Было это дело в Риге, когда мы ещё базировались в Усть-Двинске после перехода из Баку. Я к этому времени был уже старшиной команды РТС (Радио-технической службы). В воскресенье я был в увольнении и поехал в Ригу купить себе часы «Победа». Тогда это были хорошие массовые часы. Походив по магазинам, я купил себе подходящие часы и довольный пошёл бродить по городу. Погода была хорошая. Стояла осень. Только что прошёл дождик и город был чистым и вымытым. Гляжу, навстречу мне, размахивая по тротуару широчайшим клёшем, вперевалку катится Володя Попов, наш моряк, старшина второй статьи, командир отделения рулевых-сигнальщиков. Коренастый, плотный северянин. До службы он работал в рыбацкой артели. Чуть позади него, возвышаясь над ним почти на две головы, степенно по-журавлиному, вышагивает Федя Скоробогач. Белорус. Высокий, с крупнокостной фигурой и довольно худой. Если бы ему нарастить на свои кости столько мяса, как у того же Попова, то он весил бы не менее восьми пудов. Он тоже был старшиной второй статьи и командиром отделения радиометристов. Мой подчинённый.
– Ты сейчас куда направляешься? – Спросил меня Володя.
– Да вот купил себе часы «Победа»,- похвастался я, не подозревая, какую мину я закладываю под себя.
– А ну, покажи,- потребовал он.
Я снял часы с руки и подал ему. Рассмотрев их хорошенько, Попов категорически заявил.
– Это дело нужно немедленно обмыть.
Я согласился. И мы зашли в ближайшую столовую. Она располагалась в полуподвальном помещении, но внутри выглядела довольно прилично. Тогда в каждой столовой был буфет. Мы прямиком двинулись к его стойке. У меня после покупки оставалось тридцать пять рублей. Этого хватило на бутылку коньяка три звёздочки и три бутерброда с колбасой. Буфетчица разлила нам коньяк по стаканам, подала бутерброды. Пожелав хорошего хода и долгой службы моим часам, мы осушили стаканы, зажевали бутербродами и вышли на улицу. Вдохнув свежего воздуха, оглядевшись, пока ещё ясными глазами, мы уже двинулись вдоль улицы, когда Володя вдруг остановился.
– Ты что, забыл что-то?- Спросил я.
– Понимаешь. Что-то слабоват коньяк. Давай ещё по одной.
– У меня уже нет ничего, кроме мелочи на автобус,- ответил я, шаря в карманах.
– У меня, зато есть, Какой может быть разговор? – удивился Попов.
Вернулись в ту же столовую, повторили тот же заказ: бутылка коньяка и три бутерброда. Выпили, крякнули, закусили. Пошли на выход. Но на этот раз мы дошли только до входной двери.
– Нет. Давай-ка сядем за столик, а то как-то всё на бегу. Никакого смака.
Попов развернулся и двинулся в зал. Мы с Федей за ним.
Сели за столик. К нам подошла официантка. Володя что-то ей заказал. Она принесла бутылку коньяка, воды и закуски. И пошло у нас веселье. Просидев в столовой ещё час или больше, мы поднялись уходить. У выхода я оглянулся. На столике стояла не начатая бутылка «Портвейна», другая наполовину пустая и под столом какие-то пустые бутылки. Сколько мы там выпили – я не помню, но когда мы выходили, в глазах у меня всё двоилось и расплывалось.
Выйдя на улицу и отдышавшись на свежем воздухе, мы закурили, обнялись и куда-то зашагали, разбрызгивая лужи. Пока мы обмывали часы, прошёл короткий, но сильный дождь. И опять было небо чистое.
Я вообще-то редко выпивал, а вино никогда не любил. И там, в столовой, я вино пил мало. Поэтому я был крепче на ногах, чем они. Володя же с Федей набрались крепко. Они всё время падали и увлекали меня за собой. Мне это, наконец, надоело.
– Всё, братва. Баста. Я поехал домой,- сказал я, вырываясь из их пьяных объятий, чувствуя, что язык мой отказывается повиноваться мне.
– Идём к девчатам в общежитие,- таким же плохо повинующимся языком, промямлил Володя.
– Да ты что, Володя? Мы же еле на ногах стоим. Какие там девчата? Надо ехать домой.
– Коля! Всё в ажуре. Мы у девчат отдохнём и двинем домой.
Федя был вообще невменяемый. Он не говорил ни слова. Вероятно, он не понимал, где он и что с ним. Я махнул рукой.
– Ладно, пошли. Только вы с Федей идите впереди.
Они шли под ручку, шатаясь из стороны в сторону. После дождя на тротуарах были лужи, и ребята старательно пытались их обойти, но почему-то обязательно шли точно в лужу. Часто один из них терял равновесие и ложился на тротуар, увлекая другого. Раза два они оба упали в лужу и стояли там на четвереньках, пытаясь встать на ноги.
Первое время я пытался их поднимать, но безуспешно, так как, нагнувшись, я тоже начинал падать. Поэтому я прекратил эти попытки.
Видя, что Федя абсолютно ничего не соображает, я взял его под правую руку, а Володя – под левую.
Со стороны посмотреть – картина была комичная.
Идёт «фитиль», выделывая ногами восьмёрки и разметая своими клёшами лужи на тротуаре, а по бокам его два крепко сбитых моряка упираются головами ему в подмышки, заплетая ногами.
В таком порядке мы продефилировали по рижским лужам и очутились перед каким-то зданием.
– А вот и общежитие,- радостно воскликнул Попов.
Он был доволен, что не заблудился в таком состоянии.
Федя молчал, как истукан. Мы продолжали движение. Я не успел ничего ответить Попову, как сзади нас завизжали тормоза. Я оглянулся через плечо. Позади нас стояла грузовая машина, а из кабины вылезал офицер.
Сквозь пьяный туман в глазах я различил на голове этой фигуры фуражку, на плечах красное и на рукаве красное на сером фоне.
– А ну, моряки, садись в машину,- раздалась его команда.
– Ребята, не останавливаться. Идём, как шли и разбегаемся в разные стороны,- голова моя начала чётко работать, хотя глаза туманились дымкой.
Мы незаметно освободили свои руки из рук Феди и, услышав второй приказ садиться в машину, бросились в разные стороны.
Я забежал за один дом, потом свернул за другой, третий… Наконец, понял, что погони за мной нет. Перейдя на спокойный шаг, сделал круг за домами и вернулся к общежитию. Там было пусто, только мокрые следы шин на асфальте.
Я направился к центру города, хотя не знал точно, где он находится, так как прочитать название улиц мне никак не удавалось. Всё расплывалось перед глазами. Тут меня догнала стайка девчат.
— Эй, морячок, пойдём с нами на танцы.
— Ой, девочки, какие там танцы в моём состоянии. Вы лучше проводите меня на автобус до Болдерая.
Смеясь и перебрасываясь шутками, они весело подхватили меня под руки, довели до остановки и заботливо усадили на нужный мне автобус. Я благополучно добрался до Болдерая. Это была конечная остановка.
Самое трудное и опасное для увольняющихся место – это мост. У входа на мост стоял часовой, а возле него почти всегда стоял комендантский патруль. Метрах в двадцати ниже моста была комендатура. Патрули на мосту всегда перевыполняли план по задержанию.
Я сосредоточился, собрал волю в кулак и лихо промаршировал мимо патруля, отдав честь. Пройдя метров сто от моста по шпалам, я присел на рельсы и тут же уснул. Через какое-то время, было уже темно, я очухался, вскочил и побежал на причал. На пирсе меня встретил офицер с нашей лодки, командир БЧ-3.
— Гринёв! Откуда ты такой помятый? Иди скорее в кубрик, отдай увольнительную дневальному. Пусть он отнесёт её дежурному по бригаде. Там сейчас самого дежурного нет, только вахтенные.
Я так и сделал. Мы тогда жили на плавбазе, и дежурный по бригаде был там же. Дневальный отметил мою увольнительную, а я улёгся спать и проспал до пяти часов утра. Спал больше десяти часов без просыпу. Проснувшись с гудящей пустой головой, я подозвал дневального.
– Где Попов?
– Вон спит на своей койке,- указал в угол дневальный.
– А Федя Скоробогач где?
– На губе сидит. Патруль забрал пьяного.
Я поднялся, привёл себя в порядок, почистил одежду. Разбудил Попова ещё до подъёма.
– Слышал? Федя на губе сидит. Всё-таки его взяли.
– Так он же ничего не соображал тогда. Наверное, совсем отключился. Вот, как бы он нас не заложил.
– Нет. Он не такой парень, я его хорошо знаю.
– Да ведь по пьянке, тем более ничего не соображая, может запросто проговориться.
– Ладно. Будем ждать,- сказал я.- Если Федя проговорился, то командир вызовет на ковёр нас с тобой, а если нет – то только меня одного, так как Федя мой подчинённый. Как ты улизнул?
– Девчата выручили.
И он поведал мне свою эпопею. Оторвавшись от Феди, он кинулся к общежитию. Быстро взлетел на третий этаж и ворвался в какую-то комнату, где было несколько девчат.
– Девочки, за мной патруль.
«Девочки» быстро его раздели, уложили на кровать и накрыли одеялом, а одежду спрятали. Когда патруль, оставив одного солдата у входа, начал ходить по этажам, стучаться и заглядывать в комнаты, одна девушка, сняв платье, в одной сорочке открыла дверь на стук патруля. Увидев солдат, она притворно-стыдливо вскрикнула, офицер засмущался натурально. Извинился.
– Извините, пожалуйста. Мы ищем сбежавшего моряка.
– Нет у нас никого,- ответила уже другая девушка, одетая, подойдя к двери и отстраняя раздетую.
Там у девчат Володя отлежался, умылся, почистился и благополучно добрался до части.
А Скоробогачу дали десять суток строгого ареста. Комендант «расщедрился» на это за то, что Федя, якобы, оказал яростное сопротивление патрулю при задержании.
Когда Федя вернулся с гауптвахты, он выглядел так, словно его пропустили через молотилку. Пуговицы, погоны, хлястик на шинели оторваны, один рукав еле держится. Ребята к нему с расспросами. Где пил? С кем? Как попался?
– Ребята! Ничего не помню. Как были в столовой, ещё помню. А уже дальше – ничего не помню. Ни как шли, ни куда шли. Всё начисто забыл или не соображал ничего тогда,- разводил Федя своими большими костлявыми руками.
– А как же ты с патрулём дрался,- спрашивали его.
– Представления не имею,- сам удивлялся Федя. – Но в комендатуре сказали, что я сопротивлялся патрулю. А драться я не умею.
Наш старпом выяснил все обстоятельства дела, кроме одного: с кем пил и бродил по Риге Федя.
Персональное дело комсомольца Скоробогача рассматривалось на открытом комсомольском собрании. Собралась вся команда, в том числе и офицеры. Это было не собрание по разбору персонального дела, а настоящий КВН. Хохотали все, даже командир лодки, строгий и требовательный офицер, как ни старался быть серьёзным, не мог удержаться от смеха.
Все знали Федю, как добродушного, безобидного человека, очень дисциплинированного, исполнительного моряка и как хорошего друга. Мы все не могли взять в толк одного: как, каким образом он мог драться с патрулём? Ведь про таких, как он, говорят: «Он даже мухи не обидит». Что Федя говорит правду – в этом никто абсолютно не сомневался. Сомневались только в том, что Федя, якобы, не знает с кем пил коньяк. Больше того, весь личный состав срочной службы и некоторые офицеры знали всё.
Но за это его «незнание» к нему относились с ещё большим уважением. Было бы наоборот, если бы он признался, с кем был и с кем пил. Его перестал бы уважать даже командир лодки, не говоря уже об остальных.
Из рассказа старпома выяснилась картина «сопротивления» патрулю.
Когда мы с Поповым, толкнув каждый Федю в бок локтем, негромко сказали: «Разбегаемся в разные стороны» и рванули в противоположных направлениях, Федя, словно сомнамбула, продолжал, тем же заплетающимся, но размеренным шагом, идти вперёд, ничего не замечая, держа заданный курс. Один солдат из патруля по приказанию офицера догнал Федю и окликнул его. Тот никак не отреагировал. Тогда солдат потянул его слегка за рукав. Федя что-то замычал, типа: «Пшёл вон» и отмахнулся своей рукой-штангой. Солдатика, как ветром сдуло с тротуара, он брякнулся на мостовую. Увидев такое неповиновение, офицер патруля стал краснее своей повязки на рукаве и рявкнул:
– Взять его!
Ещё три солдата бросились на Федю, но он, как ветряная мельница, замахал беспорядочно своими крупнокалиберными руками и солдаты посыпались на тротуар. Тут уж и сам офицер кинулся в атаку на нашего «малютку» выручать своих. Впятером они кое-как скрутили ему руки и усадили на грузовик.
На собрании Федя очень стеснялся, краснел и смущённо поглядывал на свои крупные, длинные руки. Всё не мог понять, как это он, никогда в жизни ни с кем не дравшийся, так лихо разбросал солдат патруля, которых даже не видел. Мы с шутками и смехом «закатили» Феде по комсомольской линии выговор без занесения в учётную карточку, хотя замполит настаивал на строгом выговоре с занесением. Вечером перед строем зачитали приказ о понижении Скоробогача в звании на одну ступень.
И мне, как старшине команды, пришлось срезать у него с погон лычки тут же перед строем. Где-то месяцев через пять его восстановили в звании, а ещё через три месяца присвоили звание старшина первой статьи. Специалист он был классный, настоящий моряк.