Получил на мою миниатюру отзыв Николая Серого. Похоже он не поверил чему-то в моем очерке, но как человек деликатный выразил это не напрямую, а несколько иносказательно, написал, что все «привирают» и даже Паустовский в своей замечательной «Повести о жизни» тоже «привирал». Я удивился, заинтересовался и взяв томик Паустовского с этой повестью, прочитанной лет сорок назад, так увлекся, что не отрываясь прочитал все три части, с удовольствием вспоминая, как она мне понравилась когда-то и одновременно понимая, что воспринимаю ее уже немного иначе, по другому. Но, главное, это чтение любимой в далекой молодости повести, вызывало такие волны, валы воспоминаний не когда-то прочитанного, а когда-то МНОЮ самим пережитого в жизни. Основное ощущение, неожиданное и неправдоподобное, что Паустовский описывает мою жизнь, если не факты ее, то мои от этой жизни впечатления, ощущения, чувства точнее, чем мог бы описать я сам. Читаю и переживаю как наяву чувства, которые переживал когда-то, волнения, радости, неожиданно накатывающее ощущение счастья, вспоминая это и не в силах выразить это словами. Как та собака, которая все понимает, но сказать не может. Впечатления вспоминаю, а детали, вызвавшие эти впечатления не помню и придумать не могу, нету таланта. В общем читал, вспоминал, наслаждался и к сожалению, увлеченный не отвлекался чтобы пометить места, вызывавшие эти воспоминания. Записать возникающие мысли и чувства.
Прочитал три части «Повести о жизни», по сложившейся уже привычке полез в компьютер и обнаружил, что после моего шеститомника издавался еще восьмитомник Паустовского, более полный и в нем нашел продолжение «Повести о жизни», еще три части. Нечитанных.
Прочитал. Впечатление другое. Во первых новые и очень интересные события. Во вторых более сдержанный, менее эмоциональный стиль автора и уже не так много «моих» эмоций, но много описанных ситуаций, напомнивших что-то мое, из моей жизни. Учтя предыдущий опыт, когда увлеченный и растроганный, не запечатлел свою реакцию и благополучно забыл, что хотел сказать, здесь стал отмечать места, вызвавшие мои собственные воспоминания. В результате получилось собрание цитат с моими продолжениями, конечно бледными и неинтересными в сравнении с К.Г.П. Но для меня очень даже интересными и приятными. Не знаю стоит ли это показывать кому-нибудь, пока буду развивать эту идею для собственного удовольствия.
Обнаружил я эти заметки, задуманные, как начало сборника воспоминаний, навеянных чтением Паустовского. Как часто бывает, замысел интересный, да с реализацией проблемы. Что-то отвлекло и забыл я о нем. И вот теперь обнаружил эти начала и заготовки. Приводить в задуманный вид, боюсь, не смогу, остыл уже, и выбросить жалко. Попробую опубликовать в виде набросков незавершенных. Прошу прощения у читателя, вряд ли кому это понравится, но уверен, что я от этой работы удовольствие получу, очень уж приятно вспоминать и Паустовского и свою жизнь.
В предисловии к «Повести о лесах» К.Г. Паустовский пишет:
«мне кажется, что жизнь была небогата событиями и прошла слишком быстро.
Но так кажется лишь до тех пор, пока не начнешь вспоминать. Одно воспоминание вытягивает за собой другое, потом третье, четвертое. Возникает непрерывная цепь воспоминаний, и вот оказывается, что жизнь была разнообразнее, чем ты думал.”
«Первая лоция, попавшая мне в руки, была лоция Черного и Азовского морей. Я начал читать ее и был поражен великолепным ее языком, точным и неуловимо своеобразным.»
Это мне ярко напомнило впечатление первых лет работы, поразившее меня в Читинских геологических фондах при чтении старых, дореволюционных отчетов о геологических работах в Забайкалье. Великолепная проза, без всяких канцеляризмов и профессионального жаргона, которым писали в большинстве мы. Читается как роман!
“Почти у каждого из писателей есть свой вдохновитель, свой добрый гений, обыкновенно тоже писатель.
Стоит прочесть хотя бы несколько строк из книги такого вдохновителя - и тотчас же захочется писать самому. Как будто бродильный сок брызжет из некоторых книг, опьяняет нас, заражает и заставляет браться за перо.”
Я хоть и не писатель, но последний месяц таким вдохновителем для меня стал Паустовский. С удовольствием развиваю воспоминания, возникшие при чтении его автобиографических повестей.
«Жил я уже не в подвале на Обыденском переулке, а в коммунальной квартире на Большой Дмитровке, на углу Столешникова переулка, где внизу был меховой магазин. В витрине его много лет сидел широко известный всей Москве волк с ощеренной мордой.»
Четыре года я жил рядом, на улице Горького в доме на углу Столешникова переулка и регулярно ходил мимо этого магазина в книжный на Петровке, сразу за углом. Место замечательное в Москве и с очень многими знаменательными точками, включая знаменитую кондитерскую, ресторан кавказской кухни, квартиру Гиляровского, а ближе к Горького напротив памятника знаменитый ресторан «Арагви» и совсем на углу Горького кафе «Отдых», тоже от «Арагви» с похожим меню, что-то вроде филиала. В «Арагви» я был несколько раз, а в «Отдых» заглядывал частенько, там тоже подавались знаменитые и популярные в те времена цыплята «Табака». Одно время там были «отдельные кабинеты» - такие клетушки в конце зала с занавесками, создающими иллюзию уединения.
«Этот сад, где молодая и болезненная жена этого писателя развела много цветов, особенно настурций, показался мне раем»
Эти слова напомнили первые годы жизни в Риге, когда мы жили в доме 40 на улице Бривибас, напротив КГБ, я уже упоминал это в своих воспоминаниях. Старый красивый шестиэтажный дом с небольшим, без единого деревца, асфальтированным двором, заставленным машинами, подъезжавшими к магазину,- неприглядная городская картина. В глубине двора дом, где на третьем этаже жила знаменитая певица из оперного театра. Однажды мы с пацанами по какому-то случаю прошли с дворником через парадный вход в этот дом, насквозь, к какой-то неприметной дверце в глубине, дворник открыл эту дверцу и мы оказались в раю, зеленом раю, заросшем массой цветов, кустов, деревьев, совершенно скрывавших привычные серые каменные стены. Это было так необычно и неправдоподобно в каменном мешке среди окружающих домов, что показалось чудом. Мы потом долго были под впечатлением этой, казалось, сказки и мечтали еще там побывать, но больше мы туда так и не попали и осталось это впечатление на всю жизнь как сказочный сон.
“И кроме того, теперешнее время бросило свой отблеск на прошлое, и прошлое предстало в новом виде, – иные краски померкли, а иные сгустились.”
“Куполом из неясных испарений прошел по горизонту Кара-Бугаз, а потом за черными зубцами скал Уфра открылся Красноводск, – пасть огнедышащего дракона, жерло испепеленной Азии с ее гипсовой землей и воздухом, густым и вязким, как глицерин.”
А тут вспомнил, как однажды летел на какое-то совещание в Ашхабад и самолет из-за погоды посадили в Красноводске и всю ночь мы там в очень несовременном аэропорту просидели. Темно, тепло и как-то очень романтично и симпатично. В самолете рядом сидел солдатик, возвращавшийся из отпуска, полученного за какие-то заслуги, разговорились, а в аэропорту пассажирам задержанного рейса предоставили пустой клуб. Солдатик встретил своего коллегу и тот угощал нас домашним самогоном. Пассажиры разбрелись, одна компания в окружении болельщиков расписала пульку в преферанс, я постоял- поболел, потом устроился на полу сцены и проспал до утра. А в Ашхабаде поразили очень красивые женщины в национальных нарядах, довольно длинных платьях из под которых виднелись ужасно симпатичные полоски национального орнамента (обрамления штанишек?). Да, и в какие-то знаменитые пещеры нас водили со сталактитами и сталагмитами и огромными подземными залами.
Сон на полу в клубе напомнил, как в 1958 году мы студенты третьекурсники приехали на практику в Хабаровск. Поздно вечером, пришли в геологической управление, а оно уже закрыто, и мы, вчетвером преспокойно улеглись на пол у входа в здание и великолепно проспали, пока не разбудили нас пришедшие на работу сотрудники этого управления. Кстати там же, перед тем, как послать в зараженные клещевым энцефалитом районы, нас направили в больницу для прививок, а там сказали, что имевшаяся вакцина признана неэффективной и теперь они прививки не делают, но дали нам коробку с лекарством, мол если укусит клещ, в ближайшем медпункте сделайте укол. И надо, же однажды, переодеваясь после работы, я что-то на боку нащупал, оказалось уже напившийся моей крови толстый с горошину клещ. Умельцы выкрутили его из моего бока, но дальше-то что? Ближайший медпункт в сотне километров вниз по Бурее, в отряде нет лодки, правда есть рация с питанием от «солдат-мотора»- чего-то вроде велотренажера, но как-то неудобно, стыдно требовать, чтобы доставили меня к врачу, так я две недели инкубационного периода и промучился, испытывая все симптомы болезни, о которых нас проинформировали в той больнице. И еще возненавидел девчонку техника-геофизика из Киева, которая любила рассказывать, как в прошлом году у них был студент из Ленинграда, которого укусил клещ, и он умирал у нее на руках, и как его корежило и т.д., я думал, вот теперь будет рассказывать как мучился студент из Москвы.
Эта практика была фантастически интересна. Получив в Хабаровске направление, мы приехали на поезде на станцию Известковая и пришли по адресу в экспедицию. Мы, это я и мой друг Борис Ананевич отличный парень. Помню уже отрывками, но самое потрясшее не забыть. Первый шок, в доме, где мы оказались, нам сразу без лишних слов дали по полному стакану водки, который мы, не смея отказаться, выпили. То же повторилось во втором доме, куда нас привели, и в третьем, дальше я не помню, хотя по рассказам и я и Борис держались нормально. Это у нас был первый опыт знакомства с водкой в таких объемах. Так обойдя коллег, мы где-то переночевали и утром на небольшом суденышке поплыли по реке Бурее, необыкновенно живописной, вверх по течению примерно сто километров на место будущей работы у недавно открытого уранового месторождения, о чем впрочем тогда говорить было не принято. Рядом с довольно большим поселком геологов и буровиков на высоком берегу Буреи был поселок отряда геофизиков, человек десять рабочих, начальник — инженер, родом из Риги с женой, техник геофизик — девушка пару лет назад кончившая Киевский техникум, повариха, местная опытная женщина и мы, двое - студенты на роли техников-операторов. Поселились в палатках и каждый день шли на работу в тайгу. Запомнились комары и оводы — пауты по местному. Одеты мы были в «противоэнцефалитные костюмы», но было жарко и мы противоэнцефалитные требования не особенно соблюдали, не застегивались и засучивали рукава, а руки при работе на потенциометре были заняты, так что эти пауты могли резвиться на наших локтях, с которых кровь от укусов капала на землю. Все было ново и удивительно, я в те времена увлекался фотографией и свидетельств нашей жизни и необыкновенных пейзажей привез домой множество. Упомяну пожалуй только об одном эпизоде, однажды с верховья Буреи приплыла небольшая лодка с поразившим меня местным жителем — живописным, совершенно библейской внешности охотником с бородой и очень интересным говором с прибаутками вроде « ешьте пироги с грибами, язык держите за зубами». Он привез в своей лодочке половину туши лося. Наш начальник Леня Голубев купил этот трофей браконьера, как мы поняли, и обещал держать язык за зубами. Но оказалось, что наша повариха не ест лосятины и поэтому ближайшие дни мы ели в больших количествах это мясо с символическим гарниром — ложкой гречки, пока не съели всего . Сколько помню, было очень вкусно и страдала только повариха.
Еще эпизод из той жизни, оставшийся в памяти на всю жизнь. Во время дождя работать было нельзя и мы с Борисом валялись в своей палатке, посасывая из банок с пробитыми двумя дырочками сгущенные сливки с чистой, абсолютно чистой совестью. Никогда больше я не отдыхал с такой чистой совестью, потом, всю жизнь заботы и чувство ответственности отравляли даже вынужденные простои.
“Стоял декабрь – самый темный месяц на Севере. Вначале эта долгая ночь мне нравилась.”
Вспомнился Мурманск. Зима. Просыпаешься в полной темноте, идешь на работу быстрым шагом, чтобы не замерзнуть. На остановках автобуса в разрезанных пополам железных бочках горят костры для согревания ожидающих. Потом в чуть более светлом сумерке идешь обедать в ближний ресторан и вечером, опять в полной темноте возвращаешься на гору домой, по дороге захватив в магазине что-нибудь поесть, чаще всего свиную отбивную с широким обрамлением сала, которое отрезав и выбросив, мясную серединку жаришь на сковороде. И так, в темноте до марта, когда появляется первое солнце. Но оказалось, что труднее переносить не зимнюю темноту, которую практически не замечаешь, сидя весь день на работе, а летние «белые ночи». В моей спальне окно выходило точно на север и в полночь яркое солнце стояло как раз перед моим окном и светило прямо мне в глаза. Странно, забавно, но спать невозможно, пришлось приколотить к окну шерстяное одеяло.
“Дом крестьянина был построен лучшими лесорубами. Они украсили его стены великолепной северной резьбой. По вечерам в большом зале, пахнувшем воском, устраивались танцы. Каждый раз на них появлялись высокие и сильные русоволосые девушки-карелки в тугих корсажах и легких разлетающихся юбках”.
Вспомнился пивной ресторан в Майори. Где-то уже в конце семидесятых построили просторное двухэтажное рубленное здание из толстых сосновых бревен, подчеркнуто откровенно без какой-нибудь облицовки или штукатурки. Некрашеные пахнущие свежим деревом стены и вся атмосфера необычной свежести и соответствующее натуральное с национальным уклоном меню к разнообразным сортам латвийского пива. Очень любили иногда с приезжими гостями там посидеть.
«Я возвращался на пароходе по Припяти из местечка Чернобыль в Киев.
Как только я лег на высокую, душную перину, на меня изо всех щелей тучами двинулись клопы.
Я вскочил, поспешно оделся и вышел на крыльцо”
С ужасом вспомнил похожий эпизод в моей жизни. Летел из Вьетнама в Москву и самолет из-за какой-то неисправности посадили в аэропорту Карачи. Сказали, что ремонт потребует времени и рейс продолжится на другой день. На автобусе отвезли нас в гостиницу аэропорта невдалеке, расселили по номерам в двухэтажном здании со сплошным балконом, опоясывающим здание, на который выходили двери номеров. Телевизоров в комнатах не было, оставалось наблюдать за происходящим. Время от времени подъезжали автобусы с пассажирами, все растекались по номерам и через короткое время появлялись на балконе переодетые в национальные одежды: просторные белые рубахи на выпуск, под ними такие же штаны. Публика - в основном мужчины пугающе мрачного вида, черные, заросшие, я сразу вспомнил басмачей и чувствовал себя очень неуютно. Но постепенно присмотрелся и стали они казаться не такими уж страшными. Через какое-то время эти люди скрывались в своих номерах, переодевались в дорожную одежду и уезжали видимо продолжать полет. Моим рейсом летели еще две дамы из Совместного Советско—Вьетнамского предприятия «Вьетсовпетро», одна дама, жена кого-то из руководства, очень энергичная и общительная. Через некоторое время эта общительная дама обратилась ко мне с предложением съездить в город на такси. Нас предупредили, чтобы не отлучаться из гостиницы, но... не отказывать же даме. Согласился. Время уже перестроечное и русскими никого не удивишь, таксист немного понимал по русски даже говорил на более-менее понятной смеси языков. Поехали. Первое, куда привез нас таксист, была мечеть, как сказал шофер, самая большая то ли в Пакистане то ли во всей Азии. Огромная правильная полусфера. Оставили свои туфли и в носках вошли под этот грандиозный купол, посмотрели, послушали, поверили, что акустика замечательная. Одели башмаки и поехали дальше. А дальше все предсказуемо: что интересует наших женщин, конечно магазины. Первый произвел впечатление : снаружи настоящий восточный дворец, внутри огромный зал увешанный всякой одеждой . К каждому прицепился продавец, который сразу предложил кофе, напитки и стал очень навязчиво предлагать всякое. Мне ничего не нужно, но пришлось купить кожаную куртку и какие-то подарки. Продавцы и покупатели очень живописно торговались, как в фильмах про дореволюционные времена с бросанием на пол, предложениями взять даром и т. п. Расплатились и в некотором удивлении без признаков наших покупок пошли к такси, оказалось все уже упаковано и загружено в багажник, потом еще один магазин, в который я напуганный настойчивостью продавцов первого даже и заходить не стал. А дамы вошли во вкус и потребовали везти их на рынок. Но таксист настойчиво отговорил, потому что там могут поймать и арестовать, поскольку у нас никаких документов на пребывание в стране нет. И вернулись в отель. Поужинали за счет компании в гостиничном ресторане по принципу шведского стола какой-то очень острой и довольно вкусной пищей и разошлись по номерам спать. И вот тут-то и началось самое интересное. Раскрыл я постель, вроде свежее белое белье, разделся, улегся, выключил свет и... какое-то непонятное ощущение, кажется будто со всех сторон что-то странное происходит. Вскочил, зажег свет: вся постель покрыта множеством двигающихся клопов. Передернуло. Никогда с таким сталкиваться не приходилось. Быстренько оделся и до утра стоял на балконе, облокотясь на перила.
А ведь приходилось сталкиваться и раньше. В институте был у меня друг, Юрка Козлов, староста нашей группы, большой симпатичный парень. Очень аккуратный, честно записывал все лекции, правда с одной особенностью: писал все подряд, независимо от того, что что-то пропустил, не понял и т. п. (У меня лекции в основном состояли из пропусков по этим причинам). В результате иногда пропуски знания по этой причине обнаруживались уже на экзамене. Тем не менее в сравнении с другими конспект лекций у него был ближе всего к идеалу, почему все им по возможности пользовались, а поскольку мы дружили, я часто в последние дни перед экзаменами занимался с ним. Жил он в «Сталинской высотке» у Красных ворот, принадлежащей министерству транспорта, где работал его отец. И вот в период экзаменационных сессий я частенько топал по ночной Москве от Красных ворот до улицы Горького, где в доме 6 жил. С теплым чувством вспоминаю эту ночную Москву, пустую, тихую, на углах — такси с зелеными огоньками ждут запоздалых пассажиров. Редкие прохожие, иногда попросят прикурить или закурить, неудобно отказывать, стал носить с собой папиросы и спички, потом как-то за компанию закурил, не затягиваясь, и постепенно приучился. Впрочем я же не об этом хотел.
Этот Юрка Козлов, первый в группе, на втором курсе женился и после рождения сына переехал к жене на Красносельскую в деревянный домик, где жил отец жены, маленький, сухонький тихий пьяница. В первой, проходной комнате жил отец, а в следующей размещались Юра с женой и маленьким сыном. Несмотря на такие условия в доме часто собирались товарищи Юры, обычно днем, когда отец был на работе. Пили т. н. бомбы — огромные бутылки очень дешевого вина. И вот однажды Юра с таинственным видом пригласил нас в комнату тестя и прихватив двумя пальцами краешек коврика над его кроватью, поднял его. Стена под ковриком была сплошь покрыта клопами.
И еще одна особенность воспоминаний Паустовского, которую не замечаешь сразу, и только если, оторвавшись на время, вернешься к тексту, вдруг удивишься, как люди жили, как могли жить в такой неустроенности, отсутствии элементарного бытового комфорта, в голоде, наконец, и для нынешнего благополучного обывателя невообразимых, неприемлемых условиях, и быть счастливыми, жить полной насыщенной, интересной жизнью, о которой и мечтать не может этот сегодняшний пекущийся об удобствах обыватель. И были счастливы искренне, не перед кем им было притворяться, как полно, интересно, насыщенно они жили, жуя сухую корку в одной комнате без всяких удобств с еще несколькими такими же романтиками поневоле.
Еще несколько слов из Паустовского :
«Мне не стыдно сейчас сознаться в этих мыслях, - я был очень молод. Все окружающее было наводнено до краев лирической силой, исходившей, вероятно от меня самого. Я же думал тогда, что такова сущность жизни»
«Я подумал: как мало в конце концов нужно человеку для счастья, когда счастья нет, и как много нужно, как только оно появляется.»
«Знаменитые курские соловьи щелкали, прислушиваясь к самим себе, в сырых рощах.»
«Осоргин виновато отвечал: -Поймите же, что я русский и до спазмы в горле люблю Россию. Но я ее сейчас не узнаю. Иногда я думаю,- да полно, Россия ли это? Изменилась даже самая тональность русской речи.»
«Идея о том, что человек нашего времени, детище революции, должен обладать не только высокими качествами, которыми в прежнее время были наделены только отдельные выдающиеся люди, но и духовными богатствами всех предыдущих эпох и всех стран, казалась мне бесспорной.»