Она. Рассказ в семи главах

                Она
                Рассказ в семи главах

                ГЛАВА 1
                ВЗАПЕРТИ

Каким должно быть детство маленькой девочки? Любящие родители, которые ласково всему научат и всегда придут на помощь. Красивый просторный дом с розовой детской комнатой. Друзья-одногодки, с которыми можно весело провести время. Милый котёнок, щенок, хомячок. Праздники, яркие и запоминающиеся, что отмечаешь вместе с семьёй…

Но у Неё ничего этого не было. Был лишь  тёмный угол, в котором стояла кровать. Лишь строгая мачеха и отец-алкоголик.  Серые стены.  Двери, которые никто не разрешал открывать. Ежедневная работа за тарелку супа. Окно на высоте в  два метра. Паутина на потолке в углу над кроватью.

И, несмотря на это, Она никогда не плакала. Нет, Ей не было скучно или одиноко. Никого не проклинала. Не затаивала обиду. Не думала о том, чтобы убить себя. Даже не могла представить себе лучшей жизни, потому что эта - казалась Ей прекрасной.

Её мать умерла, когда дочке не исполнилось и трёх лет. Но, неизвестно почему, только те сказки, что она рассказывала, навсегда остались у Неё в душе. И в этом тёмном углу, взаперти, не имея возможности увидеть, сколько чудесного там, за дверью, Она смотрела сквозь своё воображение и видела лишь прекрасный мир.

Ей казалось, что Она живёт во дворце. Везде должно быть убрано, еда приготовлена и одежда выстирана, ведь скоро придёт Король. У него будет усталый вид, но Ей известно, что быть Королём очень тяжело. Он снова накричит на Неё, но Она простит его за это. А когда Король заснёт, на Её лице засияет счастливая улыбка. Так каждый вечер.

Настаёт утро. Король просыпается и уходит. Куда именно – Она не знает, но понимает – на службу. В то же время из своих покоев выходит Королева. Недовольна. Не терпит беспорядка. Снова говорит Ей о том, что следует сделать. Властная, любящая порядок и дисциплину, лет сорока от роду – истинная Королева. Всем сердцем преданная Королю. «Вот и мне бы стать такой» – мечтала Она.

Мама рассказывала Ей не о высокомерных принцессах, а о скромных и послушных родителям. Поэтому Она и была такой. Принцессой. Настоящей. И не знала, что значит «смирение», что значит «покорность». Да, Она вела себя так всегда. Просто привыкла к этому и не представляла иного.

В пространстве Её мира, ограниченного стенами, жило ещё одно существо. Маленький паучок, так чудесно перебиравший своими крохотными лапками, что оставалось только следить за ним в изумлении. Ядовит он или нет – Ей было всё равно; Она верила, что это существо не причинит вреда. Точно ангел с небес, спускался он к Ней с недосягаемой высоты. На белоснежную ладонь. Создавая чуть заметную, почти прозрачную нить. И возвращался обратно в свои невесомые покои из таких же волшебных нитей. И каждый раз, когда так происходило, это казалось Ей удивительным, почти чудом.

Других людей Она видела очень редко. Иногда приходили гости. «Послы…», - потому что говорили с Королём в отдельной комнате, закрывая  дверь. «Заграничные…» - думала Она, слыша из уст незнакомцев странно произносимые и непонятные Ей слова.
Жили в двухэтажном доме. В подвале этого дома. Днём – свет солнечный, ночью – лунный. Из окон вровень с тротуаром, по которому никто не ходил. Лишь изредка зажигали свечи. И тогда Она была счастлива. Тогда Она смотрела на огни и видела танцующих дам с их кавалерами в оранжево-красных нарядах.  И даже пыталась повторить их танец, потому что Принцесса должна уметь танцевать. Но движения были слишком плавными, лёгкими, чуть уловимыми… И Ей не удавалось повторить.

Так Она и жила. День за днём. Долгие годы. Но однажды в Её мир ворвалось одно событие…
 
                ГЛАВА 2
                ТАК НЕ БЫВАЕТ

Ещё одно утро. И снова всё то же самое. Король уходит, Королева  идёт его провожать… «Сейчас вернётся, даст поручение…» – думала Она. Прошло пять… десять… пятнадцать минут. Но Королева не пришла. «Наверное, снова  принесёт что-нибудь, чтобы я училась готовить» – даже мысли об этом вызвали восторг маленькой девочки. И Ей было невдомёк, что ни одна принцесса по крови не выстирала бы даже своих вещей, не говоря уже о чужих. Что ни одна не чистила ни овощей, ни рыбы. Не готовила, не сервировала стол, не ждала, пока поедят другие, чтобы поесть самой. Но Она не могла и помыслить о таком.

Обычная скучная работа по дому была для Неё честью. Ведь это привилегия – выполнять личные поручения Королевы. Королевы, которая, впрочем, не вернулась и по прошествии часа. «Не стоит переживать… видимо, дела… буду делать то же, что и прежде» – так Она решила для себя и начала мыть пол… В работе время пролетало незаметно, но когда наступила минута отдыха, в Её душу стали закрадываться сомнения: «Почему Королевы всё ещё нет?.. А что, если не придёт?.. Но ведь раньше всегда предупреждала, что задержится… Почему в этот раз..?» Послышался стук в дверь. Оборвалась нить Её мыслей. «Его нет»  – сказала Она, решив, что пришли к Королю. «Я знаю, поэтому открывай» –  послышался чей-то спокойный голос из-за двери. После минуты недоумения, Она отодвинула тяжёлый засов, открыла дверь и увидела прилично одетого молодого человека. «Собирай вещи. Нужно уезжать» – сказал он. «Это, наверное, кучер. Нужно идти за ним» – такая мысль промелькнула у Неё. Но едва переступив порог, едва оказавшись на улице, Она потеряла сознание от свежего воздуха. И проснулась тогда, когда экипаж уже остановился.

Взору Её предстала чудесная картина: прекрасный дворец, сад, лес вдалеке, река – и всё – на фоне чистейшей небесной лазури. Хотя Она не знала, почему оказалась здесь, но хотела скорее всё осмотреть.

Это был приют для детей, о которых не могли позаботиться их родители. Дом, где он находился, выстроил и содержал на свои деньги один композитор, ушедший из светского общества и потерявший былую славу. А тот молодой человек был работником этого приюта – учителем. Все деревья в саду, заслужившем Её восхищения, посадили сироты, которым приют открыл двери в первый раз.

Эти двери – тяжёлые и скрипучие, Она открыла сама, не дожидаясь кучера. Встречали новоприбывшую некоторые из учителей, а также воспитанники, принуждённые спуститься вниз к входу из своих комнат. Несколько секунд на Её лице проявлялось сомнение, но вскоре оно приняло обычное спокойно-доброе выражение. Проходя мимо этих, ещё незнакомых Ей людей, Она видела лишь улыбки. И не знала, что многие из них означали лишь молчаливую насмешку. Кучер сказал, что покажет Её комнату, и Она протянула ему свою руку; позволила отвести туда.

Когда они уже почти поднялись по одной из двух лестниц ведущих наверх, по другой вниз спускался некто высокого роста в тёмно-синем пальто  и шляпе такого же цвета. Этот человек был уже не молод, что было заметно по его чуть сгорбленной фигуре, медленному шагу и опущенной вниз голове. Лишь мельком Она взглянула на  него. Хотела рассмотреть его лицо. Но ничего не смогла увидеть, кроме поднятого воротника и наклонённой шляпы. Кучер одёрнул Её за руку, не позволив  не только остановиться, но  даже замедлить шаг.

Через минуту Она уже была в своей новой комнате. По сути, всё осталось прежним. Кровать, шкаф, письменный стол, стул. Только окно было ниже и шире, и Она могла открыть его. Кучер стоял у двери и молча ждал от Неё жалоб, но их не последовало. И тогда он ушёл, не сказав ни слова. От всех этих событий после прибытия остались яркие впечатления, восторг, но больше – усталость. Поэтому Она легла на кровать и, не думая ни о чём, крепко заснула.

Послышался звон колокольчика. Всё ближе и ближе, возле двери…  Уже в комнате, возле Неё. И голос пожилой женщины: «Просыпайся, время завтракать…  Просыпайся!.. Вот так, не забудь заправить постель, я подожду тебя за дверью… Идём, провожу тебя… Какая ты бледная! Но мы это исправим».

В приюте был почти неизменный распорядок: завтрак, утренняя прогулка, занятия, обед, тихий час, занятия, вечерняя прогулка, ужин, сон.  И так изо дня в день. Лишь изредка, если за окном шёл дождь или был сильный ветер, на первом этаже устраивали праздник: пели и танцевали, но без музыки.

Когда Она вошла в столовую, свободных мест за столами для детей уже не осталось. Никто не подготовился к приезду новой воспитанницы. Однако было два стола для учителей. Там нашлось одно место для Неё, рядом с тем самым человеком в тёмно-синем, который сидел напротив картины с изображением полевых цветов.
Свободное место оказалось справа от него. И вновь Ей не удалось увидеть лицо, скрываемое воротником. Заметила, что этот некто носил перчатки и не снимал их даже принимая пищу. После завтрака все вышли в сад на прогулку.

Множество деревьев; разных; в большинстве, фруктовых. С побеленными стволами там, где необходимо. Тропинки, усыпанные белой мраморной крошкой. Небольшой пруд. Всё это, расположенное довольно гармонично, и представляло собой сад.

Столько пространства, столько нового, прежде невиданного! От этого у Неё слегка закружилась голова, Она начала падать. Но тот молодой человек, кучер, удержал Её за руку и не позволил упасть. «Красиво?» – шёпотом спросил он. В ответ - ни слова, ни даже звука, лишь чуть наклонила голову в знак согласия. Какая-то благоговейная тишина воцарилась в природе, и никто не хотел её нарушать. Шли молча, медленно, осторожно ступая, словно под ногами было стекло, под которым – пропасть.

Вернулись в дом. Всех детей развели по учебным кабинетам. Уроки в приюте не отличались от тех, что проводили в обычной школе. Только не было деления на классы по возрасту. Отсчитывали года от момента прибытия. Поэтому Она оказалась в первом классе. Но назвать Её безграмотной было нельзя – мачеха научила читать, писать и считать в уме. Но учила совсем по-другому. Поэтому на уроках в приюте Ей было не то непривычно, не то скучно.

Перемены хватало лишь на то, чтобы дойти до другого кабинета. Последним уроком до обеда была математика. И Она была удивлена, когда человек, роль которого состояла в том, чтобы привезти или увезти кого-то, начал объяснять роль цифр в жизни. Говорил он долго, почти весь урок, и показал на доске лишь несколько примеров сложения и вычитания. Когда зазвучал колокольчик и все стали расходиться, он подошёл к Ней, спросил: «Как тебя зовут? Может, мне лучше называть тебя по имени?». «Нет» – ответила Она и около пяти минут стояла молча, опустив голову. Так же, впоследствии, отвечала другим учителям; после – они указывали или просто смотрели на Неё и говорили - «ты». «Знаешь, а ведь тот сад, который тебе так понравился, его я придумал. То есть просчитал. Красота? Гармония? Всё подчиняется формулам, значит, всё можно сделать, умея хорошо считать. Пойдём, скоро начнётся обед» – сказал учитель, и они пошли в столовую.

Во время обеда Она сидела за одним столом с другими детьми. Но не пыталась познакомиться с кем-либо, ожидая, что кто-нибудь окажет Ей честь, представившись первым. Однако никто не захотел даже заговорить с Ней. Одних пугала бледность кожи, других раздражало спокойно-доброе выражение лица, будто бы означающее, как привыкли думать, презрение к окружающим.

После второго приёма пищи по распорядку все должны были вернуться в свои комнаты и лечь спать. А Она не могла заснуть. Просто не привыкла. Всегда было много дел, на дневной сон не оставалось времени. И сейчас только закрыла глаза. Только вслушивалась в тишину, изредка прерываемую пением птиц в саду.

Снова звон колокольчика. Снова тот же женский голос: «Вставай! Опоздаешь на урок ведь…». С одной стороны, Ей не понравились эти громкие, негармоничные звуки, с другой – такая долгая тишина напоминала о часах ожидания Короля и Королевы и возвращала уже почти забытую тоску. Поэтому Она быстро оделась, привела в порядок волосы и пошла следом за разбудившей Её.

Первым уроком была ботаника. Добродушная старушка говорила о деревьях, растущих в саду. О том, почему на некоторых из них нет съедобных плодов. О том, что все они очищают воздух.  Вторым уроком – история. Рассказ о жизни наших предков в пещерах. Этому рассказу Она не поверила, думая: «Нет, не могут люди быть так похожи на зверей». Как Ей показалось, другие дети совсем не хотели идти на следующий урок. Шли они неспешно и не разговаривали между собой.

Комнаты наверху – личные, для сна и отдыха. Самый просторный кабинет на втором этаже, единственный для проведения уроков. Большое окно, почти во всю стену, занавешено шторами. В углу – напротив двери – старинный рояль, когда-то насыщенного чёрного цвета, но уже выцветший. Рядом – совсем новое кресло. На нём, повернув голову в сторону окна, сидел уже известный Ей человек в тёмно-синем пальто, которое,  ввиду недостатка света, казалось почти чёрным. Прежней шляпы не было, среди густых волос виднелась проседь. Но всё так же был поднят воротник и надеты перчатки.

И теперь, как и всегда, Она ждала, что этот некто покажет своё лицо. Но он лишь развернулся к роялю, открыл его крышку, поднялся на ноги и указал пальцем на одну из стен. Другие дети выстроились там в несколько рядов, отдалённо похоже на хор. Для Неё оставили место с краю, возле окна. Оттуда было видно, что за воротником скрывались правильной формы нос, сжатые, почти бескровные губы и слегка заострённый подбородок. Всё выражало знатность и благородство. Но только не взгляд, потому что он был как у той птицы, которая не могла взлететь и лишь беспомощно лежала на тротуаре напротив окон подвала, где прошло Её детство. «Сможет – улетит, не сможет – кошки утащат» – сказала тогда Королева. На следующее утро на тротуаре уже никого не было.

Этот человек в тёмно-синем пальто – композитор, основавший сиротский дом. И за то, что выделял из своих сбережений деньги на содержание приюта, он просил взамен лишь возможность проводить уроки музыки. Эти уроки не нравились ни детям, ни другим учителям. Но иначе было нельзя. Всегда нужны продукты и одежда, материалы для ремонта дома и ещё много чего.

Композитор начал снимать перчатки и, едва снял первую, все отвернулись от него, кроме Неё. Рука его представляла собой пять очень длинных тонких пальцев, прикреплённых к маленькой, как у ребёнка, ладони. Перчатки были сделаны на заказ таким образом, что казалось, словно этот дефект отсутствует. Но была и другая причина, почему он их носил. Повышенная чувствительность пальцев характерна для любого музыканта, играющего на клавишных инструментах. Но у него эта способность развилась до абсурдного. Даже в перчатках, касаясь гладкой на вид посуды, он жаловался на «чрезмерную шероховатость». А когда снимал их, то, просто взмахнув рукой, мог точно определить влажность окружающего воздуха.

«Надеюсь, вы знаете ноты. Но давайте повторим» - сказал он совсем тихо, но так как ни что вокруг не издавало никаких звуков, его слова ясно расслышали и поняли все. Композитор коснулся клавиш и в кабинете прозвучали, один за другим, семь разных звуков. «До-ре-ми-фа-соль-ля-си» – пропел учитель, соблюдая тональность – «А теперь – вы». Дети не сфальшивили даже немного. И Она тоже. Остальные старались хорошо петь из-за того, что слышали от других давно проживающих в приюте много плохого о композиторе. Вплоть до того, что в него вселился демон. А Ей ничего этого не было известно. Просто пела так, как хотелось самой. Правильно или неправильно? Этот вопрос не интересовал Её.

Когда до конца урока оставалось всего несколько минут, композитор слегка приоткрыл шторы и посмотрел в окно. Но не вниз – туда, где был сад, а вверх – в небо. Повернулся к роялю, начал играть, слегка ударяя пальцами по клавишам. Прозвучала мелодия, похожая на завывание холодного осеннего ветра. «Пойте, дети Скорби» – сказал он слегка хриплым, словно старческим, но всё же громким голосом и разборчиво.

Эта музыка не вызывала ни восхищения, ни восторга. Эта музыка, местами спокойная и плавная, как море в штиль, местами шумная и прерывистая, как ночная гроза, высвобождала всю боль, печаль и отчаяние. А что ещё могло быть в душе у ребенка, у которого не стало родителей или от которого они отказались? А радость – разве не просто способ забыть всё это?

И этот человек в тёмно-синем пальто, когда-то так же скрывавший всё это под пеленой веселья, славы, почёта толпы и внимания красивых женщин, теперь, оставшись один на один с воспоминаниями, твёрдо знал, что так можно забыться лишь на время, но забыть навсегда – нельзя.

От звуков этой музыки дети невольно начинали петь, но их песни были похожи на крик, на плач, причём у каждого свой, особенный. И при этом, пение каждого в отдельности и всех вместе находилось в какой-то странной, почти невозможной гармонии.

А Она молчала, Ей не хотелось петь. Думала о том, что Королева весь тот день искала достойное место для  последующего обучения своей Принцессы. А когда нашла, то сразу велела кучеру привезти Её туда. Решив, что именно так оказалась здесь, Она перестала тосковать о прошлом.

«Почему же молчит? Пела же ноты… Я слышал - чисто! Но тогда почему сейчас…» - размышлял композитор недоумевая. Когда прозвучал звон колокольчика и все дети ушли, он ещё долго ходил по кабинету, повторяя то шёпотом, то во весь голос, то удивлённо, то печально, то торжественно: «Так не бывает. Так не может быть! Так не могло быть…»
После ужина, вернувшись в свою комнату, Она быстро заснула. И спала крепким, не прерываемым внезапным пробуждением сном. Слышала мамин голос. Смутно видела образы из сказок.

Проснувшись утром раньше положенного времени, почти все люди в доме старались снова заснуть. Исключением была старушка, что вела уроки ботаники. Потому что именно эта старушка ухаживала за всеми деревьями в саду. Нет, не сажала и не поливала их. Такая работа была слишком тяжёлой для пожилого человека; этим занимались старшие из детей. Но когда и сколько поливать, чем и какие именно белить стволы, как избавиться от вредителей – на все эти вопросы приходилось отвечать старой учительнице. А для этого нужно было осматривать деревья. И как можно чаще.

Скрип лестницы разбудил Её. Оделась, привела в порядок волосы, застелила постель; стараясь не шуметь, спустилась в окутанный туманом сад. «Нечего здесь ходить. Иди в свою комнату» – прошептала старушка, подойдя к Ней. «Не хочу, - проговорила Она тихим, полусонным голосом, – А вы, миледи, ухаживаете за деревьями. Похвально». Учительница засмеялась, но негромко, сказала сквозь смех: «Миледи? Я? Скорее мадам…». «Извините, мадам. Ошиблась» – послышался Её голос в ответ. Старушка чуть снова не рассмеялась, но сдержалась, боясь разбудить кого-нибудь. Не хотела, чтобы кто-то ещё пришёл. Подошла к одному дереву. Начала проговаривать мысли вслух: «Да, хорошо ему… Придумал – сделали. А кто следить будет? «Поливать три раза в неделю, достаточно»… Как бы ни так! На бумаге, с цифрами –  всё просто. А если дождь, засуха? Жучки вот всякие…». Послышался звон колокольчика. «Пока буду жива, сохраню всё. Не позволю погибнуть» – заключила учительница, обрывая листья с вредителями. Сказала Ей: «Идём, завтрак скоро».

И теперь Она завтракала рядом с другими детьми. Но снова ни с кем не разговаривала. Ещё и вспомнила, что говорить во время еды неприлично, особенно для Принцессы.

Так как была плохая погода, на прогулку пошли не в сад, а на берег реки. Пришли туда. Увидели вяло текущую, тёмно-синюю воду, озаряемую тусклым светом бледного, беспомощного перед туманом солнца. Шли в полусне, охваченные дремотой, едва передвигая ноги. Заметив это, учитель математики сказал, что свежего воздуха уже достаточно и повёл всех обратно в дом.

На своём уроке он говорил меньше, чем в прошлый раз. Больше записывал на доске. Объяснял, как складывать в уме числа больше десяти. Показал два способа: один назвал «простой», другой – «ещё проще». Сказал, что есть ещё третий способ. Не стал его объяснять, потому что этот был «немного сложный». Для Неё это были лишь названия, значения этих слов Она не понимала. Уходя заметила, что кучер делает какие-то вычисления на странице кожаной, с узором из серебра, записной книжки.

Композитор не пришёл обедать в столовую. Отсутствие его было заметно всем, но Ей – особенно. Поставили ещё один стол, так что Она сидела одна. Никому не хотелось находиться рядом с красивой, но неразговорчивой девочкой. Было вокруг много других – милых и общительных.

Возможно из-за плохой погоды, возможно из-за раннего пробуждения, учительница ботаники на своём уроке говорила очень мало и невнятно, а большую часть времени – зевала. Но дети не обижались на такое поведение. Ведь знали, что эта старушка – добрая, заботливая и совсем не обидчивая. И любили за это как родную.

Урок истории прошёл так же. Говорили о том же, о чём и вчера. Звон колокольчика. Пошли в другой кабинет на первом этаже. Там детей рассадили вокруг одного, очень большого стола и показали, как проводиться чайная церемония. На этом уроке Она была вне себя от радости. Радовалась тому, что Её предположения о происхождении других детей и назначении этого дома подтвердились.

Возвращаясь в свою комнату, Она шла мимо кабинета музыки. Дверь была полностью открыта. Всё тот же человек в тёмно-синем пальто сидел в кресле и смотрел сквозь оконное стекло в мутно-серое небо. Правая его рука, без перчатки, лежала на клавишах. Левая – бессильно опущена, пальцы – расслаблены, недвижимы, словно это была рука тряпичной куклы.

Что-то было загадочное, манящее и отталкивающее в его образе. И поэтому Она остановилась, замерла, не пытаясь продолжить прежний путь, не решаясь войти в кабинет. Композитор глубоко вдохнул, закрыл глаза и прикоснулся к нескольким клавишам. По всему дому разнеслись чистые высокие звуки. И через секунду стихли.

Спустя ещё секунду он закрыл крышку рояля с таким чувством, будто заколотил крышку гроба, и отвёл взгляд в сторону.

Увидел Её. Удивился, сказал строгим, сухим голосом: «Уже поздно. Иди в свою комнату». Не дождавшись ответа, какого-либо движения, продолжил уже спокойным голосом: «Не бойся. Можешь зайти. А я здесь обедал. Голова чуть болит…». Протянув вперёд руку так, как если бы шла на ощупь, Она добралась до окна. Раскрыла, вдохнула свежий воздух, посмотрела в сад. Композитор глядел изумлённо, вновь надевая перчатку.

«Красиво!» – восторженно и громко почти прокричала Она и, чтобы не помешать заснуть другим, замолчала. Тишина, которая казалась монолитной, нерушимой, снова окутала весь дом. Прошло семь минут. В течение этого времени, человек в тёмно-синем пальто размышлял о чём-то. О быстром потоке мыслей свидетельствовало множество изменений на лице. «Разве это красиво? –  сказал он вдруг, – Просчитал, начертил, и всё. Там ведь уже другие деревья росли. Вековые… Негармонично росли? Без пользы? Сам же потом советовал посадить несколько для очистки воздуха. А эти дорожки? Знаешь, что они сломали, чтобы… Знаешь, откуда те камни?». Голос его слабел, слова становились тише, их почти нельзя было расслышать. Поняв это, композитор неспешно выпил воду из полупустого стакана, стоящего на клавишах самых высоких нот не заставляя их издавать звук.

Солнце уже не светило, когда учительница ботаники вышла в сад. В одной руке несла оловянный подсвечник с пятью свечами, освещая с их помощью дорогу для себя. Подошла к одному дереву, другому, третьему… Осмотрела каждое в тусклом свете от маленьких, почти невесомых свечей. Пробормотала что-то самой себе, ушла.
«Как вы добры, мадам! Какое хорошее дело! Это прекрасно, мадам!» – проговаривала Она так, как если бы старушка была совсем рядом. «Что хорошего? – пренебрежительным тоном отозвался на Её слова композитор, – Ухаживает за деревьями. Не буду лукавить, и я ел их плоды, но…». Через распахнутое окно подуло холодным ветром. «Закрой. Не то замёрзнешь» - строго, почти сердито обратился он к Ней. Закрыла. Не меняя тон голоса, композитор продолжил: «Эта мадам не столько о деревьях заботится, сколько о композиции сада. Боится, что хоть одно из них погибнет. Последние силы отдаёт их спасению. И уничтожает новые, случайные ростки ради той же самой композиции. Ещё и бесценным этот сад считает. Вот попросила бы математика нашего, он таких сотню вычислит и каждый вариант будет не хуже». После произнесения этих слов, на его лице появилась странная, неестественная улыбка, которая исчезла спустя секунду. Поэтому и осталась не замеченной Ей.

Композитор сидел в кресле так, как в светском обществе представляют образ творческого человека. Такое поведение говорило о многом: о происхождении, о статусе, о стоимости его выступлений… Но некоторые привычки, которые богатые лишь вещами люди называли аристократическими, у него отсутствовали. Не прижились. И теперь он закрыл глаза и продолжил говорить, но уже тихим, слегка хриплым голосом: «Всё можно сделать, если хорошо уметь считать. Всё ли? Ведь вовсе не плохой человек, но слишком верит в свои цифры. Не чувствует жизни. Оттого и сад его мне кажется почти мёртвым. Деревья растут и в лесах, но разве они – менее прекрасны? А он говорит, что иногда встречаются случайные попадания под формулу красоты. Записную книжку подарил ему я. Надеялся, что он будет делать записи о своей жизни, впечатлениях… А там всё те же – цифры, расчёты, графики. И это – жизнь? И это он будет вспоминать?».

«То, что вы играли вчера – это тоже музыка? Вы сами её сочинили?» –  по-детски серьёзно спросила Она. Композитор посмотрел в небо: сияла первая звезда. «Это была музыка. Музыка Мировой Скорби. Нет, не я её автор. Сочинить такое никто не способен. Можно лишь слышать и повторять. Можно рассчитать ряд гармоничных звуков. Но создать так музыку нельзя» – ответил он умиротворённо. И, точно вспомнил вдруг что-то, сразу продолжил: «Этой музыки я раньше не слышал. Не мог услышать. Я был богат, я видел всегда улыбающихся людей в дорогих костюмах, пьющих вино и танцующих всю ночь. И мечтал, что если все будут так же счастливы, будут танцевать под чудесные звуки этого инструмента, то ни вражды, ни даже ссор между людьми больше не возникнет. Я был молод и глуп. Не видел, что каждый из них ради собственного счастья был готов лишить счастья всех остальных. Даже там, где не было ругательств и драк, среди «лучших людей общества» велась эта незримая борьба за самое удобное место под солнцем. Борьба не за жизнь, а за роскошь. Презрение к тем, кто бросил этот путь и решил, что достаточно только жить. Я видел войну. Не там, где сражались. Не ту её часть, какую обычно представляют потомкам. Видел искалеченных солдат, идущих обратно в свой дом. Предсмертные записки, последние письма родным. Лица, искажённые тоской и горем. Видел, как бедняк и богач хоронили сыновей в соседних могилах. И, забыв про все различия и прежние обиды, утешали друг друга. И я услышал эту музыку. А ведь раньше искренне верил, что у каждого горе своё. Что любая душевная мука – отличие, которое никто другой не сможет понять. Но всё совсем иначе. Да, я нашёл способ для всеобщего примирения между  людьми. Если каждый услышит эту музыку, поймет, что у человека рядом не меньше боли в душе, точно такой же боли…».

Композитор перестал говорить, взглянул на Неё. Маленькая девочка, опустив голову, спала стоя. И уже долго не слушала его. Разбудил Её, проводил до комнаты. Вернулся в свой кабинет, присел в кресло и заснул.

Впервые в этом доме ему приснился такой сон: один день из прежней жизни. Дамы, их кавалеры, приветствия, вино и … музыка. Та, которую он играл для увеселения других. Ничего возвышенного. И всеобщее восхваление за это. Но было ещё что-то…  Какое-то чувство, ощущение чего-то иного…

Проснувшись от звона колокольчика, благословляя этот звон, композитор находился в необычном расположении духа. От увиденных во сне воспоминаний о прошлом было неприятно, но при этом он был счастлив, сам не зная отчего.

После этого на уроках музыки начала звучать разная музыка: и церковная, и даже светская. Изредка Она пропускала прогулку и шла в кабинет на втором этаже к нему. Просила: «Сыграйте что-нибудь». Композитор не отказывался выполнить эту просьбу. Снимал перчатки, касался клавиш, и опустевший дом наполнялся переливами звуков. Так прошёл почти год.

День не порадовал хорошей погодой. Солнце скрылось за тучами, лил холодный дождь. Вместо прогулки устроили праздник. Привыкшие к отсутствию музыки дети начали петь. Ни одного звука в доме, кроме их голосов. Но вдруг, со второго этажа послышалась знакомая мелодия. Та самая, почти забытая, под которую пели когда-то давно. Дети замолчали, засомневались: «Не показалось ли?». Слишком это было непривычно. Но оттуда, сверху, продолжали доноситься нужные звуки рояля. Затем музыка прекратилась. Стало совсем тихо. Шаги наверху. Всё ближе и ближе. Человек в тёмно-синем пальто. Его голос: «Почему не поёте?». Молчание в ответ. Голос: «Не хотите петь, будем танцевать». Ушёл. Через минуту – музыка сверху. Известный каждому вальс. Все начали танцевать. И Она тоже. Композитор научил Её однажды. Этот дождливый день подарил всем прекрасное настроение.

На следующий день небо прояснилось. Свет солнца был ярким, как никогда прежде. Казалось, что и звон колокольчика стал чище и ярче. Проснувшись, Она оделась, расчесала волосы, но застелить постель не успела. Дверь в комнату открыли без стука. Сказали, что всем нужно выйти в сад. Не на прогулку, а «по другой причине».

Внимание всех сразу привлёк конный экипаж возле пруда. Около него стояла светская дама лет тридцати с надменным выражением лица и в дорогом платье. Все дети выстроились перед ней в линию. К даме подошёл учитель математики, спросил: «Выбрали?». «Да» –  ответила она и указала пальцем на Неё. Остальные вернулись в дом, а Её усадили в экипаж и увезли. Лишь отъехав от приюта на такое расстояние, что даже крыши приюта не было видно, Она спросила: «Почему вы увозите меня?». «Так надо» –  холодно ответила светская дама.

Прошлой ночью композитор никак не мог заснуть. Потому что слышал иную музыку: светлую, радостную и безупречно прекрасную. Каждая звезда, сияющая сквозь окно, пение птиц и шорох листьев в саду, и его собственное ощущение  счастья: всё отозвалось в ней. Счастье видеть эту маленькую девочку. Знать, что в Её душе нет боли. Играть только для Неё, как он делал и прежде, хотя слушали другие.

Композитор заснул на рассвете. Проснулся он чуть раньше обеда. Узнал, что Её увезли. Удочерили. Обедать не стал. Отменил уроки, впервые за год закрыл двери в свой кабинет. Проходившие мимо слышали неясные, приглушенные звуки рояля. Вечером он сидел у камина, бросал в огонь листы бумаги. Учительница ботаники видела его. И долго потом рассказывала, что взглянув на последний, догорающий, он с некоторым презрением, но с печальным взглядом, обронил фразу: «Им не понять».

Через месяц композитор скончался. Дух его ослаб, и старость взяла верх над ним. На похороны пришли многие из сиротского дома; на лицах было видно сожаление. Не только учителей, но и детей. Им было жалко, что этот человек в тёмно-синем пальто, которого они ещё недавно боялись, уже умер. Что его уже не было рядом.

                ГЛАВА 3
                ЗА СТЕНОЙ ИЗ СТЕКЛА
 
В экипаже Она потеряла чувство времени. День, два или больше длилась поездка? Останавливались ли? Была ли какая-нибудь пища? Спала ли? Или вся эта поездка – лишь сон? Такие вопросы приходили Ей на ум, но не находили ответов и вскоре забывались. Лес. Бескрайние луга. Ослепительный свет солнца. Холодный свет луны. Пение птиц. Спокойный шаг лошадей. Молчание. Порывы ветра.

Приехали в большой город. Толпы людей, шагающих по тротуарам. Здания разных размеров и цветов. Каждое – особенное. Несколько открытых дверей. И десятки закрытых. Продавцы хлеба и продавцы парфюмерии. Выгуливающие собак и читающие дешёвые книги. Похоронная процессия: вокруг всё потемнело, словно оделось в траурный наряд. Свадьба аристократов: лица окружающих покрыты восхищением и радостью-завистью. Военный парад в честь недавней победы: невольные мысли, что скоро прохожие и брусчатка под ними начнут маршировать. И всё это – на одной улице.
 
На этой же улице – ещё один дом, отличающийся от остальных. Возле него и остановились лошади. Из экипажа, предельно грациозно, выбралась светская дама. И, не менее грациозно, его покинула Она. Вошли с парадного входа. Прибежал лакей, забрал обувь и не спеша удалился в одну из комнат. С первого взгляда Её удивили двери: позолоченные, высотой почти до потолка, со странным, различным для каждой, орнаментом. Их было много, даже излишне; и каждую приходилось запирать на маленький засов, чтобы не открывались сами. К светской даме подошёл другой лакей, в более блестящих туфлях, чем предыдущий; сказал что-то, но Ей не было слышно слов. Проводил их в другую комнату.

Вошли в просторную залу. Огромная позолоченная люстра. По сторонам – вдоль стен развешаны платья. Множество. И все неповторимы, хотя блестят одинаково. Лакей, следовавший за Ней, сказал: «Это блеск… они похожи из-за него… этот блеск – характерная черта всех нарядов модного дома госпожи…». «Моего модного дома. – прервав речь лакея, громко и властно произнесла светская дама, – Пусть эта… как её зовут? Пусть сюда идёт».  Через несколько минут в дверном проёме появилась невысокая женщина с розовато-белым порошком в руках. Осмотрела Её. Просто обошла вокруг и окинула взглядом со всех сторон. Покрыла Ей ладони порошком. У Неё они были немного истёрты от домашней работы. Нигде больше менять цвет кожи не пришлось. В покоях Короля солнечный свет касался Её, лишь проходя сквозь стекло. В приюте на прогулки выходили чуть позже рассвета и чуть раньше заката. Иногда Она пропускала их, чтобы послушать музыку в кабинете композитора. Тон кожи был таким же, но ясно чувствовалось отличие – заметная даже на взгляд естественность. Поэтому этот редкий порошок – гордость модного дома, оказался почти не нужен.

«Всё, госпожа… Готово» – сказала женщина, затем, уходя, закрыла за собой ту же дверь, через которую вошла. Светская дама указала рукой на один из нарядов. Пришёл другой лакей, с золотыми часами на цепочке, подал наряд Ей. Снова повелительный жест рукой, теперь на дверь, ещё не открываемую никем. Лакей не двигался. «Идти туда?» – спросила Она. Вместо ответа – госпожа слегка подняла голову, затем вернула в прежнее положение.  За Ней, уже вошедшей в указанную комнату, лакей снаружи закрыл дверь. Внутри было то, чем так выделялся этот дом на фоне. Пять огромных зеркал, шириной в четыре, высотой около десяти метров. И ещё одно, прикреплённое к потолку. Лучшего качества, чем остальные. Шестиугольная башня, заметная издали. Между зеркалами – свечи: едва зажжённые, уже догорающие – сотня горящих свечей. Огни не танцуют.

Переодевшись, Она показалась перед светской дамой в новом наряде. Разница была слишком заметной. Словно другой, новый человек. Шёлк. Золотые и серебряные нити. Платье, словно сшитое только для Неё. Ни одной складки. Идеально по длине. Почти невесомое. Шляпка с раскрашенным пером страуса. Обувь необычной, слишком отточенной формы. Удобство, принесённое в жертву красоте.

«Эта девушка – самый прекрасный цветок в оранжерее, госпожа» – сказал только что вошедший лакей в самых блестящих, почти сверкающих туфлях. «Приготовь экипаж. Нам нужно отправиться…» – повелела светская дама, быстрым шагом направляясь к выходу. Так что Она не расслышала последних  слов.

Поездка оказалась недолгой. Через полчаса вошли в какое-то здание, но не через парадную дверь, а откуда-то сбоку. Чтобы никто не увидел. Пробирались в полутьме, пока не увидели яркий, ослепительный свет.  «Что это?» – спросила Она, дотрагиваясь до витринного стекла во всю стену. «Это та грань, которая отделяет прекрасное от тех, кто хочет смотреть на него, – как заученную фразу, два раза повторила госпожа, – Вот здесь теперь твоё место». И начала объяснять, показывая сама, что нужно делать: «Вставай вот сюда. Ноги поставь так. Руки опусти. Чуть согни пальцы. Немного поверни голову. Так, хорошо. Теперь стой, не шевелись. Не вдыхай глубоко…». Нельзя было сделать шаг вперёд или назад. Нельзя было изменить положение головы или рук. Не улыбаться сильнее или слабее положенного. Не закрывать глаза даже на мгновение, когда другие смотрят. Нужно было стать живым манекеном для платья.

Светская дама ушла. Абсолютно недвижима, Она простояла несколько часов. Не замечала, не чувствовала течения времени. Вначале задумалась: «Почему я здесь?». Пыталась вспомнить – слышала ли о таком? Но успокоилась, решив, что так и должно быть. Что это для Её блага.

Солнце медленно опускалось. Не за горизонт, а за крыши домов. И вот, бросило свой последний луч сквозь тяжёлое, но хрупкое стекло витрины на Неё. Всё вокруг словно замерло на секунду. После – всё изменилось. Темнота из переулков хлынула на улицы, на городскую площадь, на здания, деревья, людей. Свет отступал. Солнце скрылось за крышами. Всё осталось покрыто местами серой, местами чёрной пеленой. Но вдруг – сияние. Яркое. Из одной точки вдалеке. Затем – ослепительное, из множества разных точек. Ненадолго Она закрыла глаза. Этого никто не видел. Когда открыла их, рядом с Ней уже стояла госпожа. Говорила что-то. Неясно, сквозь какой-то шум, Ей удалось услышать – «Идём…».

Идти как обычно, Она уже не могла. Держась за руку светской дамы, едва передвигая ногами, с трудом добралась до экипажа. Поднялась; внутри – присела. Госпожа – рядом, снова пытается сказать что-то. Но Ей сложно воспринимать слова. Приехали домой. Дальше – никаких воспоминаний.

Утро. Розовые лучи проникают в комнату через открытое окно. Свежий воздух. Чуть ощутимый запах дыма. Догоревшая свеча. Проснувшись, Она долго не могла встать с кровати. Едва Ей удалось подняться на ноги и одеть простой повседневный наряд, вошёл лакей с золотыми часами – принёс стакан с водой. Сказал: «Следуйте за мной». Повёл Её, держа в руке пустой стакан. Позолоченные двери. Разные комнаты неизвестного назначения. Ещё одна. Посередине – стол, рядом – два стула. Вошла светская дама, присела на один, указала на другой. Не задумываясь, Она выполнила указание. Дверь открыл лакей в самых блестящих туфлях, подошёл к госпоже. Говорят шёпотом о чем-то, изредка поглядывая на Неё. Принесли много разных блюд на серебряной посуде. Такими же были столовые приборы. Выбрав одно, Она ничего другого не ела. Госпожа попробовала понемногу все остальные.

Снова  –  женщина с порошком в руках, дорогой наряд, на этот раз – другой, зеркала, экипаж, вход сбоку здания, витринное стекло. Дома, тротуар, люди, деревья… Спокойствие и отсутствие мыслей. Секунды, минуты, часы… Восхищённые лица за прозрачной стеной. Изредка – ни на что не похожий скрип дверей откуда-то справа. Вход для Неё был слева. Воздух и свет весомы, как легчайшая ткань. Солнце медленно уходит. Секунды минуты, часы… По небу плывут облака, жёлтый диск тонет в белом и в чёрном дыму.

Пришла светская дама. Раньше, чем вчера. Быстро, но будто на деревянных ногах, Она добралась до экипажа. Ехали молча. Смотрели на улицы, залитые светом фонарей. Женщина с побелевшими от порошка ладонями помогла Ей аккуратно снять наряд. Одевшись в повседневное, Она вслед за лакеем с золотыми часами дошла до своей комнаты. Там – те же предметы, только большей цены, с элементами роскоши.  На столе  –  ещё тёплый ужин. Поела. Стук в дверь. Вошёл лакей в обычных, неблестящих туфлях. Забрал посуду. Ушёл. Открытое окно. Недавно зажжённая свеча. Уснула.

Прошло двадцать однообразных дней. Ещё одно утро, похожее на предыдущие. Всё как прежде. Но в этот раз, после завтрака светская дама сказала Ей: «Сегодня у тебя заслуженный выходной день. Я думаю, тебе нужен счёт в банке. За такой доход будет достойная плата. Конечно, за еду и прочее вычту. Все документы у меня, пойдём, посмотришь город».

Банк располагался совсем недалеко. Прохожих было немного. Большинство людей скрывались от лучей палящего солнца. Шли медленно. Две – совершенно разные. Госпожа, в ярко жёлтом с красным, смотрела то на Неё, то себе под ноги, то на дорогу перед собой. И Она, в бежевом платье, переводящая взгляд то на небо и крыши зданий, то на прохожих, удивляя их своим детским, спокойно-добрым выражением лица.

Процедура создания счёта в банке прошла быстро и успешно. Перед тем как вернуться в дом, пообедали в одном из лучших ресторанов города. Оплатили счёт, впечатливший остальных присутствующих итоговой суммой. Но светской даме было всё равно; она любила тратить деньги. И Её ничего не удивляло, потому что Она не знала разницы между дорогими и дешёвыми блюдами. Потому что Принцесса не может принимать пищу недостойного качества.

Встретили мальчика из бедной семьи. Маленького вора, скорее всего. Одежда – грязные лохмотья, взгляд – как у собаки, которую выбросили на улицу хозяева. В руке – редкая бабочка, пойманная за лапки. Трепещущие разноцветные крылья. Взмах – первый, второй, третий… Обессилевшее хрупкое тельце. Госпожа подошла к мальчику, сняла одно из своих золотых колец, отдала ему. Взамен – забрала бабочку. И несла с осторожностью.

  Добрались до дома. Остановились в просторной зале. Открылась дверь. Пришёл лакей в самых блестящих туфлях. Госпожа негромко дала несколько распоряжений, отдала ему бабочку. Лакей ушёл. Через полторы минуты он же принёс светской даме платье чёрного цвета. Спереди, напротив сердца, была привязана та самая разноцветная бабочка, изредка взмахивающая крыльями. Не дождавшись указаний, Она решила сама сменить платье на повседневное.

Госпожа прошла вслед за Ней в зеркальную комнату. Переоделась. Долго любовалась своим новым нарядом. И, перед тем как уйти, посмотрела вверх. Туда, где было её небо. В зеркало. На собственное отражение.

Дни шли один за другим. Госпожа сказала, что у Неё теперь будет один выходной день в каждой неделе. В доме появился ещё один лакей, всегда улыбающийся. Каждое утро он привязывал к платью госпожи новую, ещё живую бабочку. Вечером – отрывал уже мёртвую.

                ГЛАВА 4
                ВСАДНИК И ЕГО ТЕНЬ

Свой второй выходной день Она провела уже без присмотра.  Одна.  Проснулась рано утром. Раньше, чем обычно. Ещё до рассвета. С трудом нашла для себя удобную обувь. Стараясь никого не разбудить, вышла на улицу в простом, дешёвом наряде. Смотрела на солнце, что поднималось над крышами. Видела птиц, летящих от земли вверх и вдаль – туда, где облака и – выше.

Вернувшись в дом, встретила светскую даму, которая сказала: «Перед людьми тебе нельзя показываться так…» – и добавила, указав на дверь в просторную залу, – «Можешь надеть любое платье. И обувь смени. Только аккуратно. Ещё вот, держи… ». Положила Ей в руку большие, для обычного горожанина, но неприлично маленькие для хозяйки модного дома деньги. Ждала, что Она попросит ещё. Не дождавшись, спешно скрылась за одной из дверей.

Нельзя было оценить – какой из нарядов лучше. Все их объединяло наличие особого блеска. Остальное: ткань, цвет и прочее – отличались. Недолго думая, Она выбрала один из них.

Вновь шесть зеркал. Сотня неподвижных огней и отражения их. Догорающих свечей нет. Вместо них – новые, зажжённые не более минуты назад.  Посреди комнаты – незнакомец со свечой в руке. Посмотрел равнодушным взглядом насквозь, будто Её не было. Затем попросил отойти от двери и ушёл. Переодевшись, Она отправилась на прогулку по городу. Сначала зашла в уже знакомый ресторан. Там – заказала то же блюдо, что и в прошлый выходной. Соблюдала все нормы этикета – правила поведения за столом, даже не думая об этом. Даже не зная, что эти правила записаны в книгах, что они вообще существуют. Заплатила. Поблагодарила за еду, чем удивила многих присутствующих.

Не заглядывала за витринные стёкла. Не рассматривала вывески и афиши. На лицах прохожих, увидевших Её, читалось разное: у одних – улыбка – молчаливая насмешка, у других – широко раскрытые глаза – недоумение. Остальные никак не реагировали, погрузившись в размышления о повседневных нуждах и заботах.

Полдень. Площадь и все улицы города залиты солнечным светом. Тени затаились в переулках и вблизи домов. Ждут. Прячутся под колёсами экипажей, за деревьями. Следуют незаметно за каждым прохожим. Посреди площади – Она. Недвижимо, чуть дыша, наблюдала за движением слегка жёлтой воды в небольшом фонтане. По направлению к Ней из торговой улицы выехал всадник на коне цвета снега. Его костюм, черты лица и умение держаться в седле доказывали всем ясно, что он – аристократ. На лице всадника – сдержанность и серьёзность, но без суровости. Взгляд –  не надменный – сверху вниз, а какой-то другой: не равнодушный, но и не ласковый.

Конь остановился возле Неё. Всадник погладил коню гриву, наклонил голову вниз и проговорил приятным для слуха, словно бархатным баритоном: «Это вы! Я узнал вас издалека. Вы позировали для магазина одежды… дорогой одежды. Такая работа, наверное, очень утомляет. Вы сильно устаёте?». «Нет. Я думаю, что так нужно» – уверенно сказала Она. Всадник спешился, на его лице проявилась чуть заметная неестественная радость. Спросил: «Вы недавно в этом городе? Да? Это сразу заметно. Не стойте здесь. Идите в театр. Там сегодня будет интересно. Я мог бы, если вы разрешите, проводить вас. Что скажете?». Из переулка выбежал его лакей, увёл коня. «Не возражаю» – таков был Её ответ. Торопились, чтобы успеть к началу одного известного спектакля.

Здание театра. Множество людей вокруг. Следом за ними – в дверь. Билеты. Заплатил он. Зрительный зал. Седьмой ряд от сцены. Всего – одиннадцать. Соседние места. Занавес. Британский король. Три его дочери. Ещё несколько человек знатного происхождения. Один  из них уходит. Говорят о чём-то… о свадьбе… Дочери покидают отца. Один. Гроза. Кто-то, вроде мальчика, встреченного на улице. В зрительном зале смех. Что-то красное на лице другого знатного человека; он закрыл глаза, идёт наощупь. Люди в одежде из металла. Идут навстречу друг другу. Некоторые падают. Короля и его дочь уводят. Приходит ушедший из дворца в начале. Громко говорят о чём-то... Некоторых уводят. На сцене появляется британский король с дочерью на руках, видимо, спящей. Занавес опускается. Затем поднимается и все действующие лица – на сцене. Поклон. Зрительный зал наполняется шумом от аплодисментов. Двери. Улица. Площадь. Ресторан. Соблюдение норм этикета. Заплатила Она. Попросил разрешения проводить Её до дома. Не отказалась. Шёл, глядя на Неё, изредка – на дорогу впереди. Шла, приподняв голову вверх, рассматривая облака. «Немного надменная и своенравная» – подумал он.

Пришли к дому с шестиугольной башней. «Вы живёте здесь? У самой госпожи?» – снова с неестественной радостью, – «Надеюсь, я смогу снова встретиться с вами. Когда у вас будет свободное время?». «В этот же день через неделю» – ответила Она. Из переулка показался его лакей, привёл того же самого коня и снова скрылся. «До встречи» – сказал всадник и неспешно поехал прочь. Воздух был совершенно прозрачен. И Ей пришлось долго провожать его взглядом, пока он не исчез из виду. Подошла к двери. Открыли. «Уже пришли? Не рано ли?» – сказал лакей с золотыми часами. Переоделась. Ужинать не стала. Попросила проводить до комнаты. Когда лакей ушёл, уснула.

Следующие шесть дней Она вела себя как обычно. Лишь изредка Ей казалось, что там – за витринным стеклом, вдоль улицы мчался конь цвета снега. И благородный всадник на нём.

Седьмой день. Утро. Волна солнечного света медленно надвигалась по крышам домов. И вскоре проникла в Её комнату. Но Она в этот момент закрывала за собой дверь.

Дошла до площади. Там – посреди – остановилась. К Ней иногда подходили прохожие, спрашивали: «Зачем вы здесь?». «Жду одного человека…» – отвечала Она.

И этот человек пришёл. В дорогом, но строгом – без лишних деталей, костюме. С букетом разных цветов. Красных, лиловых, жёлтых. С чуть заметной и немного более естественной улыбкой, чем прежде. Предложил скрыться от солнца в тени. На скамейке в ближайшем сквере. Ответ: согласие.

Пришли. Выбрали место у большого раскидистого дерева. Присели рядом; он задавал Ей вопросы, Она отвечала. Говорили о погоде, городе, о развитии торговли, необходимости строительства зданий… Спросил, знакомы ли с  Ней другие девушки, работающие на госпожу. Ответ: молчание при неизменном выражении лица.

Молчание, потому что Ей за всё время, проведенное в модном доме, не удалось увидеть никого, кроме хозяйки и её лакеев. Не удалось даже осмотреть все комнаты. Множество дверей, которые нужно закрывать на засов, чтобы они не были открыты настежь – это не просто причуда архитектора. Не безрассудное желание светской дамы. Это было её непременным условием. Только так можно было оградить каждую в отдельный мир. Мир, где есть лишь госпожа, лакеи, работа и один выходной в неделю. И забыть,  что хозяйка всего этого когда-то забрала их из сиротских домов. Что, формально, она должна любить их. Словно бабочки, привязанные к платью.

Обедали в другом ресторане, ещё более дорогом, блистающем роскошью. Столовые приборы из серебра искусно гравированы. На лезвиях ножей была надпись: «Любовь и верность». Неизвестно, зачем гравировщик её сделал. Но Она не обратила на это внимания. А он заметил и решил, в ущерб этикету, не пользоваться ножом.

Гуляли по всем известным местам в городе. Встретили бродячих музыкантов. Попросили сыграть что-нибудь. Вместо согласия – звук флейты. Сначала высокий, пронзительный, как пущенная стрела; затем – ниже, растекаясь волнами. Следом – звуки других инструментов. Музыка улиц, шумных во время праздников. Музыка балаганов и трактиров. Такая, что заставляет танцевать бесцеремонно, без скучного аристократического приличия. Из домов начали выбегать домохозяйки, одетые пёстро и безвкусно; их мужья в столь же нелепых костюмах. Брались за руки и пускались в пляс. И музыка была такой же пёстрой: иногда все играли в унисон, иногда нет; то звучали все инструменты, то остальные вдруг затихали и лучше слышался один. И часто флейта пела свои самые высокие ноты, заглушая звуки остальных. Музыканты тоже не стояли на месте. Одни – лёгким и быстрым шагом рассекали толпу танцующих, другие –  подпрыгивали то на левой, то на правой ноге, с трудом отрываясь от земли под тяжестью инструментов. И Она протянула ему руку так же. Пригласила на танец. Но он отказался, сказав: «Таким людям, как я и вы, не стоит уподобляться этому…». Фраза, которая вырвалась у Неё случайно, как мысль вслух, не позволила ему договорить. «Здесь жарко… пойдём отсюда… в тень» - почти шёпотом произнесла Она.

Снова сидели на скамейке в сквере. Говорили о чём-то повседневном. Иногда он добавлял в свою речь комплименты Ей. Последней темой стал закат, в тот день необычайно яркий, напоминающий огонь лесного пожара.

Снова вёл Её к дому госпожи. Встретили какого-то бродягу с самодельной гитарой. Бродягу, который играл, словно пел, но только без слов. Рассказывал, касаясь струн, обо всех своих странствиях, лишениях, радостях, победах, о друзьях – преданных и предавших, о врагах – живых и умерших. Когда они проходили мимо, гитара замолчала. Бродяга протянул свои руки к ним, прося милостыню. И Она отдала все деньги, что оставались, не задумываясь и не сомневаясь.

Уже хорошо различим силуэт шестиугольной башни. Остановились неподалёку. Сказали друг другу: «До встречи». Затем он снова взглянул на Неё, улыбнулся всё так же неестественно и без эмоций, как уставший, поцеловал Её в щёку. Реакция на это: недолгое удивление, широко раскрытые глаза, шаг назад, короткий вдох, но ни звука. Через секунду – прежнее спокойно-доброе выражение лица. Из переулка вышел лакей, ведя коня, который в темноте казался серым. Всадник уехал. Снова. И снова Она провожала его взглядом. А по его следам неспешно уходил и лакей.

Время шло, но Она всё так же ждала всадника на коне цвета снега. Ждала, потому что давно уже поняла – он – Принц. Именно таким он и должен быть. И поэтому, каждый раз прощаясь, Она знала – будет новая встреча. И поэтому, доверяла ему во всём. Даже когда спустя шесть месяцев он попросил перевести Её счет в банке на его имя. Даже когда, позже, сказал, что ему нужно уехать из города по определённым причинам. И обещал, что вскоре приедет, что это ненадолго. Всё было принято на слово, принято как должное. И Она ждала…

А что случилось с ним? Ничего трагического. Абсолютно. Просто он обналичил все деньги со счёта и отправился на поиски другой «возлюбленной». И ему, после разлуки с Ней, было весело, потому что не пришлось прилагать больших усилий, не пришлось ничего скрывать. Потому что Она не просила никаких подарков и радовалась любой безделушке от него. Так же, как Ей было достаточно лишь поцелуя в щёку на прощание. А всё украденное за столько лет, полученное ценой обмана, было рядом. Ничего его не радовало так, как эта близость. Но и этой суммы ему казалось мало.

За эти деньги он никогда не смог бы  стать настоящим Принцем. Но мог бы заказать у ювелира копию подлинной короны. И выстроить, пусть и небольшой, но собственный замок.

                ГЛАВА 5
                СВЕТ СВЕЧЕЙ

Прошло полгода с момента расставания с Принцем. Но Она всё ещё  ждала. Мечтала о встрече, как и прежде. В доме госпожи почти ничего не изменилось. Двери, свечи, зеркала, лакеи… Только хозяйка становилась со временем всё раздражительнее, а наряды – ярче и безвкуснее. Пурпурные, серебристые, ядовито зелёные, с излишним блеском, со странными складками, мехом, вырезами. Некоторые напоминали лохмотья мальчика-вора, но богато украшенные. И Ей приходилось их надевать. Теперь лица прохожих, что смотрели на Неё сквозь витринное стекло, выражали удивление с примесью испуга. Но Она не замечала этого.

Одна мысль всё чаще и чаще посещала Её  среди прочих: «Кем был тот незнакомец со свечой?». Потому что его больше ни разу не удалось увидеть. И ещё Ей казалось странным то, что в таком большом, если смотреть с улицы,  доме  так мало людей. Одни и те же лица и несколько постоянно закрытых дверей.

И в один из выходных дней, возвращаясь в дом после очередной прогулки, Она вновь увидела этого человека. На этот раз с другим предметом в руке. С изношенной на вид верёвкой, но всё ещё прочной. Незнакомец свернул в переулок. Ступая как можно тише, Ей удалось проследовать за ним, оставшись незамеченной. Лестница от стены до вершины шестиугольной башни. Наверх забрался он, после – за ним – Она.

Оказалось, что вершина башни представляла собой комнату, но без потолка. Пол был ровным только в середине и опускался тем ниже, чем ближе были стены. В углах снизу находились отверстия. Через них стекала вода во время дождя. У одной из стен располагался старинный сундук – очень большой и тяжёлый на вид. Незнакомец с верёвкой открыл этот сундук ключом, достал оттуда увеличительные стёкла, корпус маленького  телескопа, дверную ручку и какие-то инструменты. Солнце сияло ярко, уже пылал закат. Большое облако в половину неба пыталось остановить его свет, но не могло.

У Неё не было желания прятаться и наблюдать из укрытия. Когда, повернувшись, он заметил Её, Она стояла в одном из углов комнаты. В легком светлом платье. Без головного убора; волосы развеваются на ветру. Иногда делала шаг вперёд или назад, чтобы удержать равновесие на неровном полу.

Человек с верёвкой сделал вид, будто не увидел Её.  Подошёл к центру комнаты, прикрепил дверную ручку к ровному участку пола и открыл его словно окно. Внизу виднелась обратная сторона зеркала. На самом деле, оно не было прикреплено к потолку, а висело на четырёх обычных верёвках. Это зеркало опускалось на них вниз, затем поднималось вновь. Так он и заменял свечи, так он и зажёг новые в тот день.

«Зачем вы это делаете?» – спросила Она у него. «Вы о чём? О том, что я зажигаю свечи? Подождите немного, – ответил он, собирая телескоп, – Подойдите, не бойтесь. Посмотрите на кое-что». Направил телескоп на скопление звезд, показал Ей куда смотреть. И Она была восхищена тем, что увидела. «Эти огни зажигаю не я» – произнёс он медленно, затем развернул телескоп так, чтобы можно было смотреть сквозь отверстие в углу комнаты. Там – внизу – город сиял от сотен фонарей.  «А вот это – моя работа… нет, моя возможность. Как же хорошо, что настала ночь!» – сказал, взял одну свечу и ушёл.

Больше никогда Она не видела этого человека. Но каждый раз, когда смотрела на зажжённые свечи, вспоминала о нём. И знала, что только из-за него в доме не темно ночью. И не только в доме.

Повсюду в городе разносилась новость, что один известный врач привёз необычного пациента. Этот пациент потерял способность ходить и совершать какие-либо движения руками. Лицо его совсем не выражало эмоций. Но он мог принимать пищу, говорить. Необычность состояла в том, что причина такого состояния была не ясна, оставалась загадкой. Поэтому врач и привёз его в город откуда-то издалека, чтобы лучше обследовать.

Через некоторое время разрешили заходить в комнату к этому пациенту, рассматривать его, но лишь по одному и всего на несколько минут. Многие люди из любопытства  рассказывали ему смешные, грустные или пугающие истории. С одной лишь целью – посмотреть, изменится ли выражение его лица? Но оно было похоже на слепок из гипса, затвердевший раз и навсегда. А когда он говорил – рот открывал неестественно, как бы механически.

Слухи об этом дошли и до модного дома. Лакей с золотыми часами иногда выходил в город. Слушал чужие  разговоры, сам задавал вопросы прохожим; покупал газеты, чтобы узнать все свежие новости и сообщить о  них госпоже.

Позже, в одно самое обычное утро, Она завтракала за одним столом с хозяйкой. Светская дама несколько раз пыталась сказать что-то, но не решалась; в её глазах была заметна тревога. Когда уже сидели в экипаже, проговорила отрывистым, дрожащим голосом: «Вчера… видела этого... Такой… глаза только двигались… и не живой, и не мёртвый… и чем-то похож на тебя… не знаю… тебе стоит побывать там, если захочешь».

Вечером того же дня Её одолевали сомнения: «Идти туда или нет? Или ждать Принца? Может он вернётся… Но мне советовали пойти…». Решила. Уснула. Следующим был выходной. Проснувшись, Она узнала у госпожи, как найти дом врача, решилась проведать неизвестного больного.

Дом, расположенный неподалёку от городской больницы. Третий этаж. Квартира известного врача. На двери – табличка с надписью: «Снимайте обувь и мойте руки». За дверью – внутри – несколько совершенно разных людей. Ждут своей очереди. В глазах у всех ожидающих – любопытство. Открылась дверь. Из комнаты вышел банковский служащий, уже пожилой, но с привычками молодого. Выражение лица – серьёзное, как у солдата. Улыбка, но сдержанная. Шёл быстрым шагом, желая уйти поскорее. Следом за ним – врач, ещё не доживший до седин, но уже добившийся признания во всей стране, славы и богатства. В руке – трость, на одном из глаз – монокль, другой удалён и повязки нет. Четыре года назад, ещё во время обучения, его зрение резко ухудшилось. Это была редкая и малоизученная болезнь. Никто из врачей не смог тогда ему помочь. Поэтому он сам создал два экспериментальных лекарства, затем испытал их на себе. Первое оказалось неудачным и губительным, второе – помогло сохранить зрение до сих пор.

Доучившись, какое-то время он, как и другие врачи, лечил всех, кто обращался в больницу. Но вскоре сменил объект своей деятельности. И теперь, будучи известным, искал лишь  необычных пациентов. Для того чтобы разгадать причину их недугов и добиться ещё большей известности. Хотя некоторых действительно вылечивал. Только он мог им помочь. И был последней надеждой для них.

Посетители заходили один за другим. И каждый, уходя, нёс в своей душе какое-то неприятное, тягостное чувство. Кроме Неё. Лишь Она возвращалась домой счастливой и даже более жизнерадостной, чем прежде. Всё потому, что, войдя в комнату, увидела не пациента, а Короля. Того самого, которого знала с детства. Просто не успевшего вернуться, когда Ей нужно было уехать. Большинство людей не испытывали к нему ничего, кроме интереса. Такого интереса, которого удостаиваются редкие животные в зоопарке. Но Она не могла к нему так относиться. И не только потому, что считала его Королём. Ещё и потому, что этот человек был единственным кровным родственником для Неё. Хотя и не знала об этом. Неосознанно. Мать умерла. Остались только сказки. Родных сестёр или братьев не было. Двоюродные даже не знали, что у них есть ещё одна родственница. О Ней им старались не говорить. Всё же совестно было хвастаться дочерью, рождённой для выполнения работы по дому. А жаловаться на судьбу – надоело. И та, которую Она считала Королевой, своей матерью, была лишь мачехой.

Раньше отец совсем не любил Её. Ни заботы, ни привязанности… Никаких родственных чувств. Но теперь всё изменилось. Теперь, прикованный к постели болезнью, Король проводил дни и бессонные ночи в мыслях о судьбе дочери. И уже не ожидал встречи. Не верил, что сможет поговорить с Ней перед смертью. Что удастся сказать последнее «прощай» той, которую начал ценить больше собственной жизни. И вот, Она пришла и  совсем рядом, живая, с тем же самым спокойно-добрым выражением лица. С тем же самым, как у маленькой девочки, которую он старался вспомнить, но не мог; образ был почти неразличимым. Потому что он чаще видел дочь, будучи в нетрезвом состоянии. Потому что, уходя, не прощался с Ней даже взглядом. И теперь ненавидел себя за это. За пустую трату драгоценного времени. За низкое счастье от выпитого стакана. За смерть своей первой жены, но больше – за то, что оставил Её.

Настоящая мать его дочери, казалось, всю свою жизнь провела так, как задумала сама. И всегда ждала чего-то хорошего. Если бы её спросили, почему она вышла замуж именно за этого человека, живущего только для себя, ответ, наверняка, был бы таким:  «Потому что я так хочу». При этом знала, что живут они бедно, что её муж злоупотребляет алкоголем и часто, но принимала такую жизнь. И она – не жаловалась. Никому и никогда. Даже в мыслях. Будто бросала вызов всему миру, восхваляющему лишь удобство и выгоду. И всегда смеялась, слушая или читая историю о несчастливой неразделённой любви. Ведь ей было достаточно самой возможности любить. Любви, не превращенной в товар.

Всё произошло быстро. Слишком быстро… Болезнь. Вполне обычная. Тщетные усилия знакомых и врачей. Смерть. И он – один, с маленькой дочерью на руках. Не выдержал. Оставил Её у знакомых. Месяц в пьяном бреду. После – осознание, что так дальше нельзя. Нашёл работу. Заботиться о Ней не мог. Нашёл ту, которая сможет. Больше ничего не требовалось. После – снова отчаянье, пьянство. Но опустошённые стаканы лишь добавляли пустоты в душу. В минуты трезвости при отсутствии работы, его мучило ощущение ненужности. Чем больше он старался жить для себя, тем сильнее оно становилось. И физическая боль уже не чувствовалась. Душа болела сильнее. Поэтому ему нравилось, когда о вчерашнем дне не оставалось воспоминаний. Поэтому он мечтал забыть всё.

И теперь жалел об этом. И просил Бога лишь о том, чтобы не забыть о Ней до самой смерти, сохранить в памяти этот светлый образ. Хотя его и раздражали ежедневные расспросы врача о возможных причинах такого состояния, он был благодарен за них, потому что они отвлекали от укоров совести.

Но сейчас, Она стояла совсем рядом, и Король не верил своим глазам. Посчитал, что он сейчас спит и видит сон. Самый прекрасный из снов. Всего лишь мираж, игру разума… Минута молчания. После – Её слова, сказанные уверенно: «Мне очень жаль, что не удалось встретиться раньше». «Мне тоже жаль, прости» – ответил отец с дрожью в голосе. Сомнений не осталось. На глаза накатывались слёзы. Невозможно было произнести хоть слово. Одна мысль не покидала его, возвращаясь вновь и вновь: «Разве это так должно было быть? Почему я не могу подойти к Ней, обнять, назвать ласково дочкой? Разве так должно было быть? Почему Она смотрит на меня с такой нежностью? Неужели простила? Смогла ли простить? Или просто не хочет расстраивать?». И снова: «Разве так должно было быть?». В его душе рождались вопросы; он искал ответы на них, но не находил.

А в Её душе ничего не изменилось. Встреча с Королём была ожидаема. То, что он в городе и лежит в постели – не удивляло. То, что он не может встать – не имело значения. Ведь Она верила, что обязательно встретит и его, и Королеву, и Принца. Неважно где и когда.

Около двух лет назад Её жизнь изменило одно событие. В дверь постучал молодой человек, кучер, сказавший, что нужно уехать. Из дома – в неизвестность. Учителя в приюте знали причину, по которой Она оказалась там, но не говорили. Не хотели травмировать душу маленькой девочки. Слишком тяжело было рассказать Ей всю правду. Что отец сломлен неизвестной, а потому – ещё неизлечимой болезнью. А второго опекуна – мачехи, больше нет на этом свете.

Королевы не стало в тот же самый день. Провожала мужа, затем направилась в сторону рыночной площади. Стена ветхого, заброшенного здания, которое никто не решался снести, обвалилась. Часть кирпичей упала на Королеву. «Просто несчастный случай» для дешёвых газет. Просто безучастность других людей.

Через час после этого, на работу к Её отцу пришли неизвестные ему люди. Известили о произошедшем. Попросили принять их сожаления. Не выдержал. Снова. Не смог смириться с тем, что его дочь опять совсем одна. После работы, с которой ушёл раньше положенного времени, зашёл в трактир. Захотел выпить. Утопить отчаянье в спиртном… Но не сумел. С ним случилось то, что позднее стали называть «частичный паралич на почве психического расстройства». В том же трактире в этот момент был известный врач. Удивился такому резкому проявлению симптомов. Сразу подумал, что это только обострение, только вершина айсберга. Подошёл, осмотрел. Обрадовался, что пациент всё ещё жив. Велел найти свободный экипаж и увезти этого несчастного в свою квартиру в городе. Спросил у собравшихся: «Есть ли у него родные?». Недолгое молчание, затем несколько возгласов: «Нет!». Хозяин трактира громким басом неожиданно перебил: «Есть! Дочка!». Узнав об этом, сам врач поехал не к себе в квартиру, а в известный ему сиротский дом. Объяснил, что о Ней некому заботиться. В сущности, он не был высокомерным человеком. То, что он отказывался лечить людей с обычными болезнями, вовсе не говорило об этом. Просто иначе понимал главную задачу врача.

И вот, спустя столько времени, дочь вернулась к отцу. «Разве так должно было быть?» – молча спрашивал Король у какого-то неизвестного существа, что жило в его душе и рисовало ему образы того, что могло быть. Того, что правильнее и прекраснее. Образы того, как он сам навещает Её, с подарком в руках; как прижимает к себе, извиняется перед Ней за прошлое, просит прощения… И вскоре – счастливая жизнь под одной крышей, работа, радостная дорога домой, не прерываемая, чтобы зайти в трактир.

Но всё было совсем не так. И не могло так быть. Хотя Она стояла совсем рядом, Король никогда бы не сумел подняться с постели. И Ей не хотелось подойти к нему, хотя бы сжать его ладонь в своих руках, потому что не было привычки к подобным проявлениям нежности. Долго длилось взаимное молчание. Для Неё, молча наблюдать за ним было с детства обычным поведением. А он подбирал слова, чтобы всё объяснить.

Решив, что времени для молчания уже нет, чётко произнося каждое слово, отец негромко сказал  Ей: «Прости меня за всё, что было… Это сложно. Я понимаю. Когда мне рассказали, что тебя увезли, я не смог решиться попросить встречи. Не смог бы выдержать, если бы ты обвинила меня. Хотя я был достоин, я был не лучшим отцом. Совсем. Наверное, это мне в наказание…».

Но Она стояла рядом и молчала. Глаза Её из-за столь долгой работы манекеном стали похожи на стеклянные. И платье, и причёска, и положение рук больше подходили для статуэтки из фарфора, чем для живой девушки. Неожиданно и будто случайно, Она проговорила: «Наказание». Король отвёл взгляд куда-то  в сторону и посмотрел не то с отчаяньем, не то безучастно. «Наказание… Наказание? Наказание! Наказание…» - повторяла Она вновь и вновь неизвестное Ей слово, пытаясь понять его значение.

Звук плавно растекался по комнате. Никто не произносил это слово с такой добротой в голосе. И оттого, в этот  момент Королю оно показалось совершенно зловещим. Снова и снова, почти  шёпотом как молитву, повторяла Она эту пытку, даже не подозревая, что значит для него это слово из Её уст.

За мгновенье до того, как наступила тишина, эхом отозвалось: «Прощай». Когда все звуки смолкли, Король уже не дышал. Последние его мысли были такими: « Может эта болезнь и вправду – наказание? Заслуженное?  Да. Я всю жизнь боялся сделать то, что должен бы сделать сейчас, но уже не могу. Винил других, чтобы забыть свои… грехи. И вот рядом… такая прекрасная! Неужели я Её отец? Сможет ли простить меня? Нет, уже простила… Для Неё я могу сделать лишь одно из того, что должен был. Сказать одно слово, которое не успел…».

Когда врач вошёл в комнату, Она, улыбаясь, смотрела на бездыханное тело тем же взглядом, каким наблюдала за уснувшим Королём в детстве. Дверь открыта. Грустный и усталый голос врача: «Можете расходиться. Больше не на что смотреть». Всем в очереди стало ясно – пациент мёртв. И оттого, ещё более непонятной и пугающей казалась им улыбка на Её лице.

                ГЛАВА 6
                ДВА АНГЕЛЬСКИХ ОБРАЗА

Окраина города. Заброшенный, наполовину разрушенный временем собор. Дверей не было уже давно. Любой мог беспрепятственно заходить. У входа на ступени присели два ангела. Обсуждают что-то. Никто не может увидеть их. Голоса слышны, но их слов прохожие не могут понять.

Ангел-Утешитель: Что лучше: раскаяться за уже совершённый грех или не совершать его?

Ангел Смерти: Не знаю. Безусловно, грешить неправильно. Но можно ошибиться неосознанно, сколько не доказывай необходимость поступать правильно. Поэтому на земле сейчас нет безгрешных. Поэтому твой вопрос не имеет смысла. Какой-то определённый грех можно не совершать, но за остальные людям лучше раскаиваться.

Ангел-Утешитель: Я и не говорил о безгрешности. Праведники ведь не только грешат и после – всегда раскаиваются, но ещё и выстаивают перед искушениями. Именно их старание не согрешить – самое ценное в них. И, конечно, праведные дела.

Ангел Смерти: А ведь у многих людей есть мнение, что праведными делами, они называют их «хорошими», можно даже искупить свою вину. Украсть у одних и отдать другим, но беднее – это для них не грех. Будто для каждого есть весы, на одной чаше которых «хорошие» дела, а на другой – «плохие» дела. Тогда, раскаиваясь по необходимости, любой человек оказывался бы перед смертью не хуже Христа. Без вины, но с грузом праведных дел. Или можно на каждый грех совершать пару хороших поступков – и всё, ты чист. Но суть раскаянья ведь не в прощении свыше, а в искреннем признании собственной слабости, невозможности противостоять искушению в данный момент и последующем нравственном самосовершенствовании.

Ангел-Утешитель: То есть праведник и грешник сразу после раскаянья – не одно и то же?

Ангел Смерти: Да. Нужно стать лучше. Знаешь, если бы всё было так просто как у них… Уничтожил всех грешных и сразу – Рай. Но кто, кроме Него, знает – насколько может нравственно возвыситься тот или иной человек?

Ангел-Утешитель: Никто. Грешник сегодня, может стать праведным завтра. Это только у неверующих смертная казнь имеет обоснование. Тогда ведь действительно не было смысла в мучениях Христа, если человек не может исправиться.

К собору неспешно подходит молодая женщина в траурном одеянии. Внутрь не заходит. Опускается на колени, руками опирается о нижнюю ступеньку, лица к небу не поднимает, взгляд – к земле. «Грешница, – тихо произнёс Ангел Смерти, – Ещё одна из провинившихся перед Ним». Полуразрушенный собор в лучах заходящего солнца казался догорающим, словно в нём только что прекратился пожар. Когда стемнело – осталось лишь пепелище. Ангелы наблюдали за пришедшей помолиться в это забытое большинством людей место, вслушивались в её слова. Грешница говорила невнятно, часто утирая слёзы. Это не была заученная молитва. Вот что им удалось различить: «Не вмени мне крови его, не суди меня строго за грех мой… Боюсь идти к людям, молю Тебя… Знаю, не в моей власти забирать жизнь, но ведь он был таким… Всё тайное известно Тебе, поэтому прошу – рассуди – права ли я? Да, сын, но так ведь нельзя… такое отношение ко мне, к другим… достойны ли такие увидеть Царствие Твоё? Но даже если нет, то кровь на руках… на моих… согрешила ли я? Или исполнила Твою волю? Дай мне знак, что… или я не права… тогда мне нужно раскаяться».

Ангел Смерти сказал на языке той страны, голосом, похожим на раскат грома: «Неправа! Верь! Человек может измениться! Нужно было помочь, а не уничтожить!». Ангел-Утешитель произнёс неслышно для людей: «Хотелось бы… Я надеюсь на это, всегда». Грешница поднялась с колен, по привычке отряхнула с них пыль, сама не понимая зачем. И, рассматривая внутреннее убранство собора – отблеск былого величия, кротко спросила: «Что мне делать теперь?». Ангелы позволили ей понимать их речь. Говорили обычными человеческими голосами, чтобы не испугать её.

Ангел Смерти: Есть заповедь. Нарушение заповеди – грех.

Ангел-Утешитель: Но есть возможность раскаяться…

Ангел Смерти: Каждый за себя даст отчёт. Неверие… Из-за него когда-то чуть не потонул один корабль. Из-за того, кто не верил, что люди могут измениться.

Грешница: Но разве после всего… после тех ужасных дел, что он творил… разве мог стать другим?

Ангел-Утешитель: А разве не по той же причине ты, убийца, пришла сюда помолиться? Узнать, что невиновна или смыть грех слезами – лишь способы укрепиться в своём желании быть лучше. Хотя бы лучше сына…

Ангел Смерти: Твоя вина – на тебе. Его вина – на нём. Нельзя так просто смыть кровь с рук. Суд земной и суд небесный – не одно и то же. Да, ты не позволила ему согрешить больше. Но при этом лишила возможности раскаяться! Не обратила его душу к свету, а погрузила в темноту…

Грешница: Почему вы так жестоки со мной?! Я ведь просто хотела помочь!

Ангел Смерти: Кому?! Лишь себе одной ты пыталась помочь. И не достойна называть себя матерью, если просто решила стереть его из своей жизни. Только потому, что он вёл себя не так, как тебе хотелось. Только потому, что тебе было больно видеть его таким. Вместо того чтобы вылечить чуть порезанную руку, ты отрезала её совсем и пришла жаловаться, что боль стала сильнее…

Ангел-Утешитель: Пойми простую истину: каждый несёт ответственность за свои дела. И верь, что каждый может измениться. И Он верит. Иначе не нужна была бы та жертва за многих. Не нужны были бы муки Христа. Любишь человека – помоги ему стать лучше. Ненавидишь – тоже постарайся помочь ему. Ведь огорчают не тело, не разум, а его слова и дела. Но прежде всего, сейчас…

Оба ангела (в унисон): Раскайся, грешница! Раскайся!

Прошло около часа. Грешница долго просила прощения за свои грехи и за грехи сына. Слёзы капали на траву, которой заросло всё вокруг. Небо было безоблачным. Все растения ждали дождя, но он не лил. Луна – маленький светящийся диск вдалеке. Грешница понимала, что уже нельзя ничего исправить. Но теперь был смысл жить дальше. Был смысл встать, поправить траурное платье и в первый  раз после похорон прийти на могилу сына. Столько лет прошло… Земной суд, в этот раз, не был суров, но всё же…

Когда Грешница ушла, ангелы снова начали говорить, но на своём языке. Из-за произошедшего, тема их разговора изменилась.

Ангел Смерти: Жаль. Мне очень жаль, что они хотят быть лишь судьями. Но мало тех, кто при жизни согласиться ответить за все свои грехи. Знаю, что в этом нет необходимости, что у каждого есть право выбора, на что потратить своё недолгое существование. Хотя среди людей немало глупцов, считающих любой вред, нанесенный им чем-либо, «небесной карой» за прегрешения в прошлом.

Ангел-Утешитель: Да. Винить Его в своих ошибках, в неудачных совпадениях времени и места, в подлости себе подобных – по меньшей мере, глупо. Равно как и грешить понемногу, мечтая о грядущем Рае, только потому, что все вокруг ещё хуже.

Ангел Смерти: Верно. Равно как и ждать получения награды за праведность ещё до завершения земного пути. Будь это выгодно сейчас, то и Рая не нужно. А ещё есть те, что больше всего ценят отсутствие ошибок. Поэтому они считают Его тираном, наказывающим за любую провинность. И, конечно же, если такие люди не верят в прощение грехов, то и осуждают других, как недостойных милости.

Ангел-Утешитель: Чему ты удивляешься? Один народ уже доказал, что священники со временем становятся фарисеями. Ритуалы и праздники продолжают соблюдать, но о должном поведении, о нравственности и святости – забыли. Потребовалось обновить старую веру, для этого Христос и был на земле, но…

Едва слышимые звуки шагов. Даже лёгкий порыв ветра заглушает их. Мимо собора проходит Она, освещённая луной настолько, что кажется – Её платье и волосы – из холодного лунного света; перепутавшая дорогу, вспоминая детство, проведённое в покоях Короля, их встречу после столь долгой разлуки. Ни мысли о том, что потерялась, что эти дома, деревья – незнакомые. Остановилась. Подошла ко входу в собор. Смотрела прямо на ангелов, но не могла их увидеть. Задумалась о чём-то. Глаза, похожие на стеклянные, платье и прямые волосы, неподвижность, не присущая другим людям: всё это заставило бы любого прохожего признать Её лишь прекрасной, но мёртвой статуей. Особо суеверные разглядели бы в Ней призрака. Но ангелы знали, что Она – живая. Знали все горести и несчастия, выпавшие на Её долю. Но даже не могли представить, что было у Неё в душе. Когда Она уже повернулась, чтобы уйти, Ангел-Утешитель попросил у Него возможность принять облик обычного человека. Просьба была услышана. Ангел стал на вид таким же, как любой случайный прохожий. Сказал Ей: «Остановись! Больше тебе не нужно никуда уходить!».

Удивлённая, Она взглянула на этого ничем не примечательного человека, снова задумалась. Через несколько секунд продолжила свой путь в прежнем направлении. Быстрым шагом в сторону дома госпожи. Ангел пошёл за Ней. Никого, кроме них, там не было. Долго думал: «Что сказать? Что может облегчить участь этой девушки? Что?». Наконец решился и во весь голос произнёс: «Остановись! Хватит! Зачем возвращаешься туда, где тебе не место?! Я… я не знаю, будешь ли ты в Раю, но прямо сейчас можно… в другое место здесь, на Земле. Лучше, светлее, праведней! Там нет ни страха, ни страданий!».

«Что такое страх?» – сказала Она и остановилась. Ангел удивился, уже был готов объяснить, но… «И что такое страдание?» – с такой естественностью, какой не добиться ни одному актеру, прозвучали Её слова. И столь же естественным было смешанное, неповторимое чувство, которое испытал ангел. Осознание величия того, что казалось ничтожным.

А Она уходила всё дальше. Ангел посмотрел на звёзды и тихо спросил вслух: «Достойна ли Она Царствия Твоего?». Опустил голову, неспешно пошёл в сторону собора. С неба раздался голос: «Достойна». Семикратным эхом отразился этот ответ от стен домов, деревьев. Затем мир вновь погрузился в тишину. Ангел радостно крикнул Ей вслед: «Ты будешь жить в Раю!». Но Она не услышала его. Была слишком далеко. Даже в мыслях. Думала о том, что день уже завершён, поэтому нужно поскорее вернуться домой и уснуть.

После того, как Ангел-Утешитель, приняв человеческий облик, ушёл вслед за Ней, Ангел Смерти задумался: «А кем считать Её? Грешной? Нельзя. Потому что Она ещё не совершила греха. Но можно ли считать праведной? Ведь Она никогда не ходила молиться. Никогда не жаловалась никому из людей на несправедливость и порочность этого мира. Значит, всё это Её устраивает. Почему же Она не поступает так же, как другие, которым всё равно?  Да, Её так легко обманывают. Лишь Она никому не лжёт. Всему верит. И готова жертвовать собой ради того, что считает правильным. Просто Ей не место здесь. Слишком много зла вокруг. Но тогда где? В Раю? А если нечаянно оступится? Будет ли достойна?».

Где-то вдалеке послышался голос: «Достойна». Ангел Смерти посмотрел вверх. Там, в недостижимой для прохожих высоте, сияли звёзды. «Просто белые точки света разной яркости. Так думают многие люди. Но кто из них видел хоть одну вблизи?» –  сказал Ангел-Утешитель, уже сменивший облик на привычный, подойдя ко входу в собор.

Рассвет уже алел над городом, когда Она вернулась в дом госпожи. На расспросы встречающих у входа лакеев и даже самой хозяйки, Ей не удалось ответить. Не было не только сил, но и желания. Светская дама приказала лакею с золотыми часами сопроводить Её до комнаты. По дороге Она думала лишь о том, как бы вернуться скорее, потому что завтра нужно будет рано проснуться. И едва оказавшись в своей комнате, легла на кровать и сразу заснула.

Обычное время для пробуждения настало. Но Её не разбудили. Так приказала госпожа. Не из любви, а из строгого расчёта, что полусонной Она будет выглядеть хуже и продажи снизятся. В городе люди удивлялись пустому пространству за витринным стеклом. Нет, никто не вспоминал о Ней. Все думали об упущенной таким образом выгоде.

В тот день мысли горожан занимало ещё одно, более важное для них событие. Посреди площади установили высокую трибуну. Расклеивали объявления. Готовились к приезду очень важных гостей: признанного во всей стране гуманиста и девушки знатного происхождения, верной тем же идеалам. Недавно они обвенчались и проводили время в разъездах из города в город. Выступали перед разными людьми с одной и той же речью. В их словах находили место идеи, которые разделяли многие философы и общественные деятели.  Где бы они ни побывали – слышали аплодисменты ликующей толпы. А уезжая, замечали более тёплую и дружескую атмосферу между людьми, чем в момент приезда.

Так было и на этот раз. На городской площади почти не осталось свободного места. Местные жители и приезжие толкали друг друга, пытаясь занять место поближе к трибуне. Разноголосые хоры то с одной, то с другой стороны толпы спрашивали неизвестно у кого: «Скоро ли?». Некоторые из присутствующих негромко, но сердито отвечали: «Сами ждём…». Выступающие опаздывали. Многим не нравилась перспектива стоять и ждать под палящим солнцем; они были готовы уйти через две-три минуты. С течением времени этот настрой стали разделять всё больше и больше людей.

Наконец, долгожданные гости – пара молодых, прекрасно одетых, здоровых и счастливых, с одинаково искренними улыбками, показались на одной из улиц. Шли пешком, держась за руки; походкой и всем своим видом показывали наслаждение жизнью. Оттого они казались лучами солнца, освещающими серую городскую повседневность. Толпа добровольно расступилась перед ними.

Как только они подошли к центру площади, все вокруг замолкли. Сотни, а может быть и тысячи глаз устремились в одну точку. Начал выступление он.

– Что главное для нас? Разве вещи? Нет! Человек, для которого они созданы. Человек! Это должно звучать гордо! Но сейчас, когда с каждым днём увеличивается население городов, отдельные люди теряют значимость. Кто он, тот случайный прохожий, которого вы видите впервые? «Просто человек» – ответите вы. Но как вы оцениваете его? По красоте лица? По цене одежды? По причёске, походке и тому подобному? В любом случае, вы неправы. Конечно, вам не узнать ни мыслей, ни уже совершённых ошибок незнакомца. Но первое, что вы должны подумать о прохожем: ему тоже требуется моя помощь.

–  И я раньше думала: «Какое мне дело до остальных?». Но научилась смотреть на людей иначе. Теперь я желаю всем счастья и готова оказывать каждому посильную помощь в улучшении…

–  В улучшении качества жизни. Каковы причины зависти, жадности, скупости, воровства? Очень простые. Во-первых, невозможность получить что-либо такое же, как у людей успешных. Разве есть смысл завидовать дорогому костюму, если можешь купить его в любое время. Во-вторых, и это печально, отсутствие понимания, что можно стремиться завладеть чем-либо лишь в рамках закона, нет, даже в рамках морали. Хотя, не зная ни законов страны, ни моральных норм, невозможно им следовать. Поэтому нужно увеличивать уровень грамотности населения, любыми способами приучать читать книги с описаниями хороших и плохих дел.

–  Да. Именно! Чтобы каждый мог отличать добро от зла. И цель добра – искоренять зло. Добро всегда должно быть сильнее. Всегда. А зло должно быть наказано.

–  Все мы можем быть непохожими друг на друга. Но каждый человек хоть раз в жизни совершил ошибку. И поэтому мы должны проявлять снисхождение к чужим ошибкам. Нам свойственно ошибаться. Но любой человек, по своей сути – добрый. А злодеев создают лишь неблагоприятные обстоятельства. Улучшить качество жизни – значит оставить меньше поводов для совершения преступлений или грехов, что, в сущности, одно и то же. Закон и религия всегда опираются на нормы морали. В большей или меньшей степени. Нужно победить нищету – дать каждому пропитание, одежду и кров. Не бесплатно. Не подарить, а позволить получить законным путём. Нужно сделать культуру опорой общества. А для этого нужно выделить каждому свободное время для приобщения к ней.

–  Нужно чтобы все могли себе позволить сходить в театр. Посетить новые выставки в музеях. Нужно чтобы все соблюдали правила этики в отношении других, вне зависимости от пола, расы и прочего. И, рано или поздно, возвести в ранг закона труды лучших моралистов. Нужно достичь такого уровня развития общества, где каждый смог бы понимать культуру. И всем детям было обеспечено счастливое беззаботное детство. Тогда они вырастут здоровыми во всех смыслах.

– Все должны иметь возможность получать точные научные знания о мире вокруг. Больше книг, больше учебных часов… Свет истины для всех. Если мы всё сделаем так, то станем героями! Создадим рай на земле! Со временем мы упраздним все законы. Новым людям они не потребуются. Наш век должен стать переломным, ключевым в истории всего человечества! Вместе мы сможем изменить мир!

Раздались оглушительные аплодисменты. Даже стёкла в рамах окон ближайших домов задрожали. Все были впечатлены тем, что услышали. Сияли одним и тем же счастьем. Некоторые бросились обнимать своих прежних врагов, другие смотрели на окружающих ласково, без прежней подозрительности. Казалось, все разделяли мысль о том, что этот день – переломный в их жизни; что ничего уже не будет как прежде.

Но среди ликующей толпы был один человек, который, задумавшись, равнодушно разглядывал брусчатку площади. Через некоторое время окружающие заметили его несоответствующее событию настроение и стали спрашивать: «Почему ты грустный? Не хочешь счастья людям? Не хочешь нового, лучшего мира?..». Человек молчал.

Ещё когда выступление подходило к завершению, Она проходила мимо. Госпожа приказала сходить в сквер, подальше от городской пыли, чтобы подышать свежим воздухом. Шум аплодисментов застал Её врасплох. Остановилась в тени полуразрушенного здания, затем попробовала пойти дальше, но какое-то время не могла.

Человек устал от вопросов. Посмотрел на собравшихся вокруг людей взглядом одинаково чуждым им всем. Нашёл в толпе свободный коридор. Неспешно пошёл по нему. Пара ушла с трибуны; они почти побежали за ним. Известный гуманист, подойдя к странному незнакомцу на расстояние шести или семи шагов, спросил: «Почему вы такой грустный? Разве наше выступление не вселяет вам в сердце надежду, желание идти к нашей общей цели?». Человек обернулся и прокричал в ответ: «Почему?! Надежду?! А вам самим не ясно, насколько вы ошибаетесь?! Ошибаетесь раз за разом столько лет! Не только вы, но и ваши предшественники! Вы думаете, что люди станут лучше из-за ваших советов?! Я ни за что не поверю в это! Посмотрите на…» – он уже начал поднимать руку, чтобы указать всем собравшимся на Неё, но одёрнул себя и лишь взмахнул этой рукой. И, видимо чтобы объяснить этот странный жест, добавил: «А впрочем, это неважно. Вы всё равно ничего не сможете понять. Потому что это нужно принять на иную веру». Сказал, глубоко вздохнул, посмотрел в небо и ушёл подальше от чужих глаз.

Многие из толпы рассматривали его, пытаясь вспомнить – кто он. Но никто не смог. Может, из-за того, что он был не из этой страны. Может, из-за того, что он был необщителен и малоизвестен. А возможно, была и другая причина. Иногда человеческое лицо настолько искажается тоской, что даже друзья, даже родные не могут разглядеть в нём знакомые черты. Так было и на этот раз.

                ГЛАВА 7
                ТОЛЬКО НЕБО И …

Поезд готовился к отправке. Знаменитый гуманист и его супруга уже перенесли свои вещи в комфортное купе. У него перед глазами застыл образ незнакомца, в голове путались мысли: «Кто он такой?.. Может быть, просто ничего не понял из нашего выступления? Даже если и так,  какое у него было право говорить так… грубо?..  Если был не согласен с какими-то пунктами, так бы и сказал. Просто получается, что он не согласен со всем?!.. Нет, так просто не может быть».

У его супруги были иные мысли. Человек, возразивший им, её не интересовал. Воспоминания о всеобщем воодушевлении и примирении – вот единственное, что она увозила для себя из этого города.

Действительно, когда толпа, что собралась на площади, дослушала выступление, каждый стал более добр, милостив и великодушен. Всюду царили сочувствие и всепрощение. Никто не вспоминал о единственном несогласном. Легко сжигали долговые расписки и так же легко давали взаймы любую сумму совсем незнакомым людям. И не думали о завтрашнем дне. Опустошали полки книжных магазинов, скупая труды моралистов, сборники правил этикета, учебники точных наук и сказки с ярким контрастом между добрыми и злыми героями. Читали всюду: публично – со сцены, дома – вместе с кем-то, в одиночестве – на скамейке. Из всех живых существ в сквере, не рассматривали букв лишь деревья, птицы и Она. Остальные так пристально вглядывались в различные тексты, что казалось – они искали ошибки печати. И солнце, в тот день не слишком яркое – светило не для них. Точнее, оно им не было важно; они впитывали в себя «свет истины».

В комфортном купе ожидали, когда поезд начнёт движение в сторону другого города. Оставалось всего несколько минут для прощаний. Местная интеллигенция, выступающая в роли провожающих, декламировала приготовленную заранее речь. «Мы очень вам благодарны!.. Очень признательны за то, что посетили наш город!.. Теперь всё будет иначе!.. Мы продолжим ваше дело!..» – по очереди как солдаты, громко и чётко произносили люди разного возраста. Ни гуманист, ни его жена, не прислушивались к ним. В это время они уже представляли себе следующий день, других людей. Завтра этого города их не интересовало.

В то же время на площади снова стали собираться люди. Нужно было обсудить один важный вопрос. В городе стало слишком много бродячих собак. Отстреливать их? Среди толпы были как сторонники, так и противники столь крайних мер. Были и просто случайные люди, которые уже решили, что согласятся с мнением большинства. Первым на трибуну поднялся старый, уважаемый охотник. После непродолжительных аплодисментов начал говорить приказным тоном: «Вот что нужно сделать: дать мне денег на новое ружьё… на всё, что пригодиться. Поймите – собака не на цепи может укусить любого. И не говорите мне, что «пока никого не покусали». Вы не знаете, какими злыми иногда бывают эти животные. Никакие они не «друзья». «Собака друг человека»? Кто это вообще придумал? Собака друг хозяину, а для бродячей  – все люди – враги. Сами же соглашались недавно, что нужно искоренять зло. Вот оно – зло, в чистом виде».

Врач, лечивший Короля, проходил мимо, услышал слова охотника и тоже поднялся на трибуну. Когда все замолчали, сказал: «Зачем убивать так?  Звуки выстрелов, кровь… Давно уже придумано снотворное. Нужно только, чтобы собаки съели превышенную его дозу. И всё. Безболезненно. Во сне. Что может быть более удобным и милосердным?».

Солнце почти опустилось за крыши домов. Последние его лучи освещали городскую площадь. От улиц и переулков остались только их чёрные силуэты. Фонари ещё не зажгли. Через площадь, по краю, снова проходила Она. Возвращалась домой. Думала о том, что нужно поесть, прежде чем уснуть. Хотя лакей в самых блестящих туфлях всегда напоминал об этом.

Когда врач закончил свою речь, на трибуну поднялся ещё один человек – противник истребления животных. Окинул взглядом всех собравшихся, начал несерьёзным тоном объяснять всем своё мнение: «Откуда в собаке злость? От образа жизни. Голод – постоянные поиски пищи. Ветер, дождь, снег. Отсюда – постоянные поиски тёплого и удобного ночлега. Драки с другими собаками ради крова. Я предлагаю вот что: мы усыпим их, но не до смерти, и увезём из города. Там мы построим для них удобные клетки, будем их сытно кормить и приучать мирно сосуществовать с людьми. Объяснять, что можно делать, а что – нельзя. Со временем их можно будет выпустить на волю».

Из толпы послышались недовольные возгласы: «А на какие деньги всё это содержать? Хочешь уговорить нас, чтобы мы всё оплатили? Да это же будет дороже в несколько раз!». Выступающий прокричал испуганно: «А что ещё вы предлагаете? Тут либо убить, либо сделать так, как я говорил…».

«Просто у них нет дома» – произнесла Она вслух свою случайную, как Ей показалось, мысль. Собравшиеся люди посмотрели сначала на Неё, затем – на трибуну. Разные голоса: мужские, женские, наперебой выкрикивали: «Именно!.. В этом вся суть!.. Так и поступим!..». Но остальные – люди прежде молчавшие – в ответ: «Давайте! Только кто заберет всех собак? Каждому из вас по пять штук?.. А мы не будем о них заботиться. И вы нас не заставите!..». Кто-то вспомнил о Ней. «Может спросить ту случайную прохожую?» – подумал он. Но Её уже не было на прежнем месте. Ушла. Одна главная мысль: «Вернуться домой». И множество разных: «Хорошая погода. Здание скоро достроят. Как и другое, там, вдалеке. Как же это далеко от дома… Домой. Сегодня прохожих меньше. Собаки… Дом… Какое небо чистое…». Им Она не придавала значения. Просто случайные и совсем не важные.

А спор на площади продолжался. Разгорался, как пожар. С каждой новой фразой – сильнее. Одна из улиц города считалась главной. Сейчас там было пусто. Почти. Не было дам с кавалерами, экипажей. Только стая бродячих собак. Двигались друг за другом вслед и почти бесшумно. Искали пищу. Боялись шума толпы. Обошли по краю площади.  Направились в сквер. Неподалёку стояло старинное, но ничем не примечательное здание.  В этом и заключалась его особенность. У окна на верхнем этаже стоял человек. Человек, не принявший слов гуманиста. Смотрел на площадь, людей, собак… и тихо, почти беззвучно, смеялся.

И Она шла по той улице, что считали главной. И не придавала этому значения. «Просто часть пути домой» – такое отношение было у Неё к тому, что другие считали очень важным. Вдруг Она увидела, что Ей навстречу идёт красивая пара. Какая-то девушка, а рядом – Принц. Тот самый, почти не изменившийся. То же благородство во всём. Та же неестественная улыбка. Только другой костюм. Прошли мимо Неё. Принц не остановился, даже не поднял взгляд от земли. Спутница его улыбалась, всем своим видом доказывая свою беззаботность. И Она не подошла  к своему Принцу, не остановилась. Подумала, что снова лишь показалось.

Если бы он сказал Ей, что нужно расстаться, то Она бы приняла это и ждала другого. Не обязательно на белом коне. Не обязательно в дорогом костюме. Но благородного, великодушного и смелого. Такого, каким и должен быть настоящий Принц. Хотя не могла отличить настоящих чувств – от фальшивых, от хорошей актёрской игры. Поэтому и подавала милостыню всякому, кто просил. К вечеру у Неё не оставалось денег.

Но он сказал, что придёт. И Она ждала. Почти каждый выходной день стояла посреди площади, всматриваясь в улицы и переулки. Искала знакомый силуэт. Даже когда был сильный ветер. Даже когда лил дождь. Верила, что скоро он появиться совсем рядом. Нередко его образ всплывал в сознании. Казалось, что Принц идёт навстречу. Но приходилось убеждаться в том, что это был мираж. Иногда к Ней подходили пьяные мужчины разного происхождения. Спрашивали: «Почему ты здесь стоишь одна?». И Она неизменно отвечала: «Жду одного  человека». Большинство после этих слов уходили сами. Другие, сделав неприличный жест, говорили:  «Я и есть тот самый человек!» Тогда Ей не оставалось ничего, кроме возвращения домой. Нет, Она не понимала и не принимала к сердцу их намёков. Просто думала: «Так не может быть. Чтобы другой человек был Принцем… Нет. Это что-то со мной. Нужно отдохнуть». И в этот раз Она посчитала увиденное лишь игрой сознания. Потому что Её Принц не мог так поступить. Не мог пройти мимо и не заметить.

Все люди расходились по домам. Те, что были на площади, оставили спор незавершённым. Без общего решения. И никто не думал о том, что будет завтра. О завтрашнем дне, когда всё тайное станет явным. Завтра все пожалеют о деньгах, отданных незнакомцам. И людей, воспользовавшихся чужой щедростью, назовут мошенниками и посадят в тюрьму. Прощенные на словах долги заставят вернуть. Выясниться, что кто-то искал в трудах моралистов лазейки для нечестной выгоды. Что некоторые прочли за день больше других и упрекают остальных в незнании. Что в трактир начнут приглашать из-за собственного желания выпить. И будут ходить весёлые по улицам города с бутылкой в руке и выкрикивать: «Человек!».

Но пока что все поглощены идеей. И видят в каждом прохожем друга. И Ей было приятно находиться в этой атмосфере всеобщего счастья и доверия. Фонари уже были зажжены. Повсюду сияли яркие огни. Настолько яркие, что звёзды в небе казались тусклыми в сравнении с ними.

Госпожа всегда была нетерпелива. Поэтому подзывала и посылала лакеев ко входу одного за другим. Отправляла посмотреть – не идёт ли Она? Подозвала самого молодого из них, принятого на службу около года назад. Лакей подошёл, заметил: «Нужно сменить». Ушёл в другую комнату. Вернулся с новой, живой бабочкой в руке. Оторвал мёртвую неосторожным движением. Хрупкое бездыханное существо упало. Поблекшие крылья рассыпались.

По главной улице снова начали проезжать экипажи и всадники. Магазины, закрытые днём, открыли двери для новых клиентов. И все люди казались такими же сияющими и торжественными, как их город. Всё вокруг преобразилось: вывески, улицы, прохожие. Всё было украшено, словно праздновали начало чего-то великого. Словно в этот день родился Христос. Или завершился старый год и начался новый. Отмечали первый день, как казалось, новой жизни. Начало торжества гуманизма. Начало светлого пути для каждого человека. Все старались соответствовать этому празднику. Только Она оставалась прежней. Такой осталась бы и завтра.

Так же давала любому милостыню. Так же улыбалась прохожим. Потому что сказки Её матери отличались от общеизвестных. В тех сказках не было зла. Жили богатые и люди среднего достатка, но не было нищих и рабов. Строили дворцы и обычные дома, но никому не приходилось терпеть условия грязных лачуг. Были благородные и обычные люди, но между ними не было презрения или зависти. Ценили заработанное богатство, но не становились алчными или жадными. Было умение сберегать, но оно не превращалось в скупость.

А когда Она слышала от кого-то о жестокой, несправедливой судьбе, об устройстве мира, в котором лучшие человеческие качества не ценятся и даже мешают жить, то просто не верила этим словам. Равно как и проповедям христиан о дьяволе, его демонах и аде. Равно как и словам гуманистов о причинах нравственного регресса человечества. Ни изматывающая, лишающая сил работа, ни любовь, что была неразделённой и обещала лишь одиночество – ничто не могло поколебать в Ней веры в свой, прекрасный мир. И ничто не могло сделать Её несчастной. Потому что Она мечтала о лучшем и мечты сбывались. Всё это: жизнь в покоях Короля, в школе для детей аристократов, у светской дамы, встреча с Принцем – казалось Ей привилегией, притом – незаслуженной. И поэтому Она думала: «Все вокруг так добры ко мне. С их помощью я могу быть настоящей Принцессой».  И была счастлива, радовалась каждому новому дню, каждой встрече с прохожими; смотрела сквозь витринное стекло с теплотой и нежностью, желая помочь всем стать теми, кем они должны быть. Так же как это удалось Ей.

Уже стемнело. Полагаясь на свет фонарей, Она возвращалась домой.  Оставалось перейти через дорогу и пройти меньше ста метров. Госпожа не находила себе места. Клялась, что больше не отпустит Её одну в город. Приставит какого-нибудь человека; будет платить ему как лакеям, чтобы следил за Ней.

Хозяйка модного дома была очень богата. Ни лакеи, ни приёмные дочери не знали о тайнике светской дамы. Располагался тайник в зеркальной комнате – в основании шестиугольной башни. И госпожа, чтобы обрести хоть недолгое утешение, отправилась туда. Войдя в комнату, не поднимая взгляд, открыла тайник. Удостоверилась, что деньги и драгоценности на месте. Решила взглянуть, не приобрела ли слишком усталый вид. Посмотрела по сторонам, затем – наверх, в самое дорогое, самое чистое зеркало. И застыла в оцепенении. Зеркало было опущено гораздо ниже положенного, были видны верёвки. Госпоже привиделось, что это гроб, что его опускают вниз – в землю, на этих самых верёвках. Надменная светская дама боялась своей смерти, которая должна была обязательно прийти. Видела всюду возможность умереть. И поэтому испугалась и потеряла сознание. Тайник остался не заперт. Лакей в самых блестящих туфлях и другой – всегда улыбающийся, забрали всё ценное и сбежали. В том числе и украшения с рук лежащей светской дамы. Лишь деньги, получаемые ежемесячно, были залогом их преданности.

Мимо дома с шестиугольной башней промчался всадник. Лошадь, выбиваясь из сил, несла его с высокой скоростью. На нём была необычная одежда, которую носили только в другой стране. Всадник не обратил внимания на выбегающих из дома госпожи лакеев. В руке у него был зажат аккуратно сложенный лист бумаги. Там было написано что-то очень важное, и он не сводил глаз с этого письма. И не мог заметить, что впереди переходила на другую сторону улицы Она. Было темно. Не все фонари светили. В большинстве окон уже не горели свечи. Столкновения в упор не произошло. Лошадь инстинктивно дёрнулась в сторону, задев  то, что всадник расценил как неживое препятствие, лишь по касательной. Но лист бумаги выпал из его руки. Не заметив этого, всадник продолжил путь.
 
Если бы всё произошло секундой позже, то Её бы даже не задело. Но сейчас Она лежала на тротуаре. Положение рук, ног и головы было таким же, как у тряпичной куклы, уроненной на пол. Не было ран, не было крови... Равно как и возможности подняться на ноги. Падение было не сильным, но произошло повреждение важнейшей части скелета. Лист бумаги упал рядом с Ней. Раскрылся. И Она прочитала следующие слова: «Юная наследница трона и вправду необычайна. Эта девочка хочет изменить всё вокруг, сделать лучше. Мечтает о мире, где все будет радостны, трудолюбивы; каждый будет помогать другим. Постоянно твердит, что у неё большое будущее, что она станет светом для людей, станет как звезда…». «Это, наверно, обо мне…» - такая мысль промелькнула у Неё. После этого Она начала смотреть в небо, не дочитав письмо до конца. Вот что ещё было написано на том листе бумаги: «Это просто детский идеализм! Сейчас нашей семье не до этого. Наша задача – сохранить монархию у нас в стране, то есть оставить нашу династию на троне. Эта девочка возомнила о себе слишком много. Вполне может быть, что она ради этих своих «высших целей» растратит накопленное семейное наследство. Допустить этого мы никак не можем. Нужно убедить её любыми способами, что главная цель – в другом. Нужно сделать так, чтобы она стала такой же, как все мы. Если же не удастся, тогда …».

Так письмо и заканчивалось. Тот, кому оно предназначалось, должен был знать – что подразумевалось под многоточием.

А Ей уже было всё равно. Болевой шок лишил физических ощущений. Не было желания звать на помощь. Всё, что Она сделала: протянула свою руку к небу. Туда, где сияли сотни звёзд.

Неподалёку, в комнате на верхнем этаже одного из домов, юная скрипачка держала смычок такой же прекрасной рукой. Играла что-то резкое, пронзительное. Музыка вылетала из открытого окна, отражалась от стен домов, деревьев и ударялась об тротуар, о брусчатку дороги, будто падала как раненая птица.

Несколько секунд для Неё существовали лишь небо и эти резкие, пронзительные звуки. После – только темнота и тишина. Долгие. Очень долгие.

Неизвестно, кто заплатил за похороны. Неизвестно, кто присутствовал на них. И кто установил надгробие из белого мрамора без имени и даты рождения. Но дата смерти была проставлена.

Я приду к Ней на могилу. Я принесу Ей синие розы и ландыши. Я буду улыбаться. Поверьте, моя улыбка будет естественной. Ведь никому сейчас не важно, что я вложил в неё всю свою боль.

Никто не спросит: «Зачем Она так жила?» Никто не увидит в Её жизни и смерти Красоты. Лишь скажут: «Нужно было повзрослеть и приспособиться к настоящей жизни». Ведь если жить с волками, то и выть по-волчьи…

Но разве не реальность была слишком уродлива и безобразна для Неё?