Глава 3
Каламбур жив
Утро пришло с востока, озарив своими нежными, еще не жалящими лучами, долины, леса и возвышенности на правом и левом берегу великой реки Сабрин. Солнце забавно играло на волнах, и, если смотреть на солнечные зайчики и блики на поверхности реки, мир кажется идеальным, кажется что вода прохладная и в утренней дымке от нее поднимается пар, кажется что река полна рыбы, которая плещется на поверхности, по воде плывут нагромождение коряг, снесенных ветром и водой, при половодье из прибрежных рощ, но это только это на первый взгляд. Если присмотреться получше, под другим углом, вода оказывается не водой, а отвратительной массой продуктов жизнедеятельности белковых организмов, утренняя дымка, отдает зеленым цветом и несет в себе убийственный для всего живого сероводород, такой концентрации, что от него вполне может оплавиться железо и высокотехнологичная легированная сталь. При ближайшем рассмотрении, плескающаяся рыба оказывается ничем иным, как булькающими пузырями, поднимающимися с глубины от гниющей, разлагающейся массы. Ветки и коряги - это остатки уничтоженных построек, сельскохозяйственной техники. Как и всегда под красивой оберткой отказывается сущее непотребство. Увы, в жизни всегда так бывает, вроде бы написано на иностранном языке на заграничной упаковке - вкусно, а на самом деле там не стоящий внимания обывателя дешевый и ненужный товар, над которым трудились имиджмейкеры, над которым работали маркетологи, и продали менеджеры. Суть всегда одна, красивая этикетка дороже товара, который скрывается за ней, увеличивая стоимость. За эту этикетку, за наклейки на майки, за лейблы на джинсах бессовестные представители торговли вытягивают у народонаселения золото, здорово получается, они нам этикетки, мы им золото, мы им золото, они нам стеклянные бусы. Мы им золото, а они нам наркоту и малооплачиваемую работу, чтобы мы работали за наше же золото, на них и опять покупали у них бусы и наркотики. Так и строится глобальная рабовладельческая цивилизация. Ничего не меняется тысячелетиями.
Волны с отвратительным чавканьем били о борт утлого, импровизированного суденышка выполненного из остатков крыши, уничтоженного аппокалиптическим проявлением темных сил эгрегора мировой закулисы, домика с хутора, стоящего некогда на берегу великой реки, до того момента, как гигатонный говновзрыв прогремевший в подземье уничтожил тут все живое. Прокопанный дроу - отвратительными существами, жителями андердарка Сабрин Канал, стал роковым для обитателей этих мест. Масса, хлынувшая из Мензоберранзана, нескончаемым потоком коллапсировала несколько суток, выбрасывая на поверхность все новые и новые порции уничтожающей субстанции. Плот швыряло из стороны в сторону, забрызгивая отважных мореплавателей, которым судьба приготовила такое страшное испытание. Уже несколько дней без еды и воды, спасающиеся от стихии существа безутешно гребли плоскими широкими дощечками, оторванные с гонты той самой крыши, которая была спасительным островком в безбрежном океане. Выжившие после говновзрыва искали берег.
Наследный принц всея Мензоберранзана Каламбур Барда, или просто Кал, темный мессия и владыка народа дроу, император всего подземья, каковым он сам себя считал, устало греб забортное говно, свесив ногу с плота, борясь со стихией, и злобно матерясь. Ему хотелось пить, есть и конечно спать. Силы покидали наследного принца с каждым взмахом доски-весла. Усталость неприподъемным бременем давала ему на грудь, порой он проваливался в полудрему, но это только на минуту, морфей не хотел принять в свое царство темного принца, чтобы прекратить его мучения. Рядом с ним, злобно пыхтя, усиленно работал веслом-доской наглый, тупой, лысый и совершенно ничего не соображающий дуэргар Эпен’сил, греб он от души, тоесть со всем присущим только ему осатанелым усердием и озверелым остервенением. Они сидели на противоположных концах плота и гребли в одну сторону, но так как принц греб без особенного азарта, а дуэргар наседал на весло, плот неминуюче вращало и закручивало. Трафоза Блонди или паук голиаф из андердарка, крупный такой и увесистый, сидел посредине этого суденышка, вопросительно поглядывая то на дроу, то на дуэргара. Его раздражал ничего не соображающий, тупой дуэргар, его раздражал кажущийся сначала вменяемым темный принц, его раздражало говно, его вообще все раздражало, а тупой дуэргар просто выбешивал, этот кретин крутил плот, от чего у паучка кружилась голова, а еще мучила морская болезнь. Голиаф блевал. Он уже опорожнил желудок, кишечник, рвотные позывы тиранили организм, но опорожняться было просто нечем, от этого становилось мутно в голове. Голиаф злобно прошипел и, пошатываясь, волоча головогрудь по поверхности плота, медленно направился к дуэрагу. Поравнявшись с этим ошалевшим чудовищем, Голиаф немного подумал, глядя всеми глазами на толстую, волосатую, и отвратительно пахнущую, задницу, он колебался ровно две секунды, ровно до того, как рвотные позывы накатили на него снова, грозясь вывернуть на изнанку изнасилованный желудок, а затем голиаф вонзил в нее ядовитые щупальцы, и немедленно отполз от дуэргара, чтоб тот ненароком не зашиб его. Яд Трафоза Блонди не смертелен для человека, но вызывает на некоторое время разбитной паралич. Дурленг не сразу поняв, что его укусили, да, вполне возможно, и вообще не поняв, немного успокоился, и стал грести заметно медленнее. Посмотрев на все это, Голиаф решил повторить операцию, и снова несколько раз укусил Эпен’сила, пока тот совсем не успокоился и интенсивность его гребков, не пришла в статическое равновесие с гребками вялого принца. Озорно захихикав, паук отполз на место и провалился в полудрему, это было облегчение.
Наследный принц совсем перестал грести и развалился на плоту, широко раскинув руки.
- Ей, Дурленг, - злобно заговорил принц, - ты эт... тавой!
- Не называй меня дурленг... Чавой тавой? - переспросил дурленг, который как всегда ничего не понимал, совсем.
- Я говорю, бросай грести, давай отдохнем, не то я просто издохну от всего этого идиотизма! - сообщил принц, - улюлю, я заебался!
- Грести можно немного не делать, - вяло проговорил дуэргар, - посидим тута!
- Какой же ты дебил! - сообщил наследный принц, - тута, вота, ната, сидим тута!
- Я тебя сейчас стукну! - отрапортовал дуэргар.
- Стукни себя в голову долбоящур! - сообщил принц.
- Да пошел ты! - ответил Эпен’сил.
Принц ничего не ответил, да и что можно было ответить ничего не понимающему дуэргару свирепому и злому, который того и гляди вцепится волосатыми ручищами за горло и перегрызет его на пополам вместе с позвоночником, а может быть и просто разорвет надвое, прямо руками. Лежали молча, в тишине, только раздавался богатырский храп Трафоза Блонди. Паучек, совершенно измотанный за эти дни, быстро уснул, когда дуэргар перестал грести.
- Ей Дурленг, - начал снова наследный принц. - Ты мозги-то не еби, подолби дощечкой о плот, может появится волшебный джин и спасет нас.
Не долго думая дуэргар стал неистово долбить доской о плот, со всей фонтанирующей из него дури. Голиаф проснулся и злобно заворчал, недоумевающе посмотрел на происходящее, его восемь глаз как будто вопрошали, что ты делаешь дурак, а дуэргар колотил и ухмылялся, по всей видимости, этот процесс его особенно забавлял, колотить он любил страсть как. Колотить, ломать, курочить, бросаться камнями в собак, пинать кошек, отрывать головы голубям, еще дуэргар очень любил жрать, он мог запросто утоптать ведро беляшей, ведро пельменей, пол ведра конфет, запивая обильно чаем, ну горячим таким, естественно сладким, удивительнее всего как у него не слипалась пятая точка. Это продолжалось долго, дурленг колотил, Кал угарал, паучек злобно смотрел то на одного, то на другого, он понимал, что дурленг полный идиот, а наследной принц глумливая сволота, он издевается над Дурленгом, а страдает от этого маленький, не в чем не повинный паучок. Голиаф хотел было уже еще раз искусать тупого дурленга, лишь бы тот перестал долбить, плевать, что дурленг это полная антисанитария и скот. Наследный принц вдруг заговорил, сдавливая порывы смеха, и Голиаф решил послушать, что же такого интеллектуального выдаст его подопечный на этот раз.
- Слышь дурленг, ты ебешь мозги и долбишь! - угарая сообщил Кал.
- Ну! - не понял Эпен’сил, на миг остановившись.
- Ну, куй гну! - весело добавил принц, - ебешь и долбишь, долбоеб ты - вот!
Дурленг ничего не ответил, но, судя по всему, жутко обиделся и долбить стал намного свирепее. В небе летали выжившие после катаклизма стервятники, жгучее солнце двигалось к полудню, испарение от отвратительной забортной жижи стали просто невыносимы, а дурленг все долбил. Кал старался реже дышать, чтобы не вдыхать пары метана и сероводорода, от которых ему хотелось испражниться, а дурленг все долбил. Наследный принц пробовал спать, а дурленг все долбил, монотонный звук стучащего дерева, барабанами отзывался в голове. Паучек отбежал подальше от беснующегося дуэргара, потому как кусать это существо он уже просто устал, болели хилицеры, да и яда не осталось, почему-то он не действовал на Эпен’сила, наверное, выработался иммунитет. Злобно ворча, на идиотизм серого гнома Голиаф подбоченился и, насупившись, свернулся калачиком на дальнем краю плота, куда вибрации от долбления доносились меньше всего. Принц дремал, от монотонного постукивания, жары и отравляющих газов ему снились кошмары. Как будто он находиться в тропическом жарком лесу, по деревьям ползают гигантские муравьи весело угарая и периодически, то один, то другой, поворачивая к нему лошадиные морды, и говоря: "Вот такая вот ***ня!". Они издают пугающие отвратительно страшные звуки "хрум-хрум", миллионы гигантских ног раскачивают ветки по которым бегут, монотонно, "хрум-хрум", как рота солдат на деревянном мосту "хрум-хрум", чешуйки хитина трутся друг о друга "хрум-хрум", как будто какой-то зловещий механизм, с множеством шестеренок, построенный злым гением для перетирания человеческих костей, "хрум-хрум", от этого можно было сойти с ума. Муравьи с лошадиными мордами, горящими глазами и огненной гривой, психика принца давала метастазы, головной мозг отравленный алкоголем, сероводородом, получающий от внешнего раздражителя зомбирующий стук, пытался справиться со всем этим, вернув принцу ясность мысли и свежесть восприятия, из этого ничего не получалось, а дурленг все долбил. Во сне принц отчетливо видел барабанивших в специфический ударный инструмент из дерева, обтянутый дубленой белой человеческой кожей, людей черного цвет, с набедренными повязками, которые окружали его со всех сторон, они носили причудливые личины, сделанные из глины, а некоторые, из шкур поверженных ими животных, львов, лисиц, был даже один в костюме черной летучей мыши. Кал испугался, во сне засучил ножками, пытался бежать, но шоколадные братья (Автор глумится) догоняли его. Пигмеи-папуасы, или черт знает, что это было, схватили его, связали и потащили прямо по земле волоком, иногда попинывая костлявые бока темного мессии, каждая кочка отзывалась глухим ударом в голове принца. Он кричал, сопротивлялся, но это не помогало, злобные твари засунули его в чан с отвратительной субстанцией, и стали водить вокруг него хоровод, варя на медленном огне, распевая что-то похожее на "азы гум гарум герум, газы гумга", а может быть что-то типа: "move backdafucup the onyx is here!" принц не мог разобрать, что там происходило на самом деле. Он видел как четверо черных парней, в ажурных платьях сыпали проклятья. Они все как один были накрашены гуталином, ругались не по-нашему, что-то вопили, бесновались. Один из них, самый маленький, и самый злобный, с перекошенным лицом, бесновался больше всех, он носился взад и вперед, производя смешные движения руками и ногами, корча страшные отвратительные рожи, показывая желтые лошадиные зубы, потом его лицо, будто сырая глина стала вытягиваться, и трансформироваться, и приобрело очертание рыжего измененного коня, с горящими глазами, конь весело ржал и орал во все горло: "Вот такая вот хуйня!" Затем жевотное оказалось одето в строгий классический костюм и оторвало принцу голову, принц отчетливо видел, как трепыхается его бренное тело, варясь в котле с говном, а конь-пигмей поглаживал принца по лбу копытом, но странно принц не умер, он продолжал все видеть и слышать. Рыжий конь ржал и хихикал, другой пигмей вдруг покрылся белой шерстью, и превратился в кролика с кровавыми глазами, в руках кролика была золотая корона, выполненная из жестяной банки, кролик короновал принца, а конь, поцеловав в лоб, стал вдалбливать корону принцу в голову копытами. Бум, бум, бум. Принц проснулся в холодном поту, с душераздирающим криком, что даже Голиаф всполошился и удивленно посмотрел на происходящее. Бум, бум, бум - продолжал долбить дуэргар. Ужас от увиденного кошмара и праведный гнев, и откровенная злость на дебила Эпен’сила за долбеж, вынудили принца заулюлюкать. Тот поднялся во весь рост над Дурленгом.
- Дурленг! - заорал принц, - ты совсем кретин, я из-за тебя чуть не умер во сне, ты придурок что делаешь, ты мозги ебешь? - поинтересовался принц.
- Да! Бугага! - ответил Дуэргар.
- Ты долбишь? - не унимался принц.
- Да! Бугага! - ответил Дуэргар.
- Дурленг, ты ебешь мозги и долбишь, ты долбоеб! - взревел принц, и опустил со всего размаха импровизированное весло на голову серого гнома.
Весло разлетелось озорным феервергом щепок. Дурленг как будто и не почувствовал, есть такая особенность у подобного рода индивидуумов, им что по голове, что полбу, никак не прошибешь, кость в этой части тела особенно крепкая и толстая. Следует отметить, что дуэргар носил импровизированный шлем, выполненный из большой алюминиевой чашки, которую он нацепил на голову еще в тюрьме Мензоберранзана, чтобы было удобнее таранить двери при побеге. Правда секрет тут был совершенно не в чашке, алюминий мягкий материал, легко поддающийся формовке, литью и механической обработке, он устойчив к коррозии за счет быстрого образования оксидных пленок, защищающих поверхность от дальнейшего взаимодействия. Секрет неуязвимости головы Эпен’сила, крылся в крепкой кости. Именно она не позволяла получить ему тяжелые травмы головного мозга.
Дурленг, угарая тоже поднялся на ноги, и со злой, не естественной улыбкой, произвел те же самые манипуляции с головой принца. Тяжелая доска, с ошметками забортной среды опустилась на голову Каламбура, послышался гулкий чпок и сухой хруст, доска обломилась пополам. Принц как-то сразу изменился в лице, осунулся, побледнел и потерял сознание. Теперь ему больше ничего не снилось. Тут следует отметить, что ему повезло, Дурленг перестал долбить и если бы он был в сознании, он был бы в восторге от произошедшего. Дурленг взирая на свои волосатые руки, сделав отсутствующее выражение лица, смотрел то на Кала, то на небо, то на руки, руки были также обезображены забортной средой. Дуэргар охватил ими голову и произнес на распев:
- Еба-ать!
- Эх, и Th-дхолбхоебх-Ph! - прошипел паучек, ему уже порядком надоел беснующийся дуэргар, да и принц тоже, Голиаф устал от идиотизма, он присел на корточки, и неминуюче задремал. Дуэргар еще долго повторял слово: "Ебаааать!" взирая то на Кала, то на небо, то на руки, ничего не понимающими, остеклянелыми глазами крупного рогатого скота, которого ведут на убой.
- Эх, и Th-дхолбхоебх-Ph! - сквозь дрему шипел паук, - Th-тхупхая хнидха-Ph!
Брайт Фалькон проснулся сегодня особенно рано, он лежал на холодной земле, положив голову на седло, он был зол и совершенно не хотел подниматься, неделя критического недосыпа и общения с Певе сделали его злым и раздражительным. Он возненавидел халфлинга и уже хотел его убить, халфлинг действовал ему на нервы, мало того, что ему его навязали в качестве контролирующего, так еще вместо того, чтобы вести летопись странствующего паладина который идет в личный крестовый поход, Певе пытался учить его воинскому искусству, используя данные ему полномочия, но при этом не имея об этом искусстве никакого представления. Не так давно паладин оставил северную цитадель, его ждала невыполнимая миссия, он должен был найти и пленить темного мессию, который по последним разведданным и наушничеству скоморохов на ярмарках, вырвался на свободу, уничтожив подземье. Паладин был очень рад, что ему выпала эта непростая миссия, он считал своим долгом очистить мир от скверны, он припадал в инфантильном идеализме и считал, что храм духа во главе с Иртимбером и Нотступом приведут сообщество к процветанию и благоденствию. Фалькон понятия не имел, что руководители храма были ни кем иным как тайными жрецами мирового правительства. Да что и говорить, первые лица федерации храма сами состояли в этом мировом правительстве, они транслировали волю высших Иерофантов и верховного совета оловянного острова. Тайные владели восьмидесятою процентами мирового капитала и обладали безграничной властью и остро не терпели конкурентов, сами по себе являясь приверженцами культа апокалипсиса, они все с нетерпением ждали прихода темного мессии. Тут следует отметить тот факт, что тайные немого, а то и совершенно, ошибались в суждениях о месте темного мессии в устройстве мироздания, и уж тем более о его способностях. Пребывая в таком блаженном неведенье, они ТВАРИли нескончаемо ужасные вещи, они приносили человеческие жертвоприношения, уничтожали населения Фаэруна, исповедуя фашистско-сатанинскую концепцию золотого миллиарда, пили кровь христианских младенцев.
Фалькон расправил затекшие конечности и, смахнув с себя шерстяное одеяло, быстро и бесшумно поднялся на ноги и огляделся. Недалеко от него около давно потухшего костра спал халфлинг, свернувшись калачиком и мыча что-то невнятное и улыбаясь, паладин сжал кулаки. Как же ему хотелось внести изменения и модификации в конструкцию лица Певе. Брайт тяжело и глубоко вздохнул, прерывисто выпустив воздух, он контролировал ситуацию, он паладин, а паладины не бьют в лицо спящим халфлингам, обычно. Это не достойно благородного воина. Фалькон сплюнул, от злости скрипя зубами. Чтобы не искушать себя он отошел на несколько шагов от места их стоянки под раскидистыми ветками могучего многовекового дуба. Постепенно кровь отхлынула от его лица. Он глубоко дышал утренней прохладой, грудь высоко вздымалась, жадно принимая струи влажного воздуха с запахом луговых трав, на сердце стало спокойно и умиротворенно, убивать больше никого не хотелось. Фалькон улыбнулся, он слушал щебетание утренних пташек, чувствовал дуновение нежного ветерка, ласково трепавшего его нательную рубаху и густую растительность на груди, розовое солнце чуть выглядывало из-за горизонта, преломляясь лучами в предрассветной дымке. Как же прекрасен был этот мир, навалившийся на паладина изобилием красок и звуков палитры живой природы. Вдруг, сердце Фалькона забилось с непонятной силой, он услышал пение соловья, удивительные мелодии выводила эта маленькая птичка. Паладину хотелось куда-то побежать сломя голову, сбивая в кровь быстрые ноги, за кем-то гнаться, кого-нибудь спасать. Фалькон был преисполнен позитивным настроением и хотел было запеть или закричать что-то удалое, молодецкое, но, вспомнив о спящем халфлинге, чуть не поперхнулся. Горло свела судорога, Паладин закашлял, он словно выпал из какого-то наваждения огляделся по сторонам. Злобная птица соловей, пронзительно насвистывала, эти визжания были не приятны Фалькону, прохладный воздух показался холодным и мерзко влажным, утренняя дымка превратилась в омерзительный серый туман, не суливший ничего хорошего, а ласковое солнце вдруг стало напоминать испепеляющий шар расплавленного до состояния плазмы газа, который своим свечением выжигал сетчатку. Сразу захотелось спать, а еще убить халфлинга.
- Какая же это гнида! - вырвалось у Брайта. - Как мог так обосрать....
Фалькону требовалось время чтобы смириться с присутствием халфлинга, сам по себе Певе был вроде не плохой парень, но у него было, судя по всему, что-то личное к Брайту, нет, не благодарность, за то что паладин спас его от неминуемой смерти в снегах Рашмена, это было что-то другое. Судя по всему, халфлинг Певе был редчайшей гнидой, и у него развивался как у всех халфлингов комплекс Наполеона, а так как Певе обладал недетскими амбициями, комплекс этот у него приобретал уродливые гипертрофированные формы. Фалькон отчетливо понимал, что в детстве ребятня, скорее всего, издевалась над маленьким халфлингом, скорее всего, его еще и били ногами, скорее всего, еще и по лицу. Паладин спохватился, может быть он не справедлив к Певе, может быть ему нужна помощь и поддержка, может надо быть мягче с этим милым половинчиком. Фалькон напряженно думал, он непременно попытается поговорить с халфлингом, он должен выразить сочувствие и понимание, он же паладин конце-то концов. Фалькону сразу стало как-то легче на душе, он расплылся в идиотской улыбке и весело зашагал к лагерю. Халфлинг еще спал, паладин не стал будить это маленькое беззащитное существо, он решил заняться чисткой доспеха и заточкой оружия.
Порывшись в своем спартанском скарбе, Фалькон выудил из мешка увесистый абразивный камень и, присев недалеко от потухшего костра, принялся с усердием точить двуручный меч. Лязгающий, мерзкий звук был приятен паладину, металл становился тоньше и острее, раз за разом, движение за движением. Лезвие не блестело на солнце, клинок хоть и был отполирован до состояния водяной глади в безветренную погоду, но не давал бликов. Меч был изготовлен древними мастерами, знающими свое дело, лезвие имело сероватый цвет, с наплывами и волнами, это были цвета побежалости, от закалки, скорее всего, это был лучший клинок, которым обладал арсенал северной цитадели, и если бы не особая важность миссии паладина Ермак никогда бы не разрешил Сандаю отдал ему это оружие. Паладины с завистью смотрели на Фалькона, получившего для выполнения миссии лучший доспех. Оружейник выдал ему мефриловую кольчугу, покрытую как панцирь дракона мелкими чешуйками, выполненными из того же мефрилла, с массивными пластинами на груди и спине, поножи и перчатки были тоже великолепной работы, это был шедевр мастерства кузнечного дела. Сапоги были тоже их мефрилла, обделанные внутри мехом среднеазиатского тушканчика, перчатки были удобны, не один клинок не выскользнет из них, и тут нет никакой магии, дело в том, что маленькие чешуйки, покрывающие кольчужное плетение обладали нанотехнологичными насечками, что позволяло держать клинок мертвой хваткой. Оплечья были настоящей броней, метал тут достигал толщины в два пальца, поверхность имела крупные шипы. Помимо всего этого, доспех обладал кучей хитроумных металлических вкраплений, вставок и скоб на сочленении, которые не позволяли засунуть нож, или короткий меч на стыках доспеха, это делало Фалькона почти что неуязвимым. Сей факт нескончаемо порадовал паладина, и Брайт с особым азартом принялся драить и натирать его, собственно это и не требовалось, доспех был чистым, да и одевал он его один раз, когда покидал с Певе северную цитадель, да и меч был острый как бритва, Паладин поймал себя на мысли, что он это делает специально, чтобы разбудить мерзкого халфлинга. Фалькон потряс головой, нет, это не так, он не хочет доставлять неудобства маленькому проказнику, он совсем не злой, он паладин, он несет добро и справедливость, он есть олицетворение чистого и прекрасного, он не должен опускаться до поступков плебса. Паладин это благородный воин чести, следующий идеалами добра и сражающийся с силами тьмы. Фалькону стало немного не по себе, так недолго стать и темным паладином. По его коже пробежал холодок, он очень живо представлял, как темные силы проникают в его душу, его разум становится другим, холодным, расчетливым, жестоким. Злость и гнев поднимаются из глубины сознания, из древних отделов мозга, что-то низкое, первобытное, жевотное, на уровне инстинктов вылезает наружу и подчиняет его себе, изменяя безвозвратно навсегда. Фалькон отогнал от себя жуткое видение о том, как он превращается в воина смерти, наваждение ушло, он потряс головой. «Привидится же такое!» - подумал Брайт. Однако точить меч он так и не прекратил, с улыбкой поглядывая на своего спящего попутчика.
Халфлинг Певе забавно сучил ножками во сне, ему снились кошмары, его одолевали жуткие видения. Сон, затуманив разум, накатывал не него волной безумия, он видел ужас, его постигало нескончаемое ощущение страха. Рыжий конь, вестник апокалипсиса, одетый в строгий, классический костюм, преследовал маленького халфлинга в чистом поле с выжженной землей. Повсюду вились огненные смерчи, двигаясь медленно, словно ожившие колоссы, неторопливые от своей тяжести и величия, уходя столбами серой пыли и огня высоко в небо. Смерчи проворачивались, гудели и рокотали, как рушащиеся горы, как составные части какого-то ужасного механизма, сотворенного не человеком, а иным разумом, с чуждой для понимания логикой, с нечеловеческими целями и идейной структурой. Окружающий воздух, раскаленный и сухой, обжигал обветренную кожу, небо имело страшный багровый оттенок, озаряемое бесчисленными всполохами молний, оно грохотало, тряслось и грозилось выплеснуться на сожженную потрескавшуюся землю неслыханным потоком адского пламени. Ослик Певе неуклюже семенил по равнине, выгнутой как тарелка к центру, так, что на несколько сотен лиг были видно все пространство, мертвое и безжизненное, низкое небо, огненные смерчи, а сзади его преследовал рыжий конь. Существо ада бежало как человек на двух ногах, на спине у него сидел белый кролик, держась лапами за шею коня, мотая толстой задницей. Адский конь шел уверенно, остро и зло, за его спиной болтался мешком непотребства белый кролик во фраке, без штанов. Певе сначала не придал значения этим спутникам, но, приглядевшись, понял, что они преследуют именно его. Белый кролик представлялся исчадием ада, собственно, тем, чем и являлся на самом деле, он был сравним размерами с конем, и чтобы тот не свалился, конь придерживал его ноги руками по бокам, именно руками. Верхние конечности коня были руками, с четырьмя пальцами в белых кожаных перчатках из человечьей кожи. Халфлинг почему-то знал, что кожа была именно человеческая. Глазница кролика были пустыми, а в них бушевало адское пламя, а страшный, не кроличий оскал, наводил ужас несколькими рядами белых острых зубов, и выделяющимися клыками. Кролик высунул из пасти длинный раздвоенный змеиный язык далеко за плечо, так, что в азарте скачки, слюна, катящаяся по немцу, мелкими капельками взвивалась на потоке встречного ветра, как развивающийся стяг. Да, эти существа, эти порождения бездны, порождения ада, преследовали, действительно, именно Певе. Халфлинг пришпоривал ослика, но бедный Иа, никак не хотел бежать быстрее, а кроличий всадник, как было видно, играет с ним, рыжий конь явно мог в два прыжка догнать Певе, но почему-то этого не делал. Халфлинг хлестал бока бедного ослика, но ослик ни как не шел вперед, опустив глаза вниз, Певе понял, что скачет уже не на ослике, а на своем спутнике, паладине Фальконе. Голова Фалькона повернулась на сто восемьдесят градусов и уставилась на Певе немигающим глазами без зрачков. "Вот такая вот ***ня!" - сообщил Паладин. Его руки и ноги, неестественно выгнулись и схватили Певе за шею, причем и ноги оказались тоже руками. Халфлинг стал задыхаться. Вестники апокалипсиса догнали путников. Рыжий конь сбросил с себя прямо на землю адского кролика, тот плюхнулся в горячую пыль со странным хлюпающим звуком. Чудовище испачкало фрак, злобно ворча заворочалось, заерзало, и принялось кататься в пыли, так что на него с недоумением посмотрел даже его спутник ада. Копыта рыжего коня топтали выжженную землю, выбивая из нее огонь, у кролика тоже были копыта, а колени выгнуты в обратную сторону, он вскочил на задние лапы, в передних держа скипетр и державу, он стал весело размахивать ими. Ужасный паладин душивший халфлинга отпустил его горло и поднялся во весь рост, он был измененный, лицо его приобрело серое выражение, волосы пепельный цвет, в руках он держал меч. Рыжий конь приглашающие мотнул головой в сторону Певе. Паладин замахнулся мечем и отсек голову незадачливому халфлингу, она покатилась под ноги коня, тот остановил ее копытом, Певе ужасался, он смотрел на свое обезглавленное тело которое стояло как вкопанное и не шелохнулось, демонический кролик со всего размаху водрузил на место головы Певе державу, а скипетр воткнул в землю, поднимая целый ворох искр и пепла. Конь, подняв голову халфлинга, поставил ее как на кол на этот скипетр и, заржав, стал стучать копытом по голове Певе прямо сверху. Адский паладин стоящий неподалеку, тоже заржал и стал проводить перчаткой доспеха по лезвию клинка, издавая отвратный металлический звук. Конь дерзко ухмыльнулся и, схватившись за скипетр, поднял голову полурослика над собой и стал размахивать ею как знаменем. Халфлинга трясло и подбрасывало в разные стороны.
Певе открыл глаза, над ним черной тучей склонился паладин и тряс его рукой за плечо, второй рукой он держал меч.
- Ей, Певе, с тобой все в порядке? - спросил паладин.
- ААА! - в ужасе заорал маленький проказник.
- Все в порядке? - еще раз озабочено спросил паладин. Косые лучи утреннего света падали на Фалькона со спины, прямо в лицо халфлингу, делая паладина страшным темным силуэтом с оружием в руках, а воображение маленького проказника сделало все остальное, ему привиделся адский паладин, превратившийся в воина смерти.
- ААА! - снова заорал халфлинг и, высвободив плечо из рук Фалькона, полез на дерево, его толстое непомерных размеров пузо и филейная часть не позволяли это делать эффективно, он срывался и падал, выдирая с корнем ногти. При всем при этом вверх он не продвинулся не на сантиметр.
Фалькон с недоумением поглядывал на происходящее, он смекнул, что у халфлинга не все в порядке с головой и, скорее всего, на лицо какое-то черное помешательство. Выбившись из сил, халфлинг свалился на спину, тяжело дыша и вращая обезумившими глазами. Паладин немного понаблюдал за халфлингом и осторожно решил подойти, так, чтобы тот чего доброго не укусил его. Он воткнул меч рядом с головой Певе в землю и облокотившись о рукоять внимательно уставился на него сверху.
- Половинчик, ты чего орешь! - спокойно, даже с не большой издевкой, спросил Фалькон.
- Я видел сон! - сообщил Певе, немного прейдя в себя.
- Кошмар? - участливо поинтересовался Фалькон, лицо его расплылось в довольной улыбке.
- Кошмар! - повторил халфлинг, уставившись обезумившими глазами куда-то вдаль сквозь паладина.
- Это очень хорошо! - сообщил Фалькон, потирая руки.
- Хорошо... - согласился халфлинг отсутствующим тоном.
- Ну, тоесть хорошо, что ты проснулся! - опомнившись, поправился Брайт.
- Хорошо... - снова прогнусил халфлинг.
- Хорошо, что это был только кошмар! - снова отрапортовал Фалькон.
- Хорошо...- снова безропотно согласился Певе.
- Это был огромный рыжий кошмар с адским кроликом на спине? - спросил Фалькон.
- Кошмар (Кошмар – жеребец ада, во многих книгах и играх по вселенной might and magic) с кроликом на спине...- проговорил Певе, продолжая уныло вглядываться вникуда. Тут Певе немного передернуло! - Откуда ты знаешь? - спросил он, сфокусировав взгляд на лице Брайта, по загривку халфлинга побежал холодок. Тот внимательно присмотрелся к паладину. Неподдельный ужас поселился в душе Певе, он теребил его сердце скользкой рукой. Паладин был какой-то не такой, что-то в его лице было не правильно, формы не четки, кожа имела не естественный сероватый оттенок, мертвый оттенок, а глаза, да это были глаза. Что-то привлекло в них Певе, и тут он только понял, что в глазах Фалькона не были зрачков.
- ААА! - заорал халфлинг, пытаясь подняться, он быстро вскочил на четвереньки и, нервно перебирая всем конечностями, побежал в неизвестном направлении. Адский паладин, открыв рот протяжно завыл, как боевой рог варвара долины ледяного ветра. Его немигающие мертвые глаза без зрачков медленно наполнялись кровью, а потом в них зажглось адское пламя. Он стал размахивать мечем и, в мгновении ока, настиг халфлинга, но не зарубил его сразу, а издевательски воткнул меч в филейную часть маленького проказника...
Певе проснулся с ужасающим криком, так внезапно, что Брайт Фалькон точивший меч, от неожиданности промахнулся по лезвию, и порезал себе руку, хорошо, что у него была хорошая реакция, и он вовремя отстранился от клинка, ведь о закаленное, страшное лезвие можно было запросто, не заметив, отрезать пальцы. Халфлинг подпрыгивал чуть ли ни выше своего роста, забавно перебирая в воздухе короткими ножками, он орал и матерился хватаясь руками за пухлую задницу. Паладин сосредоточено смотрел на рану, она была не серьезная, кровь проступила крупными каплями, но целостность кожной структуры нарушена была не серьезно. Медленно, отложив абразивный камень, он встал и, наблюдая за беснующимся халфлингом, засунул меч в ножны, аккуратно, клинок был великолепен. Фалькон оберегал его от воздействия среды, ему нравился двуручный меч, правда, орудовать им он умел не очень хорошо, у него больше получалось с двумя короткими клинками - акинаками, ими он владел в совершенстве. Странное, конечно, оружие для паладина, но Фалькон не всегда был им, было дело, он гулял казаком в широких, необъятных степях и лесах Рашмена. Где вольное поле бросается в лицо бесконечным простором, который нельзя преодолеть ни за день, ни за два, ни за неделю. Казаки большую часть времени проводят на лошадях, сражаются на лошадях, спят на земле, подложив под голову седло (Так опочивал в нескончаемых походах русский князь, князь - легенда, князь – витязь Святослав - храбрый Неистовый сын киевского князя Игоря Старого и княгини Ольги, отец Владимира Святого, почитаемый в России как Александр Македонский), для поля двуручный прямой меч не очень хорошее оружие, а вот короткая, гнутая сабля, для казака как нельзя более подходящая, она выполняет все нормативные требования степного сражения. Фалькон имел мечту освоить наконец-то благородное оружие - прямой двуручный меч, но времени на тренировки почти не было, он был всегда в походе, то колдуний убивал, то разбойников истреблял, он постоянного помогал людям. Фалькон пытался сражаться именно этим оружием, но по какой-то невероятной закономерности, он всегда его терял не первых минутах боя, и тогда в дело вступали короткие клинки акинака.
Фалькон презрительно наблюдал за беснующимся халфлингом. Его беспокоило это маленькое чудовище, не днем, ни ночью от него не было покоя, вот и сейчас спросонья, еще не очнувшись ото сна полностью, маленький проказник орет и беснуется. Брайт решил подойти поближе, халфлинг бегал орал и дергал сам себя за филейную часть туловища, мило подпрыгивая и ойкая.
- Ей, половинчик, - окликнул его паладин. - Ты чего орешь-то?
Халфлинг вдруг перестал прыгать, он остановился и злобно сорвав кинжал с пояса, принял подобие боевой стойки, только очень низкой.
- Не подходи ко мне урод! - заорал он.
- Ну вот, - отозвался паладин, - теперь я еще и урод!
Поняв, что разговаривать с халфлингом особо не о чем, Фалькон развернулся и, оставив Певе в странной позе на четвереньках, подошел к догоревшему уже давно костру и, подхватив рукой седло, направился к пасущемуся неподалеку стреноженному коню. Конь у паладина был новый, буйный, плохо объезженный, этот факт ни сколько не печалил паладина, напротив, сие добавляло острых ощущений. Ослик Певе, весело склонив голову на бок и высунув длинный красный язык, с которого капала отвратительно желтая пена, стоял неподалеку и вращал ничего не выражающими глазами. Брайт подметил этот факт уже давно, скорее всего, осел халфлинга был слабоумным. Фалькон хорошо разбирался в лошадях, но заболевание осла казалось ему очень странным, даже более чем. Водрузив седло на спину животного, Брайт почесал коня за ушком, и потрепал гриву. Вредный жеребец недобро косился на паладина, все время норовя укусить за руку, но проворный паладин, не позволял выполнить подобное действие, ловко уворачиваясь.
Халфлинг Певе, стоящий на карачках с кинжалом в пухлой руке, потихоньку приходил в себя, он только теперь начал ощущать действительность через призму анализаторов с проекцией на центральную нервную систему. Аналитический отдел мозга, наглухо блокируемый ужасом от пережитого кошмара, включался в работу, пока еще не полностью, урывками, но и этого хватило, чтобы халфлинг понял всю абсурдность ситуации. Он поглядел на паладина, седлавшего своего коня, поглядел на своего невменяемого осла, поглядел на себя. Озарение снизошло на халфлинга, он попытался подняться, на ноги, но жгучая боль пронзила филейную часть, на миг, перед глазами промелькнул ужасный кошмар, но это только на мгновение. Халфлинг ощупал свою увесистую задницу и обнаружил там хвост. Ужас снова объял Певе, он нащупал его еще раз. Действительно - хвост. Упругий, извивающийся, даже скорее дрыгающийся, хвост. На ощупь он был достаточно твердый, холодный с множеством мелких чешуек, которые отвратительно шуршали. У него вырос хвост, неужели он превращается во что-то ужасное, неужели сон его был вещий. Певе громко ойкнул и от этого сразу повалился прямо на мягкую пухлую задницу, от этого боль в мягких тканях только усилилась. Халфлинг продолжил орать, но теперь он уже звал маму.
- Ты что орешь? - спросил вновь подошедший Фалькон. - Ты что буйный?
- Кто, епт, буйный?!!! - заголосил половинчик, - это ты буйный!
Брайт предусмотрительно промолчал, продолжать диалог с халфлингом в данный промежуток времени было делом бессмысленным и опасным, может быть, маленький проказник изловчится и укусит его за ногу, тогда паладина ждет участь его безвременно опочившего в северной цитадели от заражения крови лошади. Сторонясь ерзающего задницей по земле Певе, Фалькон, помолчав и послушав, как орет маленький халфлинг ненавязчиво спросил:
- С тобой все в порядке?
- Ты чего пришел, - ревел халфлинг, - ты зачем мне голову выпилил во сне!
- Чего? - не понял Фалькон.
- А нука немедленно запили обратно! - Сообщил халфлинг.
- Запилить? - поинтересовался Фалькон, уже окончательно понимая, что у Певе не все в порядке с функционированием центральной нервной системой.
- Че стоишь? - взвизгнул Певе, - запиливай давай!
Фалькон, совершенно убедившись в неадекватности гаденыша, отвернулся и направился в сторону своего скарба, пора было выдвигаться в дорогу, еще несколько часов в непосредственной близости от Певе и у него у самого начнутся необратимы процессы с центральной нервной системой. Халфлинг полз за ним и громко причитал, это уже начинало не просто травмировать тонкую душевную организацию паладина, но и вводить его в состояния душевного возбуждения, в котором, вообщем-то, он уже находился, так что теперь просто приводя в откровенное бешенство. Халфлинг схватил Фалькона за штанину и чуть было не оставил его без портков, Брайт отреагировал немедленно, острый как бритва меч, молниеносно выброшенный из ножен описал кривую дугу и остановился прямо возле носа Певе.
- Если ты меня укусишь, я тебя зарежу! - недвусмысленно пообещал Фалькон.
- Фалькончик, голубчик, отруби мне хвост, я превращаюсь в чудовище, я не хочу, если ты мне отрубишь хвост, я, может быть, не стану изменяться, ты же отрубил мне голову во сне, ты справишься.
Паладин шарахнулся от Певе, мало ли во что он там задумал превращаться, может быть в какого-нибудь волколака, или, чего еще хуже, в лесное говно. Убрав меч, он обошел халфлинга корячащегося на земле, то что он увидел напугало его. Из пухлой, непомерных размеров для получеловека заднице, торчал хвост. Фалькон насторожился, поглядывая на хныкающего халфлинга, не начал ли он превращаться. Нет не начал. Брайт пригляделся получше, удивлению его не было предела, в задницу Певе впилась змея.
- Слушай, друг, - настороженно начал Фалькон, - там походу тебя змея в жопу укусила!
- Как змея? - переспросил Халфлинг.
- Да ну вот так змея, ты еще на нее сел и раздавил, у тебя из жопы торчит мертвая змея! - констатировал Фалькон.
- Вынь, вынь ее! - взмолился Халфлинг.
- Еще чего! - брезгливо заметил Брайт.
- Там, наверное, яд! - сообщил Халфлинг, немного приходя в себя, - надо отсосать!
- Отсосать, значит! - мечтательно заметил паладин. - Тоесть ты хочешь, чтобы я у тебя отсосал!
- Ну, отсоси, ну пожалуйста, иначе я умру! - взмолился халфлинг.
- Да мне проще тебя самому зарезать! - ответил Фалькон, обойдя халфлинга еще раз кругом, скорее всего, выбирая как менее болезненно отправить халфлинга к праотцам, он поддел змею носком сапога и оторвал ее со странным хлюпаньем от заднице Певе. Змея была уничтожена, ее голова, раздавленная в лепешку упитанным халфлингом, приобрела размер небольшого чайного блюдца. Фалькон скривился в злорадной ухмылке.
- Ну, ты сосешь или нет? - спросил халфлинг.
- Конечно, нет! - издевательски заметил Брайт.
- Ну, я же умру! - констатировал Халфлинг.
- Конечно, умрешь, - ехидно заметил Фалькон, решивший немного подразнить халфлинга, - сначала появиться сильная продолжительная боль!
- Да, да она есть! - взвизгнул Певе.
- Сильный отек укушенного места, - ехидно скалящийся паладин расплылся в идиотской улыбке, посмотрев на непомерных размеров задницу Певе.
- Да, да... - согласился половинчик.
- …Который быстро распространиться на значительную поверхность тела, - Фалькон уже не просто ухмылялся, а откровенно ржал, у него была очень развитая фантазия, и он живо представлял, как халфлинг Певе медленно превращается, полностью, в одну целиковую филейную часть.
- Да, да... у меня уже задница стала больше, хотя я на диете! - констатировал маленький проказник.
- Еще будет сонливость и обморок, - сообщил паладин, разглядывая раздавленное пресмыкающееся. - Быстро развивается расстройство речи и нарушение в стабильности работы центральной нервной системе. Смерть наступит через полчаса, а может быть сутки от остановки дыхания.
- хррр... завизжал халфлинг и, как подкошенный, свалился на землю, и задергал ногами. Поглядывая одним немигающим глазом на паладина.
- Да паралич... коллапс и смерть! - медленно и очень грустно изрек Фалькон.
- A, th-ph! - произнес что-то нечленораздельное халфлинг и еще сильнее задергался уже всем телом, извиваясь и ерзая по земле возле паладина.
- Да коллапс! - задумчиво произнес Фалькон, - это все может случиться при укусе змеи.
- A th-ph! - ревел половинчик, перевернувшись на спину и пуская пену ртом.
- Да, змеи, но не ужа! - сообщил Брайт, внимательно поглядывая на халфлинга.
Певе на мгновение замер и, выпучив маленькие злые свинячьи глазки из толстых щек на паладина, вздохнув, пробурчал:
- Ну ладно!
Халфлинг поднялся и собрался куда-то идти, когда Фалькон поймал его за ухо.
- А ну стой! Паралич значит у тебя, значит отсосать.....- Паладин был в гневе. - На! - он протянул халфлингу размноженную в крупный оладий голову ужа, от которой забавным хвостиком свисало тело пресмыкающегося. - Это на память, маленький убийца ужей, ну ты и сам маленький, будем считать, что ты победил маленького дракона, и героически поранился... а вот после пресса этот пресмыкающийся больше на кобру похож, королевскую, с капюшоном, такая ужасная кобра, - довольная улыбка растянулась на лице паладина. – Запиши в летопись, именно так как я сказал!
- Дай сюда! - злобно пробурчал халфлинг, схватив ужа он бойко прихрамывая поковылял с своим пожиткам, - где у нас аптечка, надо промыть и дезинфицировать, заражение может быть, - отозвался Певе. – Вообще, ты почему не занимаешься делом, у тебя что дел нет! А я буду записывать, как оруженосец крестоносца победил маленького, тьфу, маленького, самого что не на есть настоящего дракона, двадцати дюймов, а, не, двадцати футового гиганта. Вот я какой, а ты что уставился верзила, думаешь самый умный?
- Я готов в дорогу, а вот ты нет, ты задерживаешь мои героические свершения, мой крестовый поход ждет, темный мессия уже давно, наверное, вершит зло, а я тут с тобой прохлаждаюсь!
- Пока не продезинфицирую зад никуда не поеду! - констатировал халфлинг. - Вообще я твой руководитель! - Когда скажу ехать, поедем, когда сказу собираться, собираться, а пока дезинфекция.
- Я поехал, - отрезал Фалькон, - поеду медленно, отстанешь, твоя проблема.
- Я напишу на тебя в храм, ты бросаешь маленького халфлинга в неведомом краю, по кодексу паладинов ты должен сопроводить меня, ты нарушаешь кодекс, ты не паладин, ты отморозок, тебя отстранят, тебя вообще выгонят из Рашмена, как буйного епт! - констатировал Халфлинг.
- Нет, я просто сейчас тебя зарежу! - отозвался Фалькон.
- Ты мне угрожаешь, по уголовному кодексу Рашмена тебе светит восемь лет лишения свободы, по уставу храма два года дисбата, словом на десятку ты уже наговорил! - гордо ответил халфлинг.
- Собирайся! - коротко отрезал Фалькон, не проронив больше ни слова, он отвернулся и зашагал в сторону своего рысака.
- Меня так просто не взять, - ухмыльнулся халфлинг, - я по образованию ик-номист (Экономист, тут явный сарказм).
Фалькон молча вскочил на жевотное и стал терпеливо ждать, когда халфлинг справиться с медицинской процедурой, и перевяжет свою толстую задницу с линиментом бальзамическим по Вишневскому, присыпав обильно стрептоцидом. Помогать такой редкой гниде как Певе паладин не имел ни малейшего желания, он терпеливо ждал. Халфлинг попался на редкость сообразительный, после того, как попытки завязать на жопе бинт окончились полным фиаско, потому как длинна бинтовой марлевой повязки не хватило, чтобы даже один раз обмотать Певе по окружности, халфлинг, не долго думая и размышляя, обмазал себе плохо пахнущей мазью всю задницу и одел бежевые портки. Фалькон прыснул от удивления. Коричневая мазь темными пятнами пропитала ткань, которая неминуюче прилипла к заднице, как будто Певе сходил по большому прямо в штаны. Собирался халфлинг демонстративно и нарочито долго, он специально трепал нервы Фалькону, тот специально не реагировал, чем в свою очередь трепал нервы халфлингу. Покончив со сборами Певе взгромоздился на ослика и ни слова не говоря двинулся в неизвестном направлении. Удивлению паладина не было предала, он внимательно следил за тем, как маленький проказник медленно, потому как осел вышагивал с особой неохотой, двигается в направлении противоположному намеченной цели Фалькона. Собственно, по собственным следам в ту сторону, откуда вчера вечером они пришли.
- Эх и долбоеб! - констатировал паладин, провожая Певе глазами и уже имея жгучее желание удавить маленького нахала.
- Нука! За мной! - громко рекомендовал Певе.
- Еще скажи ко мне! - ухмыльнулся Фалькон, ему чрезвычайно стало интересно развитие событий, он тронул коня, тот удивлено храпя, покосился на наездника, жевотное ожидало буйной скачки, а тут они медленно поплыли за ослом.
Когда Фалькон поравнялся с халфлингом, Певе презрительно поглядел на паладина и проговорил:
- То-то же, будешь знать, кто твой начальник! - проговорил халфлинг, важно задрав курносый нос.
- Ну-с! - отозвался Фалькон, глубоко и тяжело вздохнув, - куда мы подержим путь Вашество!
- Как куда? - удивился Певе, - ты что не видишь, вот тут следы свежие, скорее всего вчера тут проскакали верхом, значит тут дорога, совсем ничего не понимаешь, значит, туда нам и путь держать.
- Так! - Фалькон, нервно усмехнулся, он конечно уже понял, что день, который начался так хорошо, так безнадежно испорчен, - позвольте спросить, умелый следопыт, большой змей, великий Чингачгуг, - паладин не мог удержаться, саркастические нотки в его голосе скрывали гнев и ярость, которые захлестывали волной и били через край. - Кто же прошел тут и когда, может быть, мы не туда держим путь?
- Нет, туда! - весело покровительственным тоном сообщил халфлинг. - Смотри сам, какая штуковина выходит, тут не далее как вчера прошел караван.
- Сарай (Караван-Сарай - строение для путников на востоке, вдоль караванных путей, служащее для привала, это сцуко мотель)! - процедил Фалькон.
- Что ты там бурчишь? - поинтересовался Певе.
- А ничего, ничего великий, я слушаю тебя со всем уважением! - совершенно серьезно ответил паладин.
- Так вот, в караване было две лошади! - коротко заметил халфлинг.
- И два осла! - отозвался Фалькон. - Один осел ехал на другом осле!
- Не понял! - искренне удивился Певе.
- А что тут понимать! - ответил беззлобно Брайт. - Один осел едет на другом осле! Ослик, это наши следы, мы тут проехали вчера, мы возвращаемся назад, откуда пришли.
- Я знаю! - без тени сомнения ответил Певе, - я просто проверял, способность паладина действовать в условиях приближенных к боевым!
- К боевым, да ты хоть знаешь получеловек, полу недоразумение, что есть бой, что есть боевое оружие, что есть боевая ситуация, ты хоть в одной битве участвовал, книжник и фарисей!
- Я саддукей! - Гордо ответил Певе.
(Саддуке;и ( ивр. ;;;;;;;;;, цадоким) — название одной из трёх древнееврейских религиозно-философских школ, возникших в эпоху расцвета династии Маккавеев (ок. 150 г. до н. э. ) и просуществовавших вплоть до разрушения иудейского государства римлянами ( 70 г. н. э. ) Эти три направления — саддукеи, фарисеи и ессеи — в основных чертах своих всецело выросли на почве учения Моисея и представляли лишь продукт различного отношения к способу применения его в жизни; но Иосиф Флавий, с целью сделать понимание еврейских сект доступным для своих нееврейских читателей, сравнивает, на основании некоторого внешнего сходства, саддукеев с эпикурейцами, фарисеев — со стоиками, ессеев — с пифагорейцами. Так как ессеи, согласно своему учению, устранялись от всякого участия в политической жизни народа, то борьба между остальными двумя школами и резкая противоположность в их взглядах и стремлениях составляет главное содержание исторической жизни еврейского народа за указанный период времени и, в известном отношении, отразилась и на дальнейшей судьбе иудаизма. Происхождение названия, в отличие от фарисеев, религиозные воззрения которых в значительной степени сохранились в талмудической литературе, саддукеи, как школа, никаких письменных памятников после себя не оставили; тем не менее, мы обладаем некоторыми сведениями о них, благодаря тем фрагментарным сообщениям, которые имеются о саддукеях у Флавия и в Талмуде. В общем, эти сведения согласны между собой и вполне подтверждаются книгами Нового Завета. Согласно одному довольно позднему талмудическому источнику, школа саддукеев названа была так будто бы по имени своего основателя, некоего Садока, ученика известного мудреца Антигона Сохоского. Последний, между прочим, учил: не будьте как рабы, служащие своему господину в расчёте получить за то вознаграждение, а будьте как рабы, служащие своему господину (из любви) без всяких расчётов на вознаграждение. Садок будто бы понял слова учителя в том смысле, что никакое вознаграждение не ожидает человека за гробом и что, следовательно, человеку следует заботиться лишь о своём земном благополучии, как это и делали саддукеи, которые все отличались своим богатством и роскошным образом жизни. Саддукеи, которые говорят, что нет воскресения ( Мф.22:23 ) Позднейшие исследователи (Гейгер и др.) полагают, что саддукеи названы так по имени библейского Садока (Цадока), родоначальника древней династии первосвященников. После возвращения иудеев из вавилонского пленения, за все время зависимости Иудеи от персов и македонян, Садокиды сосредоточивали в своих руках не только духовную власть над народом, но и светскую. Как Аарониды саддукеи пользовались большими доходами, которые в виде религиозных налогов взимались, согласно Моисееву закону, со всех произведений земли; таким образом, саддукеи составляли не только родовую, но и денежную аристократию в Иудее. Своего влияния и могущества саддукеи не лишились и тогда, когда главенство над народом перешло в руки священнического рода Хасмонеев ( Маккавеев), которому народ обязан был своей независимостью. Группируясь вокруг династии Хасмонеев в качестве их военачальников и советников, саддукеи сумели сосредоточить в своих руках военную и административную власть в стране, лишь редко уступая фарисеям, как это было, например, во время 9-летнего царствования Саломеи Александры, когда судьбами Иудеи неограниченно распоряжался брат царицы, фарисей Симон бен Шетах. Вскоре после окончательного уничтожения Маккавеевой династии Иродом ( 37 г. до н. э.) к старой саддукейской партии примкнул священнический род Боэтусеев, родоначальник которых, Боэтус, выдал дочь свою за Ирода и был возведён последним в сан первосвященника. Получив власть, Боэтусеи слились с саддукеями в одну партию; вот почему саддукеи в талмудической литературе одинаково называются то саддукеями, то Боэтусеями. В силу своего официального положения, саддукеи не могли не сталкиваться с иноземными элементами и были, поэтому, в значительной мере заражены духом эллинизма. Тем не менее, они стояли на страже Моисеева закона, считая себя его охранителями, — отчасти потому, что за этот закон они проливали свою кровь под знаменами Маккавеев, но отчасти также и потому, что этот закон был для них, как для Ааронидов, источником влияния и богатства. По свидетельству Флавия и Талмуда, саддукеи, в противоположность фарисеям, признавали один только писанный закон Моисея (Иосиф Флавий, «Древности» XIII, 10, 6; XVIII, 1, 4; Мф.15:2 ; Мк.7:3 ), отвергая все народные обычаи, накопившиеся в течение целого ряда столетий, и все постановления позднейших законоучителей, целью которых являлась изоляция еврейского народа и ограждение его от иноземного влияния. Несмотря на кажущиеся облегчения закона, которые представляла саддукейская доктрина, масса, по свидетельству Флавия, не доверяла саддукеям: она видела, как часто эти официальные представители закона, строго наказывавшие других за малейшее его нарушение, сами позволяли себе нарушать его не только тайно, но и явно, прикрывая свои согрешения властью и влиянием. Не пошёл за саддукеями народ также и потому, что жить по библейской букве становилось иногда совершенно невозможным. Обрядовая сторона Моисеева закона, в особенности многочисленные, подчас довольно тягостные предписания относительно соблюдения так называемой ритуальной чистоты — предписания, которые когда-то, в более отдаленную эпоху, имели глубокий смысл и значение, — при изменившихся условиях жизни не только потеряли смысл, но и сделали жизнь еврея прямо немыслимой как в Иудее, так и в особенности вне Палестины, где он на каждом шагу приходил в соприкосновение с язычниками. Ещё резче было противоречие между уголовными законами Моисея и этическими понятиями народа, развившимися вместе с ушедшей вперёд культурой. Моисеев закон карает телесным наказанием и даже смертной казнью не только покушение на жизнь и благополучие ближнего, но и нарушение чисто религиозных постановлений. Последнее имело ещё некоторое оправдание в древнееврейской теократии, когда Моисеев закон имел значение государственной конституции и, когда всякое нарушение его было равносильно оскорблению божества. С учреждением светской власти Моисеев закон должен был превратиться из государственной конституции в религиозный кодекс, — а религии свойственно поучать и увещевать, но не карать и умерщвлять. Разногласия с фарисеями Фарисеи, которые, по свидетельству Флавия, считались «искуснейшими толкователями закона», признавали, наравне с саддукеями, что божественный закон не отменим, но приложили все усилия свои к тому, чтобы примирить его с жизнью. Целым рядом искусственных толковательных приёмов и введением разного рода фикций они придавали букве закона несвойственный ей смысл, но такой именно, при котором закон переставал противоречить требованиям жизни и началам этики. Саддукеи как элемент консервативный отвергали эти толкования и эти фикции, отчасти потому, что считали их дерзким нововведением, но отчасти также и потому, что фарисеи, с завистью глядевшие на религиозные прерогативы саддукеев, часто обнаруживали в своих толкованиях стремление к урезыванию этих прерогатив и к подчинению саддукеев своему влиянию. Из указанного отношения саддукеев к писанному и устному закону вытекают все отличительные черты этой секты и все мотивы разногласия между нею и фарисейской, как в вопросах обрядовых и юридических, так и в вопросах религиозной догматики. Во всех этих разногласиях саддукеи стояли на почве библейского текста в буквальном его смысле и отвергали все религиозные обычаи, не имевшие основания в Библии. Так, например, саддукеи учили, что праздник седмиц всегда приходится на воскресный день (подобно празднику Троицы у христиан), в противоположность фарисеям, приурочившим этот праздник к 6-му Сивана, в память синайского законодательства. Буквальный смысл текста был, конечно, на стороне саддукеев. То же самое можно сказать и о всех приведённых в Талмуде разногласиях между саддукеями и фарисеями по вопросам ритуальной чистоты и соблюдения субботнего покоя. Во всех этих случаях саддукеи отстаивали букву закона и не допускали никаких в нём облегчений, по крайней мере теоретически, хотя на практике вряд ли сами саддукеи следовали своему учению, в виду почти абсолютной невыполнимости многих из относящихся сюда законов. Саддукеи отвергали обряд возлияния воды на алтарь в праздник Кущей; обряд этот не имеет основания в Моисеевом законе, но он был очень популярен в народе и совершался с большой торжественностью. Некоторые полагают, что он был введён древними хасидеями (предшественниками фарисеев), как попытка к замене кровавых жертв в храме бескровными. Этот именно обряд послужил поводом к возмущению народа против царя-первосвященника Александра-Янная (95 л. до н. э.) и к кровавой расправе последнего с приверженцами фарисеев. Однажды Яннай исполнял в праздник Кущей обязанность первосвященника в храме. Поданную ему для возлияния воду в серебряной чаше он, как истый саддукей, вместо того, чтобы возлить воду на алтарь, вылил её на землю. Присутствовавший в храме народ был возмущен явным презрением царя-первосвященника к старинному обычаю и стал бросать в него отрогами, которые евреи в этот праздник держат обыкновенно в руках во время молитвы. По приказу царя царская стража бросилась на безоружный народ; тысячи погибли от её мечей, обагрив своей кровью святое место. Вскоре после этого вспыхнула шестилетняя междоусобная война между саддукеями и фарисеями которая стоила последним 50 тысяч человеческих жертв, а оставшиеся в живых фарисеи должны были искать убежища в соседних странах, преимущественно в Египте. Отношение саддукеев к уголовному праву В уголовных процессах, по словам Иосифа Флавия, саддукеи отличались гораздо большей строгостью, чем фарисеи. И в этом отношении саддукеи стояли на почве библейского закона, применяющего смертную казнь в самых широких размерах. Уголовное право фарисеев стремилось к полному упразднению смертной казни, если не de jure, то de facto, достигая этого с одной стороны своеобразными толкованиями текстов, с другой — предоставлением самых широких прав защите, в ущерб обвинению; саддукеи отвергали и то, и другое, памятуя слова Моисея: «да не сжалится над ним око твоё» и «да искоренится зло из среды твоей». Древний закон «око за око, зуб за зуб » саддукеи толковали, по словам одного источника, в буквальном смысле, в противоположность фарисеям, понимавшим его в смысле денежной пени. В том же источнике сообщается, что у саддукеев был в употреблении особый кодекс о наказаниях, налагаемых за разные преступления, и что день отмены этого кодекса фарисеями объявлен был навсегда народным праздником. Есть основание думать, что кодекс этот касался тех преступлений против религиозных предписаний, за который Моисеев закон, не определяя формы наказания, угрожает вообще «истреблением из среды народа». Фарисеи понимали это «истребление» в смысле небесной кары (преждевременная смерть или смерть без потомства), саддукеи — в смысле судебного наказания смертью или изгнанием. В согласии с изложенным стоят те факты, что первосвященник Каиафа, председательствовавший в синедрионе, которым был, согласно Евангелиям, осужден Иисус Назаретянин, принадлежал к секте саддукеев ( Деян.4:6 и 5:17 ), и что член синедриона, фарисей Гамалиил (бывший учитель апостола Павла), выступил защитником апостола Петра против своих саддукейских коллег, решивших предать его смертной казни. По вопросам религиозной догматики источники указывают следующие три особенности саддукейского миросозерцания: признание абсолютной свободной воли человека, отрицание бессмертия души и воскресения мертвых и, наконец, отрицание ангелов и духов. В противоположность ессеям, ставившим поступки людей в полную зависимость от предопределения, а также фарисеям, предоставлявшим лишь ограниченную роль свободной воле человека, Саддукеи утверждали, что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния — ни на злые, ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека; каждый по собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. В этом отношении саддукеи стояли на древней библейской точке зрения, явно выраженной в следующем тексте: «Смотри, предлагаю тебе ныне жизнь и добро, и смерть, в зло… избери же жизнь, дабы жив был ты и потомство твоё». Очень вероятно, что именно в признании саддукеями абсолютной свободы воли человека и, следовательно, ответственности его за свои поступки, и кроется их чрезмерная строгость в уголовных процессах. Отрицание судьбы, в смысле фатальности человеческих поступков, вовсе не исключает, впрочем, возможность признания саддукеями идеи о Божьем Промысле вообще — идеи, которая лежит в основе всего учения Моисея и пророков. По учению саддукеев, как оно передано Флавием, человек сам является ответственным за своё благополучие, равно как и за своё несчастье. Подобное мировоззрение свойственно, обыкновенно, людям богатым и властным, какими и были саддукеи. Отрицание бессмертия души Об отрицании саддукеями бессмертия души и всякого загробного воздаяния прямо говорит Флавий («Иудейская война», II, 7, 4); об отрицании ими воскресения мёртвых свидетельствуется во многих местах Нового Завета ( Мф.22:20 и параллельные места, Деян.23:8 ). И в этом отношении саддукеи стояли на почве буквы библейского закона, который прямо на загробное возмездие нигде не ссылается, и вообще, вроде признания единства и бестелесности Бога, никакой догматики не касается. Нет, однако, сомнения, что идея о загробном существовании не чужда была древним евреям; об этом свидетельствует, между прочим, рассказ о вызывании Саулом тени пророка Самуила; о воскресении мертвых ясно говорится и у пророка Даниила ( Дан.12:2 ). Все это говорит в пользу высказанного ещё древнейшими отцами церкви мнения, что саддукеи, подобно отчасти самаритянам, признавали абсолютный религиозный авторитет лишь за книгами Моисея, не считая для себя обязательными книги пророков и др. Надо полагать, что саддукеям как потомкам священнического рода, соперничавшего с потомками Давида за власть и влияние, не были по душе книги пророков, проникнутые мессианской идеей, с её надеждами на спасение народа именно отпрыском из дома Давида. Потеря саддукеями могущества Исследованиями профессора Хвольсона установлено, что за всё время существования Второго храма все первосвященники его — которые, вопреки еврейской традиции, были вместе с тем и председателями Иерусалимского синедриона — принадлежали исключительно к саддукейской секте. Только за несколько лет до окончательного разгрома Иерусалима, в смутное время народного восстания, когда власть перешла в руки демократов фарисеев, саддукейские первосвященники уступили место фарисейским. В это же время издан был целый ряд законоположений, направленных к тому, чтобы ослабить по возможности саддукейскую секту. С падением Иерусалима и упразднения жертвоприношения саддукеи разом потеряли как политическое своё могущество, так и духовное своё значение. Партия растворилась и исчезла с исторической арены. Одни из саддукеев примкнули к фарисеизму, принявшему, под влиянием изменившихся политических условий, форму талмудического еврейства; другие, в виде разрозненных элементов, продолжали тайно исповедовать своё учение, не осмеливаясь открыто протестовать против усиливавшегося с каждым годом талмудизма. Лишь в VIII веке н. э. обломки саддукеизма возродились к новой жизни, образовав секту караимов, учение которых составляет своеобразную «амальгаму» из саддукеизма и фарисеизма. Именно саддукеи распяли Иисуса, а не фарисеи, которые в последствии, для того, чтобы подчеркнуть свою значимость стали так писать, что это именно они, Христос протестовал против светской знати, которой и являлись саддукеи, он был именно их врагом.)
Халфлинг с гонором повернул осла и направился снова назад вперед, или вперед назад, словом, куда отправился маленький проказник, не знал даже он сам. Фалькон крепко стиснул уздечку в руке, так, что кожа затрещала, а конь с опаской покосился на своего седока. Брайт знал, куда надо двигаться, он изучил последние сводки, направление было обозначено верно, двигаться надо было к великой реке Сабрин, в то время как халфлинг шел вообще не понятно куда.
- Так, он совсем нихера не понимает! - злобно выругался Фалькон.
Конечно, следовало оставить этого оболтуса и пусть его к чертовой матери сожрут лесные звери, либо зарежут разбойники. Перед начальником северной цитадели Ермаком Тимофеевичем Чалдоновым, можно было бы оправдаться, сказав, что халфлинг отстал, но Брайту Фалькону не позволяла сделать это одна маленькая штука, которая присуща людям с наличием высшей рассудочной деятельностью - совесть.
Величественное солнце находилось в зените, день был жаркий, солнечный, сонный, река Сабрин раскинувшись во всей своей красе, обезображенная нечистотами, которые в изобилии хлынули из подземья, она преобразилась, расцвела роями огромных, жирный, отвратительно зеленых навозных мух, которые клубились туманной дымкой по всей протяженности великой реки. Только это была и не река теперь, Сабрин разлился в огромное море, кишащее мерзопакостными насекомыми. Огромные волны цунами обрушились на прибрежные города и веси стоящие по правому и левому берегу. Прорытый темными эльфами из Мензоберранзана Сабринканал, который должен был служить для охлаждения реакторов и снабжать империю дроу пресной водой и воздухом, несколько недель фонтанировал всяческими нечистотами. В подземье случилось что-то непоправимое. Новое, бесчеловечное оружие Императрицы Всея Мензоберранзана Прианы Первой, попав в руки разгильдяя с неуравновешенной психикой натворило множество бед. Несколько городов дроу были стерты с лица земли, пострадали поселения свирфов – глубинных гномов, иллитидов, были уничтожены Усть-Ната и Сшамат. Апокалипсис, учиненный в недрах андердарка, мощнейшим потоком хлынул прямо в великую реку, отравив воду, уничтожив растительность, и все живое на сотни лиг. Струя навозной жижи, бившая из Сабринканала, достигала высоты несколько километров. Непотребство, вышедшая из под земли выгоняла оттуда всяческую мерзость, которая боялась света и хоронилась в сыром и прохладном мраке андердарка. Вся эта погань, спасаясь от несущего смерть воздействия фекалия, от убийственного сероводорода и самовоспламеняющегося метана, лезла не поверхность, оставшиеся в живых могли позавидовать мертвым. Это был страшный суд для всего живого, сколько невинных душ обрели мучения через подобное проявление темных сил в потоке вселенских эманаций. Хаос воцарился над рекой Сабрин, воды которой затерялись в колоссальных новообразованиях. Огромная площадь суши была покрыта двухсотфутовым слоем испражнений. Затопленная территория была мертва. Однако то тут, то там все еще продолжали вылезать на свет белый всяческие чудовища подземья. Злобные твари бежали кто куда от смерть несущего ужаса. Выбраться из дерьма было очень не просто, задача эта была под силу не каждому. Однако Павлик смог.
Бедолага высунул свою голову из булькающего, испускающего зловоние и опасный ядовитый газ дерьма. Жидкая среда не хотела отпускать своего адепта. Он выплюнул шмат оной субстанции и, тяжело задышав, попытался оглядеться. Выполнить сию задачу было совершенно не просто. Среда не давала ему возможности открыть ясные очи, как только он пытался исполнить эту, в общем-то, не сложную задачу, как тут же, стекающее со лба вещество норовило залить и ранить, раздраженную слизистую оболочку. Да, собственно, смотреть то было и не на что. На много лиг, во все стороны, до самого горизонта простиралась безжизненная пустошь. Павлик заметно погрустнел. Внешний пейзаж не сулил ничего хорошего. Строений не было, специальных плавсредств в зоне видимости, аналогично, не наблюдалось, делать было нечего, и он поплыл. Разгребая ужасную жижу, он медленно двинулся в путь, направление Павлик не выбирал. Для того, чтобы совершить этот творческий акт процесса управления, необходимо как минимум определить вектор текущего состояния, а это невозможно если нет точки отсчета. Ни о каком отсчете тут, естественно, речи идти не могло, кругом было дерьмо. Некоторое время Павлик усиленно работал руками и ногами, но вскоре устал и, перестав барахтаться, заметно успокоился. Настроения не было никакого. Мало того, что Изеринь не заплатил ему за последний месяц, да к тому же еще и злобно кинул его в самый ответственный момент. В момент апокалипсиса. Павлика сей факт нескончаемо выводил из душевного равновесия. Хотя, следует отметить, финансовые средства ему на данном этапе существования совершенно не помогли бы, наоборот, золото тянуло бы вниз, а бросить его Павлику не позволила бы жадность, и, скорее всего он бы просто утонул. Однако Изеринь не заплатил, этот факт сам по себе беспокоил и угнетал Павлика, а последнее его золото, заработанное кровью и потом, отняли наглый дроу и маленький лысый, тупой и злой дуэргар. Павлик еще раз вздохнул, хотя, особо дышать не хотелось, потому как вместе с необходимым для организма кислородом в легкие проникал вонючий сероводород и метан, от разлагающегося биотоплива, приводя сознание в состояние наркотической эйфории. Павлика, правда, нескончаемо радовал один потрясающий момент, он остался жив. После того, что случилось с подземьем, он остался жив. Да, он плавает в говне, и плавание это не сулит в ближайшем, обозримом будущем ничего позитивного, особенно на фоне приближающегося голода, кушать, скорее всего, придется окружающую биомассу совместно с копошащимися в ней опарышами и другими паразитами, но Павлик гнал от себя эту мысль, пока довольствуясь размышлениями о том, как все-таки ему повезло, еще Павлик отметил один момент, что биомасса, в которой ему посчастливилось очутиться имеет течение. Это тоже его порадовало, потому как куда-нибудь нелегкая его да вынесет, а так как берега сейчас не видно, нужно просто подождать, когда он появиться, и это будет спасение. Павлика радовал тот факт, что он жив, тот факт, что худо-бедно наметились хоть какие-то перспективы, и еще он просто нескончаемо радовался тому, что он гомосексуалист, поэтому пребывание в говне, его не сколько не смущало, а наоборот придавало ощущение домашнего спокойствия. К этой содомской штуки приучила Павлика окружающая его среда, в той части света, где он вырос, средства массовой информации, печатные издания, которые наперебой твердили о полезности гомосексуализма в развитии социальных отношений и свободной (Очень интересная тенденция, как только заходит разговор в прессе и прочих средствах массовой информации о свободе, в частности о свободе выбора в социальных отношениях, как тут же все это сводится к «однополой любви», проще говоря, к совершенно банальной педерастии. Да и термин этот «однополая любовь» что он значит, тоесть речь идет о двух представителях одного пола, которые по странным стечениям обстоятельств любят друг друга, и от большой такой любви трахают друг друга в анальное отверстие, которое предназначено, как известно из учебника биологии за девятый класс совершенно для других мероприятий. Для чего, и по чьему указанию, по директивно-адресному, или бесструктурному, ведется это пропаганда педерастии, кому выгодно существование в обществе такого числа людей с неустойчивой, надломанной психикой?), почему-то большей частью однополой любви. Некоторые, особо ярые недочеловеки, проповедовали в массах культ удовольствия и разврата, обвиняя своих противников в закостенелости, отсталость и скудоумии (Автор негодует, некоторые современные писатели пропагандируют культ удовольствия, перевирая факты истории, искажая истинную окраску событий прошлого. Автор, совершенно не стесняясь, обвинят этих педерасов в целенаправленном работе по оболваниванию населения и откровенной работе на западные спецслужбы и мировое правительство, примером тому может служить ни кто иной, как Александр Никонов со своей книгой «судьба цивилизатора»), пропагандируя однополые хаотичные связи. Павлик был жертвой таких агитаторов. С десяти лет он занимался мужеложством, его психика не принимала эту поведенческую модель, мозг коллапсировал и сопротивлялся педерастии, чтобы заглушить импульсы не согласного с гомосексуализмом сознания, Павлик очень часто прикладывался к бутылке, едва ли не чаще, чем к мужским половым органам. Сознание этого человека было поломано. Из, некогда, умного перспективного преподавателя одного из вузов Балдурс Гейта (Ворота Балдура город в Форготен Риэлмс), он превратился в презренного мерзкого, вонючего гомосексуалиста, просто нимфетку, если такое возможно в среде нетрадиционалистов. Что случилось с психикой человека, что заставило его отринуть все возможные нормы морали и стать тем, в кого он превратился. Что надломило его сознание, почему алкоголь и разврат стали для человека смыслом существования, и что являлось следствием чего, алкоголь в виду неприятия мужским подсознанием факта гомосексуалиста, либо наоборот, гомосексуализм как следствие алкогольной зависимости, он и сам уже давно не помнил.
Плавание Павлика проходило без особых эксцессов, даже, можно сказать, немного скучно. Утонуть Павлик не боялся, поэтому спал прямо на плаву, иногда захлебывая окружающую среду прямо в себя, наперекор всяким чистоплюем, которые сказали бы: «Фи, какая гадость», это позволяло экономить силы и бороться с голодом. На третий день пути Павлик увидел приближающуюся горную гряду, свободную от всепоглощающего говна. Недолго думая, Павлик погреб к ней, в надежде найти пристанище и отдохнуть от долгого пути. Размахивая вислоухими длинными долговязыми руками, он медленно приближался к горным возвышениям. Где¬-то там его ждет вкуснющий обед и теплая кровать, а также, если очень повезет, может быть и мальчики трансвеститы. От подобных мечтаний Павлик пустил слюну и, растопырив в широченной улыбке отвратительно мерзкое, перепачканное лицо, но поплыл заметно быстрее. Горный массив надвигался на Павлика колоссальным монолитом, от величия горных хребтов захватывало дух и кружилась голова, хотя, скорее всего, голова кружилась от метана и сероводорода. Павлик выполз на пологую каменную плиту около одного из хребтов, дело в том, что рядышком он заметил зияющее чернотой жерло пещеры, он надеялся, что там его покормят, чем-нибудь отличным от дерьма, которое ему приходилось хлебать последние несколько дней.
Немного полежав на камнях, Павлик приободрился и весело зашагал к пещере, приплясывая на ходу от удовольствия и ожиданий праздника. Попасть в пещеру сразу ему не удалось, дело в том, что вход в неё находился несколько выше, чем та площадка, на которой волей судьбы оказался наш неутомимый путешественник. Проведя несколько бесплодных попыток залезть на трехметровую высоту по гадкой стене, Павлик вырвал себе ногти, разбил оттопыренную губу и покарябал коленки. Тяжело дыша, скособочившись на одно плечо, он валялся на холодном граните, поглядывая закатившимися глазами то на пещеру, где может быть скрываются братья по разуму, такие же гомосексуалисты, как и он, то вообще в неизвестном направлении как больной астигматизмом. Тут Павлику пришла в голову потрясающая идея, он поднялся и заметно шатаясь, направился к булькающей глади всеобъемлющего дерьма. Черпая ладонями оную субстанцию, Павлик стал разливать её по поверхности гранитной плиты ровным слоем. Он справедливо полагал, что когда дерьмо высохнет, а оно непременно высохнет, он сможет скатать его рулончиками и использовать как строительный материал для лестницы, Павлик мог сделать лестницу, однако это нужно было долго черпать дерьмо и сушить. Тяжелая неблагодарная работа ни сколько не опечалила Павлуху, он даже проявил смекалку и азарт, обдувая лужу говна, чтобы она быстрее сохла.
Через несколько дней он имел достаточно сухого строительного материала, чтобы сложить его кучкой и достать до входа в пещеру. Ждать пока подсохнет еще, Павлик уже не мог. Поэтому, установив рулончики сухого дерьма в странную замысловатую конструкцию он попытался подняться наверх подтянувшись на руках. Этот акробатический этюд удался ему не сразу. Корячился он, наверное, минут пятнадцать, но его труды не остались напрасными, потеряв счет бесплодных попыток, Павлик все-таки залез на уступ пещеры. Отдышавшись, он заметил внутри какое-то движение.
- Господа, я Павлик, я веселый парень (Gay guy (анг.) – юмор- веселый парень, гомосексуалист), - сообщил он достаточно громко, - в определенных кругах меня зовут глубокая глотка.
Ответа не последовало, но Павлику показалось, что из глубины пещеры не него глядят выпученные горящие не хорошим огоньком глаза. Не долго думая, он вскочил на ноги и побежал вглубь пещеры. Зачем он это сделал, сей факт остается под завесой тайны неблагополучно развитого, отравленного алкоголем и сероводородом мозгом. Нельзя точно сказать, что почувствовал Павлик, когда на его голову плюхнулась личинка иллитида, существо - паразит притаилось во мраке пещеры, оно запрыгнуло на Павлика и стало подчинять его пропитой гомосексуальный мозг своей воле. Павлик погрузился в темноту. Иллитиды – жители подземья, собственно говоря, встретить такое существо на поверхности почти невозможно, однако события, произошедшие в андердарке, выгнали на поверхность всю мерзость, таящуюся во мраке, что боится белого солнечного света. Иллитид забавно разместился на грязной, измазанной дерьмом голове Павлика, он воткнул свои ужасные щупальцы в мозг носителя, и тут случилось непредвиденное, как только пожиратель мозга стал подчинять себе сознание Павла, как только он добрался до потаенных скрытых сексуальных желаний извращенца, как его тут же поразил ментальный удар. Эгрегориальные образования социальной язвы гомосексуализма, оказались сильнее способностей пожирателя мозга. Иллитид потерял сознание, он пытался сопротивляться этому ужасному веянию, но не долго. Пропаганда однополого спаривания оказала настолько сильное воздействие на общество, что эта зараза распространялась в социуме с геометрической прогрессией, поражая незрелые умы подрастающего поколения, в психо-эмоциональном фоне собралось такое скопление гомосексуальной энергии, что она превратилась в разум, страшный, коварный, изощренный, нелепый по своей сути, но обладающий силой. Именно это и оберегло Павлика от иллитида, а иллитида от Павлика. Ментальная энергия эгрегора педерастов, сжавшись в пружину, пулей выстрелила в мозг личинки иллитида, лишив его воли.
Павлику снился странный сон, дескать, он живет в раю и галушки кушает тысячами, тут как хватит его крокодил за голову, то иллитид схватил щупальчищами (Достаточно вольное цитирование В.Маяковского). Головной мозг прошиб электрический разряд, Павлик ощутил, что он как будто превращается в жидкую, липкую субстанцию, которая вязким комком глицерина падает в пропасть. Перед его глазами промелькнула целая жизнь, на миг он понял, что перестал существовать. Осознание этого факта так поразило и порадовала Павлика одновременно. Он ощутил чужое присутствие в своем разуме, будто чья-то посторонняя воля сковала его со всех сторон, привалила тяжестью, измельчила на сотни маленьких частей, и стала стягивать снова в одно единое целое. Он ощущал, что его больше нет, нет его воли, нет ничего, что могло идентифицировать его как личность, на миг он перестал существовать, удивляться, чувствовать, просто перестал. Эгрегориальные эманации гомосексуалистов всей вселенной светло-голубыми всполохами, вторглись в мозг пожирателя мозга, иллитид вначале удивился, существо не понимало, кто явилось источником псионического излучения. Иллитид попытался усилить прессинг на мозг носителя Павлика, но никакого заметного изменения не последовало. Наоборот, открытый для атаки иллитид, бросивший все свои силы на борьбу с мозгом презренного гомосексуалиста не подозревал, что на него совершена атака целым эгрегором педерастов. Иллитид понял, что перестает существовать, его сознание вторгшееся в чужеродный мозг, получило ответный удар. Больше не было не иллитида, не Павлика, то что происходило дальше, ужаснуло бы даже существо пережившее апокалипсис в андердарке. Личинка иллитида и Павлик, сохранив самую малую часть своей личности в новом существе, программированные эгрегором злобных гомосексуалистов, под действием окружающего непотребства, стали мутировать во что-то иное. Это был уже не человек, но и не иллитид. Существо приняло очертания пожирателя мозга, покрылось вязкой злённой, пахнущей какой-то педераснёй, слизью, и томно извиваясь всем телом, стало кататься по пещере, разбрызгивая зеленое вещество. Среди иллитидов бывают перевертыши, когда существо носитель, не покоряется пожирателю мозга, а наоборот, используя свои псионические способности, подчиняет разум иллитида. Такие существа большая редкость, именно из-за них иллитиды не любят личных контактов друг с другом, боясь таких засланных псиоников, и мало доверяя друг другу, ведут антиобщественный образ жизни. Следует, конечно, отметить, что то, что случилось с Павликом, совершенно иной пример порабощения разума иллитида и самого Павлика безличностными эгрегориальными силами гомосеков. Получилось новое существо, в летописях Фаэруна оно будет иметь новое название – «итиллит» (Автор юморит, дело в том, что некоторые издательства печатают странные переводы книг с английского языка некоторых переводчиков, которые коверкают названия, переводя то что в переводе не нуждается, «халфлинг» переводят как «половинчик», третьего сына дома До’Урден «Дризта», исказили как «Дзирт», конечно это понятно, что для благозвучия, когда главный герой Дриззт произведение становится уж совсем как не серьезным, но вот почему в некоторых переводах «иллитиды» обозваны «итилитами», совершенно не понятно, отсюда издевка и юмор).
Дуэргар Эпен’сил боролся с последствиями морской болезни. Импровизированный плот, выполненный из остатков крыши деревянной постройки бросало из стороны в сторону, жуткая качка негативно воздействовала на вестибулярный аппарат серого гнома. Погода безнадежно портилась, с севера ползли плотные черные тучи. Газ от продуктов распада забортной среды вызывал сильнейшие приступы удушья и рвоты. Нельзя точно сказать от чего Эпен’силу было больше дурно, от метана и сероводорода, или от многочисленных укусов Трафоза Блонда (Трафоза блонда – паук голиаф), или от волнения зловонных масс, которые под действием сильного ветра переворачивались и колыхались кисельной вязкой жижей, поднимая в воздух пласты паразитирующих на продуктах жизнедеятельности насекомых. Отвратительно зеленые, крупные мухи роями облепили дуэргара, запутываясь в его курчавой шерсти на широкой груди, от этого дуэргар приобретал очертания живого улья. Бороду он не носил, постоянно сбривая её тупым кремневым ножом, который он постоянно таскал с собой, это немного облегчало страдания от соседства с надоедливыми насекомыми, а еще брился он часто потому, что в темных переулках Мензоберранзана, где ему посчастливилось жить всю свою, если так можно выразиться, сознательную жизнь, у него часто спрашивали документы патрульные постовой службы. Он сначала пытался отгонять гнус, размахивая руками, хаотично, в разные стороны, как поломавшаяся мельница, но это совершенно не помогало, жужжащая масса лезла в рот и нос, скрипя раздавленным хитином на желтых зубах. Одно только радовало дуэргара, что его не мучил голод. Высококалорийный белок навозных мух, быстро всасывался в кровь, поэтому, хоть Эпен’сил и испражнялся постоянно, но желудок его был все равно полный. Единственное о чем мечтал серый гном, так это о большой кружке горячего сладкого чая. Конечно, чаю взяться было неоткуда. Кругом было только говно и мухи. На плоту рядом с ним лежал в бессознательном состоянии наследный принц всея Мензоберранзана Каламбур Барда. После того, как дуэргар приголубил его высочество самодельным веслом по голове, сознание скоропостижно оставило принца. Дуэргар злился на своего приятеля, мухи по каким-то странным причинам не трогали его, не лезли в нос, рот и уши, наоборот, как-то старались держаться от него подальше. Плюс ко всему дроу еще и захрапел. Дуэргар немыслимо хотел спать, но сон не шел, не в том дело, что его одолевала бессонница, напротив, спать тянуло очень, не давали насекомые, токсичное отравление газами и храпящий во всю глотку принц. Дуэргар сначала думал, что тот храпит специально, но после тщетных попыток привести Каламбура в сознание короткими ударами в челюсть, Эпен’сил понял, что это не так. Однако, сей факт совершенно не утешал дуэргара. Принц храпел, рой мух гудел, как боевой рог или умирающий тур, паук Голиаф, как смог заметить Эпен’сил, не коем образом не досадовал на сложившуюся ситуацию. Наоборот, многочисленные глаза его стали намного добрее, головогрудь приобрела форму шара, готового лопнуть под действием внутренних процессов. Мухи были для паука в радость, сначала он их ловил, подпрыгивая и весело шипя, потом подпрыгивать он уже не мог и поедал их выковыривая из шерсти дуэргара, тот не противился, такой симбиоз ему был по душе. Теперь же паучек лежал надутым шариком на краю плота, рядом с принцем, хилицеры его были разведены в стороны, судя по всему, пища от изобилия просилась наружу, мухи ползали по нему, заползая прямо в пищевод и выползая оттуда, но двигаться паучек уже не мог. От обжорства ему было плохо. Несколько осоловелых глаз были прикрыты, а несколько апатично поглядывали на машущего руками Эпен’сила. Если в жизни паука может быть настоящее счастье, то это оно и было.
Волнения в зловонных массах пугали дуэргара, близился шторм, протяжно гудел усиливающийся ветер, начиналась гроза, фиолетовый всполохи молний в свинцовом небе ужасали серого гнома. Он неоднократно падал на плот, прикрывая голову руками, мухи пластами разлетались в разные стороны и снова облепляли его. Это продолжалось долго, затем молнии стали бить прямо в забортную среду. Метан и сероводород вспыхивали огромными красными шарами, но затем тухли, для поддержания горения не хватало окислителя, не хватало кислорода. Глухие хлопки взрывающегося газа становились все ближе и ближе, хоровод молний поджигал продукты распада и выделяющийся от этого газ. Огненные шары разрастались и вот уже огненная стена двигалась на утлое суденышко с дуэргаром и дроу. Эпен’сил начинал догадываться, что как только огонь накроет их с принцем, они неминуче сгорят заживо. Оторвав дощечку от плота, он яростно начал грести, но гребля с одной стороны плота неизбежно закручивала его, движения вперед не было. Обозлившийся дуэргар, отчетливо ощущая приближение смерти, в ярости и злости, которой в нем было через край, саданул доской о голову принца. На удивления тот очнулся и ошалевшими глазами уставился на Эпен’сила.
- Что, Говно! – взревел дуэргар, - не спиться! Ну на, сука, погреби!
Ничего не соображающий принц, схватив весло, принялся яростно грести, высоко подкидывая забортную среду. Шматы оной как огромные вороны кружили над головой принца. Дуэргар тоже взялся за дело, весело подбадривая принца трехэтажным матом.
- Греби, сука, греби! – орал Эпен’сил, - а то нахер оба сгорим заживо.
В осатанелых красных глазах дуэргара виделся жгучий идиотизм, упертое упорство, и доля кретинизма. На красном лице, однако не на долго появлялось что-то напоминающее проблески разума. Он греб с усердием. Принц не отставал от него, ничего не понимая он озирался по сторонам и греб. Так прошел час, немного подустав, принц было хотел бросить это неблагодарное дело, но оглянувшись назад увидел приближающуюся стену огня. Усталость как рукой сняло, он стал грести еще быстрее и упорнее. Паучек, переваливаясь из стороны в сторону, пытался бегать по плоту, шипя и подбадривая умелых гребцов, как только мог. «Th-Ph, гхребхитхе, дхолбхоебхы! - кряхтел он, - нхетхо нхам пхиздхецх!» Гребли долго, огненная стена то догоняла, то отставала, теряясь ярким заревом у края горизонта.
- Уважаемый, серый гном! – проговорил принц, - а как нас угораздило с вами попасть в такую непростую ситуацию?
- Ты что, Говно, совсем охренел что ли? – непонимающе ответил Эпен’сил, - ты же сам, мудак, в армейскую парашу радиоактивное дерьмо кидал, забыл что ли.
- Вы напрасно меня мудаком ругаете! – сообщил принц, - я совсем не такой, на самом деле я белый и пушистый!
- Ах ты, сука, захотел быть белым и пушистым, а что если я тебя сейчас в говне утоплю, хочешь? – взревел дуэргар продолжая яростно грести.
- Отнюдь! – сообщил принц. – Я бы предпочел, что бы вы не оскорбляли меня впредь, очень обидны ваши слова!
- Кал, ты что прикалываешься? – отозвался дуэргар.
- Какой я вам Кал! – удивился дроу.
- Как это какой! – переспросил дуэргар, продолжая греблю, - ты редкое говно!
- Я не сколько на вас не огорчен! – сообщил принц, - скорее всего вы меня с кем-то перепутали!
- Ты что, Говно, с луны свалился, - удивился дуэргар, - я тебя спутать не с кем не мог, да и двое нас тут только, не считая твоего дружка, жирного паука.
- Хия, нхе шхирныхй! – отозвался паук, – хия мхушхинха в тхелхе! А вхы тхупхые дхолбоебхы!
- Ну вот! – сообщил Эпен’сил, - ты, падла, его и ругаться как сам научил!
- Я не понимаю, о чем вы говорите и ни чему я его такому не учил! – сообщил принц, не переставая грести.
- Ладно, греби, потом разберемся, вашество! – сообщил дуэргар. - Там вон горная гряда, может быть нам повезет и там будет убежище. Не то долго мы так не протянем.
Собственно, больше разговаривать было не о чем. Горный массив приближался как-то особенно медленно, а вот стена горящего говна, как-то особенно быстро. Нужно было торопиться, грозовой фронт, вызвавший возгорания и пожары, проходил мимо, дуэргар чуял направление ветра и выгребал из этой зоны, однако дерьмо все равно загоралась, вспыхивал метан, выделяющийся при разложении гниющих масс. Они торопились. Дуэргар, отчетливо видел каменные своды, которые если повезет, спасут их от ужасной смерти в огненной пучине. Дроу похоже сходит с ума, Эпен’сил стал подозревать, что слишком сильно ударил принца по голове, скорее всего у него галлюцинации вызванные вдыханием метана, сероводорода и сотрясением мозга. Расстройство психики на почве злости и невротического состояния вызванного долгим пребыванием в жестком излучении радиоактивного дерьма. Скорее всего принц спятит, но дуэгара эти вопросы на данном этапе волновали совершенно мало. Подгребая к спасительному островку горной гряды, Эпен’сил заметил зияющее чернотой жерло естественной пещеры. Грести надо было туда, пока огонь не настиг их утлое суденышко. Причалив к площадки под пещерой, дуэргар заметил кем-то заботливо сделанные ступеньки из аккуратных рулонов высушенного непотребства, скорее всего в пещере уже были путники спасавшиеся от ужасной гибели в океане всепоглощающего ужаса. Разбираться особо времени не было, дружелюбны ли эти создания или нет, скорее всего, они с принцем узнают на месте. Пока же его заботило только одно, надо было срочно укрыться от огня. Впрыгнув с плота на каменную площадку, Эпен’сил дружелюбно подал руку, дроу. Принц схватился за нее и подтянулся наверх, испачкав волосатую руку серого гнома, паучек, не долго думая, залез прямо по дроу и дуэргару, чуть было не сломав принцу голову, паучек немного подрос и прибавил в весе, но особого приглашения от ребят ждать не приходилось. Речи о том, чтобы вытащить плот не заходило совсем, он был слишком тяжелый. Дуэргар всячески подгонял дроу, крича на него и ругаясь матом, принц же на удивление ничего не говорил, а в точности исполнял все рекомендации серого гнома. Дуэргар попытавшийся подняться в пещеру по скатанным рулонами фекалиям, звонко сорвался и, порушив всю ненадежную конструкцию, и, с глухим мешковатым звуком, упал прямо на следовавшего за ним принца, вместе они злобно ругаясь и матерясь шлепнулись на гранит. Принц поцарапал коленку и, сетовав на плохое самочувствие, злобно матерился. Дуэргар, пытался подняться, но совершить это мероприятие, находясь на беснующемся, улюлюкающем Каламбуре было невозможно. Кое как он вылез из всей этой каши и, поднявшись на ноги, поправил четко алюминиевый шлем выполненный из округлой чашки, который он приобрел еще находясь в застенках, в тюрьме Мензоберранзана, натянув на голову, и таранив ей двери. Дуэргар окинул взором надвигающуюся на них стену огня, картина ужаснула его, на минуту он подивился красоте пейзажа. Стена огня, горевшая с протяжным страшным звуком, словно утробным рыком огромного, лавандового драколича, неудержимо приближалась. Говно загоралось не сразу, сначала тонкими струями, вспыхивал выделяющийся из массы гниющих остатков метан, врываясь внутрь субстанции как будто волосками. Огонь вгрызался в дерьмо, выворачивал его, выбрасывая на поверхность свежее топливо, которое тут же вспыхивало, сливаясь в один ревущий ужасный пожар, и продолжало движение вперед. Эпен’сил словно завороженной этой картиной, открыл рот от удивления, но тут же опомнился и, заорав громко, что есть мочи: «У-а-а-а!» - резко устремился вперед, ну, тоесть назад. Словом, проявляя виртуозные ужимки и прыжки, он в мгновении ока, залез по отвесной стене в пещеру, как шимпанзе, спасающееся от черного леопарда. Принц с паучком переглянулись, такой прыти не ожидал не только принц, но и Паук Голиаф. Не долго думая, дуэргар, поняв свою оплошность, спустился обратно, прямо так же по скале, водрузив на себя поперек плеча беснующегося от этой процедуры принца, который размахивая руками и ногами только мешал Эпен’силу, дуэргар попытался подняться наверх, принц несколько раз падал, кувыркался, брыкался, словом всячески не давал себя нести. Выручил на этот раз Голиаф, он разбежавшись со всего размаха плюхнулся принцу на голову и вырубил его. Дуэргар с благодарностью и любовью посмотрел на паучка.
- Хулхи вхылхупхился, дхолбхоебх, - прошипел паук – дхавхай, впхередх, хухаха, и тхащхи!
Эпен’сил не долго думая снова заорал, что-то на своем дуэргарском, а может быть и не дуэргарском и, водрузив принца на плечо, на этот раз вместе с пауком, который контролировал состояние властителя мира, чтобы тот не пришел в себя в неподходящий момент, быстро залез в жерло пещеры, где благополучно и укрылся. Это все произошло как раз вовремя, потому что стена огня, поравнявшись с горный грядой, как тяжелая штормовая волна обрушилась на скалы, и языки пламени немного опалили шерсть на плечах серого гнома. Дуэргар прибывая в одном из своих припадков рванулся вглубь пещеры, как раз вовремя. Свод тряхануло, и пласты гранита обрушившись сверху завалили вход в пещеру. Внутри было влажно и относительно безопасно, огонь туда не проникал. Дуэргар сбросил с себя принца, вместе с матерящимся паучком и, охватив голову руками, обратно впал в полоумное помешательство. Произнося слова, толи дуэргарской молитвы, толи вообще не пойми чего, он явно был не в себе. Паучек еще раз выругался, слез с валяющегося последи пещеры принца, и подполз к Эпен’силу.
- Пхлохо тхебе дхругх! – вопросительно прошипел он.
- ****ь!!! - только и ответил дуэргар, поглядывая то на руки, то на потолок пещеры.
- Дха! – сообщил паучек, и отполз обратно к принцу, тот находился в отключке, с ним было намного безопаснее, чем с дуэргаром, паучек начинал побаиваться серого гнома, у того явно были не все дома, а чего можно было ожидать от полоумного дуэргара, Голиаф не знал, да знать особо не хотел. Он был рад, что остался жив, ему очень нравилось, что дуэргар не беснуется, а припадает в очередном приступе, что принц лежит и молчит, все это было очень хорошо, он свернулся калачиком и задремал, под протяжные стенания серого гнома и вольные сопения принца, наступила относительная тишина, Голиаф был рад этому, путешествие на плоту, в компании беснующегося принца и отмороженного дуэргара, отвратительно сказывалось на его душевном состоянии. Ему снился его кокон, где он был маленьким паучком, было тепло и хорошо, где-то недалеко ползала мама паучиха, такая хорошая, волосатая, с огромными добрыми жвалами и капающим с них ядом, она приносила поесть, кого-то особенно вкусного, уже переваренного, было так по-домашнему спокойно, что паучек захрапел. Нервное истощение сделало свое дело, он смертельно устал, поэтому спал как убитый. Было, правда, во всем этом, что-то странное, чужое, не понятное, где-то далеко, на уровне метальных всполохов вселенских эманаций, но Голиаф не придал этому значения.
2012