На новогодние каникулы мы решили съездить в Давидову пустынь. Она расположена недалеко от моей дачи в Каширской области всего в двух сотнях километров. Рассказов о пустыни, старцах и святости места было предостаточно, и место это манило своими загадками, древними традициями и мистикой, так не характерной чему бы то ни было в нашей обыденной жизни, состоящей большей частью из суеты, борьбы за существование и редкими минутами наслаждения мирскими радостями, едой, питьем и прочее.
Проехав по заснеженной слякотной дороге несколько часов, мы оказались уже затемно в предместьях Копейска. Русская глубинка зимой в сумерках не радует глаз, которому трудно зацепиться за что-либо, снег покрывает все,… но Копейск просто поверг в уныние. Город как будто спал мертвым сном уже давно. За высокими заборами какая-то жизнь подразумевалась, но на городе это не отражалось никак. Две главные улицы были безлюдны, и только отдельные фигурки стыдливо и как бы робко пробегали в поле зрения при неверном свете фонарей. Городской парк, скромно украшенный редкими нитками светодиодов, был уютен, но совершенно пуст. На весь город оказалось всего два кафе и ни одного кинотеатра. Редкие вкрапления продмагов с большим выбором водки и закуски, да Евросеть, вот, пожалуй, и все признаки города, а не села. Я знал, что совсем недавно городу присвоено звание «Город боевой славы», и указом президента этот факт увековечен пампезной стелой с двуглавым орлом. В городской ткани бецеремонно вырезан солидный кусок территории, и поставлена эта стела, да два декоративных бассейна по бокам. Все это великолепие завалено снегом и на этом пустыре виднеется одна пара целующихся влюбленных, которые делают это стоя из-за полного отсутствия каких-либо удобств.
Я поразился нелепости происходящего и чувству, что этот город спит и даже не замечает, что никакой городской жизни и оживления в нем нет. Эта стела и помпезный пустырь, вместо дома культуры, музея или картинной галереи, воспринимались мной как очередная пощечина современных чиновников этому древнему поселению. От безысходности мы зашли в кафе, где гремела музыка и наблюдалось хоть какое-то оживление. Полная девушка лет восемнадцати приняла наш заказ и усадила за угловой столик, коих насчитывалось всего три, не считая банкетного стола, за которым гуляла местная корпоративная компания. Меня поразило, что вокруг были одни женщины и ни одного парня. Во главе корпоративного застолья сидела, а точнее сидя спала дама лет пятидесяти, а ее подчиненные исступленно веселились, приняв дозу. Мне стоило большого труда отказаться от белого танца с подвыпившей дамой двухметрового роста из этой компании.
За отдельным столиком у самой стойки сидели две молодые упитанные девицы, которые периодически танцевали парой, демонстрируя свою молодую гибкость и подвижность тазобедренных суставов. Мне казалось каким-то нереальным все происходящее, подобно тому, как это выглядело в фильме «Город Зеро». Почему одни девушки, женщины, где мужики? Почему на весь город одно малюсенькое кафе и то, только благодаря корпоративной вечеринке как-то заполненное? Люди прячутся по домам, не смотря на урочный час и чудесную новогоднюю погоду!? Мои вопросы повисли в воздухе без ответа.
Перекусив, мы уехали в гостиницу для паломников, так как в городе не было и этого. Это было частное заведение в предместьях Пустыни. Здесь царила атмосфера богоугодности и смирения. Телевизор стоял в холле, но его приторное веселье и блеск никого не интересовали. Жильцы были погружены в свои паломнические планы и размышления. Нам удалось снять приличную комнату на двоих и неплохо скоротать ночь. Я на удивление хорошо выспался, чего со мной давно не случалось, и это показалось мне неким мистическим знаком накануне встречи с Пустынью.
Утром мы подъехали к монастырю. Вокруг монастыря кипела жизнь. Подъезжали автобусы с туристами-паломниками. Весело поблескивало золото куполов. В обрамлении дремучих хвойных лесов нарядная архитектура монастыря и всеобщее оживление создавали атмосферу праздника. При подходе к главным воротам попрошайничал всякий народ и особенно почему-то цыгане. Вдоль центральной аллеи выстроились разного рода торговцы медом, сувенирами и всякой всячиной. Особенно удивило, что продавалась некая «струя бобра». Я такой диковины нигде не встречал, и на вопрос, где берут «струю», румяная тетка ответила, что их в округе развелось великое множество, а ее муж охотник их добывает и извлекает эту целебную струю. Я, конечно, купил эту диковину, но больше ничего меня не заинтересовало. Я люблю увезти на память какой-нибудь сувенир, но здесь все было так казенно и неинтересно, что мы ничего себе не выбрали.
Записавшись на экскурсию, мы погрузились в историю места, рассказанную очень интеллигентной женщиной-экскурсоводом, многократно посещаемого Львом Толстым для философских дискуссий со старцами. В этих местах побывало много других известных людей. Большевизм, как водится, нанес трагический урон святости и местному покою. Все возродилось только сравнительно недавно с началом перестройки.
Отслужив длинный молебен в честь старца Амвросия, и насладившись церковным пением, законы которого для меня оставались загадкой при всей моей любви к музыке. Впервые ко мне подошел молодой служитель и дал на время брошюру с текстом песнопений, и я добрый час старательно, как и другие прихожане, пел и подпевал. Наконец мы, как водится, отстояв очередь, приложились к мощам Амвросия и, просветленные, вышли на воздух, осеняя себя крестным знамением. После экскурсии общее представление, что здесь и как расположено, у нас уже имелось, и мы, обойдя окрестности, заглянули на родник, освященный еще Святым Амвросием. Неподалеку располагался, как нам сказали, монастырь с более суровым уставом, где собственно и жили нынешние старцы. За закрытыми воротами и глухой стеной не видно было ничего, и мы, раздосадованные, вернулись в основное расположение монастыря, буквально кишащее от паломнической публики.
Не смотря на пост, неожиданно вкусно поев в монастырской трапезной различных скоромных разносолов местной кухни: пирогов с грибами, выпечки и овощей прекрасного качества, мы, наконец, собрались в обратный путь. Однако, провидение распорядилось иначе. У автомобиля, как назло, спустило сразу два колеса, и срочно требовался ремонт. Подкачав колеса, мы уехали в Копейск искать шиномонтаж. Как и вечером, город был по-прежнему пуст и уныл, но шиномонтаж работал. Молодой парень, Саша, ловко орудуя с моими колесами, привел их в порядок. Я заворожено смотрел, как ловко он орудует со всякими монтировками и приспособлениями и на глазах все приходит в норму. Смотреть, когда человек знает свое дело и играючи с ним управляется очень приятно, и я, как всякий интеллигент, не склонный к ручной работе, заворожено смотрел и нюхал специфический запах масел, мокрой резины и нефтепродуктов.
В процессе починки к нему заходили друзья и лениво обсуждали итоги встречи Нового года. Промелькнула информация, что город удивительным образом побил все рекорды смертности по данным статистического управления. Этот будничный треп молодых местных парней еще раз шкрябнул сознание некоторой нелогичностью местных событий. Они многое не замечали, как замечал я, но и в их бесшабашных разговорах ощущались странности местного житья-бытья. Наконец Саша начал крепить к ступице последнее колесо и вдруг, ему в руки выпала шаровая опора. От мистики произошедшего меня слегка прошиб озноб. «Меня не отпускает это гиблое место!» - пронеслось в голове. Я заметался, заскулил, что мне надо ехать. Парень философски поскреб затылок и сказал, что такую японскую запчасть можно добыть только разве что в Кашире. При чем Кашира упоминалась как некий центр мира, в котором есть все. Я эту точку зрения не разделял, но готов был ухватиться за любую возможность побыстрее уехать отсюда. Как бы проникнувшись моим положением, за определенную плату Саша выразил готовность добыть нужную деталь через своего друга, который может добыть в Кашире все что угодно. Ясно, что Изу (мою спутницу) придется отправлять домой на «перекладных», а самому ждать запчасть здесь. Что-то тоскливо сжалось в груди и опять шкрябнуло, но делать было нечего.
Отправив Изу автобусом до Каширы, я тут же столкнулся с простыми житейскими проблемами ближайших дней. Ночлег, кормежка и способ передвижения. Без автомобиля все стало проблематичным. Зная, где можно поесть, я в первую очередь устремился туда. Там все так же бравурно играла музыка, а полная малолетняя хозяйка готова была накормить и напоить, исходя из скудного меню. К моему удивлению, за соседним столиком сидела та же вчерашняя девушка, демонстрировавшая давеча гибкость тазобедренных суставов. Она узнала меня, и по вспорхнувшим радостно и удивленно пушистым ресницам, я понял, что рада мне. Я не сомневался, что именно мне, поскольку и теперь оказался единственным мужчиной на все заведение. Ее глаза были прекрасны, а я рад был возможности вникнуть в местные особенности и попросил разрешения сесть за ее стол. Она с улыбкой и неожиданной доброжелательностью согласилась. Начав беседу, поедая свой антрекот, я объяснил, что пребываю в растерянности, как справиться со своей дорожной проблемой и всеми вытекающими последствиями. Оказалось, что она живет с мамой неподалеку и рада знакомству, так как скучает одна, а друзья разъехались на праздники кто куда.
Меня интриговал Копейск, и я осторожно начал расспрашивать про здешнее житье-бытье. Все оказалось проще, чем я думал. Город был лишен каких либо достопримечательностей и объектов культуры. Библиотека, в которой работала Алена, была, пожалуй, единственным оазисом культуры, да еще городской пляж, указатель которого гордо висел на одном из перекрестков. Я удивился с московской пресыщенностью достопримечательностями, что в городе ничего нет, но Алена сказала, что удивляться нечего, так как здесь люди никуда не ходят и ничем не интересуются, а молодежь уезжает при первой же возможности. За высокими заборами жизнь идет, но какая – никому не ведомо. «Даже пьяных не видно», - со вздохом сказала Алена.
Разговор зашел о монастыре, старцах и прочих туристических и паломнических проблемах. Узнав, что я пытался увидеть старца, но не смог, Алена сказала, что может меня записать через родственницу к Нектарию. Мне не давала покоя вопиющая раздвоенность этого места, где, с одной стороны, кипит жизнь, а рядом она еле теплится. Как архитектор я знал, что оживление одного места оживляет и все вокруг. По идее, оживление Пустыни неизбежно должно оживить и город, но этого почему-то не происходит. Все, что связано с приезжими, обязательно стимулирует развитие гостиничного дела и общественного питания. Культура, сервис, общепит, транспорт – все это должно получить толчок к развитию, но этого не случилось. Значит естественность процессов развития где-то нарушена… Так, мило беседуя, мы коротали зимний вечер, чуть ли не в единственном на весь городок увеселительном заведении. Печаль в ее глазах и вспыхивающий, глядя на меня, интерес объяснялись просто – здесь не с кем общаться, шутить и смеяться, то есть, жить жизнью, когда вам лет 20-25. Невольно я оказался объектом ее изголодавшегося по событиям и приключениям молодого организма и, хотя был польщен ее интересом к моей персоне, но и несколько испуган разворачивающейся интригой. Она зарумянилась и уже смотрела на меня, как на старого друга. В ее возрасте знакомства завязываются легко, и адаптивность делает сближение быстрым и безболезненным.
Я ощущал ее радость общения и был рад узнать побольше о том, как живут люди в российской глубинке. Оказывается, капитализм мертвой хваткой схватил это место, где постепенно умерло все – культурная жизнь, предприимчивость, живость и веселье. Подобно спорам, попавшим в неблагоприятную среду, он окуклился и пребывает в состоянии летаргии. Да, люди живут, но где и как никто не знает. Может быть, лет триста назад люди так и жили, но в наше время активного общения, великого разнообразия всяких культурных, и не очень, развлечений все это было мне дико…
Ее глаза смотрели на меня так, что я сам начинал невольно верить в свою исключительность, хотя краем сознания и понимал, что виной тому простой человеческий дефицит. Наконец, взмахнув ресницами над бокалом шампанского, она произнесла ключевую фразу, сразу снявшую последнюю интригу сегодняшнего вечера: «Моя мама лежит в больнице, и Вы можете переночевать у меня. Ее комната свободна». Я мысленно поблагодарил небо, что хоть в этом провидение оказалось ко мне благосклонным. С благодарностью приняв предложение, я ощутил облегчение, что не надо ничего искать, гостиница паломников была довольно далеко от города. Измучившись коллизиями сегодняшнего дня, мне грезилось успокоение крепкого сна, а вовсе не ночь любви, о чем я не без самонадеянности подумал, хотя гибкость тазобедренных суставов сомнений не вызывала и властно увлекала в область чувственных приключений. В то же время я четко осознавал, что мне предложен всего лишь ночлег.
В этом удивительном городе события развивались по каким-то иным законам. Когда мы зашли к ней домой, поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж, пахнущий естественно кошками, открыли дверь, обшитую старым дерматином, и оказались в опрятной небольшой квартирке. Алена проворно постелила мне на диване постель и, выключив свет, ушла, прикрыв за собой дверь. Я был несколько обескуражен, но недолго, так как, засыпая, услышал, что кто-то зашел и на кухне идет оживленный разговор. Я провалился как в вату и все невзгоды этого дня снова в разных интерпретациях пронеслись сквозь сон. Спустя некоторое время, меня вытащила из сна твердая мужская рука. Я встрепенулся и увидел перед собой милиционера. Он миролюбиво и нараспев привел меня в чувство и терпеливо втолковывал мне суть – он теперь отец, и по случаю рождения сына ему нужен «однокаплюжник». Это был Сеня, двоюродный брат Алены, местный работник милиции. Алена в замешательстве и со смехом глядя на меня, пыталась объяснить брату, что я сплю, устал и вообще не местный. Наконец я въехал в ситуацию, накинул одежду и принял участие в семейном торжестве по случаю рождения Ивана.
Сеня оказался парнем веселым и бесцеремонным. По мере того, как он наливался спиртным, передо мной все шире раскрывалась панорама местной правоохранительной жизни с взятками, откатами, сволочными чиновниками и местными авторитетами. Когда выяснилось, что его недавно отстранили от следственных действий, я деликатно спросил из-за чего, и тут же поток информации иссяк. Только после очередного тоста за Ивана, на новом витке опьянения, обет молчания был преодолен и он сказал, что надыбал «процесс века», но его прикрыли, а Семена временно отстранили от дел. Как стало проявляться из его довольно бессвязного рассказа, дело было очень загадочным и противоречивым, затрагивающим каким-то боком старцев пустыни. Их деятельность из совершенно теневой и сакральной вдруг оказывалась, чуть ли не в центре местной жизни. Как человек неглупый и владеющий приемами следственно-розыскных действий, Семен раскопал множество фактов, причудливым образом гнездящихся вокруг проблемы реинкарнации. В этом ряду противоречивых фактов оказались бобры, видные ученые самых разных наук, жители Копейска, старцы и монахи обители, статистика местных суицидов и многое другое, не поддающееся классификации вообще. Во всяком случае, Сеня сказал, что он вышел на криминал, к которому его вел инстинкт, но так его и не нашел. Были и респектабельные люди со всей страны, которые завещали пустыни все свое имущество, принимали монашеский постриг и вскоре оказывались захороненными на монастырском кладбище. Инстинкт говорил Семену, что где-то здесь зарыт криминал, но его не оказывалось. Все эти люди были неизлечимо больны и, приняв монашество, быстро переходили в мир иной. Ведомый сыскным инстинктом, он проанализировал даже контингент захороненных иногородцев и выяснил, что это в прошлом за люди, рассчитывая обнаружить олигархов, чиновников и прочих богатых людей. Однако, все оказалось не так прямолинейно и материально. Они оказались людьми, может и не совсем бедными, но и не олигархами. Скорее всего, их можно объединить одним словом «достойные» и «гуманитарные». Музыканты, поэты, ученые и так далее. Иными словами, не размер кошелька их объединял, а гуманитарная базисная составляющая.
Характерно, что в Копейске неимоверно активизировались бобры. Их деятельность проявлялась тем, что некоторые усадьбы постоянно ими осаждались и метились. Когда Сеня при параде пошел к знакомому дяде Грише, ветерану и второму отцу, то оказалось, что дядя Гриша его не помнит, и в его речи фигурируют слова типа: «милостивый государь», «голубчик», «интерфейс» и т.д., в то время, как кроме мата и самых простых выражений Сеня от него ничего никогда не слышал. Как сыщик он чувствовал нестыковки и чувствовал, что нащупал болевую точку, но ничего реального из вороха фактов извлечь не мог, кроме того, что дядя Гриша стал изъясняться более интеллигентно, и от него перестало тянуть перегаром.
У меня голова шла кругом, его сумбурный полупьяный рассказ меня взволновал, я тоже почувствовал, что он нащупал золотую жилу и инстинкт его вел правильно, и что даже бобры крутились на подворье неслучайно, но ухватиться за ниточку не удавалось никак. Существует симбиоз города и пустыни. Они нужны друг другу и каким-то образом человеческий материал кочует туда-сюда. Точнее кочуют души. Души – вот ключ. Переселение душ, но где криминал? Деньги, жизнь, смерть, переселение, я чувствовал, что из этого пасьянса должна выстроиться причинно-следственная схема, которая железно замотивирует всю цепочку действий, включая чертовых бобров. Единственный бизнес, который здесь процветал, это торговля целебной струей бобра, которой он метит свою территорию. Бобры беспричинно расплодились в местных лесах и ночью бывают даже во дворах горожан. Что-то их манит…
Бессонная ночь, очаровательная Алена и сгусток энергии и обид Сеня, все вместе переносили меня в какой-то иной мир и другую жизнь. Я спал за столом и в воспаленном сознании кружились старцы, бобры, дяди Гриши, изъясняющиеся как академики, и влажные глаза Алены, в которых хотелось утонуть. Наконец Сеня угомонился и засобирался домой. В окне брезжил рассвет, и бледнеющая луна освещала кухню. Электрический свет неприятным желтым пятном освещал импровизированное застолье с недопитыми стопками, капусткой и огурчиками. Голова шла кругом. Алена уложила меня спать и опять исчезла, тихо прикрыв дверь. Наконец этот кошмарный день закончился, и я провалился в сон…
Но и во сне этот круговорот продолжался. Наконец, когда я с благоговением подошел к старцу со спины, он обернулся, и я увидел под капюшоном ухмыляющуюся физиономию бобра с двумя огромными «фиксами», я проснулся в ужасе, за окном уже был день и, судя по всему, в квартире никого не было. Стряхнув в душе остатки сна, умывшись, я побежал к своему парню шиномонтажисту, оставив ключ в условленном месте для Алены.
Утром мои проблемы казались не такими страшными, но запчасти все же не было, однако, некий друг обещал привезти. Я вдруг почувствовал, что делать больше нечего, а временем надо как-то распорядиться. Перекусив в том же кафе, я устремился на поиски городской библиотеки, где работала Алена. Заборы, глухие и разнокалиберные перекрывали какую-либо видимость и мне за ними мерещились таинственные личности и загадочная жизнь вперемешку с бобрами. Город теперь представлялся этаким загадочным поселением с двойным дном. «Если Сеня прав и конвейер работает, то потребление спиртного в городе должно сократиться» – пронеслось в голове. Зайдя в продмаг, я, покупая конфеты для Алены, как бы мимоходом спросил, как народ потребляет спиртное? Продавец, опытная «тертая» тетка, взмахнула рукой и, шлепнув себя по ляжке, вдруг сказала, что уже третий год обороты падают. У меня снова екнуло в душе – я попал в точку! Это поразительно, что в городе, где нет никаких развлечений, потребление водки падает! Ну и ну!
Саша мне сказал, что его друг занимается моей деталью, но это займет день-два. В то же время в городе есть владельцы аналогичных машин, и он советует пройти по адресам и поспрашивать. Он мне дал засаленный масляными руками лист бумаги с адресами и посоветовал пройти по владельцам. «Народ здесь запасливый и, вполне возможно, что деталь у кого-то припасена» - сказал Саша. Я кивнул и устремился на поиск.
Дул сильный ветер. Поземка намела за заборами снежные дюны. Я стучал в калитку добрых пятнадцать минут. Наконец, в доме стало заметно движение, и мне открыл человек в очках и душегрейке. Меня приятно поразил его по-молодому веселый взгляд. Его не портила ни седая щетина, ни обшарпанные одежки из овчины. Он был весел, жизнерадостен и активен. Я изложил свою просьбу о нужной запчасти, и он меня любезно пригласил в дом. Я прошел и, раздевшись в сенях, уселся на табурете в центре кухни, заставленной ведрами с водой, чугунками и кастрюлями. Наконец, хозяин вошел в дом со свертком промасленной бумаги и «ленинским прищуром» в глазах. Я посмотрел деталь, сравнил с фотографией своей и понял – модификация немного иная. Придется искать еще. Извинившись за беспокойство, я уже хотел уйти, но хозяин решительно заявив: «Нет, батенька, я Вас так не отпущу!», предложил чашечку чая из самовара с тортом «Сказы Копейска». Я, немного опешив от «батеньки» и прочих любезностей, а так же оттого, что он не предложил на прощанье хлопнуть своего самогона под солененький огурчик, остался и с любопытством начал впитывать ситуацию.
Все в доме было как обычно и мой придирчивый взгляд не находил нестыковок между жильем копейского старожила и человека иной культурно-сословной группы. По характеристикам Пал Палыч был «не дурак выпить» и с трудом мог произнести два слова без матерной связки. Я же наблюдал живость взгляда и столичную скороговорку со всякими словечками типа «прикид», «сканирую» и «отпад». Эти слова еще не имели хождения в этом захолустье. Я не увидел пустых стаканов, консервных банок из-под кильки и немытых вилок. Все было как-то поинтеллигентнее. Даже чай был из самовара, который играл зеркальными боками, а чашки радовали глаз кузнецовскими цветами. Мое любопытство находило множество мелочей, несоответствующих мужицкому житью-бытью. Словно Пал Палыч в один миг перескочил из одного состояния в другое, но когда я увидел на окне томик Бродского, Мандельштама и Есенина, стало ясно, что Пал Палыч с пропитым говорком, матерщиной и самокрутками куда-то исчез, а на его месте наблюдался индивид с простыми, но эстетскими замашками. Еще на окне лежала рукопись «Занимательная физика», и это было уже совсем слишком. Выпив по чашке, я сделал попытку вежливо удалиться, но хозяин, почуяв во мне столичного архитектора, вцепился в меня мертвой хваткой и явно пытался утолить голод общения с интеллигентным человеком в моем лице. Я с удовольствием шел ему навстречу, рассказывая последние новинки столичной культурной жизни, театра и кино. Он впитывал, с трудом скрывая свой неподдельный интерес под маской индифферентности «копейского бирюка». Я нарочито усиливал краски и образы столичной жизни и, когда речь зашла о рыбных ресторанах, он сдержанно выдохнул, что очень любит Чилийский Сибас и Тюрбо в остром соусе. Сглотнув слюну, мы оба вздохнули, и я откланялся. С Пал Палычем было все ясно.
Я заглянул в бумажку, где значился еще один адрес: улица Татарская, 13, и направился туда. Улица Татарская была хоть и рядом, но вся в снежных переметах. Вымазавшись снегом, я, наконец, постучал в дом 13, из которого после снегопада еще никто не выходил. Я постучал, но, как ни странно, за забором ощутил движение, и калитка с трудом приоткрылась. За ней стоял ладный мужчина в тельняшке и накинутом бушлате. Пустая трубка, как приклеенная, торчала в углу рта. Он сноровисто меня пропустил в сени, посмотрел фото моей запчасти, поскреб в затылке и, наконец, сказал, что может она и есть, но надо порыться в запчастях, которых накопилось изрядно после аварии и ремонта… Я заскулил, что застрял здесь из-за паршивой железяки и неизвестно когда выберусь. Он сказал, что обязательно посмотрит, но только завтра, а сегодня ему некогда, надо разделать очередного бобра, коих стало изрядно в городе и окрестностях. Не смотря на атрибуты мореходных занятий, его шутки не отличались боцманской прямолинейностью, да и естественного матерка я не услышал. Зайдя в дом, я слегка присел среди крестьянской обстановки и боцманских одежд. Резким контрастом прозвучала классическая музыка, несущаяся из приличного магнитофона. «Боцман, меломан, утонченная натура», - пронеслось в голове. В этом диковатом сочетании не хватало только окровавленной тушки бобра, распяленной на специальной дощечке. Я попрощался и, пообещав вернуться завтра, выскочил на улицу.
Странности и нестыковки неявно, но кололи глаза. Для моего внимательного взгляда или, тем более, взгляда психолога несоответствия казались вопиющими. «Ну и дела!» - думал я, выходя на улицу. Зайдя за угол и перебравшись через снежные заносы, я нос к носу столкнулся с двумя милиционерами. Они с подозрением и готовностью остановили меня и потребовали документы, я показал паспорт, и, показав, почувствовал, что я то им и нужен. Без объяснений они проводили меня к машине и вежливо, но твердо препроводили в отделение милиции. Проверив документы и убедившись в моей благонадежности, они, тем не менее, придержали меня до приезда некоего майора Петрова.
Наконец, меня пригласили в отдельный кабинет, и майор Петров, проницательно поглядывая, подробнейшим образом расспросил о моих копейских злоключениях. Я, не жалея красок, рассказал о моих мытарствах и желании побыстрей отсюда выбраться. Не найдя в моем рассказе противоречий, он похоже убедился в случайности моего появления в городе и, с некоторым облегчением, посоветовал побыстрее отсюда убраться. Удивление таким вниманием к моей персоне шкрябнуло меня в очередной раз, но и обрадовало, так как он, подробно и по-деловому изучив мою деталь, пообещал что-нибудь придумать.
Наконец я вышел на воздух и в очередной раз зашел перекусить в кафе, ставшее почти родным. Музыка гремела, лазерные лучики ползали по стенам и потолку, но меня эти атрибуты праздника мало радовали. Я поел, расплатился, и тут раздался звонок. Майор Петров сказал мне уже свойским голосом, что он договорился отремонтировать мою машину, надо только ее перевезти на эвакуаторе по нужному адресу. Эвакуатор подан прямо к кафе… Я опешил и обрадовался одновременно. Видимо, мое присутствие в городе так кого-то раздражало, что были приняты экстраординарные меры к починке моего автомобиля. Я все сделал, чем несказанно обрадовал и Сашу, который уже не знал, где искать эту запчасть, так как его связи с Каширой уже были почти исчерпаны.
Сдав машину «эвакуаторщику», я побежал в библиотеку, которая оказалась на другом конце города около помпезного памятника копейчанам участникам всех возможных войн, начиная с татаро-монгольского ига. Алена была на месте, и по ее удрученному виду было видно, что лечение мамы идет не самым лучшим образом. Устыдившись своих гусарских замашек, я почувствовал горечь и сострадание к человеку, так легко приютившему меня в трудную минуту.
Раздался звонок, некий слесарь Сидоров казенным голосом сообщил, что я могу забрать машину через час. «Все проблемы решились как-то сразу» – опять шкрябнуло в мозгу, видимо, я слишком глубоко и опасно погрузился в хитросплетения местной жизни, и некая сила меня выталкивает из города. В этой воле я не почувствовал ничего мистического, скорее другое, я слишком близко приблизился к сфере чьих-то интересов.
Я сбегал за угол, купил цветы и самую большую коробку конфет. Глаза Алены вспыхнули опять волшебным огнем и потухли, когда я сказал, что сегодня уезжаю. Я подумал, как было бы здорово остаться хотя бы на денек, но какое-то чувство мне говорило, что это может кончиться плохо уже не только для меня, но и для нее. Подобно инородному телу, я ощущал силы, выталкивающие меня из местной ситуации. Не решаясь далее испытывать судьбу, пока она ко мне благосклонна, я попрощался с роскошными глазами и немым вопросом, вручил цветы, конфеты, погремушку для новорожденного и выкатился на мороз.
Я был себе противен оттого, что чувствовал себя щепкой, застрявшей между шестеренками большого механизма. Я никому не интересен, а только мешаю, влезая в чужую жизнь и чужие дела. Мои подозрения расплывчаты и неконкретны, а самое главное – в этих событиях нет злой воли, или почти нет – один позитив. Нет, я все равно чувствовал себя отвратительно беспомощным пред лицом вещей, от которых исходил острый запах опасности, как будто идешь по тонкому льду, который похрустывает и мелкие трещинки разбегаются в разные стороны, один неверный шаг – и ты в ледяной воде.
Получив машину, я уехал из города, который, не просыпаясь, тем не менее, внимательно за мной присматривал,…во всяком случае, мне так казалось, мурашки между лопаток исчезли только при подъезде к Кашире.
Приехав домой, мне уже показалось, что все события этих дней – плод воспаленного воображения и не более, потому что, если на ситуацию посмотреть непредвзято, то все выглядит вполне благопристойно. Все довольны, жизнь продолжается, те, кто умер – царство им небесное, а кого они заместили – так и доброго слова сказать нельзя. Реинкарнация, как некий способ исправить жизненные несуразности изящно и с «божьим промыслом». То, что целый город спит?! Да сколько их спит, не просыпаясь, по Руси великой, без всякой причины и без всякого повода. Может, это некий способ мягкого врачевания, путем переселения душ взамен заболевших и деградировавших от пьянства и растительной жизни?! Может, так даже и лучше, - достойные люди продолжают жить в здоровых, но опустевших оболочках, которые напрасно коптят небо…
Вернувшись в Москву, я окунулся в круговорот привычных дел и забот, и только изредка, на периферии сознания возникали картинки этого непростого места. Желание вернуться в этот городок не покидало, и в этой тяге фигурировало несколько компонентов: и волшебные глаза Алены, и загадка этого места, уходящая корнями куда-то за пределы нашей реальности и, конечно, «струя бобра», оказывающая целебное действие, и простая немосковская Россия, огромная, несуразная и бесконечно любимая, полная тайн и загадок. Русские люди почти везде нескладные, но бесконечно симпатичные, живые и добродушные. Промысел, сложившийся в этих краях, если посмотреть непредвзято, своей спецификой уходил куда-то за пределы земных законов и потому, попытки его препарировать с точки зрения наших житейских правил, казались неуместными и даже глупыми. В вопросах жизни, веры, души, тела, нравственности и морали трудно разбираться и судить с позиций обыденного сознания и, тем более, закона. Здесь действуют какие-то иные механизмы и не нам решать, сколько кому жить и когда умирать. Каждая человеческая особь имеет право на жизнь, если она совсем уж не противоречит божьему промыслу. Человек должен быть красив и, как всякое божье творение, наделен одухотворенной душой. А если эта душа захирела, скукожилась? А если она с детства так и не повзрослела, а покрылась коростой, эгоизмом, оскотинилась и разучилась летать? Эта проблема существует в каждом втором человеке. Мы все, в той или иной степени, не умеем правильно поступать, быть добрыми, светлыми и одухотворенными. Как часто мы опускаемся в болото апатии, неверия, уныния или просто доходим до скотства?.. А тело живо и здорово и как храм для души вполне еще пригодно. Так почему же в этом храме должно помещаться нечто убогое и жалкое, давно переставшее благоухать, чувствовать и переживать? Нет, это как-то несправедливо! А сколько прекрасных светлых людей уходит от нас только потому, что у них плохое вместилище для души, больное и хилое? А что бобры? Да просто они - лакмусовая бумажка, безошибочно определяющая состояние души. Одни вопросы. А ведь, правда, это несправедливо, тебе дали отличное тело, а ты - свинья свиньей? Может и должен существовать самый строгий и гуманный суд в мире? Во всяком случае, если бы такой суд был, то свинства и скотства в нашей жизни было бы гораздо меньше… Перемещая светлую благоухающую душу из ветхого больного вместилища в еще крепкую и здоровую плоть, хоть и с траченной печенью, но способную дать радость жизни еще не десяток лет, - не осуществляется ли благое дело?! Конечно, абонент получает царский подарок. Наблюдать рассветы и закаты, цветение яблони и пение птиц, ступать по траве, ощущать солнце на щеке, умыться росой, да, что говорить, чувствовать себя живым. Для человека, оказавшегося у последней черты, эти ценности не купить ни за какие деньги. Я бы не посмел осудить подобное вмешательство… А что же будет с теми душами, пусть немощными, заблудшими и опустившимися? Может быть, им самое место в умных, добрых и трудолюбивых существах – бобрах!
Москва
2013 г.