День Советской Армии

               
               


ДЕНЬ СОВЕТСКОЙ АРМИИ


Пассажирский поезд как-то с натугой, нехотя сдвинулся с места, все более и более учащая стук своих натруженных колес. Этим поездом мы, несколько представите-лей солидного «почтового ящика», отправились на летно-испытательный полигон, расположенный примерно в двухстах километрах от нашего города.
Настроение было неважнецкое. Не очень хотелось отправляться в тусклый мир служебных гостиниц с их постоянной неухоженностью, за стенами которых простирались суровые поля, напичканные разнообразной военной техникой. Особенно не устраивала нас дата отъезда. Было это 23 февраля, когда мужское население нашей страны отмечает день своей армии. В те годы день этот был рабочим, но к вечеру не обходилось без застолья с традиционным русским размахом.
Среди нас единственным фронтовиком, прошедшим сквозь пекло Отечественной войны, был Сергей Иванович Смирнов. Человек он был уже совсем не молодой и весьма уважаемый в нашем институте. Ценило его и начальство как прекрасного специалиста, да и мы, представители тогдашнего молодого поколения, любили своего мудрого и всегда доброжелательного наставника. Сам Сергей Иванович окончил лишь семь классов средней школы, что не помешало этому самородку стать лучшим инженером не только в нашем научно-исследовательском институте, но, пожалуй, и во всей отрасли. Дар технического предвидения у него был просто невероятным. Что творилось в его голове, поросшей реденькими сивыми волосенками, не берусь сказать даже предположительно. Всегда выдержанный и немного насупленный, в то утро он выглядел каким-то возмущенно-угрюмым.
Я попытался растормошить нашего любимца:
– Ну вы даете, Сергей Иванович, в такой святой день нельзя пребывать в грусти. Командировка у нас ведь короткая, сами знаете, а армейский праздник отметим сегодня вечером, да еще громче, чем дома.
– Да нет. Конечно, знаю. Это все нормально будет.
– Так чего вы такой опустошенный? Войну вспомнили?
– Ее-то я всегда помню, проклятую. Здесь другое, – он немного помолчал, безмолвно пожевал своими пухлыми губами и, пододвинувшись поближе ко мне, тихо, но возбужденно прошептал: – Сегодня утром смотрю, а жена роется в моем чемодане, – он опять немного помолчал и еще тише и возмущеннее  продолжил: – Раньше такого не случалось. По крайней мере, я не замечал. Какая наглость – рыться в моих вещах!
– Ну почему рыться? Может, она хотела просто поаккуратнее все уложить? Может, сомневалась, все ли вы взяли с собой в командировку?
– Я ей посомневаюсь! Утром было некогда. Приеду, разберусь.
Разговор на этом и закончился. Мерное постукивания колес и плавное покачивание вагона постепенно стали приносить если и не успокоенность, то хотя бы леность. Пассажиры не спеша начали заниматься кто чем. Кто-то предложил сыграть в карты, кто-то уткнулся в газету. Только мы с Сергеем Ивановичем продолжали сидеть молча, думая каждый о своем.
– Ты вот говоришь, что войну я вспомнил. Как ее забыть? Молодой совсем я был тогда. Может, поэтому, а может, и не знаю почему, но больше помнится то, о чем в книгах не пишут. Случалось ведь разное.
Я всегда с большим интересом слушал рассказы Сергея Ивановича о войне. Этот необычный человек и про случаи-то рассказывал необычные, а порой просто странные. Сейчас, как мне казалось, наступил подходящий момент поделиться ему со мной своими воспоминаниями. Сергей Иванович, наверное, тоже так посчитал и, лукаво улыбнувшись, начал свой рассказ.

– Пошли мы однажды в разведку. Был конец зимы. Днем уже солнышко припекало. Снег хотя и не таял еще, но изрядно осаживался. Задание было простое: не углубляясь особо в тыл к фашистам, понаблюдать за их перемещениями и по возможности отметить передовые огневые точки. О взятии «языка» приказа не было. Да и пошло-то нас всего четверо.
Перешли мы линию фронта без происшествий. Поутру рассредоточились на опушке леса и стали вести наблюдение. Так почти весь день и наблюдали. Уже стало вечереть.
В те годы молодой я был, можно считать, юный и, скажу тебе, страсть как мечтательный. Как только нет надобности особо сосредоточиваться, так весь уходил в свои душевные картины. Вот. Нравилась мне до войны одна девчонка. Стыдно сказать, но был я с ней совсем не знаком, даже имени ее не знал. Наверное, видел-то ее раз пять, не больше, да и то так, мимолетно. И вот стала она мне в мечтах являться, и все тут. Ладно бы во время сна, но появлялась она и днем при бодрствовании. Вроде девчонка как девчонка – ничего значительного, кроме, пожалуй, длинных черных кос. В нынешнее время редко похожих встретишь, видно, бабы разучились рожать таких.
Так вот, стало вечереть. Сумерки уже здорово мешали наблюдению, приходилось напрягать глаза. А она – тут как тут, явилась, и все. Смотрит на меня и улыбается краешками глаз. Лежу я так на боку, весь в мечтах. Однако начал вдруг ощущать какую-то странность: вроде стоит моя краля передо мной как обычно, а запах идет плохой. Я ничего не разумею, а она кивает головой в сторону. Кивает так и смеется, мол, посмотри туда. Скинул тут я с себя мечтательность – хочешь верь, хочешь нет – и вижу: сидит в той стороне, куда она кивала, фашист под кустом со спущенными штанами  и издает  поганый запах. От моего лежбища до него метров десять, не больше. Какого же я дал маху, что не заметил его раньше. Даже не пойму, откуда он свалился. Видно, мечтал я себе тишайше, так что и фриц не заметил моего близкого расположения.
Может, я и растерялся малость, но быстро понял, что нельзя упускать такой фарт. Немец, похоже, весь целиком был в процессе. Он не только не заметил, как я подошел к нему сзади, но и даже когда прямо вырос перед ним. Лишь увидев автомат перед своим носом, засранец удивленно вскинул свои белесые глаза. Известно, что у человека только две руки, так что фашист не смог определиться, что ему делать: поддерживать штаны или пытаться достать пистолет. Подал я условный сигнал своим ребятам, а остальное, как сейчас говорят, было делом техники.
Немец оказался майором и представлял немалую ценность для нашего командования. За такого «языка» следовало ждать награды. И нас, всех разведчиков, действительно представили к боевым медалям. Трое получили медали «За боевые заслуги», а один – «За отвагу». Получил эту главную медаль не я, а другой солдат, тоже Смирнов, но Николай. Этот Колька в том деле с немецким майором был так, с боку припека. Перепутал, видать, нас писарь, либо еще какой другой дармоед.
Решил я искать правду. Сразу надо сказать, что глупо решил. Подумал прежде, к кому следует обратиться. Решил: к замполиту полка. По уставу к замполиту может без всяких обратиться каждый, независимо от должности и звания, даже простой солдат, как  я, и без всякого разрешения своего начальства.
В полку нашем был замполит по прозвищу Гугенот. Я,  как ты знаешь, университетов не кончал, так что до сих пор смутно понимаю, кто такие были гугеноты. Правда, наш старшина уверял, что похож полковой замполит на гугенота, как две капли воды. Звали мы его так, конечно, только промеж себя. Ну ладно, Гугенот  и Гугенот.
В общем, пришел я в полковой блиндаж к Гугеноту. Доложил, как положено, представился и говорю, мол, так и так, что пленил фашистского офицера  я, а медаль «За отвагу» дали другому  Смирнову. И что, ты думаешь, начал он мне плести? Принял меня за последнего дурака и стал так убежденно уверять, что гораздо почетнее получить  медаль «За боевые заслуги», чем «За отвагу». Мол, отвага всегда присутствует на войне, а вот боевые заслуги не каждому удаются. Так пудрил Гугенот мне мозги, что и сам, видать, очень довольным остался от этой бредятины. Ладно, обида за медаль, но куда противнее, когда тебя принимают за идиота. Старался я сперва быть спокойным и говорю ему: «Разъясните мне, пожалуйста, товарищ майор, почему тогда «За отвагу» платят  больше, чем «За заслуги»?
Может, ты и не знаешь, а во время войны, да и несколько лет потом, обладатель боевых наград получал за них ежемесячные деньжата. Вот.
Тут Гугенот от злости почти окосел. Взбесился он и стал сначала орать на меня. Поорал-то – ладно, но затем сбавил тон и начал обвинять меня во всех смертных грехах: мол, я не только несознательный солдат, но, похоже, вражеский лазутчик. Тут по-мутилось у меня в башке от обиды за оскорбления, и рассказал я малость, что думают про него бойцы. Кажется, даже пригласил его сходить со мной в разведку. Дурак, конечно, я был, да еще какой, но что сделано – то сделано. Гугенот замолк и сощурил глаза. Дошло до меня наконец, что ждет искателя правды. Штрафной батальон в лучшем случае, а то и военный трибунал. Все у нас знали, что Гугенот был на это горазд.
Выскочил я из блиндажа почти в беспамятстве. Был, похоже, сильно в бреду. Все, каюк, прощай, Серега! И тут перед моими глазами опять появилась та довоенная девчонка и так грустно и тихонечко одними губами говорит: «Уходи, уходи быстрее. Куда – сам знаешь».
Тут припомнил я вмиг, что еще раньше, находясь в разведке, заприметился мне широкий овраг. Скорее, была это неглубокая, но широкая голая ложбина, километра два в размахе. Как правильно назвать это место, не знаю. По дну там протекал ручей. Главное же, посередине той ложбины громоздились остатки немецкого обоза, который накрыла наша артиллерия. Ни нам, ни немцам подойти к тому месту было никак нельзя – все кругом хорошо простреливалось. Мне еще помнилось, что есть там и полуразрушенный блиндаж, невесть когда и кем развороченный. Это я сейчас рассказываю тебе все подробно, а тогда спрессовалось все у меня в башке, и незамедлительно пришло решение пробираться в это нейтральное место. Иного выбора не было.
Часть наша стояла в болотистом лесу, так что укрыться на пару часов особого мастерства не требовалось. В разведке пришлось многому научиться. Ну, а как наступила ночь, дал я тёку. Не знаю, заметили меня или нет, но стрельба была с обеих сторон. Не просто, конечно, но сумел я добраться до разбитого обоза. Безысходность моя, видать, охраняла, но все же здорово царапнула меня одна пуля по ребрам. Рана эта хоть и не была серьезной, но сперва ныла здорово. Так вот, добрался я до обоза, залез в блиндаж-землянку и обосновал там себе сносное убежище. Перевел сперва дух и стал аккуратненько обследовать остатки немецкого обоза. Даже сейчас трудно поверить, но чего там только не было! Консервов, жратвы всякой – навалом. Даже три ящика со шнапсом уцелело. Ну, думаю, гуляй, Серега, хоть напоследок.
Как только принял я первую порцию вражеской водки, так и рана перестала зудеть, и жизнь моя показалась интересной. Теперь уже стал устраиваться по-хозяйски, пытался предусмотреть все возможности, а уж потом и здорово расслабился. Времена-ми в моих мечтах появлялась та девчонка, но теперь она уже слегка улыбалась и шептала: «Запомни этот день, везунчик». Как не запомнить? Вот тогда-то я и решил однозначно: коль останусь живым, то буду непременно отмечать его всегда. Самое интересное, что день этот оказался 23 февраля – день нашей армии.
Сколько дней отмечал я этот день, сказать не возьмусь. Может, неделю, а может, и дольше. Изрядно пришлось опустошить вражеские запасы. Кругом война, стрельба непрерывная, а у меня такая радость. Потом стало мутиться у меня в голове – видать, славянские мозги не совсем способны переваривать немецкое пойло. Мечтательная девчонка моя продолжала появляться, но все реже и реже, да и выглядела как-то грустно. Понял я, что проспиртовался  я неметчиной сверх всякой меры. Надо заканчивать праздничный отрезок своей жизни. Решил я это твердо.
Представь себе на минутку: кругом бутылки со шнапсом, а я сижу, размышляю, но не пью. Стал потихоньку приходить в себя и соображать, что делать дальше. Что делать? Надо возвращаться к своим. Другого пути нет. Штрафбат, так штрафбат. Теперь это казалось не таким страшным, ведь посчастливилось мне напоследок погулять на славу. Не каждому такое случается.
Прошли еще, кажется, сутки. Выбрался я из своей берлоги и без хандры подался в расположение своей части. Да еще: стрельбы при моем возвращении уже не было со-всем. Повезло мне, можно сказать, беспредельно. Вместо моей старой части на том месте стоял не только другой полк, но и принадлежал он совсем другой дивизии. Тогда все быстро менялось. Происходила интенсивная передислокация, готовились к решающим ударам.
Привели меня к командиру. Пошли расспросы: что, мол, и как? Откуда? И прочее. Я докладываю, что был в разведке, попал в сложную ситуацию, остался один, плутал по тылам. Теперь вот вернулся, а полка моего здесь нет. Поговорили со мной еще не раз.  Вот представь себе: допрашивает меня соответствующий товарищ, и вдруг из дверного проема появляется мой бывший взводный еще по Сталинградской битве. Теперь он уже стал капитаном, командиром разведки, вся грудь в орденах. Вскочил я с табуретки, а он обнял меня и расцеловал.
Поручился за меня мой командир. Да и так видят, что солдат я бывалый, а недокомплект личного состава в части большой. Может, и еще что. В общем, приняли меня к себе, зачислили в состав, поставили на довольствие. Здесь опять мне здорово повезло. Потом с этим полком дошел я до самой Златой Праги. Вот такая история получилась.
Домой же пришла в то время на меня похоронка. Была она уже вторая. Первая поступила после Сталинграда. Тогда провалялся я в госпитале больше месяца. Но это другая история. Как-нибудь расскажу.
Да, вот еще что. Девчонка та, с длинными косами, явилась ко мне опять нынче ночью. Не забыл, говорит, солдат, ты тот памятный день? Чего только в жизни не бывает. Сам видишь, что годки мои немалые, и с женой своей живу почти в ладу, а вот надо же, снится мне она до сих пор, чернокосая.

Надрывный скрежет тормозов возвестил о прибытии поезда на станцию нашего назначения. У платформы уже томился в ожидании служебный автобус. Еще примерно час езды, и вот оно, обшарпанное здание приаэродромной гостиницы. Быстро закончились формальности с заселением, и редко пустующие комнаты-номера приняли нас в свои старческие объятия.
Все знакомо до тошноты. Кровать, застеленная  застиранным байковым одеялом непонятного цвета, да тумбочка с покосившейся дверцей. Я старался побыстрее устроиться на своем месте. Открыл чемодан и стал раскладывать привезенный с собой нехитрый скарб.
И тут дверь в комнату распахнулась, и в ней появилась встревоженная физиономия  Сергея Ивановича:
– Иди, иди посмотри, что у меня оказалось!
Такое поведение было совсем не характерно для этого выдержанного и рассуди-тельного человека. Я понял, что случилось что-то важное, необычное, и мигом устремился за ним.
– Представляешь, а я, греховодник, еще злился на нее, ругал, что роется в моих вещах, – продолжал Сергей Иванович, следуя быстрым шагом по коридору к своему номеру.
На его кровати лежал раскрытый чемодан, а рядом только что вынутая из него бутылка армянского коньяка и красочная открытка с изображением воина в каске и с автоматом на груди. Мне ненароком показалось, что этот нарисованный молодой парень чем-то напоминает самого Сергея Ивановича. На оборотной стороне открытки было старательно написано крупным женским почерком:
«Поздравляю дорогого Сережу
с днем Советской армии.
Желаю крепкого здоровья
и успехов в работе.                Твоя Полина».