Актуальное предположение. Не мое

Это, не плагиат!Просто, обнародуется идея, высказанная Захаром Оскотским в книге "Последняя башня Трои" Прочтите до конца отрывок.

Глава 4
Я отчетливо помню себя в возрасте лет шести-семи. Помню, как мы тогда ужинали с дедом Виталием перед включенным телевизором. Дед пояснял мне:
– С перестройки горбачевской ужинаю только с последними известиями. Сорок лет подряд, иначе не могу. Это у меня уже рефлекс, как у собачки Павлова.
Мне, маленькому, каждый раз казалось тогда: слова "последние известия" означают, что они действительно последние, больше не будет ни событий, ни известий. Конечно, я не знал, что такое горбачевская перестройка и, тем более, что за зверь собачка Павлова. Но дед всегда говорил со мной как с равным. А я капризничал за столом:
– Опять картошка, не хочу!
– Ладно, – соглашался дед, – завтра кашу сделаем.
– И кашу не хочу больше!
– Чего же ты хочешь? – строго спрашивал дед. – Ананас? Так на ананас мы с тобой не заработали.
Я не знал, что такое ананас, но хорошо понимал, что означает "не заработали". Мы жили вдвоем на грошовую пенсию деда. Мы не получали даже моего крохотного детского пособия: его пропивал неведомо где мой отец. И я умолкал.
А по телевизору, из вечера в вечер, показывали одно и то же: взрывы, взрывы, взрывы, на улицах, в супермаркетах, на станциях метро. Взрывы в Нью-Йорке, Париже, Гамбурге, Милане. Дым, разрушенные стены, осколки стекла, неподвижные тела убитых и шатающиеся, окровавленные раненые. Растерянные метания полицейских, бегущие санитары с носилками. Взлетающие с авианосцев самолеты, увешанные гроздьями бомб, и новые взрывы, только снятые с высоты: огненно-дымные клубки, вспыхивающие среди зелени джунглей или стремительно покрывающие склоны гор.
Все было привычным, и, поглядывая на экран, дед спокойно жевал беззубыми деснами вареную картошку. Только иногда, если случалось что-то особенное, он оживлялся и комментировал:
– Во молодцы, и в Мехико дом рванули! У этих никто не отсидится, джихад так джихад!
Или насмешливо качал головой:
– Хе, фосгену напустили! Это даже как-то и несерьезно, фосген. Что же им, с ихними деньжищами, зарина не купить?
– Деда, – спросил я однажды, – а кто такие террористы?
– Сумасшедшие.
– Это чего, сумасшедших столько?
– Хватает, – сказал дед.
– А у нас они чего-нибудь взрывали?
– Еще как взрывали!
– А теперь не взрывают?
– Теперь нет.
– А почему?
– Потому что правительство у нас такое.
– Хорошее? – допытывался я.
– Ну, такое… – сморщился дед. – Крепкое. Вот скоро в школу пойдешь, там тебе объяснят.
И мне объясняли. Я пошел в школу в последние годы Правительства национального возрождения – ПНВ, как сокращенно его называли не только в газетах, но и в школьных учебниках. Правда, тогда, в конце двадцатых, никто еще не догадывался, что эти годы ПНВ – последние. Портреты президента, генерала Глебовицкого, в кителе, с единственным орденом – белым скромным крестиком, висели во всех классах. Нашим первым чтением были рассказы о подвигах, которые он совершал еще молодым лейтенантом на афганской войне.
Сколько раз потом на моей памяти в России менялось отношение к ПНВ! Сразу после его падения, в тридцатые, в эпоху Второй Перестройки, ПНВ называли мафиозной группировкой, прикрывавшейся патриотической демагогией. Неопровержимо доказывали, что родилось оно из симбиоза сотрудников спецслужб с одним из самых мощных кланов криминального бизнеса.
Позднее, в ходе Контрацептивной войны, о ПНВ заговорили с уважением: раньше Запада начало оно решительную борьбу с мировым терроризмом и посреди всеобщей беспомощности впервые показало, какими средствами можно добиться победы. Еще позже, в шестидесятые, в эпоху надежд, когда в Россию пришли генная профилактика и бессмертие, те же действия ПНВ вспоминали с осуждением: нельзя было против жестокости бороться еще большей жестокостью. Теперь, в восьмидесятых, о ПНВ снова пишут одобрительно.
Впрочем, двойственное отношение к нему я помню с тех же начальных классов. Тогда я ловил с мальчишеским любопытством приглушенные разговоры взрослых о повальном воровстве министров и самого Глебовицкого. Слышал пересказываемые шепотком анекдоты, вроде того, что все свершения ПНВ на благо народа – это два переименования: милиции в полицию и Петербурга в Петроград. Но в школе, куда я ходил, в бедной, бесплатной государственной школе, где на уроках труда мы сами чинили свои ветхие столы и стулья, наши педагоги – такие же нищие, как мы, – рассказывали нам о великих делах ПНВ. Они говорили, какие мы счастливые, что родились в России после того, как ПНВ навело в ней порядок.
Под лозунгом наведения порядка ПНВ и пришло к власти в одичавшей стране, где бандиты и воры только что не ходили парадом по главным улицам. И выполнило обещания, начав действительно с уничтожения преступности. Историки могут сколько угодно обвинять ПНВ в корыстолюбии и жестокости, но никто и никогда не мог обвинить его в бездарности там, где речь шла о карательных действиях. Пожалуй, за всю нашу историю, богатую сверх меры всякими опричнинами и НКВД, не было в России правительства, которое готовило бы свои акции так тщательно, в такой абсолютной тайне, а потом проводило их так внезапно, стремительно и эффективно.
В 2016-м, вскоре после прихода ПНВ к власти, все силовые ведомства подверглись жестокой чистке. Народу предъявили несколько сотен офицеров и чиновников, обвиненных в том, что они состоят на содержании у мафии. Молниеносно прокрученные судебные процессы завершились поголовными казнями этих бедняг, выбранных в назидание остальным. Исцеление правоохранителей от коррупции было (хотя бы на время) достигнуто проверенным российским способом – наведением ужаса.
А затем настал черед самого криминала. В помощь полиции бросили курсантов военных училищ и воинские части. Юридические процедуры "на период спасения нации" упростили до предела. Массовые аресты пошли скребком прямо по базе данных, накопленных полицейскими компьютерами на участников криминальных группировок и просто на подозрительных лиц. Пересматривались приговоры сотням тысяч заключенных, уже отбывавших наказание в колониях. Трибуналы-"тройки" списками, на компьютерах штамповали приговоры нового образца: двадцатилетние сроки и – расстрелы, расстрелы, расстрелы.
В годы Второй Перестройки, когда были рассекречены документы и заговорили участники событий, стало известно, что приговоренных преступников в действительности тогда не расстреливали. На военном аэродроме под Архангельском им сковывали руки и ноги, привязывали груз, впихивали в пластиковый мешок с завязкой на шее, укладывали, как бревна, в транспортный самолет и сбрасывали над Белым морем. Все делалось ночью и с соблюдением особых предосторожностей, чтобы западные разведки не поняли, что происходит. Такой способ именовался "чилийским". Деятели ПНВ считали его, во-первых, более гуманным, чем массовые расстрелы, которые оказывают тяжелое моральное воздействие на солдат-исполнителей, а во-вторых, более экономным и экологичным: он позволял обойтись минимальными силами, не требовал ни громадных захоронений, ни крематориев.
В эпоху Второй Перестройки много писали и о том, что на самом деле в 2016-м были направленно уничтожены только мафиозные кланы и криминальные группировки, не вошедшие в систему самого ПНВ, что оно стремилось запугать страну, что, как всегда в России, в той грандиозной чистке пострадало много невинных. Скорей всего, именно так и было.
Но можно понять и пафос наших учителей: преступность съежилась в итоге до незримого состояния. Мы, петроградские дети, в конце двадцатых годов смотрели фильмы начала века о бандитских перестрелках в нашем городе как сюжеты из древней истории. Нам не верилось, что такое могло происходить на тех самых улицах, где мы живем. Думаю, не зря, эти фильмы, напоминание о прошлом, так часто крутили по бесплатным каналам. Пропагандистская служба знала свое дело.
Одновременно с уничтожением преступности на тот же "период спасения нации" запретили все политические партии, кроме правящей. Прихлопнули даже сталинистские и националистические движения, которые бурно приветствовали приход ПНВ. Самые крикливые их вожаки и писаки пропали без следа. Культом ПНВ были организованность и порядок, оно не терпело никакой самодеятельности вообще, а к самодеятельности угодливой относилось с особым подозрением, потому что, не верило в чью бы то ни было искренность.
Но главное, делиться доходами от захваченной страны ПНВ ни с кем не собиралось. Больше того, стремилось свои доходы увеличить, а для этого, кроме покорности, требовало от населения трудолюбия. Главари же националистов и сталинистов, как и их приверженцы, работать не собирались, да и не смогли бы ни при какой погоде. Они рассчитывали получать вознаграждение только за "идейную близость" к победителям, то есть за приветственные визги в честь новой власти и проклятья по адресу врагов. Вознаграждение пришло.
Народ, как неизменно бывает в России в таких обстоятельствах, приветствовал и одобрял все действия правительства. Самый горячий энтузиазм, в данном случае, похоже, не слишком преувеличенный, вызвало истребление прежней олигархии и чиновничьей элиты, сопровождавшееся громкими разоблачениями финансовых афер, публикацией раскрытых банковских счетов и списков конфискованных ценностей.
Некоторые историки объясняли потом, что действия ПНВ были неминуемой реакцией на затянувшийся сверх всякой меры российский хаос. И что только такой – сверхметодичной, сверхорганизованной – могла явиться диктатура в состарившейся, малолюдной стране.
Подавив преступность, правительство взялось за "освобождение России от кавказского ига". Это словесное клише застряло у меня в памяти с детства. "Освобождение" считалось главной заслугой ПНВ, за которую наш спасенный народ обязан был возносить ему хвалу.
Вначале была закончена кавказская война, кровавая, безнадежная, тянувшаяся с небольшими перерывами свыше двадцати лет. Закончена в несколько месяцев, ошеломляющим образом. Весной 2017-го правительство объявило, что Россия больше не в состоянии контролировать мятежные регионы. Ее армия малочисленна из-за низкой рождаемости, ядерное или химическое оружие применить невозможно (гуманизм, общечеловеческие ценности), а денег на иностранных наемников нет (богатства страны расхищены при прежнем режиме). Все, что остается в такой ситуации, – отступить с гор на удобные для обороны рубежи и постараться их удержать под натиском многолюдных орд боевиков. Горцев, сохраняющих верность России, призвали уйти вместе с армией.
Военная группировка, отступавшая с Кавказа, насчитывала сто пятьдесят тысяч человек. К ней присоединились свыше полумиллиона беженцев. Уходили, собрав всех своих родственников, те, кто сотрудничал с российской властью и после победы фанатичных соплеменников был обречен на страшную смерть.
При перемещении таких масс всегда возникает опасность эпидемий, поэтому, естественно, солдатам и мирным жителям, двинувшимся в путь, были сделаны необходимые прививки. Совершенно логичным выглядело и то, что спешно развернутые медицинские пункты в несколько дней сделали те же прививки всему населению Ставропольского края, Краснодарского края и Ростовской области, куда выходили войска и беженцы.
Их колонны еще ползли по горным дорогам, снимая мины, натыкаясь на засады, отстреливаясь, когда случилось событие, произведшее гнетущее впечатление даже на фоне остального кровавого хаоса. На Кавказе испокон веков тлеют природные очаги чумы. Поэтому с советских времен там постоянно работали бригады эпидемиологов. С ельцинской поры им стали помогать иностранные специалисты. И вот, в сумятице исхода, одну такую бригаду врачей – трех русских и англичанина – захватили боевики.
Так и не было раскрыто: сами врачи остались на покинутой войсками территории, чтобы продолжать свою работу, или просто случайно отбились от походной колонны. Никогда не было и точно установлено, что за боевики с ними расправились: чеченские, какие-то другие местные или арабы, афганцы. Впрочем, к тому времени они уже только сами различали друг друга, а для населения России – не без помощи пропагандистской службы – все давно слились в одну плакатную звероподобную физиономию, бородатую, с оскаленной пастью и горящими безумной ненавистью глазами.
Так или иначе, врачей казнили. И видеокадры, где вокруг их отрубленных голов, насаженных на высокие колья, отплясывают смеющиеся боевики, заставили содрогнуться весь цивилизованный мир. (Фотография четырех голов на кольях была даже в нашем школьном учебнике. Правда, совсем маленькая, неразличимая в подробностях, чтобы не травмировать детскую психику.)
Такие случаи на Кавказе были не в новинку. Нечто подобное произошло в двухтысячном году, еще при Путине, в начале второй чеченской войны: боевики расстреляли машину врачей из волгоградского противочумного института. Но тогдашние власти ограничились глухим ворчанием. Теперь же сам президент генерал Глебовицкий выступил с обращением к народу России и к мировому сообществу. С обычной мимикой статуи своим тонким, ледяным голосом он объявил:
"До сих пор, несмотря на зверскую жестокость наших врагов, Россия делала все возможное для предотвращения эпидемий в мятежных регионах. Но всему есть предел. С сегодняшнего дня Правительство национального возрождения снимает с себя всякую ответственность за развитие событий…"
Ни в России, ни в мире его словам поначалу не придали особого значения, и какое-то время все шло своим чередом. Войска, отступившие из мятежных регионов, заняли новые рубежи – по берегам рек, по удобным горным рельефам – и стали их укреплять, явно готовясь к долгой обороне. На восстановленной боевиками полосе аэропорта в Джохаре-Грозном начали приземляться первые самолеты из Пакистана и с Ближнего Востока, набитые оружием и наемниками. Казалось, притихшая ненадолго война вот-вот разгорится с новой силой. Запад вздохнул с облегчением, понадеявшись в очередной раз, что весь натиск мирового терроризма удастся перенацелить против одной России, и приготовился наблюдать за следующим актом нескончаемой российской драмы.
Как вдруг сама сцена, на которой разыгрывалась эта драма, стала стремительно проваливаться в небытие. Случилось именно то, за что заранее отказался нести ответственность мрачный генерал Глебовицкий: на территории мятежных регионов, провозглашенных теперь "Кавказской исламской федерацией", вспыхнула эпидемия чумы.
Это была какая-то новая форма ее легочной разновидности, передающаяся без участия грызунов, только воздушно-капельным путем, через дыхание, от человека к человеку. Форма невиданно острая, с инкубационным периодом всего от двух до четырех часов, вместо обычных для этой болезни нескольких дней, и почти стопроцентным смертельным исходом в течение суток.
Современники вспоминали, что мятежные регионы в самом деле как будто мгновенно провалились во тьму: видеоинформация оттуда перестала поступать на телевизионные экраны. (Российских съемочных групп там и так не оставалось, а несколько западных корреспондентов, действовавших на свой страх и риск, быстро погибли вместе с боевиками и всем окружающим населением.) Только по радио некоторое время еще доносились крики о помощи.
Спастись из обреченных регионов не удалось никому. Российские солдаты, защищенные прививками, удержали свою часть периметра, не позволив чуме прорваться ни в равнинную Россию, ни к побережьям Черного и Каспийского морей. За их спинами второй, широкой полосой обороны ограждали страну области с поголовно вакцинированным населением.
Остальные участки периметра поневоле пришлось удерживать Грузии и Азербайджану. В первый же день эпидемии туда были отправлены из Москвы самолеты с вакциной. Но и не дожидаясь ее получения, Баку и Тбилиси бросили к границам с мятежными регионами все свои войска. Те создали с помощью местного ополчения сплошную заградительную линию и открывали ураганный огонь по всему, что двигалось в пределах видимости на сопредельных территориях.
Главную роль сыграл, конечно, исключительно короткий инкубационный период. Заразившийся человек был просто не в состоянии уйти далеко. Одному-единственному самолету, на котором, как говорили, спасалось руководство боевиков и наемников, удалось вылететь из Джохара-Грозного и дотянуть до Ближнего Востока. Ни одно государство, над которым он пролетал, не решилось сбить его в воздухе. Самолет даже приземлился в Саудовской Аравии. Но выйти из него не успел никто: едва он остановился на полосе, как его тут же с трех сторон сожгли огнеметами.
Никогда не всплыло на свет ни одно документальное, по-настоящему неопровержимое свидетельство того, что кавказская эпидемия была актом биологической войны. ПНВ с самого начала отвергало все обвинения. Какие-то западные эксперты считают, будто чумной микроб, уничтоживший население мятежных регионов, был выведен искусственно. Что ж, не исключено: его действительно вывели в каких-нибудь пакистанских или иранских тайных лабораториях и завезли на Кавказ, чтобы использовать против России, да Господь ее уберег. Почему российские солдаты и жители приграничных областей были вакцинированы именно от этой формы чумы? Не именно, а в том числе: вакцина была комплексная. К счастью, она оказалась эффективной и против такой болезни.
Категорически отрицая свою причастность к эпидемии, ПНВ никогда не ставило себе в заслугу и прекращение войны на Кавказе. Под "освобождением от кавказского ига" подразумевалось иное – то, что началось в самой России, когда по периметру вымирающих мятежных регионов еще гремели днем и ночью пулеметные очереди. Началось с обращения к народу генерала Глебовицкого.
То была самая знаменитая речь президента-диктатора, ее запись на моей памяти прокручивали множество раз в исторических телепередачах. Маленький, сухонький, прямой, с хохолком серебряных волос и неподвижным кукольным личиком, генерал, гордившийся своим сходством с Суворовым, не сидел, а стоял за письменным столом перед телекамерами, и голос его звенел пронзительней, чем обычно:
"Волею Провидения война завершается, но для того, чтобы измученна я Россия обрела мир и спокойствие, мы должны проявить собственную волю. И мы не можем больше терпеть то, что свыше половины всей торговли в стране находится под контролем этнических группировок, финансировавших мятежные регионы…
Всем горцам, покинувшим Кавказ с российской армией, предоставлено право селиться в любом месте страны. Мы рады принять в свою семью друзей. Но Россия на этом исчерпывает свои ассимиляционные возможности…
Более половины граждан России – пенсионеры, в российских семьях растет по одному, самое большее по два ребенка, а в семьях пришельцев, отказывающихся уважать наши ценности и наши законы, растут по восемь, по десять детей. Привыкшие жить работорговлей, они размножаются с расчетом не только на наши просторы, но и на то, что мы все, россияне, обратимся в их рабов…
Еще немного, и русская нация станет меньшинством в собственной стране, окажется под пятой беспощадных господ, исчезнет с лица земли…"
Генерал Глебовицкий был уникальным оратором. Отсутствие экспрессии и малейших проявлений артистизма, конечно, являлось приемом. Он подчеркнуто был монотонен, но его длинные, звенящие фразы точно пронзали слушателей:
"Если мы промедлим еще несколько лет, у нас уже не хватит сил, чтобы выполнить необходимые акции…
Слюнявые западные гуманисты, борцы за абстрактные права человека, станут обвинять нас во всех смертных грехах. Мало того, что Запад оказался не способен к настоящей борьбе против терроризма, он пытается связывать руки тем, кто борется. Однако пройдет немного времени, и даже на Западе поймут, что мы спасаем не только свое, но и их будущее…
От имени Правительства национального возрождения России ОБЪЯВЛЯЮ: все иммигранты из зарубежных исламских стран подлежат немедленной депортации в свои государства. Все уроженцы мятежных регионов, за исключением тех, кто делом доказал преданность России, будут интернированы и после прекращения эпидемии возвращены в свои регионы. А затем по периметру нынешнего противочумного кордона будет возведена нерушимая граница…
Нам ничего не нужно от Кавказа. Нам не нужны кавказские земли. Нам не нужна кавказская нефть. Нам нужно только спокойствие России…"
Депортация, начавшаяся в тот же день, явилась настоящим шедевром организованности. Ее главным действом стали не сами по себе аресты и выселения, они проводились по уже отработанной схеме. Сутью всей операции оказался мгновенный перехват собственности. Все банки, торговые фирмы, рынки, магазины, предприятия, принадлежавшие выселяемым, немедленно занимались подготовленными заранее новыми владельцами. (Совсем уж мелкие магазинчики, ларьки и кафешки, не возбуждавшие аппетита власть имущих, отдавали с большой помпой "представителям народа".)
Дело облегчалось тем, что бандитские этнические группировки, прикрывавшие бизнес своих земляков, были разгромлены еще в ходе кампании по борьбе с преступностью. Тогда национальное происхождение репрессируемых специально не подчеркивалось, средства массовой информации дозировано подавали русские и мусульманские фамилии осужденных, власть не хотела заранее спугнуть следующую жертву. Конечно, кое-кто из крупных воротил вовремя понял ход событий и предпочел сбежать, потеряв часть капитала. Но большинство предпринимателей-кавказцев и выходцев из Средней Азии, занятых главным образом всевозможной торговлей, остались. Без вооруженной защиты бандитов-соплеменников они сделались легкой добычей и потеряли все. Теперь ПНВ стало полновластным хозяином России и могло уже без всяких помех доить страну.
"Освобождение от кавказского ига" (понимаемого как исламское и инородческое вообще) широкими слоями населения было воспринято с энтузиазмом. На экраны телевизоров и страницы газет изливалась бурными потоками радость "освобожденных" простых людей. В хоре славословий никто и не пикнул о том, что малолюдная, отягощенная переизбытком стариков Россия вместе с "игом" избавилась и от нескольких миллионов работников, хоть тех же торговцев, добиравшихся со своими товарами в самые дальние уголки страны.
Генерал Глебовицкий безошибочно просчитал и вялую реакцию Запада на российские дела. Все ограничилось невнятным ворчанием по поводу "московской хрустальной ночи". (А французский Национальный фронт имени Ле Пена даже послал в Кремль приветствие.) В конце второго десятилетия XXI века Западу было не до России, ему хватало собственных проблем: разгоралась "всемирная интифада". Хаос и террор и так нарастали неуклонно вместе с умножением населения отсталых стран, а тут еще всепланетный взрыв ускорили сразу два фактора, соединившиеся в одно историческое время, как половинки критической массы.
Во-первых, в науке наметился, наконец, прорыв в деле управляемого термоядерного синтеза. Тогда – только наметился, мировая потребность в нефти еще не уменьшилась. Но энергетические корпорации уже стали переводить потоки инвестиций с развития нефтедобычи в сферу экспериментальной физики. Доходы мусульманских нефтяных режимов поползли вниз, и становилось ясно, что в недалеком будущем они просто обвалятся. А вместе с ними рухнет и вековая зависимость экономики Запада от ближневосточной нефти. Та, что заставляла Запад заискивать перед владельцами месторождений, к месту и не к месту защищать их единоверцев, бомбить Югославию, предавать Израиль и Македонию, сдерживать собственные ответные удары по террористам.
И вторую половинку критической массы тоже приготовила наука. Начатые еще в девяностых годах ХХ века работы по клонированию человеческих органов дошли в западных странах до внедрения в медицинскую практику. Запасные части для человека стали выращивать из клеток самого больного, что исключило иммунное отторжение. Замена старых органов – сердца, почек, печени – на новые позволила исцелять самые опасные болезни. Клонинговая медицина дала прирост средней продолжительности жизни лет на пятнадцать-двадцать. Немного по сравнению с пришедшей впоследствии генной медициной, но тогда и это было грандиозным прорывом. Все понимали: сделан первый шаг к бессмертию. Самым нетерпеливым грезилось, что уже достигнуто само бессмертие.
Но клонинговые технологии получились на первых порах весьма дорогими. То, что в государствах бедных, таких как Россия, они стали привилегией кучки власть имущих и богачей, казалось естественным и не вызывало протестов задавленного народа. Однако в странах Запада общественность не потерпела бы, чтобы продление жизни было доступно только избранным. Там привыкли к системе страховок, которые если и не обеспечивают всему населению равноценное медицинское обслуживание, то уж во всяком случае, не допускают кричащих разрывов. А поскольку на этот раз без некоего неравенства было не обойтись, жертвой оказались иммигранты. Их становилось слишком много, и отношение к ним стремительно ухудшалось, причем, не только из-за бытовой расовой неприязни и нарастания террора, но и по экономическим причинам. Слишком многие из них занимались неквалифицированным трудом, который с развитием техники становился все менее нужен западному обществу. Пособия же их многодетным семьям тяжким бременем давили на бюджет.
Во всех странах "золотого миллиарда" – в Европе, в США, в Канаде, в Австралии, в Японии и Корее – была принята согласованная многоступенчатая система страховой медицины. Высший приоритет получили коренные жители. А для иммигрантов – арабов, албанцев, выходцев из Африки и Юго-Восточной Азии – доступность клонинговых технологий зависела от срока натурализации их самих или их родителей. Исключение делалось для специалистов, занятых в научных программах. Практичный Запад не опускался до вульгарного расизма и ценил таланты независимо от происхождения. В самом невыгодном положении оказались иммигранты недавние, не говоря уже о незаконных.
Свершалось неизбежное. Неравенство в научном развитии между малочисленными западными нациями и многомиллиардными народами нищего Юга превращалось в неравенство главное – неравенство в самом праве на жизнь.
Критическая масса оказалась превзойдена. Если Россия двадцатых годов, скованная железной лапой ПНВ, существовала сравнительно спокойно, то все, что творилось тогда во внешнем мире, было одним нарастающим взрывом ненависти. Смертоносными осколками его гремели взрывы на улицах европейских и американских городов.
А в двадцать седьмом году на границе США и Канады была запущена первая промышленная УТС-электростанция.
Я помню, как позже, в тридцатых, мы изучали в школе ее устройство, и дед Виталий, помогавший мне готовить урок по физике, объяснял:
– Вот видишь, весь секрет камеры этой – в сверхпроводящей обмотке. Мы такие сверхпроводники еще в девятьсот восьмидесятом получили, как раз перед тем, как нашу лабораторию разогнали. Да, точно, в восьмидесятом: тогда Высоцкий умер, а в Москве олимпийские игры шли. А два американца за такую же штуку Нобелевскую премию отхватили в две тыщи пятнадцатом. Вот и считай, насколько мы их опережали.
– Деда, – не понял я, – за что разогнали-то вас?
– Кому-то, значит, мешали.
– Да чем?!
– Вот этим самым и мешали, – серьезно ответил дед. – Тем, что работали.
И, видя мое недоумение, усмехнулся:
– Эх, Виталька! Да если б нам только работать давали, ты бы сейчас в Советском Союзе жил, при самом шикарном социализме. А я… – он задумался, приоткрыл проваленный рот и облизнул маленьким язычком голые десны, – а у меня бы сейчас были зубы… вот такие! – и он пальцами показал, какие именно: сантиметров пять.
Я хохотал, а дед все качал лысой головой, и морщился, и усмехался:
– Ого! Да если б нам только работать давали!…
УТС-электростанции, в отличие от прежних атомных, были безопасны – никаких радиоактивных отходов. Их дешевая электроэнергия могла использоваться не только для снабжения городов и промышленности, но и для электролиза воды с выработкой громадных количеств водорода. А он уже был способен заменить бензин, керосин, солярку в автомобильных и авиационных двигателях. Сами двигатели при этом почти не требовали переделки, их работа на водороде становилась экологически безвредной: единственным выхлопным газом являлся чистый водяной пар.
Уже тогда, в середине двадцатых годов, было ясно, что при переходе на УТС-энергетику и водородное топливо мировая потребность в нефти упадет раз в десять, нефть останется нужна только как сырье для химической промышленности. Но этот великий переход требовал соответственных своему масштабу грандиозных инвестиций, он требовал согласованных действий всех развитых государств. А экономика Запада не была полностью свободна в своих маневрах, пока на нее тяжким грузом давили триллионы нефтедолларов, накопленных в предыдущую эпоху. Вовлечение их хозяев – шейхов, султанов, диктаторов, аятолл, зачастую скрытно финансировавших мировой терроризм, – в программы перестройки технических основ цивилизации грозило непредсказуемыми последствиями.
И страны "золотого миллиарда" провели единую финансовую реформу, включавшую в себя отмену банковской тайны и отсекавшую от новых глобальных проектов почти все исламские нефтяные капиталы. То был сокрушительный удар по элите развивающихся стран.
А клонинговые технологии продолжали совершенствоваться. И на горизонте науки просматривались контуры будущей генной медицины, в перспективе куда более дешевой, чем клонинговая, и сулившей несравненно большее продление жизни. Делиться бессмертием с "третьим миром" и в итоге раствориться, как щепотка соли, в его людском океане, Запад не желал. Были приняты законы, воспрещавшие передачу новых медицинских технологий в страны, где не осуществляется эффективный контроль над рождаемостью. Это било по интересам уже не только мусульманских наций, но и Индии, и Китая.
"Всемирная интифада" сменилась еще более яростным "всемирным джихадом" – террористической войной всего многомиллиардного афро-азиатского мира против окруженной им горстки развитых стран. Ежедневно гремели взрывы на улицах западных городов, разваливались в воздухе авиалайнеры, задыхались от ядовитого газа пассажиры на станциях метро. Самолеты с белыми звездами и трехцветными кругами на крыльях яростно бомбили в ответ горы и джунгли, пустыню и какие-то глиняные хибарки. А мы с дедом по вечерам наблюдали все это в "Последних известиях".
В тогдашнюю Россию террор почти не проникал, и за это полагалось воздавать хвалу мудрому ПНВ. Но больше благодарить власть нам было не за что. Мы жили в бедности, в нищете. Я, мальчишка, постоянно чувствовал себя голодным. К концу двадцатых годов цены на российский экспорт – нефть, газ, лес, металлы – скатились вниз, а спасительный бум редкоземельных элементов еще не начался. Безработицы не было, ее и не могло быть в стране, где старики составляли свыше половины населения и каждая пара рабочих рук числилась на счету. Но зарплаты, не говоря уже о пенсиях, были ничтожны, а цены в магазинах росли и росли.
В специальных торговых пунктах для пенсионеров сравнительно недорого продавали крупу, макароны, кое-какие концентраты, плесневеющую картошку. Туда надо было выстаивать огромные очереди, порой с утра до вечера. И в таких случаях я сам стоял вместо деда, пропуская занятия в школе. Старики и старухи в очереди ворчали. Они боялись при незнакомых людях бранить Глебовицкого, но вспоминали, как хорошо жилось при Ельцине и при Путине, когда повсюду, на рынках и в ларьках, обильно и дешево торговали "черные".
Дед Виталий со своим пенсионным удостоверением появлялся тогда, когда я уже подходил, наконец, к дверям торгпункта. Я тихонько пересказывал ему, о чем говорили в очереди. Он посмеивался:
– Да они же сами "черных" ненавидели – и кавказцев, и среднеазиатов. Сами нарадоваться не могли, когда тех выселяли.
– Так что же, – спрашивал я, – они все забыли или врут?
– Не забыли и не врут. Просто люди так устроены. Вырастешь, Виталька, – поймешь.
Сам дед не мог подолгу стоять в очередях, у него отекали ноги.
А бюрократическая машина ПНВ работала еще исправно. В тридцатом году нам переслали официальное известие о смерти моего отца и оставшиеся от него документы всего через две недели после того, как самого отца захоронили без гроба в общей могиле, в секторе для лиц БОМЖ на одном из подмосковных кладбищ. Бедняга отравился, выпив по ошибке вместо спирта какой-то растворитель.
Больше всего меня поразила тогда реакция деда. Дед не заплакал. Он несколько раз перечитал извещение, потом отложил его и полез в наш единственный платяной шкаф. Долго рылся там, в самом низу, под кучей старых свитеров и рубашек. Вытащил какой-то не виданный мною прежде пыльный альбом. Сел за стол и принялся спокойно, только чуть хмурясь, его листать.
Я подошел, заглянул. В альбоме были фотографии, совсем старые, черно-белые. Снимки какого-то мальчика. Сперва крохотного, наверное, годовалого, потом – постарше, лет четырех-пяти. Нежное смеющееся личико, трогательные кудряшки колечками. И я догадался, кто это: мой отец в детстве.
Дед спокойно переворачивал картонные листы альбома.
– Тебе его не жалко? – спросил я.
– Жалко, – ответил дед. – Но с ним я никогда ничего не мог поделать. Может быть, если бы не умерла твоя мама, он бы и не допился до погибели. Она одна как-то умела его сдерживать. А теперь ничего не изменишь… Зато со следующего месяца мы сами будем получать твое детское пособие. Хоть лишний кусок хлеба в день сможешь съесть, все легче тебе будет выжить.
Я молчал, у меня выступили слезы. И дед, угадав мой невысказанный вопрос, быстро заговорил:
– Ну и я тоже! Куда я денусь, как тебя оставлю? Вместе будем тянуть! Мне помирать нельзя, не имею права.
Лысый, с круглыми выцветшими глазками, с большим носом, торчавшим словно клюв, с тонкой морщинистой шеей, он был похож на птицу, на старого грифа, которого я видел в зоопарке. Он улыбался и успокаивал меня, а я не чувствовал ни покоя, ни защищенности. Я понимал, как мы с ним слабы и уязвимы – десятилетний ребенок и восьмидесятидвухлетний старик. Но мы были вдвоем, только вдвоем, против всего остального мира. И все, что нам оставалось, – это держаться друг за друга.
Правительство национального возрождения пало в начале тридцать второго года. Вернее, ушло само, никто его не подталкивал. Не было ни демонстраций, ни митингов, ни забастовок. Просто была очень холодная зима, чуть теплые батареи отопления, протекающие по стыкам ржавыми каплями, пар от дыхания, лед на стеклах. А на улицах – бесконечные и недвижные на морозе очереди стариков к торговым пунктам с дешевой крупой.
В один из вечеров в "Последних известиях" как-то буднично объявили, что в России скоро состоятся свободные выборы, после которых ПНВ сложит с себя полномочия. На экране телевизора замелькали новые лица, на стенах домов появились плакатики с портретами кандидатов. Началось то, что с самого начала прозвали Второй Перестройкой.
Дед Виталий ходил и плевался:
– Эх, мать его ети, что за бестолковая страна Россия, ничего в ней построить не удается! Коммунизм строили – обосрались, капитализм строили – не получился, фашизм попробовали – опять ни хрена не вышло!
Кое-какие главари из тех, что явно или тайно ворочали делами ПНВ, перебрались за границу заблаговременно, когда решили, что из этой страны больше ничего не высосешь. Генерал Глебовицкий остался – и умер под домашним арестом. Говорили, что он отказался от пересадки клонированного сердца. Передавали его слова: "Я не хочу, чтобы меня лечили люди, которым я не доверяю, только для того, чтобы отдать под суд, которого я не признаю".
Кого-то, еще из оставшихся, собирались судить, да так и не собрались. С Запада потекла гуманитарная помощь (я до сих пор помню вкус той мясной тушенки). Символом надежды зазвучали слова "редкоземельные элементы, лантаноиды". Они оказались важнейшими компонентами для изготовления сплавов – поглотителей водорода. Пористые как губка, эти сплавы могли впитывать сотни объемов газа на единицу собственного объема, а потом, при работе двигателя, постепенно отдавать. Такое решение избавляло от перевозки водорода в баллонах, исключало опасность его утечки и образования взрывчатой смеси с воздухом. Для того чтобы выпускать автомобили, самолеты, корабли с двигателями на новом топливе, требовалось много, невероятно много лантаноидов. И России, владелице половины всех мировых запасов "редких земель", это сулило огромные доходы.
Посмеивались над ПНВ, у которого не выдержали нервы: чуть-чуть бедняги не дотянули до экономического подъема. Предвкушали, каким будет этот подъем теперь, когда Россия стала свободной страной и Запад нам доверяет. Но еще до того, как начался подъем, совсем скоро после крушения ПНВ, в Россию пришел террор.
Я помню, как мы, подростки, впервые бежали туда, где приглушенный корпусами домов раскатился удар взрыва. Помню ошеломление при виде покореженных, дымящихся автомобилей, выбитых окон, иссеченных осколками стен. Сквозь стекавшуюся толпу с воем сирен и вспышками мигалок выбирались машины "скорой помощи". Растерянные полицейские стояли над красными блестящими лужицами, в которых плавали клочки тряпья. Все то, что прежде казалось нам несчастьем одного Запада, все, что мы видели только на экранах телевизоров, пришло в российские города и стало повседневным ужасом.
Дед Виталий потерял голову. Он вздумал каждый день провожать меня в школу и встречать после занятий. А мне было уже тринадцать лет, одноклассники без того дразнили меня "дедушкиным сынком". Я сердился на деда: "Не смей за мной ходить! Чем ты поможешь, если на улице рванет? Тебя скорее, чем меня, прихлопнет! Дома сиди!"
Он соглашался, кивал, а когда я утром уходил, тихонько крался следом. И днем, когда мы гурьбой вываливались из школы после уроков, я замечал его, сидевшего в отдалении на скамеечке, понурого, совсем маленького, с круглой и блестящей, как у кегли, лысой головенкой.
Я приходил в ярость, я убегал с приятелями, зная, что дед на больных ногах за нами не поспеет и поневоле побредет домой. Чтобы его наказать, я нарочно болтался по улицам до позднего вечера и возвращался тогда, когда он сидел оцепеневший от страха за меня, с выключенным телевизором, с нетронутой едой в тарелке. Я кричал на него, я требовал, чтобы он больше никогда, никогда не смел за мной ходить! Он виновато моргал прозрачными глазками. А на следующий день все повторялось… То, что я испытываю, когда теперь вспоминаю об этом, даже нельзя назвать стыдом. Это приступы боли.
А по телевизору тогда часто показывали выступления идеологов террора. Дед Виталий их всех называл "шейхами". Одни шейхи были вполне благообразны: в округлых тугих чалмах, с холеными лицами, с гладкими бородами, зачесанными волосок к волоску. Они прекрасно говорили по-английски, они спокойно и чуть насмешливо объясняли, что требуют только справедливости. Заблокированные нефтекапиталы должны быть допущены в построение новой мировой энергетики, любые ограничения на распространение медицинских технологий – немедленно отменены. Все люди равны перед Всевышним; и арабы, африканцы, индонезийцы заслуживают продления жизни ничуть не меньше, чем европейцы, американцы, японцы. То, что происходит сейчас, есть нетерпимая дискриминация большинства населения планеты ничтожным меньшинством. Но воля большинства священна! Если западные лидеры такие убежденные демократы, как сами уверяют, они должны признать, что принципы демократии действуют без исключений в масштабах всего земного шара.
На экране появлялись и другие шейхи – в мятых чалмах, с измятыми лицами, с растрепанными, клочковатыми бородами. Они не говорили, а кричали. Они кричали, что только в исламе и только того направления, которое они исповедуют, – спасение всего человечества. Этот мир прогнил! Сотни миллионов истинно верующих и миллиарды тех, кто близок к истинной вере, живут в нищете, голодают, страдают и умирают от болезней. А в это время ничтожная кучка западных наций погрязла в роскоши и чудовищном разврате. Эти презренные дошли до того, что пытаются – вопреки своему неверию – превратиться в сатанински бессмертных существ. Мир прогнил, и исцелит его только очистительное пламя джихада! Тот, кто примет истинную веру, получит пощаду, все остальные будут уничтожены! Когда речь идет о спасении человечества, жалости места нет! А тот, кто за истинную веру погибнет, угодит прямо в райские сады, для вечного блаженства.
Отечественные телекомментаторы объясняли нам с дедом, что террор теперь проникает в Россию не с Кавказа, а из Средней Азии, и что он является своего рода платой за свободу. Нынешняя демократическая власть не может бороться против него такими драконовскими мерами, как фашистское ПНВ. Или кто-то хочет, чтобы мы опять ощетинились по всем границам? Чтобы на улицах опять хватали подряд всех прохожих с "неправильной" внешностью и отправляли в телячьих вагонах – кого на юг, на историческую родину, кого на север, на смерть? К тому же Россия просто слабеет с каждым годом – все больше стариков, все меньше молодых, способных быть защитниками.
Находились аналитики, излагавшие свои проекты спасения. Кто-то напоминал, что на нашем Дальнем Востоке живут не то десять, не то пятнадцать миллионов китайцев, их чуть не вдесятеро больше, чем оставшегося там русского населения. С китайцами и ПНВ ничего не могло поделать, а потому предпочитало их не замечать. Да и сами китайцы, остерегаясь ПНВ, вели себя тихо: занимались сельским хозяйством и местной торговлей, в европейскую часть страны без крайней необходимости не выезжали. "Надо признать реальность, – убеждал аналитик, – и дать им всем российское гражданство. Неважно, какую политику сейчас проводит Пекин. Китайцы – народ дисциплинированный. Когда нашим "хуацяо" выдадут паспорта с двуглавым орлом, они станут честно служить новой родине. Мы получим прекрасный дополнительный контингент для армии и полиции!"
Шейхи грозили и насмехались, телекомментаторы судачили, а взрывы гремели и гремели. Они стали такой жуткой обыденностью, что их перечисление вместе со списком погибших приводили уже не в начале, а в конце ежевечерних "Последних известий". О еще более многочисленных взрывах в европейских, американских, японских городах и вовсе упоминали скороговоркой. Так же, мельком, проходила информация о бесчисленных требованиях западной общественности к своим правительствам: действовать, остановить террор любой ценой! Всем было ясно, что это – не более чем беспомощные крики отчаяния, что сделать ничего нельзя и страшная необъявленная война будет только разрастаться.
И вдруг – неожиданно, поначалу непонятно, а потом все более явно и сокрушительно – пошла война совсем иная. Та, что изменила лицо планеты сильнее, чем все предыдущие войны. Та, которую мой дед всегда называл Третьей Мировой, но которая вошла в официальную историю под нелепым аптечным названием Контрацептивной.
Глава 5
Мы с дедом принимали в той войне самое активное участие. В качестве болельщиков. Так он говорил, посмеиваясь. Но в действительности все было куда серьезней. И не только потому, что на экране нашего старенького телевизора, искажавшем цвета, развертывалась величайшая драма истории. Те месяцы и годы стали временем нашего с дедом настоящего сближения. Все, что я сейчас собой представляю – мои знания о мире, мой образ мыслей, – все оттуда, из тех вечеров, из разговоров с дедом, превращавшихся в его монологи.
– Двести лет назад, – рассказывал дед, – жил великий поэт немецкий Гейне. Вы, обормоты нынешние, даже имени такого не слыхали. И вот, он писал: "Под каждой могильной плитой лежит своя всемирная история". Да это самое точное определение человека, Виталька! Понимаешь? Каждый человек, даже тот, кто считает, будто ему плевать на прошлое и на все, что в настоящем его прямо не касается, – даже он, в конечном счете, итог собственного варианта всемирной истории.
– Это – как память у компьютера, – догадывался я. – Какие файлы и программы в ней скопились…
– Тьфу! – сердился дед. – Конечно, память. Только не компьютерная, а человеческая, осмысленная!
Спасибо, дед. Благодаря тем нашим разговорам, затягивавшимся до глубокой ночи, твой вариант всемирной истории не ушел с тобой в могилу. Хотя бы часть его осталась в моей памяти и вместе с моим телом, прошедшим генную профилактику, обрела продление жизни, которое в обиходе называют бессмертием. Впрочем, и бессмертие, ты сам учил меня, есть не что иное, как неограниченно долгое сохранение непрерывной и непрерывно пополняющейся памяти.
– Третья мировая была неизбежна, – объяснял дед. – Все можно было предвидеть заранее, по меньшей мере, лет за семьдесят, в шестидесятых годах прошлого века. Предвидеть – и в то еще время понять, что России, тогдашнему Советскому Союзу, надо с Западом прекратить вражду и объединиться для общего спасения.
Как предвидеть за такой срок? Но ведь шли очевидные процессы, только их почему-то долго не желали замечать. Просто поразительно, что на решающее для всемирных судеб явление – демографический переход – обратили внимание лишь в самом конце двадцатого века, уже после двух мировых войн и после начала террора, который вел к третьей. Да и то, поначалу, смотрели на этот переход как на некое природное явление. И не могли толком объяснить: отчего это малочисленное и спокойное население какого-нибудь отсталого региона вдруг за считанные десятилетия увеличивается во много раз и извергается, точно лава из вулкана, сжигая все вокруг.
Как трудно далось понимание: в том, что происходит с человечеством, природа на вторых ролях, а главная причина всему – научно-технический прогресс. Находятся и сейчас такие дураки, что кричат: "Сколько зла от прогресса! Ах, если б не было его, и жили мы всегда, как в Древней Элладе!" Что с дураков возьмешь? Запретить прогресс – все равно, что сказать ребенку: не расти! Как программа роста у младенца, так и научный прогресс у человечества заложены в генах. Ребенок растет и умножает свои возможности, точно так же и все человечество. Но рост, особенно быстрый, вызывает сопутствующие болезни. Вот и научный прогресс порождает уйму болезненных явлений. Самое опасное среди них и есть демографический переход.
– Тебе уже пятнадцать лет, Виталька, – говорил дед, – и ты, конечно, знаешь, откуда берутся дети. Не ухмыляйся, не ухмыляйся, в подробности мы не полезем! Главное – помнить принцип: дети берутся от матери и отца в процессе их совместной жизни. Так? А теперь слушай: любой народ, пока не захвачен потоком научно-технического прогресса, живет сельской жизнью, с низкой производительностью труда и высокой рождаемостью. Детей плодят не только от бескультурья (не ухмыляйся ты, черт!), но и оттого, что они – единственная гарантия на старость, и оттого, что царит огромная смертность, детская в особенности. Она-то и гасит прирост, население растет понемногу.
Но уже на ранних стадиях прогресса первые ручейки знаний, культуры, науки начинают размывать вековой уклад. В чем это проявляется, прежде всего? Конечно, в элементарной гигиене, в борьбе с инфекционными болезнями, в прививках. Детская смертность сразу падает, население начинает расти! А прогресс уже изменяет и основы привычного хозяйства: вместо мотыги и деревянной сохи появляются стальные плуги, за ними – трактора, удобрения. Поднимается урожайность, растущему населению хватает продовольствия. Так естественные ограничители размножения устраняются прогрессом, в то время как новые, самим прогрессом создаваемые, не успели еще набрать силу. Происходит демографический взрыв – начальная фаза демографического перехода.
Несколько поколений подряд, пока при новой, сократившейся смертности сохраняется высокая – от прежней отсталости – рождаемость, идет бурный прирост населения. Потом постепенно, по мере роста образования, оттока из деревень в города, из сельского хозяйства в промышленность и сферу обслуживания, темпы прироста снижаются, и, наконец, численность населения стабилизируется на уровне, многократно превышающем первоначальный. Так – в идеальном варианте, без катастроф – заканчивается демографический переход.
В действительности, этот переход, нигде и никогда не проходит спокойно. Всегда и везде сопровождается страшными потрясениями. Любой народ в стадии демографического взрыва вскипает энергией и яростью громадных масс молодежи, переполненной гормонами и вдобавок неприкаянной, потому что старые жизненные устои сокрушаются, а новые – только создаются. Такой народ зачастую просто не в состоянии осмыслить свое поведение, речь идет о безумной стихии.
Движения, возникающие в этой стихии, направляются любой идеологией – социальной, религиозной, националистической, лишь бы она была достаточно радикальной, чтобы соответствовать душевному состоянию молодой толпы, очумевшей от ломки традиционных укладов, от неутоленных страстей, от собственного избытка, ощущаемого всесокрушающей силой. Здесь настоящее раздолье для авантюристов, жаждущих власти и крови, вождей, фюреров, аятолл, фанатиков и маньяков всех сортов и просто патологических насильников и убийц.
Самой первой из европейских стран свой демографический переход прошла Франция. В конце восемнадцатого века она опережала всех соседей и по развитию, и по рождаемости. Ее население составляло двадцать пять миллионов человек, вдвое больше, чем в тогдашней Англии. Результат известен: страна сорвалась в Великую революцию, пережила самоистребительный террор, эпоху захватнических войн. И потом еще долго ее сотрясали более мелкие революции и государственные перевороты, пока – уже к концу века девятнадцатого – она не пришла успокоенная, с низкой рождаемостью и постаревшим, стабильным по численности населением.
Из крупных европейских наций удачнее всех преодолели этот перевал англичане: энергия их демографического перехода израсходовалась на покорение всемирной империи (так же как у американцев – на освоение громадных просторов собственной страны). А демографический переход в остальной Европе, такой небольшой и самой развитой части планеты, стоил человечеству в двадцатом веке двух мировых войн, прошел через кровавое буйство нацистского и сталинского режимов, унес свыше ста миллионов жизней!
Почему самые страшные примеры дали Германия и Россия? Да потому, что самая высокая рождаемость в начале минувшего века распирала как раз эти две страны. Немецкие идеологи вопили тогда о завоевании жизненного пространства за счет соседей. Русские мыслители, радуясь бурному умножению своего народа, надеялись, что он и без войны добьется мирового первенства.
В безумном пожаре последовавших десятилетий немцы действительно пытались покорять и уничтожать другие народы, теряя при этом миллионы солдат на фронтах, а у себя дома – целые города, которые под бомбежками обращались в пепел вместе с населением. Русские же, вдобавок к внешним войнам, с невиданным размахом истребляли сами себя – в революциях, в гражданской войне, в коллективизации и терроре… К середине века обе страны прошли свой демографический переход.
А к концу двадцатого века демографический переход завершили все страны "золотого миллиарда", в том числе Япония, прошедшая через множество агрессивных войн, внутренних мятежей и военных путчей, разгромленная во Второй мировой, получившая для окончательного успокоения два атомных удара и увеличившая за сто лет, несмотря на все потери, свое население в три раза – с сорока до ста двадцати миллионов.
Во всех странах, завершивших переход, упала рождаемость, стало меньше молодежи, больше людей среднего и пожилого возраста. Численность населения стабилизировалась, даже начала сокращаться. Все эти государства были демократическими, с высоким уровнем жизни и двигались вровень друг с другом по пути научно-технического прогресса. А наша несчастная Россия, не вошедшая в "золотой миллиард", осталась после безумств минувшего века с таким переизбытком стариков, таким ничтожным количеством молодежи и такой мизерной рождаемостью, что попросту вымирала.
Но, в то время, когда бесился, а затем успокаивался Запад, с которым сплелась и судьба дальневосточных Японии, Кореи, Тайваня, в демографический переход втягивался мировой афро-азиатский Юг. Вот теперь-то грянул настоящий взрыв, подобный цепной реакции! В 1930-м году на Земле жили два миллиарда человек, в 1965-м – три с половиной, в 2000-м – шесть, в 2030-м – свыше девяти миллиардов.
Как ни удивительно, политики и мыслители Запада, напуганные этой лавиной, боялись поначалу вовсе не того, чего следовало бояться. Боялись перенаселения, нехватки ресурсов, голода. Но при минимальном согласии между народами продовольствия на Земле хватило бы и на десятки миллиардов жителей. Научно-технический прогресс делал свое дело. Уже к концу двадцатого века западная наука совершила "зеленую революцию": создав высокоурожайные злаки и эффективные удобрения, изгнала призрак голодной смерти из самых густонаселенных регионов Юга. Вот только благодарности спасителям от спасенных не последовало и спокойствия на планете не прибавилось. Напротив: ударная волна получившего подпитку демографического взрыва покатилась по всем континентам. И огненным ядром этой вспышки был стремительно разраставшийся исламский мир.
Сам по себе ислам, разумеется, ничем не хуже и не лучше любой другой традиционной религии. Неистовые волны террора, взметнувшиеся под исламскими зелеными знаменами, были следствием демографического перехода и порождаемого им безумного стремления к экспансии. Ярость террористов, которые взрывали бомбы в наших городах, ярость афганских талибов, которые, заучив несколько сур Корана, решили, что достигли вершин познания и получили право уничтожать всех, кто не признает в этих сурах высшей мудрости, ярость фанатиков-смертников, таранивших самолетами нью-йоркские небоскребы, ярость алжирских фундаменталистов, которые, не сумев захватить власть в стране, начали бессмысленно истреблять десятки тысяч своих же соплеменников, – одного происхождения.
– В том, что дело не в исламе, – говорил дед, – легко убедиться. Достаточно вспомнить, что русские, немцы, японцы в эпоху собственного демографического перехода безумствовали почище любой "Аль-Каиды". Или вот показывают, как в джунглях Африки воюют меж собою местные государства и племена. Редко показывают, остальному человечеству сейчас не до них. А они уже десятки лет сражаются, миллионы людей перебили. Почему убивают друг друга? И почему при этом на окружающих не кидаются? Все потому же. Успели ребятки приобщиться к научно-техническому прогрессу настолько, что начался и у них демографический взрыв. Да, слава Богу, еще не настолько, чтобы им на весь мир обрушиться…
– Дед, погоди! – сказал я. – Что получается? Так, как ты говоришь, выходит: все не виноваты.
– Кто не виноват?
– Да все! И Гитлер, и Сталин, и шейхи нынешние, и террористы. Если уж покатил этот переход, безумная стихия поднялась, так, пока народы не перебесятся, друг друга и сами себя не обескровят, хорошего все равно не жди.
– Что-о?! – закричал дед. – Как не виноваты! А живых людей можно убивать?! Не виноваты! – его трясло. – Виноваты, нелюди проклятые!
И, успокоившись немного, продолжал:
– Нет плохих народов и нет плохих религий, но есть эпохи безумия, эпохи преступлений. И есть то, что, как говорят политики, хуже преступлений: это – ошибки. В чем ошиблись идеологи террора, те, кого мы с тобой называем шейхами? В том, что они с их мистическим сознанием не понимали сущности научно-технического прогресса, а значит, и сущности западного мира, которому бросили вызов. Да, научный прогресс дает бурные, порою как бы неожиданные всходы, но в действительности его ростки пробиваются к свету долгими десятилетиями. И только тот, кто сможет проследить за их до времени скрытым развитием, сумеет предвидеть будущий ход мировых событий.
Шейхам казалось, что они навсегда сковали Запад цепями нефтяной зависимости. Но еще в годы Второй мировой войны в блокадном Ленинграде сотни автомобильных моторов, снятых с обычных грузовиков, работали на водородном топливе. Эти моторы вращали лебедки, поднимавшие и опускавшие на тросах аэростаты воздушного заграждения. Бензина для них в осажденном городе не хватало, а водород брали из тех же аэростатов.
И после той войны во многих странах появлялись экспериментальные автомобили, ездившие на водороде. Они не могли получить большого распространения из-за того, что водород приходилось хранить в тяжелых баллонах, а при утечках он создавал взрывоопасную смесь с воздухом, но эти машины были предвестниками будущего.
Незадолго до распада Советского Союза под Москвой даже летал на водороде пассажирский самолет, переделанный из обычного реактивного лайнера. На нем тоже стояли баллоны, хотя к тому времени уже открыли свойство некоторых сплавов поглощать огромные количества водорода, а затем – постепенно отдавать работающему двигателю.
И еще с середины прошлого века во всех развитых странах ученые бились над управляемым термоядерным синтезом. Поиски шли медленно, с тяжкими неудачами. Но тот, кто задумывался, понимал: прорыв неизбежен, и как только он произойдет, мир получит дешевую термоядерную электроэнергию вместе с безграничным количеством водорода. Нефтяные цепи лопнут, а массы нефтедолларов, накопленных шейхами, станут для экономики Запада вредным балластом.
Однако главной, катастрофической ошибкой всех шейхов было презрение к Западу, который казался им нерешительным и слабым противником. Их расчеты при подготовке терактов всегда строились на том, что Запад не ответит им тем же. Не станет взрывать бомбы на улицах мусульманских городов, не станет угонять самолеты, захватывать и расстреливать заложников. Собственная беспредельная жестокость представлялась маньякам вроде бен Ладена смелостью и силой, а западная скованность нормами закона и морали – бессилием и трусостью.
Шейхов воодушевляли неудачи западных союзников в военных операциях против них. Союзники, прежде всего американцы, в самом деле, поначалу вели себя нелепо. Им казалось: стоит оккупировать страну вроде Афганистана или Ирака, установить в ней под своим контролем демократическое правительство, вложить в восстановление экономики определенную сумму долларов – и все пойдет на лад, как после Второй мировой в Германии или Японии. А когда в ответ пламя террора и партизанских войн разгоралось еще сильнее, стратеги из Пентагона и Госдепартамента терялись: неужто воинствующий исламизм страшнее германского нацизма и японского милитаризма?!
Однако шейхи ликовали зря. Западные аналитические центры, исследуя свои провалы, не могли не прийти к очевидным, далеко идущим выводам. Германию и Японию удалось повернуть в русло буржуазной демократии потому, что победу над ними Запад одержал в результате войны на уничтожение, которую вел, отбросив всякую гуманность. На фронтах и под бомбежками, сметавшими целые города, погибли миллионы немцев и японцев. Это было ускоренное, насильственное завершение демографического перехода, которое только и могло привести в чувство обезумевшие от стремительного прироста нации. И если в начале XXI века Запад имел дело не с восьмидесятимиллионными народами Германии и Японии, а с многомиллиардной массой мирового Юга, то, значит, и для победы нужна была не столько новая политика, сколько новые средства насилия, применимые во всепланетных масштабах.
А шейхам казалось вдобавок, что они разлагают противника изнутри, ведь мусульманские общины стремительно разрастались и в странах Запада. Конечно, многие иммигранты хотели только одного: спокойно трудиться и стать полноправными гражданами развитых государств. Но свои собственные шейхи находились везде, повсюду накапливались массы их молодых приверженцев, бурлящие темным неистовством. Это они поддерживали единоверцев-террористов по всему свету. Они презрительно смеялись над низкой рождаемостью западных наций и нетерпеливо подсчитывали, когда те превратятся в меньшинства на своей собственной земле. Они повторяли знаменитую шутку албанцев времен югославских войн: "Победим сербов детородным органом!", называя вместо сербов народы, приютившие их самих. Они вывешивали на лондонских улицах транспаранты "Ислам – будущее Британии!". Они бахвалились, что скоро сбросят с парижского собора Нотр-Дам скульптуры и превратят его в мечеть.
Их не насторожил даже пример нашей России, где ПНВ наглядно показало, какие возможности сортировки населения и выборочных репрессий дают сегодня компьютеры в руки властей, решивших пренебречь юридическими процедурами. Теми самыми процедурами, над которыми так потешались шейхи, не понимая, что только эти односторонне соблюдаемые Западом условности и спасают их до поры, до времени от гибели.
Тот, кто следил за развитием науки, понимал: терпимость, уступчивость и даже трусоватость Запада имеют предел. Умиротворению агрессора за счет малых народов – сербов, израильтян, македонцев – придет конец, решающее столкновение с Югом неизбежно. И произойдет оно тогда, когда научно-технический прогресс не только освободит Запад от нефтяной зависимости, но и откроет, наконец, пути к продлению человеческой жизни.
Легко было предвидеть, что Запад, островок в мире XXI века, не станет совершать самоубийство и делиться бессмертием с грозящим его затопить океаном южных народов.
Легко было предвидеть, какой ответный взрыв массовой ненависти грянет на планете.
И нетрудно было предугадать, что индивидуалистский, рациональный Запад в борьбе за самосохранение пойдет на любую жестокость, вплоть до полного уничтожения мистического, коллективистского Юга.
– Ты говоришь, они не виноваты, – рассуждал дед. – Шейхи виноваты, безусловно. А что касается одурманенных ими народов, так, пожалуй, действительно не вина, а беда, трагедия этих людей в том, что они ОПОЗДАЛИ. Они отстали от прогресса, втянулись в демографический переход только тогда, когда все условия им создало опередившее западное общество, и сознание их заблудилось в потемках религиозного фанатизма. Как раз в тот момент, когда наука уже вышла на рубежи человеческого бессмертия и фактор времени стал решающим.
Европа в двадцатом веке имела половину столетия на то, чтобы перебеситься в мировых войнах и революциях и завершить свой демографический переход. У многомиллиардного мирового Юга в двадцать первом веке не было такого запаса времени, а у Земли не было достаточных ресурсов, чтобы выдержать демографический переход южных народов. С беспощадной ясностью обрисовывались только два возможных варианта: либо этот переход вызовет такие катастрофы, которые приведут к гибели цивилизации и самой жизни на Земле, либо… либо ему не дадут осуществиться.
Первые призывы насильственно ограничить рождаемость отсталых народов, открыто зазвучали в девяностые годы двадцатого века. Заговорили об этом не одни только националисты и расисты, но и люди с безупречной репутацией гуманистов и либералов, такие как польский философ Лем. А сама подготовка Контрацептивной войны берет начало еще несколькими десятилетиями раньше. Эта война готовилась почти так же долго, как переворот в энергетике, только проследить за ее ростками было гораздо трудней, все скрывали покровы секретности. Но кое-что пробивалось и на поверхность.
Так, с самого начала было ясно, что в глобальном столкновении с Югом Запад не сумеет победить ни обычным оружием, ни с помощью отдельных атомных ударов, ни путем всеобщей ядерной войны. Первые два способа заведомо не могли остановить демографическую лавину, а третий был попросту немыслим. Для уничтожения людских масс Юга (без чего невозможна победа) потребовалось бы множество ядерных зарядов большой мощности. Все гибельные последствия такой войны давно были известны – радиоактивное заражение планеты, ядерная зима. Даже если бы Запад сумел избежать ответных ядерных ударов, он все равно не защитил бы свои территории и свое население от последствий многочисленных взрывов собственных боеголовок. На заведомое самоубийство и вообще на сколько-нибудь значительный риск Запад, конечно, не пошел бы.
Но еще на рубеже семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века в мировой печати стали всплывать странные сообщения о ведущихся на Западе работах по созданию генетического оружия. Имелось в виду биологическое оружие массового уничтожения для этнических чисток планетарного масштаба. Сущность его заключалась в том, что возбудитель смертельной болезни должен был действовать избирательно, поражая только носителей определенных генетических структур, свойственных конкретной расе или этнической группе.
Дед вспоминал, какое странное, двойственное впечатление производили тогда эти публикации в кругу его друзей физиков: тревожной достоверности и нарочитой абсурдности.
– Мы были молоды, – говорил он, – мы смеялись: вся, мол, штука в том, кто на кого первым такую бомбу сбросит: белые на черных, черные на белых или желтые на тех и других! Смеялись, а потом уже всерьез обсуждали нелепость самой идеи подобного оружия. Ну как могли бы применить его, скажем, против черной или желтой расы Соединенные Штаты, когда в числе их собственных коренных граждан – десятки миллионов чернокожих и потомков выходцев из Азии? Как могли бы использовать генетическую бомбу Япония против Китая, Израиль против этнически родственных арабов?
Да если бы рехнувшееся правительство любой страны, вообразив свою нацию абсолютно моноэтнической и ни на кого не похожей, решило сбросить генетическую бомбу на любых соседей по планете, взрыв неминуемым рикошетом выкосил бы изрядную долю его собственного населения. В котле истории тысячелетиями переплавлялись и перемешивались массы людей самого разного происхождения. Никто не может поручиться за то, что его личные генетические особенности, унаследованные от неизвестных ему предков, не обрекут его на гибель.
Шли годы, рассказывал дед, были приняты международные соглашения о запрете любых видов биологического оружия, а публикации о создающемся генетическом оружии, как ни в чем не бывало, все появлялись и появлялись. Иногда проскальзывала критика идеи. Повторялись буквально все те доводы против нее, о которых мы – физики, а не генетики! – говорили между собою давным-давно. Сообщалось, например, что в работе над оружием ученые установили: все значащие генные структуры у всех рас одинаковы. Генетические же особенности, в том числе и те, которые предопределяют расовые различия во внешности, настолько незначительны, что зацепиться за них и обеспечить избирательное действие оружия не удается. Как будто это не было ясно с самого начала!
И уже в первом десятилетии нового, двадцать первого века появление очередных сообщений о генетическом оружии стало поневоле наводить на мысли о том, что скрывается за ними в действительности. Несомненным было главное: военно-политическая элита Запада пришла к убеждению, что средство для решения конфликта "Запад – Юг" следует искать в сфере биологии. Именно здесь, на самом передовом направлении современной науки, Запад мог далеко обойти экстремистские силы Юга, пока те подбирали его вчерашние достижения вроде атомной бомбы, и получить решающее преимущество.
Тем более что ведение МИРОВОЙ БИОЛОГИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ требовало такой всеобъемлющей организованности, на которую мог быть способен только методический Запад, но никак не фанатичный Юг. Не случайно же, террористы, предпринимая время от времени атаки с использованием препаратов вроде сибирской язвы – атаки, рассчитанные главным образом на создание паники, – никогда не рисковали применять инфекции, вызывающие массовые эпидемии, которые могли бы перекинуться к ним самим.
Еще на рубеже веков, рассказывал дед, можно было догадаться, что, несмотря на все международные запреты, на Западе ведутся интенсивные, глубоко засекреченные исследования в области нового биологического оружия. Прежде всего, конечно, в лабораториях США, сосредоточивших у себя девяносто процентов всемирной биологической науки. А в печать – сквозь покровы секретности – прорываются (или нарочно сбрасываются для дезинформации) только сведения о тупиковых направлениях, таких как генетическое оружие с расовой избирательностью.
Между тем, еще в пятидесятые годы двадцатого века, после событий в Корее, где США впервые экспериментировали с бактериологическим оружием, широко обсуждался куда более реальный сценарий биологической войны. Согласно ему, правительство, которое задумало обрушить на своих противников некую убийственную болезнь, должно заранее, в мирное время, провести скрытую вакцинацию собственного населения. Ее предлагалось осуществить, например, под видом рутинных массовых прививок от гриппа или дифтерита. После этого на намеченные к уничтожению народы можно выпускать смертельную эпидемию.
Именно этот вариант осуществило наше родное ПНВ, когда выжгло чумой мятежные кавказские регионы. Но страшный успех его только подтвердил выводы, к которым, несомненно, задолго до того пришли западные аналитики: подобный план годится только для ликвидации населения в ограниченных, изолируемых на все время эпидемии анклавах. Решить с его помощью мировой конфликт невозможно. И дело не только в его чудовищности. Еще важнее то, что при разрастании до всепланетных масштабов такой сценарий, при всей видимой простоте и эффективности, оказался бы как раз слишком сложным и недостаточно эффективным.
Во-первых, в условиях демократии не удалось бы с соблюдением полной секретности охватить защитной подготовкой все собственное население. Чрезмерная назойливость властей в проведении каких-то медико-биологических манипуляций, при любой их маскировке, могла привлечь внимание и разрушить секретность. А ведь если бы незащищенными остались хоть десять процентов западных граждан, то в рамках всего "золотого миллиарда" это составило бы сто миллионов человек! После начала всемирной эпидемии они подверглись бы смертельному риску, что означало бы крах всего плана. И, вдобавок, принципиально неразрешимым оставался вопрос о тех государствах, которые, не входя в "золотой миллиард", были дружественны Западу и не вносили чрезмерного вклада в демографический взрыв и мировую нестабильность. Например, вопрос о государствах Латинской Америки.
Во-вторых, эпидемия смертельной болезни, распространяющейся воздушно-капельным путем, от человека к человеку, была бы обнаружена в странах, подвергшихся атаке, в первые же часы, после первых заболеваний. И если даже не сразу открылся бы искусственный и целенаправленный характер эпидемии, то уж борьба против нее началась бы немедленно. Самые отсталые государства, используя примитивные средства, наподобие тех, что применялись в эпоху Средневековья, да и сравнительно недавно – в восемнадцатом, девятнадцатом веках, – прибегая, в том числе, к самым жестоким мерам, вплоть до расстрела заболевших и вступавших с ними в контакт, смогли бы, потеряв миллионы или десятки миллионов жизней, в конце концов, остановить эпидемию. Сама цель акции не была бы достигнута. А когда источник эпидемии раскрылся бы (что неизбежно), взрыв ненависти к Западу во всех атакованных странах привел бы к вакханалии террора, к тотальной войне, так что Запад оказался бы вынужден пойти на самую нежелательную меру – полномасштабное применение ядерного оружия.
Если же вместо распространения эпидемии была бы предпринята атака биологическим оружием типа сибирской язвы, которая не передается от человека к человеку и требует распыления возбудителя, источник нападения был бы обнаружен еще скорее, и дело только быстрее перешло бы в фазу ядерной войны на уничтожение.
И наконец, в-третьих: вариант с использованием смертельного биологического оружия действительно чудовищен. Как бы ни были сильны в западном общественном мнении страх перед террором, ненависть к террористам и презрение к отсталым массам Юга, целенаправленное убийство сотен миллионов людей заставило бы общество ужаснуться и протестовать. Тем более что результаты такой биологической войны западный обыватель увидел бы и в стенах собственных городов, где неминуемо погибали бы нелегальные иммигранты и свои же соотечественники, не прошедшие защитную подготовку. Не удалось бы, оправдаться и тем, что террористы начали биологические атаки первыми. Итогом стал бы морально-политический крах всего западного общества.
Тот любопытствующий, кто все это обдумывал и взвешивал, пытаясь понять, куда ведут скрытые работы западных ученых, приходил к выводу: вариант биологической войны Запада против Юга при использовании СМЕРТЕЛЬНОГО оружия оказывается нереализуемым.
Но простая логика уже подсказывала последние ходы в цепочке рассуждений, ведущей к разгадке: разве целью Запада является уничтожение народов Юга? Нет, его цель сводится лишь к тому, чтобы насильственно ограничить рождаемость. И разве западные стратеги отличаются кровожадностью? Нет, достаточно вспомнить, какой популярностью пользуется у них идея НЕСМЕРТЕЛЬНОГО оружия.
Поиски такого оружия шли во многих направлениях. В 1999 году в Югославии впервые применили графитовые бомбы, которые создают облака углеродных волокон и вызывают массовые электрические замыкания. А еще раньше, поскольку весь мир использовал компьютеры и программы по стандартам США, американские специалисты разработали несравненно более эффективные компьютерные бомбы. В типовые микросхемы, выпускаемые для компьютеров, стали закладывать своего рода логические мины: при воздействии специального сигнала эти микросхемы переставали работать. В компьютерные программы вводили разрушительные вирусы, также активируемые особым сигналом. Существование компьютерных бомб даже не слишком скрывали. Разработки такого размаха, в отличие от биологического оружия, невозможно сохранить в тайне.
Разумеется, несмертельное оружие было вовсе не безобидно. После применения графитовых бомб в обесточенных югославских больницах погибали больные, подключенные к аппаратуре, поддерживавшей их жизнедеятельность. А компьютерные бомбы, мгновенно разрушая всю информационную систему противника, могли ввергнуть вражескую страну в настоящий хаос и стать причиной гибели многих тысяч людей. Но все равно жертвы несмертельного оружия считались не прямыми, а косвенными. Совесть западных стратегов они не слишком отягощали, и западное общественное мнение чрезмерно из-за них не волновалось.
Вот при использовании вместо смертельного биологического оружия несмертельного план разрешения конфликта между Западом и Югом обретал черты реальности. Но каким должно быть подобное оружие?
В самом конце двадцатого века промелькнули сообщения о том, что создан возбудитель несмертельной болезни, вызывающей у людей расстройство нервных функций, вплоть до полной потери работоспособности. Этот вариант был не намного лучше смертельного и не устранял всех проблем. Он, видимо, тоже был признан неокончательным. Однако он уже не был тупиковым и показывал ход мысли его создателей. Враждебное население, превратившееся в калек, с трудом обслуживающих самих себя, не только не сумеет воевать, оно – что гораздо важнее – не сумеет размножаться.
Отсюда уже очевидным становился характер идеального оружия будущей войны, максимально эффективного и максимально гуманного, с точки зрения западных стратегов. Оружия, направленного исключительно на подавление рождаемости. Такую миссию мог выполнить только возбудитель несмертельной болезни, которая поражает органы размножения и, не причиняя никакого иного вреда, вызывает лишь одно необратимое расстройство: делает мужчин или женщин, либо тех и других, НЕСПОСОБНЫМИ К ЗАЧАТИЮ. Именно такое средство и разрабатывалось десятками лет – в строжайшей тайне и под прикрытием дезинформационных выбросов, наподобие сообщений о генетическом оружии…
– То, что громадный Юг, стремительно разрастающийся и впадающий во все большее безумие по мере своего роста, не уживется на одной планете с маленьким научным Западом, еще до войны поняли все, – говорил дед. – Гораздо меньше было тех, кто правильно оценивал соотношение сил и предвидел, что Юг обречен. И уж совсем немногие, – разумеется, кроме тех ученых и военных, что под покровом секретности готовили контрацептивное оружие, – совсем немногие, подобно мне, догадывались, к какой именно развязке идет дело.
Не думай, что я хвалюсь, Виталька: вот, мол, какой я аналитик и пророк! Чем хвалиться? Во время Второй мировой в разных странах тоже были люди, которые, не имея никакой информации о сверхсекретном "Проекте Манхэттен", просто в силу своих знаний понимали, что вот-вот будет создана атомная бомба. И никому от их предвидений не было ни жарко, ни холодно, события шли своим чередом. И для самих-то этих умников взрывы над Хиросимой и Нагасаки грянули все равно полной неожиданностью…
Глава 6
Но эти разговоры с дедом были уже потом, в ходе Контрацептивной войны. А накануне ее две зимы подряд по планете прокатывались эпидемии тяжелейшего вирусного гриппа. Их сравнивали с эпидемией знаменитой "испанки", поразившей мир в 1918-1920 годах и унесшей двадцать миллионов жизней, вдвое больше, чем отгремевшая тогда Первая мировая. Теперь, в 2033-2034-м, смертельных исходов было гораздо меньше, но все-таки они случались, в основном среди пожилых людей в Северном полушарии.
Впрочем, западный мир, к которому уже относила себя и Россия, был куда больше, чем волнами гриппа, напуган распространившимися тогда же известиями, что террористы все-таки готовятся атаковать цивилизованные народы чумой. Отдельные голоса сомневавшихся, полагавших, что террористы хоть и безумцы, но не самоубийцы и не рискнут вызвать эпидемию, которая может перекинуться к ним самим, тонули в общем тревожном хоре. От террористов ожидали чего угодно. Разве не приходилось из-за них жителям западных стран периодически проходить вакцинацию от сибирской язвы? Разве не пришлось восстановить всеобщие прививки от оспы, которая распространяется так же, как чума?
Поэтому, когда осенью 34-го года, накануне новой зимы, во всех развитых государствах, а затем и в Латинской Америке, и в России, началась кампания комплексных прививок – одновременно против чумы и против гриппа, – ее встретили с радостью. Сообщалось, что кампания проводится скоординированно, по межправительственному соглашению, что разработали вакцину ученые в Соединенных Штатах и что латиноамериканским странам и России эта вакцина вместе с необходимым оборудованием поставляется бесплатно, в виде помощи.
Впоследствии много рассуждали о том, что было бы с Россией, если бы ПНВ по доброй воле и вовремя не ушло со сцены. Предоставил бы Запад спасительную вакцину этому правительству, считавшемуся тоталитарным и фашистским, как предоставил он ее демократическому правительству новой России? Или же весь наш народ, и без того вымиравший под властью ПНВ, был бы попросту списан Западом, как многие другие народы? На этот вопрос нет ответа, и лучше над ним не задумываться.
А тогда по всем каналам российского телевидения по нескольку раз в день стали передавать суровые предупреждения об угрозе биологического терроризма и напоминать о прививках. Вперемешку с ними крутили уморительные ужастики об опасности гриппа и снова напоминали о прививках. Кажется, недели через две я не выдержал и собрался на прививочный пункт в районной поликлинике. Дед не пошел: предупреждали, что после семидесяти лет прививки переносятся тяжело, а ему стукнуло уже восемьдесят шесть.
В прививочном пункте молодой врач потребовал у меня страховой полис и паспорт, бегло просмотрел их, сверился с компьютером и бросил медицинской сестре: "А-1". Та велела мне закатать рукав, щелкнул пневматический шприц, на коже образовалось слегка болезненное красное пятнышко, и в кабинет тут же позвали следующего.
Индекс "А-1" обозначал высшую категорию страхового полиса. В России, еще в годы правления ПНВ, по образцу западных государств, ввели многоуровневую систему медицинской страховки, которая создавала коренным жителям преимущества перед иммигрантами, а последних делила в зависимости от срока натурализации.
И ни молодой, энергичный врач, ни безучастная ко всему медсестра, ни тем более я, подросток, даже не догадывались о том, что разновидность вакцины, вводимая по категории "А-1", не просто самая дорогая и самая эффективная от биологической атаки террористов и от гриппа. В действительности только эта вакцина и служила настоящим целям всей кампании. Защита моих легких от чумных микробов и моих дыхательных путей от гриппозных вирусов была для нее побочным действием. Она должна была – прежде всего – защитить мои гениталии от выведенного в секретных лабораториях США вируса "Си-Дабл-Ю" (создатели его, не мудрствуя лукаво, составили аббревиатуру CW по первым буквам английских слов Contraceptive Weapon – контрацептивное оружие).
Впоследствии стало известно, что "Си-Дабл-Ю" в то время мог считаться шедевром генной инженерии. Он распространялся воздушно-капельным путем, поражал как мужчин, так и женщин всех возрастов, от грудных младенцев до стариков и старух, и, вызывая свою разновидность болезни, соответственно, в мужском и женском организмах, почти гарантированно приводил к бесплодию. Что особенно важно, вирус был неспособен к самостоятельным мутациям, то есть не мог стать в будущем угрозой для своих же создателей.
После войны сообщалось и о том, что параллельно велись работы по созданию "Си-Дабл-Ю-Эй" – "CW-Аdjourn", контрацептивного оружия отложенного действия, – такого вируса, который поражал бы только женщин и после своего применения допускал однократное материнство, но пресекал возможность последующих зачатий. Если бы в войне использовали именно "Си-Дабл-Ю-Эй", все прошло бы куда спокойнее, с гораздо меньшими жертвами и не было бы трагического исчезновения целых народов. Именно "Си-Дабл-Ю-Эй" был заветной мечтой западных стратегов. К сожалению, получение его оказалось намного более трудной задачей. Для завершения работ над ним требовалось, по меньшей мере, еще несколько лет, если не десятилетий.
А времени больше не оставалось: "всемирный джихад" грозил осажденному Западу уже не простыми, а ядерными взрывами и полным уничтожением. Поэтому решились на применение хорошо отработанного, хотя и куда более жестокого варианта – "Си-Дабл Ю". (Грешно сказать, но, пожалуй, народам Юга все равно повезло. Если бы не успели создать и "Си-Дабл-Ю", в ход были бы пущены известные еще с прошлого века гораздо более страшные средства, вроде возбудителей болезней, вызывающих расстройство нервных функций.)
Несмертельный характер контрацептивного оружия отменял требование поголовной защиты собственного населения. Рождаемость у высокоразвитых народов и так колебалась на уровне простого воспроизводства. Аналитики, планировавшие войну, справедливо рассчитали, что если даже десять – двадцать процентов своего населения не захотят или не смогут подвергнуться прививкам, останутся незащищенными и будут поражены в ходе всемирной эпидемии, то это лишь еще немного снизит рождаемость, но не станет причиной катастрофы для западного общества. (Чувствами конкретных людей, для которых бездетность могла явиться личной трагедией, пришлось пренебречь.)
Самой сложной, поистине головоломной задачей была гибкая организация прививочной кампании по отношению к иммигрантским общинам в самих западных странах. Помогли многоуровневая система страховок и компьютерные базы данных, накопленные спецслужбами. Говорили, что западные деятели учились у нашего ПНВ. Но в действительности, если из российского опыта они что-то и позаимствовали, так только режим абсолютной секретности при подготовке акций. Демократические правительства показали, что в решающие моменты способны конспирировать ничуть не хуже тоталитарных.
Все прежнее западное поклонение человеческим правам и свободам, вся прежняя, почти безграничная терпимость, открытость общества, святость юридических норм – все, все с издевательской незримостью подытоживалось в компьютерах комбинациями электромагнитных импульсов, определявших, кому разрешается, кому запрещается продолжение рода.
Впоследствии западные политики отвергали все обвинения в расовой и религиозной дискриминации и уж тем более в развязывании гражданской войны. Они справедливо указывали, что гражданская война в странах Запада разгоралась и так, и разжигали ее именно экстремистские течения в иммигрантских массах. А корректировка системы страховок на основе полицейской информации, начатая заблаговременно и шедшая тайно, в непрерывном режиме, привела к тому, что высший приоритет к моменту кризиса получили все, кого власти считали законопослушными гражданами, без различия цвета кожи и вероисповедания. Их-то и защищали – неведомо не только для них, но и для медицинского персонала в прививочных пунктах, – полноценными прививками тройного действия: от вируса "Си-Дабл-Ю", чумы и новых разновидностей гриппа. Всем прочим, в эти пункты являвшимся, так же неявно, по идентификации, производимой компьютером, вводили вакцину, лишенную главного компонента, действующую только против гриппа и чумы.
Создатели "Си-Дабл-Ю" прекрасно понимали: болезнь, вызываемая контрацептивным оружием, в идеальном варианте должна протекать без симптомов, чтобы как можно дольше оставаться незамеченной. Это оказалось недостижимым, но удалось сделать так, что течение болезни сопровождалось, в основном, не слишком тяжелыми симптомами общего характера, подобными тем, что сопутствуют обычным вирусным инфекциям. Поэтому эпидемия, покатившаяся по свету в начале 2035 года, была сперва воспринята всего лишь как очередная волна гриппа.
То обстоятельство, что в этот раз она пошла преимущественно по теплым афро-азиатским странам, не слишком удивило: все знали, что богатый Запад успел вакцинировать от гриппа большинство своего населения. Даже необычно высокая, почти стопроцентная частота заболеваний – с температурой, опуханием желез, быстро проходящими местными болями – не вызвала на Юге чрезмерной тревоги. Даже то, что и на Западе среди заболевших оказывались, прежде всего, иммигранты из Африки и Азии, в том числе и те, кому были сделаны прививки, поначалу не показалось странным: известно, как изменчивы вирусы гриппа и как легко они обходят иммунную защиту.
У нас в России переболели все, кто прививок не сделал, в основном старики. Заболел и дед Виталий. В прошлые гриппозные зимы он при первых подозрительных симптомах сразу начинал лечиться тем, что называл "народными средствами" – водкой с луковицей, и болезнь отступала. Но в этот раз водка и луковица не помогли. Дед лежал в кровати, пунцовый от жара, и тихо бормотал:
– Ох, мать его ети, как худо мне… Во, зараза, даже мошонка болит и распухла как будто… Вот это грипп так грипп… Лучше бы, старый мудак, прививку сделал…
Я обмирал от страха за него, я умолял, чтобы он разрешил вызвать врача. Но дед только с трудом покачивал головой, утопавшей в подушке:
– Какие, на хрен, врачи! Забыл, сколько мне лет? Государственный врач за мою страховку со мной возиться не будет, а на платного мы с тобой не заработали… Ты вот лучше просто посиди со мной, мне полегче и станет…
Я садился рядом, я держал в своих пальцах его тонкую и легкую, как высушенный стебель, руку, от которой исходил пугающий жар. И через несколько дней деду, в самом деле, стало полегче. Он приободрился, слез с кровати, сам проковылял до туалета. А потом в ход пошли его народные средства, которые закрепили успех лечения.
Деду Виталию было уже почти восемьдесят семь, и болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", досталась ему тяжело. Молодые жители Азии и Африки переносили ее на ногах, часто и внимания не обращая на неприятные, но слабые симптомы. Прежде, чем была точно раскрыта главная направленность болезни – поражение органов размножения, прошло несколько месяцев. Если бы применялось контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй", этот срок составил бы целые годы. Но и нескольких месяцев хватило для того, чтобы эпидемия беспрепятственно прокатилась по всему земному шару. Первый, скрытый и решающий, этап конфликта был выигран Западом.
Затем конфликт неминуемо должен был перейти в открытую фазу. И в этот момент Запад, не дожидаясь, пока его тайная атака будет обнаружена и вызовет ответные действия, решительно сыграл на упреждение.
Однажды вечером (в Америке было утро) все каналы российского телевидения, прервав передачи, стали транслировать в прямом эфире выступление президента США Гринуэя. Широкоплечий, широколицый, бывший военный моряк, адмирал, президент явно нервничал. Он запинался, отводил взгляд куда-то в сторону – скорей всего, на экран монитора, по которому шел текст. Смысл его слов мне поначалу был непонятен. А дед, сразу смекнув, в чем дело, в возбуждении хлопнул себя по коленке и велел прибавить звук.
Президент с самого начала заявил, что говорит не только от имени американского народа, но от лица всех демократических наций. Он напомнил, что в течение полувека свободный западный мир борется с террором, а последние тридцать с лишним лет идет уже настоящая необъявленная война, приносящая множество жертв. Дальше так продолжаться не может. Вся человеческая цивилизация на краю гибели. Теракты с применением биологических средств и химического оружия стали обыденностью. Год назад на подходе к гаваням Нью-Йорка и Сан-Франциско были потоплены два неопознанных судна, и водолазы, обследовавшие их на дне, обнаружили компоненты ядерных взрывных устройств большой мощности. А полгода назад над Атлантикой был сбит летевший из Африки самолет с таким же устройством на борту.
"Бесчисленны были попытки переговоров с террористами и государствами, которые их поддерживают, бесчисленны и бесполезны, – говорил президент. – Нашу добрую волю презирают, нас ненавидят. Но давайте задумаемся: в чем истоки этой ненависти? Говорят, в том, что мы богаты, а они бедны. Но почему они так бедны? Причина всему – нескончаемый демографический взрыв. А ведь именно мы, западный мир, создали этим народам условия для размножения! Мы дали им спасительные медицинские средства для снижения смертности, мы дали им сельскохозяйственные технологии для поддержания жизни. Больше того, уже много лет подряд мы просто кормим этих людей. Сотни миллионов из них существуют только за счет нашей гуманитарной помощи. И вместо того, чтобы благодарить Запад, трудиться самим, разумно ограничивать рождаемость и таким путем двигаться к процветанию, они плодятся с безумной скоростью, не желают работать, нищенствуют, ненавидят нас и пытаются нас уничтожить. В таких условиях Женевская конвенция 1949 года, которая объявляет геноцидом насильственное ограничение рождаемости, утрачивает силу…".
– Сделали! – с восторженным ужасом сказал дед Виталий. – Сделали, что собирались, дьяволы! Вот тебе и грипп!
Президент Гринуэй покосился на монитор с текстом, вздохнул и продолжил:
"Демократические государства во главе с Соединенными Штатами, сознавая ответственность за судьбу цивилизации, были вынуждены предпринять действия по ограничению рождаемости народов, поддерживающих мировой терроризм…".
Называя целью контрацептивной атаки некое "ограничение", Гринуэй, конечно, осторожничал, чтобы не вызвать шок. Он лгал и не лгал. Болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", делала мужчин и женщин ПОЛНОСТЬЮ неспособными к зачатию. Другое дело, что в общей массе атакованного населения всегда находились люди – пусть немного, менее одного процента, – которые либо оказывались невосприимчивы к вирусу, либо переносили болезнь без последствий. При желании такое соотношение можно было назвать и ограничением.
"Для подкрепления того, что мы сделали, и для защиты цивилизации от последней, самой опасной вспышки террора, Соединенные Штаты и их союзники решили провести некоторые чрезвычайные акции, как на мировой арене, так и внутренние, в собственных странах… – Президент запнулся. Потом вскинул взгляд в объектив камеры и, взвинчивая себя, повысил голос: – До сих пор наши враги укрывались от возмездия за нашими же юридическими нормами. А потому, как ни прискорбно для демократии, на время акций мы вынуждены отбросить эти нормы!… Я призываю наших противников к благоразумию. Не оказывайте сопротивления, примите свое поражение с достоинством! Тогда не будет лишних жертв, а мы с готовностью предоставим вам любую помощь…".
То, что президент Гринуэй стыдливо называл "некоторыми чрезвычайными акциями", уже развивалось полным ходом во время его выступления. Без объявления войны, без всяких предупреждений, на враждебные государства внезапно обрушились компьютерные бомбы. Об их существовании знали давно, во многих странах над защитой компьютеров трудились специальные службы. Но обезвредить все тайные мины, заложенные в микросхемы и программы самими создателями, конечно, было невозможно. И когда с американских военных спутников полился на землю поток активирующих сигналов, оказалось, что удар пробивает защиту. Были мгновенно выведены из строя информационные сети противников и автоматизированные системы управления. На пространствах почти целых континентов разразился хаос. Падали самолеты, сталкивались поезда, прервалась связь, начались катастрофы в промышленности, полностью разрушилась банковская система.
И сразу вслед за компьютерной атакой десятки крылатых ракет, пронизав ослепшую и оглохшую противовоздушную оборону афро-азиатских стран, нанесли точечные ядерные удары малой мощности по всем базам и местам производства оружия массового уничтожения.
Я помню карту Дальнего Востока на телевизионном экране и деловитый голос ведущего: "Радиационный фон в Хабаровском крае и в Приморье после ударов западных союзников по китайским военным объектам повысился незначительно. Угрозы для населения нет".
Дед качал головой:
– Ну, чудеса, Виталька! Чтобы Россия вне мировой войны оказалась, как Швейцария какая-нибудь! А ведь, глядишь, так, сбоку отсидимся. – И щурился на экран, где в клубах дыма, пронизанных огненными всполохами, стартовали с кораблей крылатые ракеты: – А вы повоюйте, ребятки, повоюйте сами. Нету больше доброго Сталина, нету дядюшки Джо, которого только попроси – миллион русских уложит в неподготовленном наступлении, чтобы вы тысячу своих солдат сберегли. Да и самих миллионов русских больше нету, кончились. Так что, простите-извините, справляйтесь без нас!
На африканских и азиатских просторах западные союзники, не желая осрамиться перед моим дедом, справлялись неплохо. Но судьба войны решалась не только там. Главные сражения союзникам предстояло выиграть на собственной территории. "Чрезвычайные внутренние акции", о которых, конфузясь, говорил президент Гринуэй, попросту означали разгром экстремистских движений в иммигрантских общинах. Задача была невероятно трудной. Только во Франции и в Англии мусульмане составляли четверть населения. Многие иммигранты, итак были озлоблены ограничениями на доступ к клонинговой медицине, а теперь, внезапно открылось, что те из них, кто, по мнению властей, не отличался благонадежностью или просто был слишком плодовит, поражены вместе со своими близкими вирусом "Си-Дабл-Ю" и обречены на бездетность. Взрыв их ярости грозил, по крайней мере, европейским странам, гражданской войной.
Президент Гринуэй не успел еще до конца считать свою речь с экрана монитора, а во всех крупных европейских и во многих американских городах отряды полиции и армии уже входили в кварталы, заселенные иммигрантами. Я помню первый прямой репортаж, кажется, из Бирмингема. Солдаты и полицейские в касках и бронежилетах, с автоматами группами двигались по улице. Катились броневики, поводя по сторонам тонкими стволами автоматических пушек. Закадровый голос английского корреспондента и русский синхронный переводчик обращали внимание зрителей на то, что все дома в этих кварталах стоят целыми. Здесь никогда не гремели террористические взрывы.
– Грамотно! – похвалил дед. – В самую тютельку пропаганда! Это тебе не Геббельс и не советский агитпроп. Умеют, сволочи!
Каких-то бородатых мужчин со скованными за спиной руками выволакивали из здания, украшенного транспарантами с арабской вязью, и впихивали в распахнутое чрево бронемашины. Где-то уже раздавались выстрелы.
И в первые, решающие недели той всемирной войны главным зрелищем на телевизионных экранах стали не военные действия союзников в Азии и Африке, а битвы, разыгравшиеся в западных городах. На улицах Парижа и Марселя пылали подожженные автомашины. В окнах домов, занятых иммигрантами-мятежниками, огненными бабочками пульсировало пламя автоматных очередей. Солдаты в противогазовых масках, похожие на марсиан, пускали гранаты, разрывавшиеся белесыми облаками шок-газа. Штурмовики ле-пеновцы с белыми лотарингскими крестами на рукавах черных курток выбивали какую-то дверь и один за другим ныряли в открывшийся темный проем.
– О, господи! – вздыхал дед. – Вот уж действительно клин клином вышибают, а фашизм – фашизмом. Что ж человек за тварь такая, что никак иначе у него не получается?
Американские полицейские (половина чернокожих) гнали по улице у подножия небоскребов колонну пленных. Голос ведущего деловито пояснял, что эти незаконные иммигранты будут интернированы в специальных лагерях, а после войны их депортируют на историческую родину, в афро-азиатские страны. И добавлял не без гаденькой иронии: теперь там хватит места, угрозы перенаселения больше не существует.
Лидер одной из иммигрантских общин, старик шейх с седой бородой и влажными от слез глазами, умолял своих сородичей прекратить сопротивление: "Хватит жертв, борьба не имеет смысла!"
– То-то! – ворчал дед Виталий. – На что ж вы надеялись, ***м победить? А им не победишь, только головой побеждают! Если б вместо *** побольше головой работали, ничего бы с вами не случилось!
– Значит, хорошо они сделали? – спросил я.
– Кто? – не понял дед.
– Ну, американцы, западники.
– Хорошо-о? – маленькие глазки деда расширились, тонкая морщинистая шея вытянулась еще больше. – Хорошо?! Да они, считай, одним махом семь миллиардов человек кастрировали. Из которых абсолютное большинство ни в чем не виновато. Уж куда лучше!… Это же нацистская идея: стерилизация тех, кого считаешь низшей расой.
– Значит, плохо сделали? – растерялся я.
– А как смотреть, – он вздохнул, – как считать. У каждого своя арифметика. По теоремам ихних шейхов нас с тобой не то что, кастрировать, убить полагалось. Не дозволяли они нам жить, Виталька. И что ты им возразишь?… Вот через два с половиной года тебя могут в армию взять. И, представь, поехал бы ты в закаспийские степи, куда ихняя орда лезет. Поехал бы на войну.
– А теперь они больше не полезут? – спросил я.
– Поначалу-то – страшнее прежнего полезут! Но это уж с отчаянья. Сколько бы с ними еще ни пришлось биться, дело их теперь все равно проиграно… Ах, детишек жалко, хоть арабских, хоть каких! Что поделаешь? Всегда за безумства шейхов отвечают дети их собственных народов. За детей, сожженных в Освенциме, сгорали дети в Дрездене и Кельне, за израильских детей – палестинские, за русских – чеченские. Теперь, видишь, прогресс: детей вражеских не убили, не сожгли. А все равно, ты представь, с каким сознанием будут они вырастать – последние. Вырастать в никуда… – И дед безнадежно махнул рукой.
В российских городах беспорядков было намного меньше, чем в западных. Кто-то утверждал, что за это следует благодарить ПНВ и его великие чистки. Деловитые молодые министры нового демократического правительства с гордостью объясняли, что законы военного времени дали им возможность эффективно ловить и уничтожать террористов. Я не знаю, кого ловили, кого уничтожали, но иммигрантов – легальных и нелегальных, не получивших полноценных прививок и пораженных "Си-Дабл-Ю", – у нас, как и на Западе, собирали в лагеря для интернированных.
Сообщали о попытках террористов нанести ответные удары: вызвать в Европе и Америке, хотя бы и с риском для самих себя, эпидемию чумы – той, которой нас и пугали власти, чтобы согнать на прививки. Но основная масса населения западных стран, защищенная вакцинацией, была неуязвима. Разжечь эпидемию не удалось.
А на экране вдруг появлялись горящие заросли африканских джунглей. Полуголые темные фигурки с автоматами перебегали, стреляя на ходу, падали. Кровь на широколистой зеленой траве блестела, точно красный лак.
– Ты смотри! – удивлялся дед. – Эти-то бедолаги все друг дружку убивают, не могут остановиться. Да что же они не понимают, что произошло? Не знают, чем переболели? Хоть радио-то они слушают?
– Как ты думаешь, – спросил я, – война продлится еще долго? Не в джунглях, а мировая, с террористами?
– Может, лет десять, – сказал дед, – а может, и полвека. Насколько агония растянется. Будут эти моджахеды погибать, будут уставать, да попросту будут взрослеть, потом стареть. Ну, еще нынешние груднички подрастут и встанут у них под ружье. Вот и все, приток молодежи и кончится. А тут западники днем и ночью станут уговаривать: сдавайтесь, хлопцы, все простим, сами покаемся, будем вас ананасами кормить! Ну и куда моджахеды денутся?
Дед оказался прав. Война, развившаяся постепенно, из скрытой формы, и закончилась не в один день подписанием перемирия или капитуляции, как прошлые мировые войны, а угасала еще несколько десятилетий. Сопротивление и террор медленно сходили на нет. Кто-то из пишущей братии даже назвал эту войну не Третьей мировой, а Второй Столетней.
Снова и снова приходилось жалеть о том, что не удалось вовремя создать контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй". После его применения сокращение громадного населения Юга прошло бы мягче, в большинстве семей было бы хоть по одному ребенку. Теперь же страшным итогом войны стали несколько миллиардов стареющих, одиноких людей при совсем уж малочисленном молодом поколении.
Это поколение составили дети тех, кто оказался невосприимчив к вирусу "Си-Дабл-Ю" либо перенес болезнь без последствий. Всех таких новорожденных с первого дня старались брать на учет западные гуманитарные миссии. Их растили и воспитывали в тепличных условиях. Для получения образования их увозили на Запад, где они пользовались всеми правами, включая право на появившуюся в середине века генную профилактику, то есть на бессмертие. Так создавались "новые" арабы, "новые" индонезийцы, нигерийцы, китайцы.
А на землях Азии и Африки были организованы несколько протекторатов ООН. Там доживали, в основном, на гуманитарной помощи, побежденные. Состарившихся и больных переводили из протекторатов в лагеря – уже полностью на все готовое, под присмотр и опеку. Два с половиной миллиарда бессмертных землян могли позволить себе заботу о тех, кому не досталось ни бессмертия, ни просто будущего.
Впрочем, Беннет был прав: в нынешние, восьмидесятые годы мир протекторатов и лагерей для большинства западных благополучных обывателей давно уже существовал как бы за горизонтом. Даже я – не западник, а русский, далеко не благополучный, – даже я, до того как угодил в африканскую командировку, почти не задумывался о том, что где-то все еще догорает, постепенно остывая и погружаясь во мрак, эта обреченная Вселенная.

Надеюсь, после прочтения этого отрывка, у Вас появится желание прочесть всю книгу. Да простит меня автор за мое своеволие, но уж слишком злободневен материал, чтобы его замалчивать.

P.S.
Анализируя последние события, происходящие в Европе, я сделал вывод, что книгу внимательно прочитали в странах "третьего мира", сделали свои выводы и предприняли свои предупредительные меры. Сотни тысяч беженцев в Европу из этих стран, не что иное, как "носители биологического оружия". Они принесли с собой или в себе десятки, если не сотни болезней, о которых уже успели забыть в благополучной Европе или, совсем не подозревали о существовании некоторых. Я уже не говорю о способах лечения этих болезней. Причем, все эти болезни ударят, прежде всего, по самым беззащитным и беспомощным - по детям! Эти болезни могут "выкосить" молодое поколение настолько, что в Европе останется самое "староживущее" население. Дополнительно к этому, в разы увеличатся социальные расходы на оказание помощи населению, как коренному, так и пришлому! Придется избавляться от "пришлых" разными способами, вплоть до принудительного перемещения их в страны Восточной Европы, коренное население из которых будут приглашать в Западную Европу, чтобы, с его помощью вытеснить беженцев из стран "третьего мира". Когда-то, выходцы из СССР вытеснили из Бруклина черных, а это, довольно трудная задача. Вполне может произойти и так, что в скором времени, единственными "бледнолицыми братьями" на территории Европы для США, останутся русские, умеющие выживать в любых условиях!
Невольно вспоминается древний анекдот про Чапаева.
- Прибегает Петька к Чапаеву и кричит:
- "Василий Иванович! Анка к "белым" поползла! Пристрелить?"
- "Ни в коем случае, Петька! Это наше новое бактериологическое оружие!"
Что касается ассиметричного ответа России на все санкции и претензии со стороны Запада, то МИД должен требовать с каждого, прибывающего в Россию западного политика, справку о вменяемости из психдиспансера и лишь после этого, начинать какие-либо переговоры. Все санкции против России, проанализировать с помощью "светил" психиатрии и обнародовать в СМИ вердикт о вменяемости тех, кто разрабатывал эти санкции. Допускаю, что большой пользы от этого, Россия не получит, но официальное клеймо "шизофреник", очень многим "укоротит язык"!