Ходики
Из серии "Погружаясь в прошлое..."
- Кузьма, может поешь чего?
Старик покачал головой, не поднимая её с подушки.
- Ни.
- Что, плохо тебе?
- Да, мабудь пора на балку.
- Ты што, старый, помирать собрался? Как я без тебя буду?
- Ты дитэй позвала?
- Позвала.
- А Степан с Миколой прийдуть, бо я их давно не бачив?
- Ну, старый, совсем ничего не помнишь? Они же на фронте третий год. От Степки два года писем нету.
- А Мишка дэ?
- На работе Мишка.
- А Полька?
- Она приходила утром, ты дремал. Сказала, что после дойки управится дома и забежит вечером.
Мария хлопотала у плиты, поглядывая в сторону лежанки, на которой тяжело дышал муж. Дед вдруг охнул и застонал. Потом отозвался, -
- Давай лечи.
- Чугунок или кирпич?- спросила бабка.
- Чугунок.
Мария сдвинула одеяло и расправила рубаху мужа. Потом, свернутым в несколько слоёв полотенцем сняла с плиты нагретый чугунок и положила его на живот старику.
- Ох, б… - дед вскрикнул и закусил губу.
Бабка в каком-то оцепенении смотрела на то, как левая рука деда захватила край одеяла и сжала его так, что побелели косточки на пальцах. Правая рука поднялась вверх и опустилась, оставляя на побеленной стенке хаты пять неровных черных борозд. Раз за разом рука поднималась, бороздок становилось больше и больше. Деда колотило так, как будто схлестнулись в его теле между собой в смертельной схватке две боли: та, давняя внутренняя и эта новая, обжигающая снаружи. Какая одолеет? Чей будет верх? А может уже давно всё решено, и рвет каждая из них себе кусок, отбирая остаток человеческой жизни.
- Снимай, - выдохнул дед. Мария быстро сняла чугунок, вытерла полотенцем лицо и плечи мужа, накрыла одеялом. Понемногу дыхание старика становилось ровнее, он уснул.
В хате тишина, слышно как в печной трубе иногда завывает ветер.
Секундная тень упала на замерзшее окно, проскрипел снег. Кто-то потоптался на крыльце, обметая снег с валенок. Хлопнула дверь в сенях, и, сильно согнувшись в низком проеме двери, в хату вошел сосед Дмитрий. Плотно закрыв дверь, он кивком головы поздоровался с хозяйкой, и взглядом показал на лежанку, мол «как Кузьма?». Так же молча Мария покачала головой из стороны в сторону, захватила руками концы платка, зажала их в кулаке и прижала к губам, стараясь не заплакать.
- Плохо ему. Наверное скоро…
Голос её осёкся.
-Э-эх! Якого мужика загубылы! Сукины диты! Да за таки шуткЫ головы отрывать надо!
И хлестко, со всей силы, ударив шапкой по коленке, сосед резко ушел.
Снова в хате тишина, только на стене ходики ритмично отсчитывают время.
- Хто приходыв? – вдруг подал голос старик.
- Сосед. Митро, - отозвалась бабка.
- Чого хотив?
- Та так!
- Та так, – помолчав, повторил дед и вдруг всё вспомнил.
Утро на головатовской конюшне. Новый, назначенный райкомом партии, председатель колхоза Васильев – из эвакуированных.
- Значит так. Ты, дед Кузьма, запрягаешь в сани пару лошадей и едешь в Панфилово на станцию. Пришла разнарядка на разгрузку вагонов. С собой возьмешь Андрея.
- Так вин же раненый був.
- Ничего, я с ним разговаривал, он поедет. Обратно с собой для колхоза кое-что по заявке привезете, я ещё одни сани отправлю.
Ехать, так ехать, не первый раз. Надо только домой забежать, Марию предупредить, тулупчик взять, и пожевать что-нибудь с собой прихватить.
Дорога, попутчик, разговоры, вокзал. Дело обычное, да вот бригада подобралась какая-то несерьёзная - всё с хиханьками да подковырками.
- Ты чего дед эту бочку катишь, лучше бы ласково обнял, приподнял и перенес.
- Та я свое на лисоповале оттаскав, колы ты ще пид стол пешком ходыв.
- Так ты, морда кулацкая, тут решил здоровье поберечь! Рановато, видать, тебя из лагеря отпустили!
А тут ещё один встрял.
- А ты хиба нэ бачишь шо старый забздив! А ну-ка провирь у нЁго портки сзади!
Вот тут бы остановиться, охолонуть, но норов взыграл, вскипела кровушка от слов нехороших.
- Ах, так! А на спор?
- Давай!
Вот она стоит, эта бочка с соляркой. Надо только обхватить поудобнее и поднять удачно. Рывок, резкая боль внутри, и как будто издалека - «шо с тобой, старый?». Потом пахучая солома в санях, скрип полозьев по снегу, лежанка, белый потолок. И боль, боль, боль…
- А все-таки правильно я не уступил, правильно…
Ему казалось, что он четко и громко проговаривает это, но бабка услышала только тихий шёпот. Дед снова впал в забытье.
Мария взглянула на часы и поняв, что доить корову ещё рано, достала прялку из угла. Поставила себе табуретку, села спиной к ещё теплой печке, подвинула керосиновую лампу, взяла пучок шерсти, свила ниточку и заправила её в катушку. Шуршал ремень на прялке, громко постукивала педаль о пол, поскрипывали колесо и катушка. Куделя понемногу таяла, вот и последняя ниточка убежала. Прялка остановилась.
Тишина насторожила бабку. Стояли ходики, гиря дошла до пола. Старуха подтянула цепочку, толкнула маятник и тут поняла, что не слышит дыхания и стонов мужа.
Дед лежал неподвижно, взглядом упершись в потолок. Мария, вхлипнув, перекрестилась, закрыла мужу глаза и сложила ему руки на груди. Немного постояв, она открыла сундук, достала большой платок и завесила зеркало, потом тяжело опустилась на лавку, положив руки на колени.
Тикали ходики, отблески от лампадки и лампы неровно гуляли по стенам хаты, и только по мелко дрожащим плечам старухи можно было понять, что она беззвучно плачет.
Горюшко пришло, горе.
От автора. Судьбу этого человека, соседа моего деда, поведала мне в трех предложениях его правнучка. Были в его жизни переезд с Украины, устройство на новом месте, раскулачивание и ссылка, письма с просьбой о реабилитации и возвращение домой, бочка, поднятая на спор при разгрузке вагона, тяжелая болезнь, лечение горячим чугунком. Остальное: время года, диалоги и другие подробности, придуманы мной. Не имея возможности получить согласие потомков, фамилию называть не стану.
Декабрь 2015 г.