Эдвард Вашгерд (Э2рd)
Святки, Святки, посиделки...
(Новогодняя фантазия о любви )
«Не в каждом камне есть огонь,
Кремень, чувак, не в всяком теле,
Любви оружием его не тронь,
Любви он сдастся лишь на деле!».
Аккурат после Рождества, две неразлучные подружки: Софа-катастрофа и Настя-две напасти, учинили, как исстари водилось, святошные девичьи гадания: на судьбу, на суженого, на достаток… да, мало ли чего! Заодно и соседке своей толстой – Светке-кокетке подсуропили: вычесали её гребнем, заткнутом за ворота гриву Саниного коня, и потешались над тюхой, наградив её до скончания века прозвищем, - Серкова невеста. Развлекались они, по большей части, от своих собственных дум, а не от злости бабьей…
«Русь Матушка - Сибирь Заступница, до Нового года ещё целых четыре дня, а как же вытерпеть-то! Узнать бы точно, проверить, люба она, или нет?!». - Примерно так думала-гадала Софьюшка о поездке в свои законные зимние каникулы в соседнее село Зыково на Святки, под Старый Новый год, то и дело, поглядывая на почерневшие от времени ходики, криво висевшие на бревенчатой белёной стене. Девичьи гадания в Сочельник явно указывали им на Восток: три раза бросали они с затейницей подружкой за ворота старый башмак и он, как верный компас, указывал носком на Станцию. Лили, также, через обручальное кольцо, в воду расплавленный воск, со свечи свадебной… Разглядывали. Всё тоже: Зыково им выходит! Ей-ей! Кому чего хочется, тот это и видит, - оптический обман зрения! Ой, что-то там будет?! Девушка Софья по любви сохнет… Настя тоже не отстаёт: ночью мокнет, а днём сохнет… по Сане. Еле-еле дожили истопы горячие до Святок.
Собралась Софья ранёхонько, ещё с обеда, и с того же часу уже все глаза проглядела: то в окно, то на часы, то другорядь в окошко. Время остановилось в ожидании. Ждать и догонять, хуже нет чего. В углу заскрёбся мышь, не вызвав никакого охотничьего энтузиазма у сибирского кота Васьки, с обмороженными под корень ушами, ещё в самом начале праздников обожравшегося на кухне всякой всячиной и валяющегося себе на тёплой печи без задних ног. Святая неделя! Сплошная. Праздничная. Таинственная… Святки! Пей-гуляй! Родители Софьи уехали к родственникам в весёлую деревню Шумково, захватив с собой двух младших мальчишек - почасков, или двойняшек, это кому, как больше нравится. На удивление, первый из пацанов был смуглым, как цыган, а второй светлячком, почти белым. Характером они были тоже, как небо и земля. Софа любила обоих своих братовьёв, но больше выделяла светлого Андрея, цыганистый Роман был шкодлив и вороват, словно из Цыганского посёлка родом, - с ним дружись, да за карман держись. Мужики над Степаном по этому поводу постоянно подтрунивали, заводили. А Батя, бывало, как примет лишнего, так и давай мать пытать об этой шутке природы. Чудеса, да и только!
Из своёй резной темницы в светёлке вывалилась кривая, деревянная птица: К-ку – Ку! К-ку – Ку! – прокряхтела она четыре раза и убралась восвояси. На кукушу можно было уже не смотреть, и молодуха наша вся обратилась в слух. Захрипел, залаял глухо, старый кабысдох Шарик, сидевший пожизненно на истёршейся от времени цепи у ворот и, тотчас же, заскрипели полозья. Точность и вежливость! Это приятно даже сонной мухе весной. Выпускница не вынесла бы уже и пяти лишних минут. В санях её уже дожидалась верная, раскосмаченная подружка Настёна, расфуфыренная по поводу святок в пух и прах, но во всём зимнем, тёплом. Девки более пунктуальны, нежели мужние жёны, им спешить замуж надо. Возничий Саня, их школьный ухажёр, тоже приодевшийся во всё, самое наилучшее, на выход: в коротеньком отороченном мехом тулупчике, белых моднявых бурках, и заломленной набекрень шапке, покрасовался перед Софой и заботливо укутал обеих девчат овчинной кошёвкой и, даже подоткнул её со всех сторон, чтобы пассажирок не продуло дорогой, не дай Бог. Себя он тоже не забыл, - влез в дорожный тулуп, сторожковую (пёсью) шапку, попал разом в необъятные извозчичьи катанки своими новыми прохорями и встал на козлах с вожжами в руках в ожидании. Укрытые, по уши, счастливые подружки звонко скомандовали ему из санок: «Трогай, Саня! Саня, давай!». И, Саня дал… кнутом. Зарядил, как из ружья, по крупу отцовского выездного коня-пустопляса так, что тот рванул от Софьиного белого порога, как от серого волка. Вперёд. Под колокольчатым звоном. С Богом!
Чистое, зимнее небо уже мутно размывалось от земли в наступавших сумерках дымной Берлинской лазурью. Торный, прямой и светлый путь лежал им из деревни Злобино по темнеющей на фоне полей девственного снега, дороге. Деревня и станция Злобино, как деревни однофамилицы были в Красноярске, видимо от доброты вселенской так прозванные. В драках, недобры – молодцы, старались так изувечить пришлого супротивника, что бы он «красавцем» до конца своих дней оставался: мало ему зубы кованым сапогом выстеклить, надо было ещё ухитриться одним пинком задрать ему, бездыханно уже лежащему на снегу, верхнюю губу, вместе с носом, прямо на лоб… В этой «доброте» были свои резоны: авось одним женихом заезжим, городским, на деревне меньше станет, да соседская «Алёнка» на него после этого не взглянет, а будет гулять со своим, деревенским ухарем. До первой крови после войны уже джентльмены не дрались. Впрочем, в Ветропыльске, как назвал наш предобрейший город незабвенный Антон Палыч, во всех посёлках уже нравы были такие: И в Покровке, и в Нахаловке, в Вознесенке, в Челноково, и у Торгашинских и, даже в двух Базаихах зараз. - Что интересно, названия то разные: одно от слова «База», а другое в контрибуцию, от японцев пленных досталось – от их клича боевого - «Банзай», произошла станция «Банзаиха», а подходы были одинаковые…
В Зыковскую сторонку чиркнула небо и упала звезда, ещё раз подтвердив невестицам справедливость святочных девичьих гаданий… Рано стемнело. Зима: день тёмен – ночь светла! Где-то, справа от дороги, явственно послышался грохот «Иосифа Сталина», - огромного, скорого вождя-паровоза, мчавшего свой литерный поезд №1-«бис» – «Москва-Владивосток»… Вот он выскочил из-за крутого поворота железки, полосанул, как ножом, по полю, по санной дороге, по выстроившимся гуськом санкам, своим метровым прожектором, издал два параходных гудка, и помчал себе дальше резать тьму, вперёд, аж до самого Тихого Океана. По зимней дороге молодёжь со всех окрестных деревень поспешала с музыкой на Святошные гуляния, катания, посиделки. После нестерпимого, лагерного света «Сталина», ребят на дороге, словно в валенок головой сунули. Тьма, после Света, сама себя темней! Последние паровозы потушат уже потом, в семидесятых… А, пока ещё мчал Сталин своёй железной дорогой. По проталинам уже захлюпала оттепель…
Светкин жених Серко, рвался во главу поезда, - невозмутимо и споро мчал девиц по знакомой ему с жеребячества мягкой санной дороге. Для приятности езды выездовых коней кормят исключительно овсом, чтобы барышням покойнее было. Под дугой изукрашенных санок названивали свою песню семь колокольцев, каждый на свой лад. Под управлением дирижёра Саньки всё было волшебно: музыка, скорость, мечта. Полозья на морозе, по-свойски шипели им свою змеиную песню: «Куды ш-ш-шь понесла вас нелёгкая?! Ш-ш-ляться??! Ш-ш-шалаться?!» Беш-ш-путные!!!.
- «Дуй по пеньям, чёрт в санях!» - задорно кричали в спину возчику злобинские девчата, подзадоривая его на обгон.
- «Тело привезу, а за душу не ручаюсь!». – весело вторил им Саня, обгоняя по встречной, с бубенцами, на своём Лихаче, двое Шумковских, вусмерть, перегруженных саней. Шумковские попытались, конечно, устроить гонки… да, куда там!!! Ушёл, как от стоячих… Песня Первой конной!!! Санька, парень с головой, он, шалый малый, удалой, коня практически не подхлёстывал, - у того на привокзальном селе свой интерес имелся. Летел, как ветер. Всем надо Новый год встречать!
В округе все парни готовились к святочным гуляниям ещё с самых «Ноябрьских»: На лошадях возили они, в свой законный единственный выходной, воду, заливать тягун, что от самой Чёрной сопки аж до железки тянется; Каждая деревня готовила свои санки, самые лучшие – девок катать, да зажимать, да целовать жарко – обивали коровьими шкурами, обшивали плюшем, обвешивали бубенцами, украшали лентами… Ближе всех к счастью были Лукинские, проживавшие у подножья святочного тягуна. Каждый желал со своей зазнобушкой, хоть разочек, пусть всего десять минуток, а прокатиться в ш-ш-шуршании полозьев и шуме ветра, аки уланы в ХIХ-м Серебряном веке. А, уж кто дальше укатится, тот и… МОЛОДЕЦ! - Ур-р-р-а-а-а!!! Победа! Любви, огня, да кашля от людей не утаишь! А, девка, что та крутая обочина на пути Кандальном, или Московском тракте, недолго стоит…
В Селе, у церкви, столпотворение небывалое. Молодёжь резвится – честной народ дивится: Кони. Люди. Шум. Гам, Тарарам. Гвалт, как на базаре, при поимке вора… Угощают. Всех прощают. Сплетничают. Гармони, гитары, бубенцы… Святки!!! Гуляние! Поп Павсикакий не утерпел, вышел на шум, благословить. Охальник! Ахерей его за это по головке не погладит! Да и попадья разволновалась: «Неужто, он, греховодник, с ними поедет безобразить?». Каков поп, таков и приход…
Вывернули наизнанку овчинные шубы, тулупы, подпоясались кушаками, один- другого ярче, собрались поездом и, через переезд железнодорожный, как черти, двинулись на шабаш, к Чёрной Сопке, обозримой со всех концов Красноярска. В святочном поезде было, не меньше тридцати, нарядных, лёгких саночек. Свадьба богатая уступит. В каждых санках своя музыка… Погоду подгадали, как по заказу: небольшой, градусов пятнадцать, морозец, ветра нет, свежо и влажно. И, что важно, - Луна! Да, какая! Как, в Сказке! Прожектору со «Сталина» не уступит – светит, аж слепит! Девственная тягун-дорога, выдутая всеми ветрами до полного блеска, в лунном сиянье лежала по правую руку. Её копытами не били, не трогали до поры, до свадьбы – не моги! Да, и лошади, даже подкованные по-русски, с шипами, по льду не пошли бы, ноги бы переломали. И себе и людям! Только волк, и то – не запросто, коня на голый лёд выгонит, на погибель.
На верхней площадке горки парни выпрягли из санок коней, увязали постромками оглобли. Большое костровище из припасённого с осени иссушенного ветрами дровяника, сухого, как порох,уже трещало, разгораясь, на лысом, самом, что ни на есть, ведьмачном месте. Девчата соскирдовали на походный стол всякой всячины новогодней. Вот и полночь! Началось! Гуляние ряженых. Катание суженых…
Понеслась манда по кочкам! Э-ге-гей! Кто, шустрей!!! Визги! Писки! Летят саночки! Хотят девочки… кататься! Никакой конь их так не прокатит! С горы кубарем. С ветерком. Наедине с любимым, тайным, суженым. Кто-то с ряженым. Сия Тайна велика!
С нижней площадки, санки таскают наверх по-три, а то и по-пять враз. На верхней, тоже времени зря в очереди не теряют: Танцы - манцы, обжиманцы! Гармони, гитары, визги, вздохи-охи вкруг огромного костра. Чудны Бубны за горами!!! Шабаш! Черти, ведьмы ряженые, пляшут на Лысой горе!
«Эх, мальчики, ножи, стаканчики,
базар-вокзалы, уголки, да чемоданчики,
Эх, девочки, да на тарелочки
Тёрочки-скатёрочки,чулочки-стрелочки!!!».
Настёнка с Саньком, раскрасневшиеся, пьяные с покатушек, а не с самогона, не стесняясь никого, уже целуются, милуются, а Софье, заводиле, всё невесело – Глаза, то, не спрячешь. Словно Несмеяна Сыроглазова ходит, неприкаянная.
И тут, как жаром ей от костра пахнуло – Конь вороной стал под царской Луной! - Кос-тень-ка-а, - еле-еле вышептала девушка, и чуть в обморок не упала. Он! Вот оно, Святочное гадание… Сердце, вещует… Верное, бабушка, надвое говорила… - Коток!
Сашок принял от Коти поводья, а тот от него Софью. Чокнулись Суженые - ряженые за Новый год, за новое счастье поднесённой Настёнкой чаркой, трижды расцеловались. Софья, словно во сне стала… Котя молодцевато подвёл красную девицу к санкам. Сел рядом сам.
- Саня давай! – и, Саня дал… плечом. Санки покатили под гору с верхней площадки. Сначала нескоро, затем, всё быстрей и быстрей и, наконец, полетели… Со свистом! Софьюшка, со страху, ухватилась за Котеньку обеими руками. А добрый молодец ухватил её своими ручищами, что бы удержать, сохранить самое ценное, дорогое своё сокровище… Потом ещё… И, ещё катались. Целовались. И страх перед Лысой бесшабашной горой, постепенно, пропал. Санки их укатили дальше всех… не сразу за санками пришёл тягач – лихач вороной.
Восток сделал своё дело. Стало светлеть. Приехали. Девушка не травка, не проживёт без славки…
В 1955 весёлом годе отменили Сталинский запрет на сатанинские медицинские аборты… Что, кончилась война?! Неужели? За Родину! За Сталина!
Ребята Любите дружка – дружку! Рожайте и воспитывайте детей: сыновей учите, дочерей растите. Миру – мир! А наш бронепоезд… Со своим прожектором в чужие сани – не суйся!
12 января 2016 года. -11,1;С, сильная низовка город Норильск, 21 час, Конец долгой Полярной ночи.