Евгений Пекки
Партизаны, выбиваясь из сил, уходили от погони. Мешкать было нельзя. Преследование началось, и скоро будет плохо. Финны всегда упорно преследовали партизан до самой нейтральной полосы, поэтому потери в группах были большими. Иногда группы пропадали бесследно. Однако, несмотря на надвигающуюся угрозу, быстро идти они не могли, задерживал движение раненый Сергей Петров. Его хриплое дыхание иногда перебивалось невольным стоном. Километров через пять, когда река была совсем рядом, сзади послышались выстрелы, и над головой у бойцов отряда просвистели пули. Старик финн, видно, успел сообщить своим о партизанах и за ними увязались щюцкоровцы.
Группа капитана Боровко, уже почти полностью выполнила задание и возвращалась из рейда на базу. Они сожгли очередной мост через речку, и вышли на хутор. Финский крестьянин, державший на хуторе своё хозяйство, встретил их огнём из винтовки. Его предупредил сын, а, может, внук, мальчишка на вид лет десяти. Он пас овец на краю поля и, заметив вооруженных людей, сразу бросился бежать в сторону дома, истошно крича: «Исяа, исяа, росвот мення!». «Отец, разбойники идут!»— перевел командиру Юркки.
Конечно, можно было скрыться в лесу и на хутор не выходить, но у партизан кончились продукты, и командир Тарас Боровко принял решение пополнить запасы. После того, как упал раненый в плечо выстрелом из окна взрывник Петров, группа открыла по дому и людям, что были в нем, огонь из автоматов.
Вскоре хуторянин был убит. Стрельбу продолжила молодая женщина. Окружив дом, партизаны бросили пару гранат в окна. И она, и мальчишка были убиты. Потом партизаны, пошарив по полкам кладовых, нашли и хлеб, и масло, и корзинку яиц. Рассиживать в этой ситуации было некогда. Наскоро перекусив, и выпив по три, а кто и по четыре яйца, они запалили хутор и двинулись в сторону позиций Красной армии.
Попав под огонь преследователей, бойцы сначала залегли, а потом попробовали бегом оторваться. Не получилось. Сергей задыхался и едва поспевал за другими, хотя его вещмешок отдали нести Юркки. Тяжко было смотреть, как его товарищ шел, спотыкаясь, и стонал от боли.
«Повезло мне» — невольно подумал Юркки, видя его мучения.
Шюцкоровцы между тем, «сидели у них на хвосте», метрах в пятистах, стреляя на бегу.
— Товарищ командир, — взмолился Сергей, — боль такая, что я скоро идти не смогу, не то, что бежать. Дайте мне автомат и пару гранат хотя бы. Я их задержу, а вы оторваться сможете, а так всю группу окружат, тогда конец.
Командир недолго думал. Серега был боец проверенный, за линию фронта ходил уже три раза, с взрывчаткой действовал умело. Единственный уничтоженный каменный мост был его работой. Он бросил сидевшему на земле бойцу автомат ППШ и три диска с патронами к нему. Гранату дал только одну.
— Револьвер не дашь? — глядя в землю, спросил Сергей командира.
— Нет, не могу, да и у тебя граната есть.
— Я понял, — сказал Петров, отползая за валун.
Прощанья не было, все встали и побежали дальше вдоль реки, здесь течение было слишком сильное, чтобы пытаться перейти ее вброд.
Вскоре они услышали стрельбу. Стрекотание автомата, иногда перебивалось хлестким буханьем винтовочных выстрелов. Издалека, эта перестрелка была совсем не страшной, но Юркки понимал, что там идёт кровавый бой и исход у него будет один. Потом стрельба затихла. Вскоре раздался сильный взрыв.
— Так граната не взрывается, — вслух прохрипел Юркки, дыша как загнанная лошадь.
— Значит, у Сереги еще тол оставался, — отозвался Боровко.
Через час движения они напоролись на засаду егерей. Это Юркки понял по серой форме, в которую были одеты, бравшие их в кольцо солдаты. Они вырвались, но еще один партизан Микко Лангуев и радистка Маша, были убиты в перестрелке. Хоронить своих было некогда — не тот случай. Нужно было уходить. К вечеру мокрые, после того как перешли вброд речку, а потом по пояс еще брели по болоту, они вышли на территорию контролируемую Красной армией. Преследователи это поняли и на пулеметы не сунулись. Дав длинную очередь из «Дягтерёва» в сторону маячивших по краю опушки леса егерей, командир красноармейского дозора даже улыбнулся, глядя на воспаленные глаза и опухшее от укусов комаров лицо Юркки.
— Эка, вам досталось! С возвращением! Везучие вы, ребята, — сказал он, понимая, какого лиха им пришлось хлебнуть.
Юркки Корвонену вообще в жизни везло, во всяком случае, он так считал. Еще в детстве, если он шел с друзьями рыбу ловить, то самая крупная щука попадала ему, если за ягодами, то самую богатую болотину находил Юркки. В свои двадцать четыре года он уже успел окончить школу—восьмилетку, поработать в лесопункте на вывозке леса и на лесоповале, нарезая лучковой пилой по десять кубометров, отслужить три года в Красной армии и устроиться работать в милицию.
Когда началась Финская война, он служил в армии, в конвойной роте под Семипалатинском, охраняя зеков в лагере. Его вызвали в особый отдел, заставив сызнова писать автобиографию. Расспрашивали особисты про родню, выясняя, нет ли в ней финнов. Начальник отдела, похоже,; не очень понимал разницу между теми, кто живёт в Карелии, заявив:
—А по мне, так вы все там «одним мирром мазаны»: что финны, что карелы. Все вы из одной бочки.
Юркки в глубине души тоже так считал, но ни подтверждать, ни опровергать это утверждение не решился. Начальству виднее. До того как стать чекистом, начальник был каменотесом, откуда-то из—под Оренбурга. Он до начала Финской кампании не очень даже и представлял, где эта Карелия и чего эти финны хотят, за что с Советами воюют.
Все финны по приказу Главкома увольнялись из армии и подлежали высылке. Закончив свои расспросы, он сказал Юркки, которого в роте все звали Юрка или Юра, а то и Жора:
— Жаль, что насчет карелов у меня никаких распоряжений нет, а то мы бы над тобой поработали.
Недолго продлившись, война с финнами как то по—тихому весной закончилась. Да и, слава Богу. Повезло. Не пришлось Юркки под пулями в снегу лежать. Правда, когда он приехал, домой в свой родной поселок Кимас—озеро, все оказалось несколько иначе, чем виделось оттуда, где он служил. Здесь война свой отпечаток отложила. Кто голову на фронте сложил, кто в плен угодил, а после перемирия, вернувшись из плена, в лагерь по статье «Измена Родине» попал. Были в их посёлке, да и в соседних тоже, и раненные, ставшие инвалидами, и обмороженные с ампутированными пальцами.
Юркки все это миновало. Служба в конвойной роте, тоже принесла пользу. Во всяком случае, его вскоре взяли на работу в милицию. Работа ему нравилась. Во—первых, в его руках была власть. Это он почувствовал практически сразу. Когда он в форме шел по посёлку или ехал верхом на своем темно—гнедой масти жеребце по кличке Бурый, то встречные прохожие всегда здоровались с ним, уступая дорогу, а иные, из уважения, и шапку снимали. Мужики вдвое старшего возрастом стали именовать его по имени—отчеству: Юркки Степанович. А ведь отца его, Теппана, до самой смерти никто по отчеству не называл. Хотя тому уже за сорок было, когда придавило его на лесоповале двадцатиметровой елью. Опять же, Юрки гордился, что ему регулярно платили зарплату, да еще выдавали паек, а работы, хоть и было много, но все же спина не болела, как на лесоповале. Оно, конечно, временами приходилось, вставать чуть свет, потом до ночи, а то и до утра, в постель не ложиться, по три—четыре дня мотаться по поселкам, однако, это было не главное. Главное было в той нужности, которую он ощущал, когда люди приходили к нему за помощью, а потом благодарили за справедливость и участие.
Новая война для Юркки, пришла так же неожиданно, как и для других. Кто бы мог подумать, что немцы отважатся разорвать мирный договор и напасть на СССР. На политзанятиях во время службы им говорили, что у Советского Союза самая сильная и самая большая армия в мире. Во время строевой подготовки солдаты пели песни хорошие: «…от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней».
— Да как же они посмели?—думал Юрки, размышляя о текущем международном моменте, — совсем у них Гитлер без головы.
Однако через четыре дня войну СССР объявила так же и Финляндия.
— Ну, эти понятно, — говорили в деревнях люди, — обидно стало, что плодородные земли отобрали, вот и решили воспользоваться моментом.
Из Петрозаводска начали приходить телеграммы и телефонограммы с требованиями сформировать из милиционеров, коммунистов и комсомольцев окружающих деревень поисковые группы и заградительные отряды для борьбы с диверсионными группами противника. Вредителей и диверсантов могли забросить по воздуху в тыл советских войск. Однако задача эта была трудновыполнима. Коммунистов призывного возраста, наряду с другими призвали через военкоматы в армию, а численность милиции была невелика, чтобы брать под контроль участки протяженностью до ста километров, как требовали распоряжения.
Юркки и еще три милиционера во главе со старшим участковым Канноевым, организовали только один такой пост на перекрестке дорог, по которым можно было попасть в Ухту, Реболы и Сегежу. Круглые сутки они там стоять не могли без смены и несли дежурство время от времени, уходя на ночь в деревню. В результате они задержали лишь несколько человек без документов, которые, спасаясь от войны, уходили своим ходом подальше от границы. В конце июля их пост ликвидировали.
«Повезло, что с диверсантами встретиться не пришлось» — невольно подумал тогда Юркки.
Сплошной линии фронта, как на западе СССР, где шли кровопролитные бои немцами, в северной Карелии не было. Финские войска действовали по нескольким узким направлениям.
Юрки и его товарищи, под опасностью оказаться в плену, отступали вместе с ополченцами и пограничниками в сторону Сегежи. Парня из их деревни, Микко Лангуева, при отступлении подстрелил финский снайпер, троих ранило в ходе обстрелов их позиций из минометов. К концу июля оказался он сначала в Сегеже, а потом в Беломорске. Там находился штаб партизанского движения.
С партизанами на севере Карелии было не так все просто.
Массового притока в партизаны из местного населения не было. Те, кто подходил по возрасту воевал в армии. Фронт двигался не по полсотни верст в сутки, как на западной границе СССР. Финские войска неспешно, но неуклонно двигались на восток, по два — три километра в сутки. Потом и вовсе фронт установился надолго, и началась позиционная война. Территория, захваченная врагом, была не так велика как в областях, захваченных вермахтом. В Мурманской области немцы не смогли даже перейти госграницу. Партизанские отряды только назывались партизанскими, по сути это были диверсионные группы, подготавливаемые и засылаемые НКВД на захваченную территорию и в Финляндию. В их состав входило по два—три гражданских, не имеющих званий, но, как правило, владеющих финским языком. Время от времени какую—либо группу отправляли за линию фронта с целью провести разведку, имеющихся сил противника, а также вывести из строя коммуникации и связь.
Во главе штаба партизанского движения стояли генералы Вершинин и Куприянов, а за комсомол и отрядную молодежь отвечал Юрий Андропов. Руководство и инструкторы так и ходили в форме НКВД, а некоторые и с шевроном госбезопасности на рукаве. Отряды имели свои наименования и регулярно обновлялись, поскольку группы выходили через фронт иногда с потерями, а порой не возвращались совсем.
За два года Юркки, после прохождения курсов диверсионной подготовки, уже четыре раза был за линией фронта. Воевать в Карелии, да еще на севере — это не в Белоруссии и не на Украине. Кому—нибудь в голову приходило на территории Германии партизанский отряд организовать? Разведчика забросить еще можно, можно, чтобы он жил на нелегальном положении и сведения добывал. Но отряд?…
За линией фронта не было партизанских баз. Парашютная заброска ничего не давала. Чаще всего разведчиков обнаруживали в воздухе и потом быстро уничтожали, поэтому действовали в ряде районов «партизаны — подпольщики», добывая сведения о вражеских войсках.
Это только говорилось, что группу забросили. А на самом деле, в лучшем случае, подвозили как можно ближе к контролируемой финнами территории. Дальше своими ногами с вещмешком весом два пуда, а иногда и поболее. Топать же до объекта, иной раз приходилось до сотни километров.
Провиант бойцы несли с собой: у карелов запасов еды немного. Да и что это за еда? Брюква да репа, ну, кое у кого еще картошка, несколько мешков овса, бочонок ряпушки соленой вот и вся провизия. Много на этом навоюешь? А ведь у крестьянина, если отобрать, так ему еще и жить надо. Вот и тащили свой недельный, а то и десятидневный прокорм на себе.
Кроме еды ведь еще и воевать чем—то надо. Стало быть, автомат с тремя—четырьмя дисками к нему, да гранат штук пяток, это самое малое. А еще на группу: радиостанцию, а она весит полпуда, да батареи к ней фунтов на десять потянут, да запас тола килограммов с десяток. Вот почти все, что обычно нужно тащить на себе, не считая запасных портянок, бинтов и прочих медикаментов. Килограммов по сорок, а то и пятьдесят на человека получалось.
Юркки чаще всего везло. После того раза, когда его товарищ Петров Серега остался на тропе, прикрывая группу, он на вражеской территории был еще четыре раза. Их группа из отряда «Мститель Карелии» один раз вообще без потерь вернулась с той стороны. У финнов сожгли два мостика через речки, перерезали телефонный кабель, в бывшей карельской деревне нашли старосту, назначенного финскими властями, и расстреляли за околицей, несмотря на вопли его жены.
А вот три раза уходить от финнов на нашу сторону приходилось с боем. Юркки везло. Два раза в перестрелках его пули миновали, а последний раз руку выше локтя крепко зацепило, но бежать он мог. Законы в их группах были суровы. Если раненый партизан не мог идти, его просто добивали. Во второй раз, когда они отрывались от погони финских егерей, то на вражеской территории оставили четверых. Финны всегда их догоняли, силы у них были свежие, а часто и перехватывали отрядами заграждения на маршруте следования группы.
Стреляли они из винтовок. У них были на вооружении русские трёхлинейки и немецкие «маузеры». И те и другие, в умелых руках достают цель за километр. Партизаны предпочитали автоматы. Однако автомат хорош в населенном пункте, в ближнем бою, метров за сто, особенно против толпы. А тут после первого же выстрела, преследователи рассыпались в редкую цепь и подходили умело маскируясь.
В третий раз, уже в завершении рейда, на тропу, по которой уходила группа, в заслон в течение суток легло пятеро. Пять взрывов гранат, которые по одному раздались вдалеке за спиной у партизан, означало только одно — еще пятеро ребят с которыми он вчера спал в одной землянке, хлебал из одного котелка, делился с ними махоркой и просто здоровался, никогда уже рядом с ним не будут.
В четвёртый раз, когда они уходили к своим после выполненного задания, на тропе остался лежать Толя Койвуев. Звуки боя были слышны отряду хорошо. Но заключительная точка в этой истории не прозвучала. Не было взрыва гранаты. Если бы был, они бы его услышали точно. Потом на мине подорвался Егор Симаков. Противопехотная мина оторвала ему ступню. Командир велел бойцам идти вперед:
— А я с Егоршей останусь ненадолго, проинструктирую.
Юркки, который шел последним, перед переходом решил помочиться, а потом уже идти со всеми вместе. Он зашел за куст, из—за которого был ему виден лежащий на земле и корчащийся от боли Егор, и склонившийся над ним Боровко. Прозвучал револьверный выстрел. Юркки увидел как командир, размахнулся и забросил автомат Егора, неподвижно лежавшего на земле, в болотную мочажину. Потом он положил в свой вещмешок его автоматные диски и, закинув его за плечо, быстрым шагом пошел догонять своих.
— Ты чего здесь? — рявкнул он на Юркки, вышедшего из—за куста.
— Портянки перематывал, — соврал тот.
После возвращения и командира, и других бойцов группы вызвали к особисту. Их долго и нудно допрашивали по поводу оставления бойца на тропе: мог ли он сопротивляться врагу, какой боезапас ему оставили, какое у Койвуева было настроение, не вынашивал ли он планов перейти на сторону врага. Допрос длился долгими часами. Только свою автобиографию Юркки пришлось писать два раза. Боровко получил выговор. Юркки случайно услышал, как орал на него майор госбезопасности, возглавлявший контрразведку, в присутствии представителя Штаба Партизанского Движения Карелии и грозил расстрелять в следующий раз, если живой боец останется в тылу врага.
Больше Боровко на готовность своих бойцов умереть, но не сдаться врагу, никогда не надеялся. Если тебе не повезло, ты должен знать, что это приговор. Приводил его Боровко в исполнение лично.
Наступила зима 1943 года. Юркки опять с группой во главе с Боровко, которую усилили вместо погибших, двумя штрафниками из бывших офицеров, направлялся на выброску в тыл врага. Идти на лыжах было хорошо. Переднему потяжелее, конечно, но зато остальные двигались намного быстрее, чем шли бы пешком. Болота и реки позамерзали и идти по ним было одно удовольствие. По речке, если она не порожистая, вообще — как по дороге. В пути сделали два ночных привала. Теперь в боевое охранение командиры выставляли по два бойца на два часа, чтобы один другому спать не давал. В отряде «Большевик Заполярья» дневальный уснул на посту, и финны смогли незаметно подкрасться вплотную к группе во время ночлега. В ходе ночного боя, больше похожего на свалку, группа потеряла шесть человек. Сколько потерял противник, установить не удалось. Оставшегося в живых проштрафившегося бойца расстреляли по возвращению к своим.
Ночью Юркки разговорился с напарником. Григорий Шеляков бывший лейтенант, танкист, родом из—под Краснодара окончил училище бронетанковых войск в Луге. Когда началась война, его взвод вместе с другими подразделениями в составе танковой армии перебросили из—под Пскова мимо Ленинграда в Карелию, а потом все дальше на север. Многим командирам, как и ему, не понятен был смысл приказа идти на север. Немецкие полчища рвались с запада в сердце страны и их танковые колонны клиньями разрывали линию обороны Красной армии. Только на пятый день после нападения Германии, когда Финляндия вступила так же в войну, какое—то приемлемое объяснение этим действиям нашлось.
— Мы же предполагали, что война с Финляндией будет, вот заранее и подготовились,– объяснял на политзанятиях полковой комиссар комсоставу.
На вопрос же младших офицеров: «А может, сейчас наши танки были бы нужнее у Ленинграда, против танков Гудериана, а не в этой тайге, которую мы бесцельно утюжим и теряем боевые машины от огня финской артиллерии?»
— Командованию виднее и не надо умничать, — ответили им кратко, но внушительно.
«Короче, заткнули нам рот, чтобы вопросов не задавали, а армию растащили по гарнизонам вдоль границы больше, чем на тысячу километров», — говорил он Юркки, перемежая свой рассказ нецензурной бранью.
— На какой хрен тогда было танковую армию создавать? Это же была силища. А теперь? Финны две третьих от численности армии уже противотанковыми пушками перещелкали. Пятая часть в пути застряла еще на марше. Не приспособлены танки тысячекилометровые марши без подготовки совершать, а нас по тревоге подняли 22 июня, и дави на газ. А то, что у многих танков износ деталей после учений уже был критический, никого не волновало. У нас же, как в песне: «Броня крепка и танки наши быстры, идут машины в яростный поход…». А в Карелии не Халхин—Гол. Где нужны тут «танки быстры»? У меня взвод БТ—7 был.
— А что, плохой танк?
— Отличный. Только смотря где. С его скоростью 80 км в час, где тут ездить? Тут в лесу елки стоят в обхват толщиной, да валуны размером с полтанка, никаких противотанковых заграждений не надо. Воевали мы вдоль дорог. Под Питкярантой в августе 1941 у меня весь взвод и пожгли. Дело так было. Единственная дорога. По ней пехотный полк маршем движется. А тут финские пулеметы. Я команду получаю выдвинуть свой танковый взвод и пробить дорогу пехоте.
«Вперёд, танкисты!» А там по обочинам дороги между огромных валунов стояли всего—то две пушки. Правда, они не слабыми оказались: или немецкие, или шведские. Первый танк зажгли сразу. Остальные стали разворачиваться, а справа и слева на сто метров мины противотанковые, как оказалось. Два танка еще на воздух взлетели, а у меня во взводе всего их было пять. Потом команда поступила на отход. Я стал объезжать за километр, танк мой подбили. Хорошо, второй танк подошел и из боя вытащил. Через две недели командира роты убили. Так я стал командиром роты из шести танков. После этого мы только отступали. Танки использовали больше из—за укрытия, да отход прикрывали и теряли по одному. Так по всему фронту. Угробили танковую армию. Последний танк у меня сожгли финны под Масельгской и, что обидно, из Т—34. Они отремонтировали наш подбитый и брошенный танк, а в бою БТ—7 против Т—34 — это как заяц против гончака. Из горящего танка меня механик—водитель вытащил.
— А за что же ты в штрафбат угодил?
— Да это все финны проклятые. Когда танков не стало, меня назначили командиром артбатареи. Война здесь, сам знаешь какая, в атаку нам ходить давно не приходилось, да и они тоже на нас в штыковую не лезут. Сидим в окопах, да постреливаем. Снарядов много не дают, но десять — пятнадцать выстрелов в сутки делаем. Так и воевали. Землянки отстроили добротные — жить можно. А тут в ноябре, когда снегопадов сильных не было, но снег уже землю закрыл, в расположение моей батареи финская диверсионная группа просочилась. Часовые, наверное, спали. Их потом заколотых ножами нашли. В одну землянку «суомалаи» проникли, там крови наделали, да шумнули малость. Поднялась тревога — они на лыжи и нет их. Где тут за ними ночью по лесу бегать? Одно орудие у меня вывели из строя, толовым зарядом подорвали. А потом разборки начались. Кто виноват? А командир кто? Так что трибунал, учитывая мои прежние заслуги, дал возможность кровью вину искупить.
— Искупишь.
Утром группа вышла к дороге, которая вела к деревне или хутору. Сделали засаду. Вскоре показались трое саней, запряженных лошадьми. На первых сидело двое: возчик и шюцкоровец с винтовкой за плечами, другие возчики ехали по одному. Когда на дороге возникла фигура Боровко в белом маскхалате и с автоматом на груди, то сопротивляться финнам было поздно. Шюцкоровец побледнел как полотно и потянулся, было, за винтовкой, но партизанский командир стволом махнул, показывая жестом поднять руки. Для лучшего понимания Юркки по—фински сказал: «Кядет улос!» и все четверо, выполнив команду, подняли руки, оглядываясь на выходящих из—за кустов вооруженных партизан в маскхалатах.
Из опроса финнов выяснилось, что они едут за сеном на хутор, где находится большой сеновал, из которого снабжается скотиной не только семья хуторянина, который там живет, но и армейский гарнизон, расположенный километрах в десяти отсюда. Выяснив, что гарнизон не маленький и отряду будет не по зубам, командир решил завернуть на хутор:
— Так это же, можно сказать, военный объект. Идем туда.
Подойдя к шюцкоровцу, он вынул нож и ударил его в грудь. Его примеру последовал и «штрафник», всадив нож в спину пожилому финну. Третий бросился бежать, но молодой партизан догнал его и прикончил. Трупы стащили с дороги и припорошили снегом. После этого группа расселась по саням и неспешной рысью двинулась на хутор.
До хутора было километра три, но ведь это не пешком с амуницией топать.
— Нам повезло, — отметил Юркки про себя.
На хуторе, завидев трое саней с людьми, не сразу поняли, что это партизаны. Однако, когда они стали вылезать из саней, старик финн, который вышел их встречать, бросился к дому, крича на ходу, предупреждая о врагах: «Вихолинен, вихолинен!». В окно выглянуло испуганное женское лицо и скрылось за занавеской.
— «Оружие к бою. Занять дом», — скомандовал Боровко. Все двенадцать человек бросились к дому. Когда, они ворвались вовнутрь, то внизу никого не обнаружили, хотя еда стояла на столе. На втором этаже послышалось шевеление и Юркки, хотел, было, взбежать туда, но его опередил «штрафник» Григорий, оттолкнув от лестницы. Юркки увидел, как вверху лестницы партизану преградила путь старуха с растрепанными седыми волосами. Растопырив руки в стороны, она кричала: «Мене пойс, рюсся сика!» (убирайся, русяцкая свинья)
— Это я русский ссыкун? — не поняв, заорал тот и всадил нож ей между ребер. Она упала сразу, как—то неловко, как сломанная кукла.
Когда он вытирал нож о подол ее платья, над головой вдруг прогремел выстрел из охотничьего ружья, как определил по звуку Юркки. Его товарищ рухнул с окровавленной головой. По брызнувшим из головы партизана каплям крови и мозга, похоже, что ружье было заряжено картечью. Юркки успел заметить женщину, которая вновь вскинула дымящуюся двустволку, целясь уже в него. Не раздумывая, он прыгнул в комнату и, ударившись о ножку стола, шлепнулся на пол.
Ему повезло. Выстрел разнес в щепы поручень перил, на которые секунду назад он опирался. Один из партизан выпустил длинную очередь из ППШ в сторону, откуда прозвучал выстрел. Послышался стон, и женщина рухнула на пол. Держа автомат наизготовку, Юркки осторожно поднялся наверх. Женщина лежала в луже крови рядом с лестницей, пытаясь что—то сказать. Больше в доме никого не было. Боровко отдал приказ взять с собой столько продуктов, сколько они смогут унести, остальное сжечь. Когда трое саней с партизанами тронулись в обратный путь, дом и большая рига, набитая сеном уже полыхали. По карте, которую перед выездом изучал командир вместе с командиром разведки, а он в этот раз отправился вместе с отрядом, они должны были проехать километров шесть, потом уйти с дороги и лесом вернуться на базу.
Не доезжая до места предполагаемой высадки с километр, почти там, где были убиты финны, ехавшие за сеном, отряд ждала засада. Двое партизан, управлявших лошадьми, были убиты первым же залпом из-за кустов. Юркки, управлявшему третьей лошадью, снова повезло. Пуля просвистела мимо. В этот момент, он нагнулся, чтобы разглядеть прохудившийся сапог. На дорогу выходили люди с оружием, стреляя по сидевшим в санях партизанам. Он услышал, как командир закричал «Гони!», а потом «Огонь!».
Не раздумывая долго, Юркки хлестнул лошадь кнутом и она, видно, не привыкнув к такому обращению, рванула прыжком вперед и понеслась вскачь. Выскочивший на дорогу егерь в фуражке и белой маскировочной куртке, не успел вскинуть свой автомат «Суоми» и лошадь оглоблей сбила его, задев грудь. Один из четверых партизан, сидевших сзади Юркки, вывалился из саней, но проверять, жив ли он, было некогда. Юркки, нахлестывая лошадь, старался удержаться на передке саней. Ему было не до стрельбы. Сзади него двое партизан отстреливались из автоматов. Звук винтовочных выстрелов и свист пуль были ему хорошо слышны. Потом, вдалеке за поворотом послышался взрыв гранаты.
– Ф-1, — определил Юркки, они только у Боровко были.
Когда лошадь, устав скакать в таком темпе, остановилась, тяжело раздувая вспотевшие бока, Юрки оглянулся назад. В санях сзади него лежали два убитых партизана. Мешкать было нельзя. Надев лыжи, с вещмешком и автоматом на шее, он по компасу прикинул направление движения и скорым шагом двинулся в сторону своих позиций. Ходить на лыжах Юрки любил. Это нужно уметь делать, тогда лыжи скользят и несут их обладателя на себе. Жители Карелии всегда с улыбкой смотрели на бойцов, родом с юга или из средней полосы, когда они вставали на лыжи. Для них это были лишние предметы, которые только мешали в передвижении. Даже научившись идти, чтобы лыжа на лыжу не наезжала, они не бегали и не скользили на них, а двигались «Ворошиловским шагом», не отрывая пяток от лыж.
Карелы, как и финны, с детских лет на лыжах. Кто в мире первый по биатлону? Финны и норвеги. Русские и карелы, будь они на Олимпиаде в 1936 году, тоже бы себя показали. Так что погони он не очень боялся. Впереди дорог больше не было, значит, перехватить его на полпути не могли. Если бы еще не автомат с запасными дисками, да гранаты, да консервы в вещмешке, он бы показал настоящую гонку. Часа через три ходьбы, Юркки остановился передохнуть. Открыл ножом банку с лендлизовской американской прессованной колбасой, которая недавно стала поступать на склад снабжения партизан, и с хлебом, который он забрал у финнов со стола, употребил ее всю. Это придало ему силы.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — вспомнил Юркки русскую поговорку, разглядывая банку с надписью «Luncheоn meat. Buffalo. U. S. A.». — С немцами они не воюют, так хоть своей вкусной тушенкой и колбасой с нами делятся.
Еще Юрки видел у бригадного комиссара канадский, тоже лендлизовский меховой костюм с капюшоном. Он был теплый, легкий и непродуваемый. Но бойцам такие, как у него, не давали. Ватные штаны, да телогрейка, да армейская шапка, да маскхалат — вот и все обмундирование.
Впереди было большое болото, за ним река, а там километров двадцать и партизанский край. Собравшись силами, пока не стемнело, Юрки начал пересекать болото. Когда он прошел метров триста, пуля расщепила березку рядом с ним. Он упал в снег и оглянулся на краю болота стоял лыжник в егерской шапке, белой маскировочной куртке и целился в него из винтовки, а, может, разглядывал в оптический прицел. Партизан вскинул ППШ и выпустил короткую очередь в сторону финна. Тот приветственно помахал ему шапкой, давая понять, что стрельба не приносит ему вреда. Тогда Юркки вскочил на лыжи и побежал вперед. Финн шел на лыжах за ним, постепенно сокращая расстояние. Юркки еще два раза останавливался и стрелял в сторону преследователя, но тот держал дистанцию недосягаемую для автомата. Вскоре в автомате кончились патроны, а гонка с преследованием продолжалась. Чтобы заменить магазин, Юркки теперь должен был достать новый из вещмешка. Когда он попытался снять его из—за спины, финн выстрелом расщепил сосенку рядом с ним, давая понять, что может убить его в любую минуту. Юркки злился и выдыхался все больше, а враг с каждой минутой подходил ближе и ближе. Так они достигли берега реки. Берег, с которого Юркки должен был спуститься, был довольно крутой, но недаром он был одним из лучших лыжников в школе и он съехал с обрыва наискосок, лавируя между деревцами. Вот тут он и попал в ловушку. На реке в этом месте была быстрина. Из—за мороза она покрылась тонким ледком, а утренний пушистый снежок укрыл ее от глаз людских. В промоину и угодил партизан. Зацепившись руками за край льда, он освободился от лыж и ненужного без патронов автомата, пытаясь при помощи ножа зацепиться за лед, чтобы выбраться из полыньи.
Через пять минут, съехав с этого же обрыва, затормозил метрах в пятнадцати и его преследователь.
— Кука сина олет, венялайнен? — с улыбкой спросил его егерь, опираясь на палки и разглядывая тонущего, — кто ты, русский? – повторил он.
— Мина карьялайнен, — отозвался Юркки.
— Очень хорошо, что ты карел, с акцентом, но по-русски, обрадовано сказал егерь и улыбнулся. — Тогда зачем тебе возвращаться в Россию? Пойдем в Карелию.
— Карелия там, — мотнул головой партизан в ту сторону, куда шел еще недавно.
— Нет, это не та Карелия. Пока там рюсся держат свои порядки, это не Карелия. Настоящая Карелия там, — он указал пальцем в противоположную сторону.
Юркки замерз уже очень сильно и слабел с каждой минутой.
— У тебя выбор, — сказал егерь, — если идешь со мной, будешь жить, если нет, нырни лучше сразу в промоину, меньше будешь мучиться. Я тебя вытаскивать тогда не буду. Везучий ты. У тех, кто ехали вместе с тобой, уже выбора нет. Согласен?
Юркки утвердительно кивнул головой.
Егерь размотал обмотанную у него вокруг пояса веревку и бросил конец, тонущему бойцу. Тот сделал петлю и опустил ее ниже подмышек. Финн, поднатужившись, вытащил его из полыньи. Потом Юркки вылил воду из сапог, а егерь протянул ему высокие вязаные носки. Низ телогрейки и шерстяные кальсоны они вместе отжали, а ватные брюки пришлось бросить.
— Придётся, парень, тебе ногами шевелить, как следует, а то кальсоны промерзнут, и ты никогда отцом уже не станешь. Становись на лыжню. Все теперь зависит от тебя.
Они побежали в финскую сторону по накатанной лыжне. Юркки хотел жить и бежал так, как давно уже не бегал. Финн вполне успевал за ним, похваливая на ходу:
— Хювя, карьялайнен, хювя.
Чуть больше часа этой гонки и они выскочили на ту самую дорогу, где уже стоял грузовик, возле которого хлопотали солдаты. Они грузили в кузов трупы партизан. Юркки посадили в кузов, где лежали уже застывшие трупы возчиков, а сверху виновников их смерти. Минут через сорок, они приехали в расположение финского гарнизона, где было, наверное, человек шестьдесят. Его закрыли в казарме, в какой— то комнате без окон, кинув ему сухое белье. В углу был топчан и табуретка. Было тепло от печки—голландки, и он уснул. Утром его разбудил солдат, сводил в умывалку, сунул миску с овсяной кашей и чай с сахарином, заставил помыть за собой посуду и привел в кабинет, где уже сидел его спаситель в форме лейтенанта.
— Садись, будем знакомиться. Я офицер контрразведки. Мне все равно на каком языке говорить. Я родом из Эстонии, Гуннар Валгамяги. Сбежал от советской оккупации моей родной Эстонии в 1939—ом. Ты ее не захватывал?
— Нет, я далеко от твоих мест служил.
— Что делал в армии?
— Конвойная рота, стрелок.
— А—а—а зеков охранял, тех несчастных, кто осмелился не только голос подать, а подумать: да так ли хороша советская власть?
— У нас в лагере не только «политики» и «контрики» были. Воров и убийц тоже хватало.
— Как зовут тебя?
— Юркки Корвонен.
— Карел? Откуда родом?
— Из Кимасозера.
— А в диверсанты ты как пошел? Добровольно записался?
— Это в партизаны? Я не упирался, когда записывали. Я до этого в милиции служил.
— Какие же вы партизаны? Вы бандиты. Ты историю плохо знаешь.
— В школе по истории у меня «хорошо» было.
— Партизан 1812 года помнишь?
— Конечно, в школе проходили.
— Они женщин, детей, стариков убивали? Еду у них забирали?
— Нет, конечно. Они с французской армией воевали.
— Вот ты и ответил на мой вопрос. А теперь сам подумай, а вы то, кто?
— По всей стране нашей зверства оккупантов процветают, это как, можно?
— Ты про это, откуда знаешь?
— Политрук нам на занятиях говорил, что в Белоруссии целые деревни с людьми сжигают, а расстрелы и виселицы повсеместно.
— Где это? Кто там против Советов воюет?
— В Белоруссии, да и на Украине. Немцы там.
— Молодец. А теперь ответь: сколько деревень в Карелии сожгли мы? Все, что сожгли, так это красноармейцы, при отступлении. Потом, какие—то немцы творят зверства на вашей земле, а вы где воюете? Идите, с ними и воюйте. Где вы вчера зарезали пятерых мирных жителей, двоих застрелили, спалили дом и постройки? Чья это земля? То есть, финский народ отдувается за немецкие грехи?
Юрки молчал. Он не знал, что ответить. Потом, подумав, выпалил:
— А не надо было с нами войну начинать.
— Ага. Опять политруков или Молотова наслушался, который в 1939—ом году в Лиге наций заявил, что это Финляндия решила раздвинуть свои границы до Урала и начала Зимнюю войну. Сам брякнул, сам поверил, да еще на весь СССР это раструбили. А, ведь, начали ее вы, даже своих пограничников не пожалели, вот вас и выгнали с позором из Лиги наций. Политруки вам про это не говорили?
— А в этот раз кто войну объявил в 1941—ом году? Не вы?
— Мы. А СССР объявил войну Германии?
— Так ведь немцы мирный договор порвали, и наши города бомбили, аэродромы, столько людей погибло. Что же это как не война, вот мы и объявили Великую Отечественную.
— Мы так пышно войны не называем. Ты мне ответь: что должна была делать Финляндия, когда Красная армия плюнула на мирный договор и бомбила наши мирные города, причем целую неделю?
— Так ведь вы вместе с Гитлером на нас пошли.
— Кто это сказал? Опять Молотов или Литвинов на этот раз?
— Когда бомбардировки начались, может быть, знаешь? Ладно, не отвечай, я тебе скажу: 25 июня. А когда войну Финляндия вам объявила? Правильно 26 июня. До этого она была нейтральным государством. То есть Германия плохая — войну ей. Вы добрые и справедливые, вот только соседей бомбить любите, несмотря на мирный договор, а Финляндия должна была это терпеть и кланяться.
— А ты не врешь?
— Тебе фотографии разбомбленных городов показать или так поверишь?
— Если вы такие правильные, почему же Англия вам войну объявила?
— Злятся, что Петсамо, где их заводы были, немцы захватили, а мы с ними воевать не стали. А у нас с Германией тоже мирный договор был, как и у вас, а у Англии нет. Вот и прислали бы на Кольский полуостров войска своё имущество защищать. Вон Америка нас врагом не признает.
— Как это?
— Да вот так. Вон, какими консервами нас снабжает, — Гуннар порылся в ящике и поставил на стол банку, — смотри.
Юркки взял в руки. Повертел и увидел, что это точно такая же банка, как выдают теперь тем, кто в рейд идет.
— И оружие тоже?
— Конечно. Если бы не они, тяжко было бы нам отбивать атаки Сталинских соколов. Слава Богу, их счетверенные «Эрликоны» и «Браунинги» свое дело делают, а наши парни на «Брюстерах» валят ваших только шум стоит.
— Вот сволочи.
— Нормальный бизнес. Просто они нас за врагов не считают и правильно делают.
— Теперь вернемся к нашим событиям. Какое именование имеет ваш отряд, кто командир и когда вы покинули советскую базу? Какое задание вы имели?
Юркки бросило в пот.
— Я не имею права. Спросить мне можно?
— Спрашивай.
— Как вы узнали, что мы на хуторе? Мы не заметили телефон?
Офицер рассмеялся.
— Видишь ли, финны очень восприимчивый народ. Когда Финляндия входила в состав России, мы хорошо изучили вашу охрану границы. Да и до Зимней войны мы за границей наблюдали. Русские пограничники когда-то придумали замечательную штуку. Называется она: контрольно—следовая полоса. Зимой вокруг каждого гарнизона такая полоса нами контролируется. Вы ее пересекли, а на ваш след наткнулся караульный наряд. Остальное дело опыта.
А теперь, подумай. У меня есть три варианта как с тобой поступить, если будешь молчать: первый — пороть пока не заговоришь, а если нет — расстрелять; второй — передать друзьям немцам в абвер, а они умеют языки развязывать. Самый интересный это третий. Я тебя отпущу к своим, чтобы ты понял рядом с кем и против кого ты воевал и ощутил всю глубину той благодарности, в которую окунешься, когда за тебя возьмется СМЕРШ. Самое смешное, что сведения мне твои особенно и не нужны. Это только способ оставить тебя в Финляндии, убедив свое начальство, что ты осознал свою вину, хочешь исправиться и остаться тут навсегда. Что скажешь?
Юркки в замешательстве пожал плечами, что означало, что не он это решает.
— Итак, ты хочешь убедиться, что я все знаю? Ладно. Отряд твой называется «Карельский мститель», командиром был Боровко, но его вчера убили. Всего вас было двенадцать, сколько осталось кроме тебя, говорить не буду, чтобы тебе было, о чем подумать. Мы знаем о вас практически все: кто вами руководит, где ваш штаб и центр подготовки, кто в них инструкторы. Ваши задачи вообще не интересны. Вы же ничего не можете. Ну, мост сжечь или взорвать, который мы через день восстановим, провод связи перережете, который будет заменен через час. Единственное, что мы восстановить не можем, это вернуть к жизни убитых вами мирных жителей и их детей. Вы по этому пути и идете в последнее время. У тебя времени час. Вот папиросы, можешь курить.
— Не курю.
— Молодец, тогда думай без табака, кофе не предлагаю, не заслужил. Время пошло.
Прошел час. Все это время Юркки молча сидел, а офицер контрразведки что—то непрерывно писал. Только один раз раздался звонок в телефоне, который был у него на столе.
— Луутнанти Гуннар Валгамяги, кунтелеминен синуа, херр майор.
— Слушаю вас господин майор, — машинально перевёл Юркки.
Финский лейтенант долго слушал, что говорит ему невидимый собеседник, очевидно начальник. Только в конце разговора он произнёс «так точно и большое спасибо».
Потом он поднял глаза на партизана и тот увидел смертельный холод в его глазах.
— Говори. Время вышло.
— Вы правду сказали, что я могу вернуться к своим?
— Можешь. Везучий ты, Юркки, — неожиданно улыбнулся тот, — звонил мой начальник. Меня представили к награждению «Рыцарским крестом ордена Льва». У меня хорошее настроение. Я оформлю твой побег якобы во время выхода на место совершения вашей группой преступлений. Тебе сейчас выдадут одежду и твои лыжи. Оружия, конечно, тебе не дадут. Времени у нас мало. Я человек занятой, но полдня еще на тебя потрачу. Готовность через пятнадцать минут.
Часовой отвел Юркки в камеру. До сих пор он сидел на допросе в своем лендлизовском белье из тонкой шерсти. Теперь ему на пол кинули ношеный и застиранный финский пехотный офицерский мундир с дырками от пуль и финские кожаные пьексы с загнутыми носами. Его высохшая телогрейка и шапка со звездой лежали рядом. Дверь часовой не запер. Когда он оделся и вышел, рядом с казармой стоял Гуннар в маскировочной белой куртке, со снайперским «маузером» на плече и лыжами на другом. К стене казармы были прислонены лыжи с палками, на которых Юрки пошёл в рейд.
— Бери и пошли.
Они вышли из расположения гарнизона. У шлагбаума их ждала запряженная в сани лошадь с солдатом возчиком на передке. Лошадь за час довезла их до места, где офицер дал ему приказ остановиться и велел ждать возвращения.
Шли они на лыжах часа два. Сначала час по вчерашней лыжне, а потом, глянув на карту, офицер велел Юрки свернуть вправо. Теперь они пошли по целине. Юрки топтал лыжню. Потом они форсировали речку, в которую провалился Юрки, только ниже по течению, и вышли на край болота. Болото было большое — несколько километров в ширину и с километр поперек, где им предстояло его пересечь.
— А ты неплохо ходишь на лыжах, — отметил Гуннар.
— Ты же догнал меня.
Тот засмеялся. Ты бы от меня на своих деревяшках не ушел. У меня лыжи фирмы «Ярвинен». Мне удовольствие доставляет загонять врага, как зверя. Я был чемпионом по лыжам у себя, в округе Палдиски.
Вскоре он приказал остановиться и снял винтовку с плеча.
Юрки начал бить мелкая дрожь. Заметив это, офицер усмехнулся:
— Если бы я хотел тебя убить, я бы с тобой не возился. Мне просто психология людей интересна, которые сами идут навстречу своей гибели. Среди вас, похоже, много мазохистов.
— Кого?
— Тех, кто любит боль. Скажем, когда их порют. Вы не можете без этого. У тебя последний шанс, чтобы вернуться. Если нет, вон там твои будущие палачи за кустиками прятаться пытаются, — сказал он, разглядывая в прицел местность далеко впереди. – Давай Юрки, иди куда хочешь.
Юркки посмотрел на его усмехающееся лицо и, ничего не сказав, пошел вперед. Контрразведчик шел по его лыжне с винтовкой в руках, потихоньку отставая все больше. Когда осталось метров двести пятьдесят до кромки леса, группа людей в белых маскхалатах вышла из леса, почти не скрываясь.
Один поднял автомат и выпустил очередь в сторону Юркки.
Тот невольно присел, а потом побежал навстречу этим людям, крича:
— Не стреляйте, я свой.
Офицер развернулся и быстро, крупными шагами, заскользил по лыжне в противоположную сторону. Сзади прозвучала еще одна очередь. Гуннар, оглянувшись, понял, что стреляют в него, а не в Юрки, который с поднятыми руками стоял от группы людей меньше, чем в сотне метров. Вдруг ударил винтовочный выстрел, и пуля пробороздила снег рядом с ним.
— А это вы зря, — усмехнулся он, встал на одно колено и, поймав в перекрестье прицела усатого партизана с карабином в руках, который целился в него, нажал на курок. Тот, схватившись за грудь, свалился в снег, а его товарищи побежали к нему на помощь. В это время их противник, прибавив ходу, скрылся в снежной поземке из виду.
— Иди сюда, — кричали парню, который шел с поднятыми руками, люди в маскхалатах, — сдавайся!
— Товарищи! Я свой, — кричал им Юркки, ожидая очередь из автомата в лицо и идя к ним навстречу.
— Тамбовский волк тебе товарищ, — сказал молодой парень, ударив его прикладом автомата в спину, – На колени, сволочь!
Дальше для Юркки все было как в дурном сне. Его арестовали и начались длинные бессонные допросы в СМЕРШе. От него требовали сознаться в преступлениях, которых он не совершал, и переводили из одного фильтрационного изолятора в другой. Временами он терял уже чувство реальности. Потом был военный трибунал и приговор: «За добровольную сдачу в плен вооруженным силам Финляндии во время рейда в тыл врага, и утрату закрепленного боевого оружия» боец партизанского отряда, «Карельский мститель», Корвонен Юркки Степанович, 1916 года рождения, заслуживает высшей меры наказания, но, учитывая, недоказанность по ряду вменямых ему в вину эпизодов, и, произошедшие изменения в международной обстановке, приговорить вышеобозначенного Корвонен Ю. С., к восьми годам отбытия наказания в лагере строгого режима».
— Повезло тебе Юркки, — сказал член военного трибунала, когда приговор был зачитан, — пока велось следствие, Финляндия вышла из войны.
Эпилог.
Вышел Юрки на волю, отбыв срок полностью. Повезло — остался живой. Поселился недалеко от Кимас—озера, в поселке Вокнаволок. Там можно было жить ссыльно—поселенным. В Кимас—озере тоже можно было, но кто же определит зека на житьё в родную деревню? Работал он на лесоповале вальщиком, женился, через три года сын родился.
В 1958 году вдруг вызвали его в отдел госбезопасности и заставили вновь рассказать историю пленения. Выяснилось, что при наступлении наших войск на севере Карелии были захвачены некоторые архивы Финских военных гарнизонов. В руки чекистов попал и протокол допроса Юркки Корвонена. Из протокола следовало, что сведений врагу он не передал, а оружие утратил вопреки своей воле. Дело подлежало пересмотру. В 1959 году приговор по его делу был пересмотрен. Ему вернули медаль «Партизану Отечественной войны 2—й степени». После этого он не раз получал памятные медали в связи с юбилеями Победы в Великой Отечественной войне. В этот день он надевал чистую рубашку и пил водку за праздничным столом, утирая слезы. На вопросы сына, а потом и внука: «Как ты воевал, как живой остался?». «Везучий я» — отвечал он им, но о подробностях партизанской войны не рассказывал никому до самой смерти.
Май 2015 года