть как-то подкормить младших Вицинских. Кто принесет тарелку супа или каши, а кто и про-сто ломоть хлеба. 
Большинство трудового народа тогда, в послевоенные годы жило очень скромно. Заработной платы едва хватало, чтобы дожить от получки до получки. Но люди в то время были какими-то другими, чем сейчас. Более человечными, что ли.
                Соседи и особенно соседки осуждали сложившийся у Вицинских образ жизни и, наверное, правильно, что осуждали. У многих из них достаток был еще более скромным, но они все же не голодали, а умели равномерно распределить свои расходы.
Дом, в котором все это происходило, был построен еще до революции фабрикантом Михайловым для своей прислуги. Одну из комнат в нем с давних пор занимал любимый кучер барина – отец Марии Прохоровны. Со временем, после смерти отца, осталась там жить его единственная дочь со своим Тосей и детьми. Когда в этом доме пришлось побывать мне, то в нем по большей части проживали люди, уже никак не связанные с когда-то населявшими его слугами фабриканта.
В одной из угловых комнат бывшего владения Михайлова жила моя невеста Валя со своей матерью Александрой Ивановной, которую соседи, в зависимости от своего возраста, звали или тетей Шурой, или просто Шурой. В то время вечерами я учился в институте и поэтому почти постоянно носил с собой папку из кожзаменителя, в которой лежали всякие учебные принадлежности. Так вот, эта папка, а вернее, ее обладатель буквально взбудоражили все население дома. Почему-то Мария Прохоровна решила, что я являюсь следователем прокуратуры. Ее просвещенное мнение единогласно поддержали все соседки и даже некоторые мужчины-соседи.
На общей кухне происходили своеобразные совещания: никак не удавалось убедительно ответить на вопрос: «Зачем к Шуре ходит следователь?». Действительно, Александра Ивановна работала на машиностроительном заводе, а ее дочь – в «почтовом ящике». Следовательно, ни  одна, ни другая не были связаны с торговлей, то есть со сферой, где, по мнению тогдашнего населения нашей страны, и процветало воровство. Во время приготовления пищи обсуждались разные, порой почти невероятные варианты заинтересованности органов правопорядка к скромным советским труженицам. Но все разрешилось в один момент, когда  активная женская часть увидела в своем доме «следователя» без папки, но с цветами.
Со временем, познакомившись поближе с обитателями дома Михайлова, я узнал о них много нового и интересного.  Оказывается, Антон Адамович раньше был кадровым офицером и служил в кавалерии. Вот значит, откуда в его репертуаре появилась «офицерская песня». Но потом его вчистую комиссовали из-за какой-то странной болезни: он часто засыпал прямо в седле на лошади.
Как-то после очередного праздника у Вицинских я выразил Марии Прохоровне свое восхищение по поводу удивительного голоса ее мужа.
– Уже не раз приглашали моего Тосю в Большой театр, – без тени смущения поведала она. – Но я не пустила.
– Почему?
– Пусть лучше будет возле меня.
Однако бывать возле своей жены тенору удавалось далеко не всегда. Большая семья требовала денег, так что приходилось ему подолгу задерживаться на работе, вернее, на работах. Помимо машиностроительного завода – основного места трудоустройства, – Антон Адамович стремился подзаработать везде, где только появлялась возможность. Иногда он даже работал ночами. Приходил домой под утро: передохнет пару часов и бежит на свой завод к началу утренней смены. Соседи про него так и говорили: «Вкалывает Тося до упора». А упором этим, наверное, являлся субботний вечер после получки со всем полагающимся ритуалом.
У Вицинских росло шестеро детей, дальнейшая жизнь которых сложилась по-разному. Антон Адамович очень гордился своей старшей дочерью Зиной, которая и в школе, и в институте училась отлично. Да и потом все складывалось у нее неплохо. «Наша Зиночка вышла замуж очень удачно», – не  раз приходилось слышать мне из уст Марии Прохоровны. Другие дети Вицинских, особенно сыновья, были далеко не так обласканы жизнью.

Мне не долго пришлось прибывать в том самобытном доме. Вскоре его сломали, и жильцы получили отдельные квартиры в новостройках на окраине города. Кого-то из бывших соседей поселили кучно, в одном новом доме, а кого-то – совсем в другом районе. Так, семья Вицинских получила квартиру в большом удалении от основного места переселения.
Уже спустя много лет мы с женой совершенно случайно встретили Антона Адамовича на автобусной остановке. Встреча оказалось радостной для всех нас. В разговоре выяснилось, что он до сих пор еще работает на своем машиностроительном заводе.
– А почему вы, дядя Тося, не уходите на пенсию? – удивилась Валя.
– Да неудобно.
– Как? Почему неудобно?
– Ведь Брежнев постарше меня будет, а все работает. И не просто работает, а руководит всей страной! Вот мне и неудобно в свои годы лодырничать.
– Ну, вы, дядя Тося, герой!
– Да ладно… Посудите сами: слесарить много проще, чем нести такую огромную ответственность перед всем народом…
Вот так, уже садясь в подъехавший автобус, закончил излагать свою оригинальную мысль этот вечный труженик.
После той памятной встречи ни мне, ни Вале уже было не суждено вновь свидеться с Антоном Адамовичем. Но его голос, его песни забыть было нельзя.