Траектория жизни непредсказуема как след от молнии. Порой она соединяет казалось бы несовместимые события.
Эта история началась в начале моей военной карьеры в городе Севастополе.
Шёл 1945 год. Город был ещё в руинах, но быстро восстанавливался.
Мы курсанты Военно-морского училища прибыли на корабли Черноморского флота для прохождения «Курса молодого краснофлотца». Через полтора года нам, 18-19-летним мальчишкам, предстояло стать лейтенантами.
Отлаженный маховик ускоренной подготовки офицеров под девизом «Всё для фронта! Всё для Победы!» продолжал вращаться.
Настроение было приподнятое.
Жизнь в это время протекала под аккомпанемент и незабываемое ощущение всенародной Победы, одержанной в тяжелейшей войне.
Страна, армия и флот с энтузиазмом перестраивались на мирный лад.
На кораблях и в частях Черноморского флота полным ходом шла демобилизация. Об этом регулярно оповещал разноголосый хор гудков паровозов, морзавода, автомобилей, сирен кораблей и судов, провожавших домой очередной эшелон с победителями. Город-герой торжественно прощался с теми, кто выполнил свой воинский долг и возвращался на свою малую родину.
Нашу насыщенную романтикой жизнь несколько омрачила быстротечная эпидемия местной болезни под названием «Москитка». Судя по высказываниям руководителя нашей практики она оказалась серьёзной проблемой не только для нашего курса, но и для флота.
Разносчиками болезни были москиты. Их укусы, как правило, были неощутимы, но коварны. В наибольшей мере заражались люди, прибывшие в Крым из других районов России. Болезнь для большинства из них стала обязательным и неотвратимым испытанием.
Не избежал этой участи и я.
Помню первые сутки, проведенные в корабельном изоляторе на учебном судне «Десна».
Несмотря на духоту в помещении и температуру моего тела под 40°С меня сотрясал изнурительный озноб. Мучительно болели голова, мышцы тела, глазные яблоки. В дополнение к этому начался понос. Видимо по этой причине корабельный врач в тот же день «спровадил» меня в военно-морской госпиталь. А там я оказался в инфекционном отделении в посёлке Учкуевка.
Это был временный палаточный городок, расположенный на пригорке среди зарослей заброшенных виноградников. Под поднятые пологи палаток, где стояли койки с инфекционными больными, проникал запах нагретой солнцем земли, полыни и водорослей. Как потом оказалось совсем рядом находились «дикий» песчаный пляж и простирающееся до горизонта море.
Болезнь стремительно покидала меня. Через два дня я чувствовал себя почти здоровым. Осталась только слабость. Но и она вскоре исчезла.
Нежданно-негаданно в течение десяти дней я оказался в положении отдыхающего. Причём чувствовал себя абсолютно здоровым. Меня уже не лечили. Лишь делали повторные анализы. От их результатов зависела дата моей выписки из госпиталя. Поскольку всё это происходило в июле месяце на берегу тёплого Чёрного моря, постольку не было сил, способных удержать меня в пределах «карантина».
В компании или в одиночку я при первой возможности «уходил в самоволку». Маршрут был один - пустынный Учкуевский пляж. Там можно было до одури загорать, купаться, читать, мечтать, любоваться ультрамариновой морской далью.
К слову сказать, все «самовольщики» имели весьма забавный вид. Очевидно предполагалось, что находящиеся в карантине больные не должны были покидать территорию лагеря. Поэтому им почему-то не выдавали верхнюю одежду. Их повседневным «нарядом» было нательное бельё: белая хлопчатобумажная рубаха и такие же кальсоны. Для удобства носки они были снабжены белыми тесёмками и лишь двумя пуговицами. Представляете картину: группа парней в одних кальсонах!
Отсутствие верхней одежды не могло удержать молодых людей от соблазна искупаться в Чёрном море в июльскую жару. Для них ничего не значили строгие наказы медперсонала и грозное слово «карантин». Такового в действительности не было.
Правда, палаточный городок инфекционного отделения госпиталя был огорожен колючей проволокой. Она была наспех натянута в два ряда на покосившихся столбиках. Зазор между её нитями позволял свободно проникать через это препятствие. Неприкосновенность границ «карантина» охранял невзрачный мужичок вооружённый берданкой.
Встречая «самовольщиков» он угрожающе потрясал своим оружием, лениво ругался, но быстро утомившись махал рукой и пропускал к морю или в городок.
«Отдых у моря» запомнился мне на всю жизнь. Вообще-то я вырос у большой воды. Купался в Северной Двине, Волге, Онежском и Ладожском озёрах. Однако море увидел впервые. Впечатление было потрясающим. Я напрочь забыл о своей странной болезни. Госпиталь стал для меня своеобразным «Домом отдыха».
Воспоминания о времени, проведенном на берегу тёплого южного моря, долгое время служили мне потаённым оазисом, в котором можно было «укрыться» от суровых будней действительности.
Тогда я ещё не знал, что в 1948 году вернусь в Севастополь, где продолжу воинскую службу в офицерском звании. К тому времени я забыл о своём «участии» в эпидемии москитной лихорадки. Этому способствовал и тот факт, что в результате проведенных противоэпидемиологических мероприятий через год-два на всей территории Крыма избавились от этой болезни.
Случилось так, что в 1959 году я оказался замешенным в скандальную историю и «лоб в лоб» столкнусь с известным в научных кругах человеком, который оказался одним из руководителей работ по искоренению эпидемий москитной лихорадки на Черноморском флоте.
* * *
Дорогой мне человек из далёкого детства, в неожиданной ситуации, всегда истово крестился и говорил: «Пути Господни неисповедимы».
И в самом деле, мог ли я в 1945 году предположить, что спустя четырнадцать лет вновь столкнусь с призраком москитной лихорадки. Правда, уже не в физическом, а в моральном варианте.
В 1959-1960 годах, будучи дипломированным научным сотрудником одного из НИИ ВМФ, я был назначен научным руководителем комплексной научно-исследовательской работы (КНИР). В то время она считалась важной и к её выполнению были привлечены специалисты различного, в том числе медицинского, профиля.
Сразу оговорюсь, что сюжетом моего рассказа являются реальные события. Поэтому по этическим соображениям пришлось использовать вымышленные имена и фамилии персонажей.
Ответственным исполнителем КНИР от медицинского подразделения была Алина Викторовна Лебединская (старший научный сотрудник, кандидат медицинских наук).
Лебединская была крупная женщина. Ей было «далеко за сорок». Мне она сразу понравилась, так как отличалась деловитостью, держалась просто и обладала покладистым характером. Говорила громко.
Её голос по тембру и звучанию напоминал известную актрису Раневскую. С Алиной Викторовной было приятно работать. В этом я убедился в ходе лабораторных, стендовых и корабельных исследований.
К числу её недостатков я бы отнёс излишнюю «почтительность» к начальникам. Это распространялось и на меня, так как я был главным в организации работ по КНИР.
Однажды в приватной беседе Алина Викторовна задала озадачивший меня вопрос:
- Как Вы смотрите на то, чтобы к медицинским исследованиям кроме меня и моих сотрудниц подключился доктор медицинских наук, полковник Арнольд Борисович Павловский. Он — один из руководителей отдела, авторитетный учёный и любезно согласился осуществлять научное руководство медицинским разделом КНИР.
Тогда в этой просьбе я не уловил никакой подоплёки. Как один из руководителей отдела Павловский должен был делать это по своим функциональным обязанностям. Кроме того, я не сомневался в его компетентности. От его участия медицинский раздел исследований мог только выиграть.
Получив моё согласие, Алина Викторовна не скрывала своей радости, словно решила сложную задачу. Мне же доверительно сообщила, что в своё время Арнолд Борисович получил известность как исследователь москитной лихорадки в Крыму.
- Даже он рассматривался в качестве соискателя Сталинской премии. Но что-то помешало этому осуществиться. Он с группой сотрудников разработал комплекс мер, позволивших изменить эпидемиологическую обстановку на Черноморском флоте.
Через несколько дней после этого разговора я познакомился с Павловским. Его сопровождала Алина Викторовна.
Он был лет на 20-25 старше меня. Эдакий моложавый, вальяжный, знающий себе цену полковник.
Несмотря на возраст и положение Арнольд Борисович вёл себя очень демократично. Говорил со мной как с равным, хвалил и даже льстил.
На флоте при общении наибольшей обходительностью и тактом обладают офицеры-медики. Возможно это связано с их профессией. Этим качеством Арнольд Борисович владел в совершенстве. Он эмоционально, но с большим достоинством, расточал комплименты мне, Алине Викторовне и выполняемой нами работе. Живо интересовался её перспективами. (А они были многообещающими).
Глядя на него казалось, что дружелюбнее человека не существует. Заподозрить его в тайных, нехороших мыслях было просто невозможно. Одним словом, милейший человек.
Как бы ненароком поведал, что 13 лет возглавлял отдел эпидемиологии и паразитологии в Научно-исследовательском Медицинском институте ВМФ. В послевоенные годы был организатором работ по предотвращению и ликвидации сезонных эпидемий на ЧФ. Всячески подчёркивал свою полезность при выполнении обсуждаемой КНИР и своё бескорыстное желание оказать мне содействие.
Нужно отдать ему должное. Он добился своей цели и мы к обоюдному удовольствию договорились о творческом союзе.
В молодости я был слишком доверчив к людям. Поэтому сразу не разглядел неискренность Павловского. Не обратил внимания на его странную привычку: «избегать взгляда собеседника». Во время разговора его «суетливые» глаза фиксировались на чём угодно, только не на глазах собеседника.
Вскоре стало ясно, что «обещания» Арнольда Борисовича не более чем поза и амбиции высоко ценящего себя человека. В поступивших от медиков материалах исследований я не обнаружил личного вклада Павловского. И в мою душу впервые закрались сомнения в полезности его участия в выполняемой КНИР.
* * *
Хочу заметить, что оформление отчёта о законченной НИР в 60-х годах прошлого столетия было не простым делом. Исполнителей связывали по рукам и ногам различные требования и ограничения.
Большинство тематических работ Института выполнялись под грифом «Совершенно секретно». Не была исключением и порученная мне работа.
Отчётные материалы печатались на машинке в нескольких экземплярах. Как правило, к этому из соображений секретности привлекался ограниченный круг лиц. И не дай бог заболеть машинистке, допущенной к этим материалам. Начинали «гореть» сроки «оформления», задерживалось предоставление отчёта на утверждение Начальнику Института, высылка отчёта в заказывающие органы ВМФ и т.п.
При выполнении КНИР этот «нервный» период моей деятельности пришёлся на вторую половину 1959 года.
В конце августа от медиков я получил все материалы исследований. Основные результаты и выводы были включены в сокращённом виде в итоговый отчёт по КНИР.
Ознакомившись с рукописью итогового отчёта, смущаясь и нервничая Алина Викторовна предложила поместить на титульном листе в качестве второго научного руководителя КНИР - полковника м.с., доктора медицинских наук Павловского Арнольда Борисовича.
От этой идеи меня слегка покоробило. Похоже Арнольд Борисович не страдал скромностью. Естественно, я возразил. Свой отказ аргументировал следующим образом:
- Алина Викторовна, это неприемлемо. Посудите сами:
Во-первых, на титульном листе сводного отчёта должен указываться научный руководитель, утвержденный Приказом Главкома ВМФ.
Во-вторых, основное содержание отчёта не имеет к медицине никакого отношения. В этой области исследований Арнольд Борисович не участвовал.
В третьих, его научный вклад в исследования по КНИР невелик. Мне кажется, вполне достаточно ссылки на его научное руководство в частном медицинском отчёте.
Тем не менее, о Вашем предложении я доложу своему начальнику отдела. Убеждён, что он согласиться со мной, а не с Вами.
По лицу женщины я утвердился во мнении, что эта «инициатива» исходит не от неё, а от самого Арнольда Борисовича.
Лебединская, испытывая неловкость, торопливо остановила меня.
- Не нужно докладывать. Оставим как есть.
Вы меня убедили.
Случилось так, что в силу различных обстоятельств оформление сводного отчёта заняло больше времени нежели мы рассчитывали. К всеобщему огорчению у выделенной нам машинистки заболел ребёнок. Был отпускной период и замены ей не нашлось. Нежданно-негаданно сроки оформления отчётных материалов отодвинулись на неопределённое время.
Вместе с тем, большинство исполнителей КНИР уже настроилось на отпуск. Некоторые из них, в том числе Алина Викторовна и её помощница приобрели билеты для поездки на юг. В летний период это была большая проблема.
На свой страх и риск я не препятствовал уходу исполнителей в отпуск в запланированные ими сроки. Не хотелось портить коллегам по работе предстоящий отдых. Они поработали на славу.
Посоветовавшись с начальником отдела капитаном первого ранга Глушковым Николай Ивановичем я принял довольно рискованное решение.
С теми, кто отдыхал на даче под Ленинградом договорился, что они подъедут и подпишут напечатанный текст отчёта.
Для тех же, кто собирался уехать далеко сделал исключение. До отъезда они поставили свои подписи под рукописю отчёта. Их «подписи» я обязался «перенести» на машинописный вариант. Глушков не одобрил такой вариант, но и не препятствовал мне. На всякий случай он подстраховался.
- Давайте сделаем так. Вы самостоятельно принимаете решение и сами несёте за него ответственность. Я об этом ничего не знаю.
Я согласился, так как располагал достаточным запасом времени для оформления завершённой работы и не ожидал каких-либо негативных последствий от своих действий.
В начале сентября итоговый отчёт о законченной КНИР был полностью оформлен, «подписан» всеми исполнителями, утверждён командованием и выслан «Заказчику» в установленные сроки.
С чувством выполненного долга я «ушёл» в отпуск.
* * *
Пока звучали слова моего доклада о возвращении из отпуска Николай Иванович не спускал с меня хмурого взгляда. Затем «вылил на меня ушат холодной воды»:
- Поздравляю! С Вашей «склонностью» подделывать подписи мы вляпались в скандальную историю.
Павловский обратился с рапортом к Начальнику Института. В нём он обвинил Вас в подделке результатов и подписей сотрудников в отчёте по КНИР.
Слушая это я почувствовал себя потерянным и беззащитным. Нечто подобное испытывает голый человек, внезапно оказавшийся в людном месте.
А начальник продолжал выражать свою досаду и недовольство:
- Начальник Института принял решение рассмотреть этот вопрос на Научно-техническом Совете (НТС) Института.
Предварительное расследование поручено члену Совета Начальнику Управления-А капитану первого ранга Голикову Евгению Петровичу. Он уже спрашивал о Вас. Хочет побеседовать.
Свяжитесь с ним и попытайтесь завоевать его доверие.
С Павловским он уже говорил. Похоже попытка Арнольда Борисовича обвинить Вас в подтасовке результатов исследований и безнравственности поступков его не очень убедили. И помните о нашем уговоре. Подделка подписей - это ваша самодеятельность.
К этому моменту времени я уже мог логически мыслить несмотря на то, что гнев и досада распирали меня. В голове выстроилась картина случившегося. Кляуза Павловского - выверенная месть за отказ сделать его соруководителем КНИР.
- Как же я обманулся! За напускной добропорядочностью Павловского пряталась мерзопакостная сущность.
Да и Алина Викторовна хороша! На моё желание не усложнять ей жизнь ответила предательством: рассказала своему «учёному шефу» о моих поддельных подписях.
Вместо благодарности меня подставили. Обвинили в непорядочности.
И к чему теперь я должен готовиться?
В тот же день состоялась моя встреча с Голиковым.
Лично с ним я не был знаком, но неоднократно встречал на различных обще-институтских мероприятиях. Внешне он производил приятное впечатление. Невысокий. Очень живой. С простоватым улыбчивым лицом и озорными глазами.
Вот и сейчас он сидел напротив меня и улыбаясь рассматривал. Я много бы дал, чтобы знать о чём он думал.
- Вы, надеюсь знаете по какому поводу мы встречаемся?
- Знаю.
- Скажите, пожалуйста, чем Вы так насолили полковнику Павловскому? Почему он так невзлюбил Вас?
Я молчал не зная что сказать. В голове крутились безрадостные мысли:
- Нельзя ссылаться на разговор с Алиной Викторовной? Она может отказаться от своих слов. Тот кто предал один раз способен это сделать снова.
Подумав немного я ответил:
Формально Павловский прав. Подделывать под документами чужие подписи аморально. В своё оправдание могу сказать, что сделал это с ведома и при согласии исполнителей.
Рукописный вариант отчёта, подписанный исполнителями, идентичен машинописному тексту и снимает с меня обвинение в подтасовке результатов.
Почему мои поступки вызвали у Павловского такую реакцию не знаю.
До его кляузы наши отношения были нормальными.
В конце разговора Голиков предупредил меня, что в среду состоится НТС Института. Последним пунктом в повестке дня будет рассмотрение фактов, приведенных в рапорте полковника Павловского.
- На Совет приглашены Павловский, Вы и начальники ваших отделов.
Отнеситесь к «обвинениям» Павловского с максимальной серьёзностью.
Для Вас они могут иметь далеко идущие последствия.
На душе скребли кошки и хотелось провалиться сквозь Землю. Как я буду смотреть членам Совета в глаза и особенно его председателю — Начальнику Института капитану первого ранга, доктору технических наук Сергею Евгеньевичу Яхонтову.
Год назад он, несмотря на свою загруженность неотложными делами, встретился со мной и дал положительный отзыв на мою кандидатскую диссертацию.
- Как я посмотрю Сергею Евгеньевичу в глаза?
При прощании Голиков протянул мне руку и ободрил:
- Не отчаивайтесь! В Совете собраны умные люди. Они сумеют отличить кляузу от действительности.
* * *
У входа в конференц зал, где проходил Совет сидели в молчаливом ожидании Павловский и его начальник отдела. Я и Глушков поздоровались с ними и разместились поодаль. Возникла забавная ситуация.
- Мы как представители двух враждующих кланов. Не обмениваемся рукопожатиями, сидим обособленно и настороженно следим друг за другом.
Торжественно-важная физиономия Павловского подействовала на меня как успокоительное. Меня охватила неистребимая вера в высшую справедливость.
- Я не буду юлить перед Советом. Честно признаю неправомерность своих действий. Буду вести себя сдержанно и достойно. Однако постараюсь чтобы члены Совета правильно поняли мотивы моего поступка и не делали из мухи слона как Павловский.
Очень хотелось «макнуть» Арнольда Борисовича в ту грязь, которую он собрал вокруг моего имени.
Вскоре секретарь Совета пригласил нас в зал заседания.
Не знаю, что чувствовали другие. Лично я испытал «физическое» прикосновение любопытных взглядов. Как мне кажется, я выдержал это испытание и не потерял обретённого спокойствия и уверенности.
Находящийся за столом Яхонтов давал какие-то указания Голикову. Прервав на мгновение разговор он ответил на наше приветствие и предложил садиться.
Отправив Голикова на место Сергей Евгеньевич продолжил работу Совета.
- Уважаемые члены Совета! Неделю назад от доктора медицинских наук Павловского Арнольда Борисовича поступил рапорт. В нём он обвиняет кандтдата технических наук, старшего научного сотрудника, капитана 2 ранга (он назвал мою фамилию) в подтасовке научных результатов и подделке подписей исполнителей.
Учитывая серьёзность обвинения и его возможные последствия я принял решение вынести этот вопрос на НТС.
Ваша позиция по этой проблеме поможет мне принять правильное решение.
В соответствии с моим указанием член Совета, капитан первого ранга Евгений Петрович Голиков провёл тщательную проверку фактов, указанных в рапорте. Об этом он доложит позже.
А сейчас я предоставляю слово полковнику Павловскому.
Арнольд Борисович, в Вашем распоряжении пять минут. Попытайтесь объяснить членам НТС какими мотивами Вы руководствовались, предъявляя столь серьёзные обвинения своему коллеге, с которым, как я понимаю, Вы работали в одной упряжке в течение двух лет. Причём речь идёт не о рядовом исполнителе, а о научном руководителе темы.
Должен оговориться, что в то время, офицеры в возрасте старше 28 лет (предельный возраст пребывания в ВЛКСМ), практически поголовно были членами КПСС. Я тоже состоял в партии. Арнольд Борисович решил обратить против меня разящий меч партийной критики.
Павловский, явно готовился к публичному обсуждению своей кляузы.
Пряча по привычке глаза, он начал цитировать «Моральный кодекс строителя коммунизма», в котором «... честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни...» неотъемлемая черта настоящего коммуниста. Он делал многозначительные паузы, давая присутствующим глубоко осознать степень моего морального падения.
Упомянул он и о офицерской чести и просто о человеческой порядочности.
Обличительную речь Павловского прервал спокойный голос Яхонтова:
- Арнольд Борисович, давайте перейдём от риторики и общих фраз к фактам.
Вы утверждаете, что (упоминается моя фамилия) занимался подтасовкой результатов исследований.
В чём и как это проявилось?
Павловский замялся, подыскивая нужные слова:
- Я выразился, так сказать, в сослагательном наклонении. Вы же понимаете, что человек, подделавший чужие подписи способен изменить и результаты исследований.
- Вы так считаете?
- Так точно.
- А какие ещё есть претензии к работе научного руководителя КНИР?
- Предложенный им метод исследован по очень узкому кругу микробов и вирусов, что снижает достоверность и значимость полученных результатов.
- Арнольд Борисович, насколько я знаю, именно Вы были научным руководителем медицинских исследований.
У Вас эти претензии к самому себе?
В голосе начальника НИИ прорезались нотки раздражения.
Насупившись Павловский замолчал.
- Есть ли вопросы к Арнолду Борисовичу?
Члены Совета не стали задавать ему вопросы. Похоже, первый раунд я выиграл.
- Спасибо, садитесь.
Яхонтов предоставил мне слово.
- Оправдывайтесь! - предложил он досадливо, но тут же поправился и ободряюще улыбнулся — Защищайтесь!
Я вдруг почувствовал себя раскованно. Этому способствовали улыбка Яхонтова и атмосфера Совета. Похоже кляуза Павловского не находила поддержки у членов Совета.
Теперь многое зависело от моего выступления.
- Докладывает капитан 2 ранга …
Начну с «подделки подписей». Это единственный факт, который в действительности имел место.
Сознаю, что это некрасивый поступок. Однако я его сделал не в силу своей испорченности, а в силу сложившихся обстоятельств.
Дело в том, что неожиданно для исполнителей КНИР сдвинулись сроки оформления отчёта. Вследствие этого рушились планы личных отпусков сотрудников. Я попытался войти в их положение. Они хорошо поработали. И не их вина, что у машинистки, печатающей отчёт, заболел ребёнок.
Я подписался только за трёх исполнителей. Кстати, двое из них из медицинских отделов. Все они уже имели на руках купленные железнодорожные билеты. Эти люди ознакомились с рукописью отчёта и подписались под ней, «доверив» мне «перенести» их подписи в машинописный текст отчёта.
Понимаю, что мой поступок со стороны выглядит аморальным. Но не менее аморальным было бы проявить формализм и «испортить» заслуженный отдых хорошо поработавшим людям.
Теперь о «подтасовке результатов исследований».
Арнольд Борисович признался, что его опасения носят сослагательный характер. Иными словами, они надуманные.
Выходит, используя факт «подтасовки подписей» меня можно обвинить и в других грехах. Например, в воровстве или взяточничестве. Спрашивается, зачем этот приём используется в его рапорте? С какой целью? Мне лично это непонятно.
Два слова о претензиях Арнольда Борисовича к объёму микробиологических исследований.
Объём работ в этом направлении был в своё время согласован с Павловским, который подвизался в медицинской части КНИР в качестве научного руководителя. В процессе выполнения КНИР предложений от него о необходимости дополнительных исследований не поступало. Поэтому это обвинение в свой адрес я тоже не могу принять.
На мой взгляд объём проведенных микробиологических исследований достаточен для решения поставленных в КНИР задач.
Доклад окончен.
В отличие от Павловского ко мне было много вопросов.
Члены Совета интересовались не только взаимоотношениями между сотрудниками, сложившимся в процессе выполнения КНИР. Их внимание привлёк сам метод. Они предлагали сформулировать мой личный вклад в его разработку. Живой интерес вызвали результаты исследований, перспективы использования метода в военном кораблестроении и многое другое.
Несмотря на мои старания давать лаконичные ответы я в несколько раз перебрал отпущенное мне время, а поток вопросов не иссякал.
Яхонтов был вынужден прервать его и напомнить членам Совета, что обсуждаются не результаты выполненной КНИР, а претензии Павловского к её руководителю.
Председатель Совета предоставил слово Голикову.
Евгений Петрович был немногословен.
- Я тщательно сверил рукописный и машинописный тексты итогового отчёта по КНИР. Они идентичны. Подписи под рукописным текстом, убывших в отпуск сотрудников, подлинные.
На мой взгляд, возникший с тремя подписями инцидент не носит в своей основе злого умысла и в рапорте излишне драматизирован.
Подтверждаю, что действительно имела место задержка в оформлении отчётных материалов, повлекшая за собой с ведома и согласия исполнителей «перенос» подписей из рукописного текста в машинописный..
Факты и злостные нарушения, указанные в рапорте полковника Павловского, не подтвердились.
На основании произведенного расследования создалось впечатление, что поводом для рапорта стало неприязненное отношение Арнольда Борисовича к руководителю темы.
На основании выше изложенного предлагаю дело по данному вопросу прекратить в связи с отсутствием фактов серьёзных нарушений со стороны капитана 2 ранга (указываются моя фамилия, имя и отчество).
Доклад окончен.
- Спасибо, Евгений Петрович. Есть ли другие мнения у членов Совета? Нет. Предлагается следующее решение Совета. - он зачитал формулировку Глушкова — Кто за это решение? Против? Решение принято единогласно.
На этом заседание НТС объявляю закрытым.
Мою руку жал довольный Глушков. Всё закончилось более чем благополучно.
Меня ободряюще хлопали по спине и плечу незнакомые члены Совета.
Подошёл Голиков и вместе с рукопожатием пожелал успехов в дальнейшей работе.
Арнольд Борисович уходил с совещания в одиночестве. Рядом с ним не было даже начальника его отдела.
Моральный рецидив перенесённой когда-то мной москитки не состоялся.
* * *
Через несколько месяцев Арнольд Борисович был отправлен в отставку и покинул Институт. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.
Уволилась и Алина Викторовна Лебединская.
Как-то я встретился с ней в метро. Оба обрадовались, но чувствовали себя неловко. Она была соучастницей Павловского. Я почему-то был уверен, что не без её помощи он узнал о «поддельных подписях».
Эта догадка переросла в уверенность, когда я случайно выяснилось от знакомого медика, что она много лет была любовницей Арнольда Борисовича. Естественно во всём содействовала ему.
Представляю себе, как властный Павловский «выворачивал ей руки», заставляя идти против совести.
Видимо, ей было нелегко «насолить» тому, кто вопреки существующему порядку, пошёл ей навстречу и позволил уйти в желанный отпуск. Но что не сделаешь для любимого, даже если он непорядочный человек.
Вспоминаю с огромной благодарностью Начальника Института, доктора физико-математических наук капитана 1 ранга Яхонтова.
Через два года после описываемых событий по ниве военных НИИ прошёлся плуг очередных преобразований. И судьба развела наши дороги.
Сфера моей научной деятельности перешла в область военного кораблестроения. Я на долгие годы связал свою жизнь с Первым Институтом ВМФ.
Сергей Евгеньевич ушёл из жизни в 1982 году от неизлечимой болезни в возрасте 62 лет.
Незадолго до его смерти мне довелось встретиться с ним. Это мероприятие произошло в неформальной обстановке на юбилее одного из его заместителей. На мальчишнике» для доверенных лиц, в основном молодых учеников Сергея Евгеньевича и нескольких приглашённых, я увидел вице-адмирала Яхонтова с неожиданной стороны. Он искрился весельем, радовался жизни, заражал всех верой в прекрасное будущее.
Неформальное мероприятие больше походило на мини-КВН, чем на вечеринку.
В этот памятный вечер в стенах возглавляемого им Института властвовали сродство душ, общность интересов, товарищество, чувство локтя. Сергей Евгеньевич был с нами на равных, словно забыл о том, что являлся одним из тех выдающихся учёных организаторов и подвижников, которые создали для Родины ядерный щит.
Урна с его прахом покоится под охраной скромного обелиска на территории Научно-исследовательского центра безопасности технических систем (НИЦ БТС).
Благодарная память об этом мудром человеке продолжает жить в моём сердце. Он уберёг меня от показательных служебных и партийных разбирательств, на которые так рассчитывал Павловский.