Давным-давно в Срединных землях проживал один очень добрый юноша. Он был вежлив со старшими, скромен и немного аскетичен. Трудолюбивый, парень был на вес золота в своей глухой деревеньке. Одно было плохо — юноша рос в глубокой бедности.
В соседней избёнке жила семья зажиточного купца. И дочь его была краше всех; ярче солнца. Талия осины, и губы слаще мёда. Волосы, почти стелющиеся по землице. Глаза, преисполненные всякой радости. Щёки, краснеющие от приятных слов.
Юноша тот с ранних лет был влюблён в богатую девицу. С утра до ночи охрой рисовал на дощечке её предивный портрет. От лютого волка, от любого зверя защищал; берёг, как зеницу своего ока. С рогатиной шёл на ведмедя смело. Песни пел и посвящал поэмы-оды. Тащил коромысла на своих ещё не совсем окрепших мальчишеских плечах. Делал всё. Был предан, как соседская собака.
И вот, настал день, и решил признаться паренёк. Как сделать, не знал.
Месяц был июнь, и Ярило грел всё пуще. Уж давно растопились зимние льды, и цвело кругом. У молодых — песни-пляски до зари, а самая красивая девушка получала венок из самых благоуханных соцветий ближайшего поля.
И собрались в круг, как повелось, и стали танцевать. А немного погодя устав, уселись у костра. И протянул тот человек своей возлюбленной венок, но «нехотя» назвался жест. Не водрузила дивная на главу себе красу полей, но вышвырнула вон. Смеясь, ушла луна купаться вместе с прочими дуняшами. Не успел окунуться паренёк в её сапфировые очи, и огорчился весьма.
И так было всегда, но лишь сейчас расширились глаза. И увидел он, что сильно обманулся, но сердце не слушалось главы.
Избалована, дерзка, упряма. Холодна и зла.
Прошлась ногами по венку из роз, доведя до слёз. Сломала парусник ивовый, бросив в реку за бугром — утонул кораблик деревянный, так и не поплавав.
Слепого старика в болотце подтолкнула. Раздавила муравья. Брюшко голубю вспорола, нагрубила всем подряд. Шутя, язвила всем игриво, но узились бесстыжие глаза.
Но и после протянул ей руку юноша, когда дева оступилась — рассмеялась та в лицо, нищебродом обозвав.
— Я люблю тебя навеки. — Глухо, робко произнёс.
Диким хохотом зашлась, кинув недоеденным яблочным огрызком.
В сердцах, в отчаянии ринулся бедняга, не видя пред собой и пяди. С размаху бросился он в глубокую расселину. Тело смякло и притихло, а речушка продолжала себе течь, молча негодуя.
И всклокотало где-то в вышине, и отвернул свой лик Ярило. И снизошёл Даждьбог, яростно ворча, пуская огненные стрелы.
— Проклинаю, да будь проклята отныне ты! — Громко и внятно произнёс Некто, преградив дивчине путь.
Лишь в тот миг проснулась совесть, но напрасно.
Побледнела девушка, и посинели уста алые. Подкосил озноб её испуганную. Душа пустилась в плач истошный. Вся жизнь беспечная пред глазками мелькнула. Медленно оседать стала молодуха, жадно ловя ртом воздух, но ветер отгонял того прочь, не даваясь в руки.
— Теперь презренна ты, как над прочими злорадствовала. Вознеслась, и ниспадёшь. Отрину от тебя Я всё, что имелось доколе. С этих пор будешь сорняком, и люди этих мест будут вырывать тебя, как сизый корень, а скот будет вытаптывать тебя всегда. Ты вновь и вновь будешь стремиться ввысь из почвы к Ярило-батюшке, но крона твоя вовек будет притиснута к земле, как плакучая ива. Не перестанешь сожалеть, и вот, противно и брезгливо.
Взмолилась тут, воззвав, одна добрая душа, душа чистая и любящая, о возлюбленной своей; душа, что ныне в раю. И смилостивился Некто, прослезившись враз.
— Вот, просят за тебя, никчемная! Отродье гордое и непреклонное. Имя тебе — Мелисса, ибо как пчёлка будешь в трудах своих теперь. Лекарственной травою станешь, но страдать не перестанешь: люди будут путать тебя с мятою лимонной, змиеглавником и кошачьей ягодой. Посему усмирится гордость твоя, потому как не станет внимания былого, а от прежней красы твоей останутся в воспоминание блеклые маленькие соцветия белого цвета. Люди будут думать, что на тебе роса, как у всех цветов в поле Моём поутру, но то будут слёзы твои, не до конца выплаканные. Смирись, и делай людям добро отныне, ведь ни капли доброты не имела в жизни предыдущей. И вот, люди по-прежнему будут искать с тобою встреч, но не ты, а они теперь пользоваться станут. В полях по оврагам и трещинам земли расти будешь, многолетней порослью большой. Найдя же, изымут и в горшки усадят для услады своей, не любуясь красою, но полезностью твоей. Ибо все печали и болезни уберёшь, расплачиваясь за свои пороки. Листьями заварят чай, сделают мёд. И угомонится сердце, просияет память, полегчает в костях. Мелисса ты, и Мелиссой останешься, доколе не придёт час. Тогда, переродившись, спасёшь от великой беды в своём прежнем обличье и только тогда упокоишься совсем. Мелисса, исход от всех напастей, жизнь сердцу и душе. Мелисса, королева веры. Мелисса, госпожа семьи. Мелисса, самый поздний весенний цветок…
Страшным было превращение. Девушка, наречённая именем «Мелисса», мучилась ужасно; изворачивало всю. В предсмертных судорогах, на последнем издыхании, вся словно тлея, припала к земле неподалёку от обрыва, с которого пустился юноша. Глаза, ещё зоркие приметили тот силуэт и, собрав остаток сил, рухнула вслед. Но не пустили её корни, мгновенно укрепившиеся в почве. Расцвела вдруг мелисса, и прекратилось всё.
Ничего более не напоминало о тех событиях, кроме росы на самой мелиссе; росы, похожей на девичьи слёзы…