Красавица Анна Петровна была старшей дочерью в семье купца Трепанова. Глава семейства Петр Осипович был неплохой купец, но имел существенный недостаток – он любил выпить. И если бы не жена, которая имела жесткий характер, да сыновья – тринадцатилетний Митька и одиннадцатилетний Егор, которые уже помогали отцу торговать в бакалейной лавке, давно бы разорился. В первое время после женитьбы Семен Трофимович принимал у себя тестя, но после нескольких визитов, кончившихся пьяным дебошем, он категорически отказался иметь с ним дело. Теща, Прасковья Даниловна часто навещала дочь, но старалась это делать тогда, когда хозяин был в отъездах. Она как-то слегка побаивалась своего умного зятя, не всегда его понимала и от этого робела в его присутствии.
– Дочка, как же вы с ним разговариваете? Уж больно он мудреный, весь, видно, в свою покойную мамашу. Та, помню, ни с кем и не зналась вовсе. Говорят, всё книжки читала, да на фортепианах играла. Идешь, бывалоча по улице, а из окна слышно, как она играет. Да музыка все какая-то непонятная.
– Вот, вот, маменька. Семен тоже иногда сядет и играет, а послушать-то и нечего. И Васеньку собирается учить музыке. Учителя, говорит, нанимать надо. А зачем? Вырастет и в лавке потом работать не заставишь. Кто отцу помогать будет? Еще говорит, как подрастет сынок отдаст учиться в гимназию. Теперь, говорит, без ученья нельзя. Я ведь, маменька, не против, грамоте надо обучить. Только вот, что я, маменька, переживаю. Васенька, как не родной, все больше к отцу ластится и всё ему, чтобы книжки читали. Семен радуется, мол, малец какой умный растет. Ой, маменька, я же ведь замуж выходила радовалась, что высокий да красивый у меня муж будет, а он все-таки чудной какой-то. Вот, вы видели, сколько книг у нас? Все шкапы полные, он эту комнату библиотекой называет. Зачем, говорю, деньги на них тратишь? Кто читать будет? А он смотрит на меня, будто это я дура, рукой потом махнет и уходит. Вот как, маменька живу.
Прасковья Даниловна хоть и с состраданием слушала Анну, но понимала, что надо внушать дочери уважение к мужу, а иначе в семье будет только разлад.
– Доченька, терпи и делай так, как муж велит. Примечай, что ему нравится, а что нет. А ты как думала? Замуж вышла – стала одно с мужем. Как в писании-то писано: жена да убоится мужа свово, он глава жены, глава семьи. Так-то дочка. Тебе ли жаловаться? Не бьет и не пьет, а то что не такой как все, так это же хорошо! Отец твой вон пьет, всю душеньку мне вымотал. Как напьется так драться лезет. Уж я какая боевая, а сколько раз битая была. Думаешь мне легко? Одна надежда на Митьку с Егоркой, вырастут, полегче будет. Да боюсь, кабы глядя на отца тоже пить не начали.
Прасковья Даниловна встала из-за стола, оправила свои юбки и заковыляла к окну.
– Ноженьки чтой-то затекли, – простонала она, вглядываясь во двор. – А это, что у вас там делается?
В саду на поляне были сложены доски и бруски, рядом копошились какие-то мужики с топорами и пилами.
– А это, маменька, беседка будет, а внутри стол сделают. Летом будем выносить туда стулья и кресла, самовар будем ставить и чай пить. Это мне по нраву, пусть делают. Слышите, маменька, – прислушалась Лариса, – кажется доченьки мои проснулись. Это Лариса орет, ох и горластая! – засмеялась она. – А Ирина спокойная, ее и не слышно. Они совсем разные, не спутаешь. Ну идемте к ним. Груньку на базар отослала за свежим мясом, прискучило солонину-то есть, опять же всю зиму пельмени ели, хочу щей понаваристей и, чтоб со свежей капустой.
В это время в кухню отпыхиваясь ввалилась Груня.
- Грунька, тебя только за смертью посылать. Сколько раз зарекалась отпускать тебя одну на базар. Небось, ходила рот разинув, и денег перевела пропасть? Известное дело – не свои, не жалко. В другое бы время я разве отпустила бы тебя одну. Давай показывай, чего купила. Почем нынче за фунт свинины просили?
– Тринадцать копеек, барыня.
– Тринадцать копеек! Ты что, Груня, ополоумела? В прошлый раз мы вместе с тобой по одиннадцать копеек за фунт брали. Ты или брешешь, или не торговалась вовсе!
– Помилуйте, барыня! Не брешу нисколько! А уж как мы с ним торговались, как торговались! Четырнадцать ведь копеек просил окаянный. А уж к говядине и не подступайся: семнадцать копеек, а то и больше. А за телятину и вовсе до тридцати копеек просили.
– Так ты, что не у Петра Демьяныча брала мясо?
Груня остановилась в растерянности и, сообразив, что врать нет смысла призналась:
– Нет, барыня. Тык ведь какая разница?
– Глупая ты, Грунька! Как есть глупая! А капуста где? Никак забыла опять?
– Не забыла, барыня. Вон у порога в корзине, насилу донесла.
– Куда такой вилок большой взяла? Говорила ведь, бери небольшой, чтобы на раз хватило. Тепло уже на улице, бестолочь, заветрит теперь. В этом году, маменька, свежая капуста что-то быстро ушла, пирогов много пекли, а квашенной еще полно осталось, – Анна Петровна взяла в руки вилок капусты. – Ну, ладно, завтра испечем пирог.
Прасковья Даниловна, наблюдавшая со стороны, согласно закивала.
– И то верно, доченька! А с ними так, все самой надо. Не проследишь ничего путем не сделают. И что ты ее столько лет терпишь? Выгнала бы ее давно, я тебе дочку Варвары пришлю. Она смышленая.
– Что вы, маменька! Это же дочка няньки Лизы. Правда, и от няньки-то теперь толку мало, старая становится, детей порой доверить страшно. Грунька, чего глаза стоишь таращишь? Ставь мясо варить, к приходу барина чуть поспеем. Лариса-то как раскричалась! Ах, ты батюшки! Идемте, маменька, а то как бы грыжу себе не нажила.
Но напрасно Анна Петровна наговаривала на Елизавету Евдокимовну, она была еще вполне расторопная, несмотря на свой возраст. Когда женщины вошли в комнату к девочкам, то застали там няню, которая уже распеленала орущую Ларису.
– Ах, какая нетерпеливая, минуту не хочет лежать сыренькой. Сейчас, моя золотая девонька, сейчас тебя перепеленаю. Васенька, подай мне вон ту пеленку, помощник мой славненький. Вот так. А теперь Иринушку посмотрим. Вот какая умница у нас Иринушка – улыбается лежит. Смотри Васенька, как они глазками тебя ищут. Уже все понимают, даром, что чуть больше месяца только. Маму услышали, смотри заворохобились как. Сейчас маменька вас покормит.
– Подай мне сначала Ларису, ее первую покормлю, – расстегивая мелкий ряд пуговиц на кофточке, Анна Петровна обратилась к няне. – Иди пока на кухню, Груня пришла с базару, да пошевеливайтесь там, надо, чтобы к обеду щи были готовы. Васенька, иди поцелуй бабушку, а потом поиграй сам.
Мальчик, застенчиво улыбаясь, подошел к Прасковье Даниловне. Бабушка расцеловала внука и отправила его следом за Елизаветой Евдокимовной.
– И впрямь, как не родной. Шестой годок ведь, а он такой стеснительный, ему девочкой надо было родиться. На покойную бабушку-то как похож, вот ведь как бывает!
– Уж не знаю про покойную бабушку, а вот на будущей неделе приедет ейный братец Константин Сергеич с женой на крестины девочек, на него точно схож. Ох, маменька, мороки-то будет. Ты уж за папенькой проследи, чтобы не напился и не наговорил лишнего. Жена у Константина Сергеича хорошая, очень она мне нравится, а уж как ко мне-то с душой относится!
– Это хорошо, дочка. Ты слушай ее внимательно, да приглядывайся, примечай как говорит, как ведет себя. Мужу твоему-то и приятно будет. Мужу, дочка, угождать нужно, тогда и спокой в доме будет.
– Ну вот, кажется, Лариса и наелась. Маменька, подайте мне Ирину. Она редко плачет, ее пока к груди не приложишь, знай кряхтит лежит.
– Вот и славно. А то ежели бы обе враз орали, и есть просили! Ох, помню какая ты была! Сию минуту вынь да положь. Лариса в нашу породу! Сразу видно, боевая будет.
Прасковья Даниловна осторожно положила сытую Ларису в колыбельку и внимательно поглядела на Ирину.
– А эта по всему в покойную бабушку будет, не зря Ириной назвали. Поживем – увидим. Пойду я, Аннушка, домой, пора уже. Засиделась я у тебя нынче, однако! Да неровен час твой Семен придет. Ты не провожай меня, сама дорогу найду.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/01/21/1486