Мила шла по плохо освещенному тротуару. Снег пушистыми хлопьями падал на воротник, шапку, скапливался на сумочке. Спешить совершенно не хотелось. Дома была семья, но только они ее не ждали. Муж, наверное, опять напился и спал, не раздеваясь, на диване. А дочь… Дочь была ее болью. Возраст подростковый, сложный. Да только и малышкой с ней легко не было. Замкнутая, живущая в своем мирке, отгородившаяся от всех прочной скорлупой нежелания общаться. Не в меру обидчивая. После абсолютно любых замечаний, даже самых незначительных, Таня уходила в себя еще больше. Домашние замечали отсутствие Милы только тогда, когда пустели кастрюли или заканчивался хлеб. Но почему-то, именно сегодня, ей стало абсолютно все равно, ждут они ее или нет. Устала, вероятно. Здесь, под этим сказочным снегопадом, было так уютно. Она могла думать о самом сокровенном, и никто не лез к ней с требованием денег на очередную бутылку или новую блузку. Денег всегда не хватало, а в последнее время просто катастрофически. На дворе была перестройка, и предприятия работали иногда по три дня в неделю, а иногда и по два. Зарплату задерживали постоянно. Но ей совсем не хотелось сейчас об этом думать.
На Милу нахлынули воспоминания. Шел 1982-й год. Дочурке три. И муж другой. Не этот. Счастливая советская семья. Устраивали праздники с друзьями. Куда-то всей семьей ездили. Им тогда было весело и интересно. Но счастье быстро закончилось. Всего семь лет и прожили. Как так случилось, что муж загулял и ушел к другой, она до сих пор не понимала. И простить тогда не смогла. Мосты сразу сожгла, а пепел развеяла. В первый же день, как узнала. Вернее не в первый… Она тогда в санатории была, позвонила мужу, чтобы поинтересоваться, как он там один справляется. А тот прямо по телефону и сообщил о решении развестись. Лечение в санатории Мила сразу прервала и рванула домой. Пока в поезде ехала, думала и о том, что не правильно его поняла, и о том, что если бы дочку не отвезла к маме, а оставила с ним, то некогда гулять было бы, и о многом другом. А когда приехала, для любовников это стало полной неожиданностью. Возвращаться-то ей надо было только через неделю, а тут: здрасте-приехали.
Шок, конечно, испытали оба. Муж, думая, что Мила сейчас начнет скандалить, быстренько придумал неотложное дело на службе. И сбежал. А вот любовница его, ничего придумать не успела. Растерялась, наверное. И они остались с ней вдвоем в прихожей. Какое-то время стояли и молча, смотрели друг на друга. А потом Мила вдруг ни с того ни с сего ляпнула: «Ну, что стоишь? Пошли кофе пить, что ли». И обе отправились на кухню.
Сейчас разговор уже забылся. А вот тогда… Муж часа через два вернулся домой, уверенный в том, что все разборки позади и буря утихла. Но застал, что называется, картину маслом. Две его женщины, пока еще официальная жена и будущая, мирно пили кофе. Мила улыбнулась, вспомнив выражение его лица. Видимо, именно это заставило ее и дальше вести себя так, чтобы еще больше шокировать мужа. Поэтому она заботливо-расстроенным голосом произнесла: «Что же это у вас и поесть нечего? Поехали в магазин, купим что-нибудь. Да и отметить это событие надо». Мила говорила и сама себе удивлялась: «Что ты, дура, несешь? Что отмечать собралась?» - но остановиться не могла. А, может, просто остаться одна боялась?..
И они поехали все вместе в магазин. Купили бутылочку вина, каких-то продуктов. Потом, дома, она что-то готовила и безумолку болтала, как будто ничего не произошло, а просто пришли гости. До вечера сидели втроем на кухне. Отмечали… Потом стало тошно и противно. Мила, резко закончив разговор, сказала: «Все, хватит! Вам пора домой». И муж (ее муж!) встал, оделся и ушел со своей будущей. На прощанье виновато посмотрел на Милу и удивленно сказал: «Ну, ты даешь!» Только оставшись одна, она завыла. Под утро открыла кладовку, нашла там веревку и начала завязывать петлю. Мила тогда долго мучилась, но сейчас так и не вспомнила, завязала или нет. Потому что потом случилось нечто, после чего веревка была выброшена немедленно. Она точно знала, что это был не сон. Вдруг отчетливо увидела свою дочку. Девочка смотрела на нее полными слез глазами: моргни ресничками, и слезы горохом посыплются. Мила четко слышала голос своего ребенка: «Мама, когда ты за мной приедешь? Я скучаю!» После этого никогда больше не думала ни о веревках, ни о таблетках, ни о каком-либо другом способе сведения счетов с жизнью. Только курить научилась…
На следующий же день подала на развод. А вечером пошла к мужу. Благо идти недалеко, в соседний дом. Повод у нее был более чем серьезный: нужна справка о зарплате для алиментов. О том, что сообщить об этом можно и по телефону, думать не хотелось. Дверь ей открыла Ольга. Мила, не давая ей опомнится, спросила:
- Миша дома? – и оттеснив ту в сторону, прошла в прихожую.
Из комнаты появился муж. Быстро рассказав ему о цели своего прихода, замолчала. Надо было уходить, а ноги будто приросли к коврику. Молчание затягивалось и, наверное, просто, чтобы что-то сказать, Михаил спросил:
- Чаю хочешь?
Мила не думала ни секунды:
- Да.
- Раздевайся, проходи.
Повернулся к Ольге:
- Будешь?
- Нееет, - покачала та головой, и ушла, оставляя их наедине.
Мила, как и полагается гостье, уселась, а Михаил суетился, накрывая на стол. Когда они уже держали в руках вилки, вдруг спохватился:
- Хочешь выпить?
Она опять согласилась, не раздумывая. Если бы не чужая кухня и бутылка на столе, это был бы совершенно обычный семейный ужин. Они разговаривали так, будто ничего не произошло. И только после чая, оба спохватились и замолчали. Мила поставила чашку и встала:
- Спасибо. Мне пора.
- Давай я тебя провожу.
- Я знаю дорогу, - и вышла.
Весть об их разводе разлетелась моментально по всему городку. В закрытой воинской части было всего-то семь пятиэтажек. Не скроешься от глаз соседей, которые еще к тому же и сослуживцы. Михаила таскали то к командиру, то к замполиту, то в штаб вызывали. Пытались сохранить ячейку общества. Что он говорил в тех кабинетах, Мила не знала. Но видела, что ходит чернее тучи, даже осунулся. Поскольку их рабочие кабинеты находились на одном этаже, она ежедневно с ним сталкивалась в коридоре. Михаил иногда пытался с ней заговорить, но она лишь здоровалась или бросала коротко: «Некогда», - и проходила мимо. А после развода, любовники сразу же подали заявление в ЗАГС и все разговоры и вызовы к начальству прекратились.
Как-то вечером к Миле зашел подчиненный бывшего мужа. Очень перспективный молодой офицер. Он приходил к ним и раньше, но всегда по делам мужа. Скорее по привычке, она пригласила его пройти. Роль радушной хозяйки сейчас получалась плохо. Но, сделав над собой усилие, Мила все же спросила:
- Кофе будешь?
С самого начала их знакомства Сергей четко соблюдал субординацию. Не только со старшим по званию, но и с его супругой. Мила так и не смогла убедить его обращаться к ней на «ты». Более того, он в ее присутствии почему-то всегда смущался, как школьник перед учителем. Вот и сейчас, краснея, ответил:
- Если можно…
- Тогда проходи на кухню.
Пока она колдовала у плиты, оба молчали. Он, не смея поднять глаз, внимательно изучал трещинки на столешнице. Она, стараясь вообще ни о чем не думать, сосредоточилась на турке: «Еще не хватало, чтоб и кофе сбежал, как муж». Разлила кофе по чашкам, поставила на стол сахар, печенье. Села напротив гостя. Чашки уже опустели, а Сергей так и не сказал, зачем пришел. Мила смотрела в окно. Ей совсем не хотелось разговаривать. Ни с Сергеем, ни вообще с кем-либо. Но молчание затянулось до неприличия. Спасая положение, она сообщила:
- Ветер поднялся.
Собравшись с духом, Сергей поднял глаза и выпалил:
- Мила, выходите за меня замуж.
Разглядывая качающиеся сосны, Мила задумчиво ответила:
- Да, наверное, будет шторм.
В этот момент, слова произнесенные Сергеем, долетели до ее сознания:
- Что? – отодвинула чашку, подперла щеку кулачком, - Сережа, момент не совсем подходящий для предложений – я ведь могу и согласиться.
А про себя еще подумала: «От отчаяния…»
- Я очень на это надеюсь.
Мила смотрела на него изучающе: «Шутит? Какие-то свои цели преследует?» Сергей взгляд не отвел. Не увидев в его глазах ответов, приступила к допросу:
- Тебя не смущает, что я старше тебя?
- Всего на четыре года.
- У меня дочь.
- Очень хорошая девочка. Вы же видели, что мы с ней прекрасно находим общий язык.
- Ты и потом будешь «выкать»?
- Это означает согласие?
- Я должна подумать…
- Мила, - взял ее руку в свои, посмотрел внимательно, ей показалось, даже с мольбой, - соглашайся.
… Снег уже почти закончился. Небо слегка прояснилось. Ей казалось, что это не облака летят, а месяц плавно плывет от одного к другому. Словно горбушка непропеченного батона, цепляется за пушистые горки муки. Вспомнив про батон, она заспешила домой: «Я тут красотами наслаждаюсь, а дочь там терпит это убожество. Надо подавать на развод. Ребенок-то почему должен страдать?»
… Больше о том дне Мила почти ничего не помнила. Она тогда согласилась, но с условием: регистрация брака должна пройти в один день с ее бывшим мужем. Как это сможет устроить Сергей, ей было все равно. Когда Мила в ЗАГСе заполняла бланк заявления, он с легким упреком сказал:
- Так предложения не принимают. Могла бы просто соврать, что любишь меня.
Мила парировала моментально:
- А так предложения и не делают. Ни цветов, ни колечка, ни слов любви, - положив ручку, продолжила, - Сереж, объясни, зачем тебе нужен этот брак? Может, все-таки не стоит? Давай уйдем.
- Сейчас подадим заявление и уйдем, - улыбнулся хитро, - надеюсь, ты позволишь мне исправить мою оплошность?
- Что ты задумал?
- Заново предложение сделать не могу. Но праздник по этому случаю обещаю.
В ресторане их ждал столик. В вазе букет роз. А когда официант разлив по бокалам шампанское удалился, Сергей достал бархатную коробочку и снова попросил ее выйти за него замуж. Мила рассмеялась:
- Второй дубль получился удачнее, - и, надев перстенек, добавила, - я постараюсь тебя полюбить.
С этого дня Мила перестала думать о бывшем муже ежесекундно, постепенно отпуская его. А он то ли почувствовав это, то ли по другой причине, но напомнил ей о себе. Правда, один раз. Тогда на улице лило, как из ведра. Дождь барабанил и в окна, и по крыше так, что она не сразу услышала звонок. Открыв дверь удивилась:
- Ты? Что-то случилось?
- Пройти можно? - спросил Михаил, обдавая ее запахом водки.
Присмотревшись внимательнее, Мила подумала: "Даже не заметила бы, что выпил, если бы не аромат", - и, посторонившись, впустила его:
- Проходи.
Привычно переобувшись в тапочки, он прошел в зал:
- Давай поговорим, - кивнул на диван, - садись.
А сам не сел, опустился перед ней на колени, взял за руки, вздохнул, да так и не решился сказать ни одного слова. Уткнулся лицом в ее ладони и заплакал. Мила тоже молчала. Сначала удивлялась тому, что он так легко показал ей свою слабость. Потом ждала, что он возьмет себя в руки и заговорит. А когда, уже рыдая, он обнял ее за талию и уткнулся лицом в живот, не выдержала:
- Миш, хватит, успокойся, - она хотела погладить его по волосам, даже потянулась, но, спохватившись, взяла его руки, разжимая объятья:
- Миша, тебе пора, - и уже язвительно добавила, - Ольга ждет.
- Подождет, - отмахнулся он, - ничего с ней не случится...
Мила вскинула удивленные глаза и уже рот открыла, чтобы спросить: «Что это ты так о будущей жене?» - Но увидев его покрасневшее от слез лицо сдержалась. Вместо этого отправила его в ванную:
- Иди, приведи себя в порядок.
Пока он плескал в лицо холодной водой, Мила прошла на кухню, чтобы включить чайник. Дождь за окном уже лениво стекал с веток в мирной тишине. Ее внимание привлек робкий стук. Удивившись тому, что не позвонили, как обычно, распахнула входную дверь. На пороге стояла Ольга:
- Миша у тебя?
Как же Миле хотелось ей нахамить, уколоть, сказать, что еще и не жили толком, а та уже бегает, ищет его, но вместо этого, смеряла ее презрительным взглядом и сказала:
- У меня, - помолчала. Только секундочку. А потом улыбнулась и добавила, - в ванной.
- Где он? - ошарашенно протянула Ольга.
- В ванной, - уточнила Мила. Посторонилась, пропуская в квартиру свою соперницу и, сказав, - иди, забирай, - вернулась на кухню.
Потом, когда захлопнулась входная дверь, закурила и дала волю слезам. И только успокоившись, вспомнила, как еще в начале их семейной жизни, он дал ей прочитать книгу, в которой красным карандашом подчеркнул строки: «Запомни: мне легче убить медведя и бросить к твоим ногам его шкуру, чем «прости» сказать.» Мила поняла, что он сегодня приходил к ней с этой шкурой, но сейчас было уже поздно. Она ее не приняла.
А через неделю у них состоялись свадьбы. Но ни одна из ее подруг не пришла в ЗАГС на бракосочетание. Не дождавшись никого и со стороны Сергея, позвали какую-то парочку с улицы в свидетели. Так и расписались. Потом, ей рассказали, что на регистрации Михаила и Ольги тоже друзей не было. Банкеты по случаю их свадеб так же все проигнорировали.
Мила так и не смогла полюбить Сергея. Через два года, после очередной ссоры с ним, сказала:
- Прости. Не могу больше. Давай разведемся.
А он не очень сильно и противился. После оформления всех документов, Мила с дочерью уехала. Решила, что на новом месте ей легче будет все забыть и начать новую жизнь. И, как всегда, ошиблась.
Мишины родители, тоже не смирились с этим разводом. Писали ей письма, иногда звонили на работу, звали в гости. А когда Мила, однажды привезла к ним внучку на каникулы, заявили:
- Ты потерпи, дочка, немного. Наш дурак уже все понял: скоро разводится и переезжает к нам. О тебе все время спрашивает. Надеется, что простишь его.
Провожая невестку и внучку, свекровь все уговаривала:
- Что ты там маешься по частным квартирам, переезжайте к нам. Все равно же скоро с Мишей сойдетесь.
Мила вытирала ей со щек слезы, обнимала:
- Вот сойдемся и перееду. Может он только вас успокаивает. Меня-то пока не зовет.
Миша так и не позвал ее снова замуж. Весной позвонила золовка:
- Мила, у нас беда. Миша погиб. Хоронить будем от мамы. Приезжай, пожалуйста. Ты для нас единственная.
На похоронах ей снова пришлось столкнуться с Ольгой. Ее родня косилась на Милу: «Чего ей тут делать?» А Мишины родственники подчеркнуто не замечали тех. И, стараясь меньше тревожить убитую горем мать, постоянно обращались именно к Миле:
- Где у них лук-то хранится?
- Мила, ключи от подвала дай? За картошкой надо сходить.
- Холодец-то в какой кастрюле будем ставить?
Ко дню похорон она уже не смущалась отведенной ей роли хозяйки. Отвлекалась только, когда дочка подходила:
- Мам, там бабуля тебя зовет, - и шла успокаивать свекровь.
Вот это у нее получалось очень плохо. Они уже вдвоем сидели и рыдали, пока не подходил свекор. Тот обнимал их обеих, и сквозь слезы шептал, наклоняясь то к одной, то к другой:
- Все-все-все… Шшшшш… Не надо… Утонет Миша в ваших слезах. Его хотя бы пожалейте.
И Мила, взяв со свекрови обещание, что та больше не будет плакать, снова шла на кухню готовить помин.
Сами похороны помнила смутно – какими-то обрывками. А вот отъезд Ольги со своей родней врезался в память. Сначала та сама подошла к ней:
- Прости меня. Если бы он жил с тобой, этого, наверное, не случилось бы.
Мила от растерянности молчала. На выручку подоспела свекровь. Подошла, обняла Милу:
- Пошли, дочка, не о чем тебе с ней разговаривать.
Но тут подошел отец Ольги. Не обращая внимания на сватью, обратился к Миле:
- Простите меня за то, что плохо воспитал свою дочь. Она мне вас в таких неприглядных красках описала, когда за Мишу выходила. А сейчас я все сам увидел. Если бы я вас знал тогда, не позволил бы ей разбить семью, - и строго посмотрел на дочь, - пошли.
Они из квартиры выходили последними. У дверей обернулся и, обращаясь ко всем, сказал:
- Простите и прощайте.
Подтолкнув дочь, вышел и прикрыл дверь.
… Мила вошла в квартиру. Свет горел везде, но было подозрительно тихо. Взглянув на вешалку, определила: все дома. Прошла на кухню, загремела кастрюлями – пустые. Дочь и посуду уже помыла.
- Мам, ты, что так долго? Я уже есть хочу.
- Пешком шла. Ты же умеешь варить макароны и гречку. Чего ж голодной-то сидеть?
- У тебя вкуснее получается, - уходя к себе, закончила разговор Таня.
Поставив на плиту кастрюлю с водой, Мила пошла к дочери. Заглянула в свою комнату. Там, как и предполагала, пьяный муж, не раздетым, спал на диване. Она села рядом с дочкой:
- Как в школе?
- Нормально.
- Какие оценки?
Таня молча подала дневник.
- Что нового, дочь?
- Дырка на колготках. Сапоги промокают.
- Колготы можно зашить, - вздохнула Мила, - а вот сапоги в ремонт придется нести.
- А ходить я в чем буду, – съехидничала Таня, - в тапочках?
- В моих, - поднимаясь, успокоила ее мама.
После ужина, Мила поднялась к соседке:
- Лара, твоим хозяевам все еще нужен продавец?
- Да. Пока не нашли.
- Звони. Спрашивай, подойду ли я им.
А через несколько дней Мила уже стояла за прилавком брезентовой полосатой палатки и торговала пряниками-сухариками. Зарплату ей выдавали каждый день, отсчитывая процент от выручки. Поначалу хватало только на хлеб. Лара успокаивала:
- Не переживай. Расторгуешь точку, и все наладится.
И правда, не прошло и пары недель, а Мила уже смогла купить дочери сапожки. Скромные, конечно, но зато они не промокали. В общем, со статусом рыночной торговки Мила смирилась быстро. Да и хозяева, супружеская пара примерно ее возраста, нравились. Не заносчивые. Наоборот, оказались сердечными людьми. За продавцов своих переживали. В сильные морозы снимали с точек раньше обычного, и развозили по домам:
- Нечего тут мерзнуть. Не дай Бог простудитесь.
К новогодним праздникам Мила сделала себе подарок – оформила развод с мужем. К сожалению, жить приходилось под одной крышей. Но о таком сюрпризе, какой преподнес он сам, и мечтать не смела. День выдался настолько холодным, что их совсем не выставили для торговли. Воспользовавшись непредвиденным выходным, Мила решила навести порядок в шкафах. Вытащив всю одежду, перебирала: что выбросить, что простирнуть, а что аккуратно сложить обратно. За этим занятием и застал ее бывший супруг. Расценив ситуацию по-своему, Шурик заерепенился:
- Напрасно время тратишь. Я никуда из квартиры не уйду – прописан здесь.
Мила усмехнулась, сообразив, что он решил, будто она ему вещи собирает. Но переубеждать не стала. Наоборот, улыбнулась и ни на что не рассчитывая, ответила:
- Так выпишись.
- Ни за что!
Понимая всю бесполезность разговора, ей почему-то не молчалось. Настроение, видимо, было такое. Свернув аккуратно его потрепанный свитерок, сложила в стопочку к другим вещам и спросила:
- Так уж и ни за что? – выдержала небольшую паузу, и так ласково-ласково продолжила, - даже за бутылку?
Увидев, как он серьезно задумался над ее вопросом, отвернулась, чтобы не рассмеяться. Понимала, что надо быть последним идиотом, чтобы решиться на это. Серьезно к разговору не относилась. Поэтому, когда он заговорил, Мила уже думала о своем и не сразу сообразила, что означают его слова:
- За бутылку нет. А вот за две…
Они смотрели друг на друга и молчали. Мила пыталась понять: всерьез он говорит или все же шутит. А тот боялся, что бывшая жена пожадничает, и он не получит свой куш. Не выдержал:
- Так что идем?
- Куда?
- За водкой и в паспортный стол.
- Пошли, - все еще сомневаясь в реальности происходящего, согласилась Мила.
Выйдя из подъезда, долго спорили куда пойти сначала. Но Мила убедила его:
- Если после того, как ты напишешь заявление на выписку из квартиры, я не куплю тебе водку, ты сразу вернешься и заберешь заявление.
- Две бутылки, - растопыривая перед ее носом пальцы, уточнил бывший муж.
- Я помню, - успокоила его Мила, и они отправились в паспортный стол.
Закончив все формальности, бывший не на шутку испугался. Оказалось, что штамп о выписке ему в паспорт поставили сразу. Дорога назад отрезана, а водки теперь могло и не быть:
- Ты две бутылки обещала, - волнуясь, заговорил он, едва за ними закрылась дверь.
- Пошли в магазин, - успокоила его Мила.
Всю дорогу он молчал. Боялся ляпнуть что-нибудь и рассердить ее. Успокоился только, когда возле прилавка, вытащив из кошелька почти все до копейки, Мила купила водку и пошла к выходу. Шурик семенил за ней:
- Ну, давай уже.
- Ключи от квартиры, - потребовала Мила.
Покопавшись в кармане, тот достал ключ. Протягивая, крупно сглотнул:
- На.
Миле было противно на него смотреть. Глаз не сводил с бутылок, будто в них – весь смысл жизни. Руки дрожали то ли от нетерпения, то ли с похмелья. Стремясь быстрее закончить эту неприятную сцену, она сунула ему в руки водку:
- Держи – твои две бутылки. Мы в расчете?
- Ага.
- Прощай, - и пошла к выходу, не дожидаясь его.
Он догнал ее возле подъезда:
- Ты чего убежала-то?
- А ты куда? – удивилась она.
- Как куда… - возмутился он, - домой.
- А ты здесь больше не живешь. Если забыл, посмотри в паспорт.
Он стоял и растерянно моргал:
- А куда мне теперь? Хоть закусить нормально дай.
- Куда тебе теперь, я не знаю, - строго сказала Мила, - ты думал об этом, когда прописку за бутылки продавал? А на закуску сам заработаешь – молодой здоровый мужик.
- Я думал…
- За вещами вечером приходи, - перебила его Мила, - до шести не явишься, выставлю на площадку. Думаю, они быстро исчезнут. Так что не опаздывай.
- Мила…
- И предупреждаю: начнешь скандалить, вызову милицию. Ты теперь мне не муж, в квартире не прописан, так что церемониться с тобой они не станут.
- Какая же ты дрянь! – он сказал это так, словно в лицо ей плюнул.
А Мила улыбнулась самой своей очаровательной улыбкой:
- Зато у тебя есть две бутылки, - и вошла в подъезд.
Пока поднималась на свой этаж, все думала, и никак не могла объяснить сама себе, как оказалась его женой. После развода с Сергеем у нее, конечно, были мужчины, но всерьез о замужестве она не думала. Ее не покидало ощущение, что счастлива она будет только с Михаилом. А потом, после его гибели, будто какой-то стерженек внутри сломался. Поначалу она поставила на себе крест: лучшие годы в прошлом, впереди пустота и женское одиночество. Решила, что теперь будет жить только для дочери. Старалась накормить ее повкуснее, одеть покрасивее. Хваталась за любую дополнительную возможность заработать лишнюю копейку. Но ночами... Молодое тело просило ласки. Любви хотелось так, как в страшную засуху дождика. Она, совершенно не привыкшая к физическому труду, ради зарплаты устроилась на завод простой рабочей. Какое-то время, конечно, сомневалась нужно ли менять работу, но ей пообещали дать отдельную квартиру, и тогда все сомнения отпали. Мила похудела... и похорошела. Мужчины ей буквально прохода не давали. А она все никак не могла забыть Михаила. Каждую свободную минутку, как только ее мысли не были заняты ни бытовыми проблемами, ни заботами о ребенке, она молилась: «Господи! Сделай так, чтобы душа Михаила переселилась в тело другого мужчины. Пошли его по тем дорогам, по которым хожу я. Пусть он так же любит дочку и меня». Но, однажды, испугалась сама себя: «Если кто узнает, о чем я думаю, в психушку отправят». И, спровадив от дверей только что полученной квартиры очередного претендента то ли на ее сердце, то ли на безрадостные ночи, вдруг подумала: «Надо замуж выходить. Пока одна, мне от них покоя не будет». А, присмотревшись внимательнее, выбрала Шурика. Добрый, заботливый, работящий. Он больше всех внушал ей доверие. Если бы она знала, что этот не пьющий милый мужчина, в прошлом был алкоголиком, ни за что не связала бы с ним судьбу. Первый запой списала на неприятности по работе: «Переживал, сорвался. С кем не бывает». Поддержала его:
- Не расстраивайся. Все наладится.
А он и не переживал. Даже когда потерял работу не расстроился:
- Все будет нормально. Меня везде возьмут. Вот увидишь.
И она терпеливо боролась с его недугом. Увещевала, ссорилась. Скопив деньжат, везла в клинику. Но как только он получал первую зарплату на очередной новой работе, опять начинался запой. Когда он сорвался после первого кодирования, Мила не на шутку испугалась:
- Ты что творишь? Тебе же сказали, что это очень опасно.
- Чушь, - махнул рукой Шурик, - укол только месяц действует.
Проплакав всю ночь, Мила решила больше не тратить на его лечение деньги. А утром объяснила ему:
- Раз не хочешь жить по-человечески, будем жить, как соседи.
Шурику было все равно. Он по-соседски ел из ее кастрюль, кидал в стиралку свое белье, а если она не давала денег на опохмелку, устраивал скандал. По-соседски.
Но теперь все. Больше Мила его на порог не пустит. Есть развод. Из квартиры – выписался. Она – свободна. Когда Таня пришла из школы, то споткнулась о две огромные сумки в прихожей:
- Мам, это что?
Радостная Мила рассказала о случившемся:
- Представляешь, больше он здесь не будет жить. Никогда.
- Это надо отметить, - заявила дочь, - где праздничный обед?
- Тань, в кошельке ни копейки. Завтра на работу выйду, и тогда...
Дочь, метнувшись в свою комнату, вышла и снова стала натягивать сапоги. Мила удивилась:
- Куда это ты?
- Я быстро, мам, - и захлопывая дверь, крикнула, - ты разогревай пока.
Шурик пришел тихий, видимо, надеялся на прощение. Но Мила просто выставила вещи на площадку. Даже в прихожую не впустила:
- Сумки можешь не возвращать - дарю, - и захлопнула дверь.
Встала у окна, поджидая дочь. Переживала, что встретятся у подъезда. Но Таня появилась, когда Шурик завернул за угол дома. Влетев в квартиру, дочь смущенно протянула продолговатую упаковку:
- Хотела к восьмому марта на цветы накопить... - посмотрела на Милу, как бы извиняясь, - но сегодня ведь тоже праздник, да мам?
Мила обняла дочь:
- Конечно праздник. А без рулета мы бы его и не почувствовали, - чмокнула ее в щеку, - умница моя, спасибо.
Они долго в этот вечер мечтали о том, как теперь хорошо и спокойно заживут. А засыпая, Мила подумала: "Божья Матерь, ты меня поймешь, как женщина женщину: плохо мне без моего Миши. Уговори своего всемогущего Сына. Пусть вернет мне его, хотя бы на семь лет. Я немного прошу..." - и заснула.
... Январь в том году выдался солнечным, морозным. Чтобы не простыть, торгуя целый день на улице, Мила утеплялась, как могла. Купила валенки на пару размеров больше. С тем расчетом, чтобы в них не только теплые носки влезали, а и меховые унтята. Их, ей и Ларе, подарили хозяева - бывшие сибиряки. Под теплую шубейку Мила умудрялась надеть пару свитеров. Шапку натягивала до самых бровей так, что она иногда за очки цеплялась. Смеялась над собой: "Как капуста". Всю эту красоту довершал белый, в крупную розочку фартук. Ни дать, ни взять Марфуша. Только елки не хватало. В один из таких погожих деньков торговля совсем замерла. То ли деньги у населения закончились, то ли весь город встал на лыжи и наслаждался январским солнышком. Мила пристроила за весы газетку, примостила свое неповоротливое от обилия одежек тело на табуретку и бойко заполняла клеточки в кроссворде. Поэтому, когда услышала мужской голос:
- Девушка, сухариков завесте, - вздрогнула от неожиданности.
Вскочила:
- Вам каких? У нас есть... - и замолчала.
Перед ней стоял Джигарханян. Нет, конечно, не тот самый, который знаменитый Армен. Но очень похожий. Мужчина тоже смотрел на нее во все глаза и молчал. Из оцепенения их вывела бабулечка:
- Милок, ты купил уже, аль нет? Мне бы пряничков.
Обслужив бабушку, Мила взвесила и сухари для "Джигарханяна". А он теперь стал приходить каждый день. То печенье, то баранки ему нужны, а сам глаз не сводил с Милы. Она смущалась и на контакт шла не охотно. Но ему все же удалось с ней познакомиться. А соседки по торговым рядам заметили, что она изменилась - расцвела просто. Мила возмущалась:
- Еще чего. Вот кавказца мне только не хватает.
- А они, что не люди? - подначивала ее Вера с «овощей».
- Ты на это не смотри. Главное, чтобы человек был хороший, - поддерживала ту Галя из бакалейной палатки.
- Нет, девочки, - упрямилась Мила, - дело, конечно, не в этом. И даже не в том, что он милиционер. Просто я уже ничего не хочу и никому не верю.
- Ой, подруга, - смеялась Сонечка с «конфет», - все мы не хотим и не верим, пока не встретим того самого. Ты приглядись получше, вдруг он и есть… тот самый.
- Да, что вы, девчата, - вступилась за Милу Зина из палатки с колбасами, - вы посмотрите на нее. Разве ей такого мужика надо? Маленький, носатый... Милка, как конфетка, а он... Тьфу!
Но Мила уже ждала Анатолия. И если он вдруг задерживался, настроение у нее портилось. Ее тянуло к нему. А что было причиной, она не могла понять. Может, его доброжелательность? Он со всеми был приветлив. Даже местные алкаши, завидев Анатолия, спешили подойти к нему и доложить:
- Здорово, начальник. Мы ничего... Хорошо себя ведем.
Он с ними разговаривал строго, но миролюбиво. Может, его щедрость? Он, покупая, что-то к чаю для себя всегда просил взвесить еще один пакет, а, оплатив его, оставлял на весах:
- С дочкой чаю попьете.
У него было много достоинств. И вот, однажды Мила согласилась на свидание, после которого ей стало все равно. Кавказец ли, мент ли… Роман был головокружительным. Анатолий, убежденный холостяк, частенько говорил ей:
- Ты колдунья? Чувствую, что пропадаю, а сопротивляться не хочется.
Мила в ответ только счастливо смеялась.
А однажды к ней после школы пришла дочь и уговорила разрешить поторговать. Мила сидела в глубине палатки, а Таня обслуживала покупателей. Те, что постоянно к ней ходили, беспокоились:
- Милочка, вы уходить собрались? Смену обучаете? Мы к вам привыкли, жаль расставаться. Может, останетесь?
- Это дочка пришла помочь, - успокаивала их Мила, - куда же я теперь от вас.
В тот момент, когда пришел Анатолий, Мила, стояла рядом с дочерью, помогала распечатать коробку. Анатолий знал, что менять работу Мила не планировала, поэтому после приветствия спросил:
- Это твоя сестра или подруга?
- Это моя дочь, - рассмеялась Мила.
После знакомства, Анатолий пригласил их в гости:
- Ты же восьмого марта выходная? Значит, обед с меня. Только я в ресторане никогда не работал, боюсь вам не понравится.
- Понравится, - заверили мать и дочь в один голос.
А когда наступил праздник, они обе принарядились и отправились к Анатолию. Он вручил обеим по букету мимозы и пригласил к столу. Пюре, сосиски, огурчики... Обычный холостяцкий обед. Но в одной из тарелок было что-то незнакомое. Переглянувшись с дочерью, Мила пожала плечами, и спросила у Анатолия:
- А это что?
- О, это яйца вареные. Я обычно их жарю, а сегодня вот решил... - но заметив удивление в глазах гостей, спросил, - что-то не так?
- А как ты их варил?
- Ну... Закипела вода... посолил... разбил в нее яйца...
Дальше слушать его с серьезным видом было невозможно. Мила и Таня хохотали. Но из уважения к стараниям хозяина, положили себе немного этого кушанья. Попробовали. И хотя, это было просто невозможно есть, Мила все же похвалила:
- Вкусно. Только соли маловато.
А потом, когда Анатолий уже убирал посуду, Таня вдруг шепнула:
- Мам, он как папа.
- В смысле? - растерялась Мила.
- Он на папу похож.
И хотя никакого сходства между Михаилом и Анатолием не было, эти слова Тани решили дальнейшую судьбу всех троих. Сначала Мила и Анатолий перестали скрывать свои отношения. А вскоре, он переехал из общежития к ним. Навсегда.
Анатолий очень быстро нашел общий язык с Таней. У них даже были какие-то свои секреты. Правда, он, не имея никакого опыта в воспитании детей и тем более подростков, часто терялся и спрашивал совета у Милы. А она ни разу не подвела его, ни взглядом, ни интонацией не показала дочери, что в курсе всех тайн. Постепенно и у Милы наладились отношения с дочкой. Таня сумела выбраться из своей скорлупки, стала и с мамой делиться и советоваться. Анатолий был убежден, что девочка просто выросла, но Мила знала точно, что это не так, и спорила:
- Нет, Толя, это ты ключик подобрал.
Несмотря на то, что жили они дружно, ссоры, как и в любой семье, все же случались. Ругались они бурно, шумно. Но пока супруги выпускали пар, закипал чайник, который включал Анатолий в самом начале ссоры. И разлив свежий чай по кружкам, протягивал одну из них Миле со словами:
- Миленькая, давай чайку попьем, - при этом так лучезарно улыбался, что ссориться дальше было невозможно.
Ссора заканчивалась. И, что особенно нравилось Миле, никакого разбора полетов после чая не было. Они просто забывали и саму ссору, и причину, из-за которой она началась. А вскоре, после начала их семейной жизни, они остались вдвоем. Сначала Таня уехала учиться, а потом и замуж вышла. Мила скучала по дочери, переживала за нее. Анатолий поддерживал, как мог. Окружил заботой. Каждое утро потихоньку выскальзывал из спальни. А вместе со звонком будильника возвращался и присаживался рядом с Милой:
- Миленькая, вставай. Завтрак на столе.
Привыкшая по утрам лишь к чашке кофе с бутербродом, она, чтобы не обидеть мужа, давилась то жареной картошкой, то гречневой кашей. И согласна была давиться ими всю жизнь, потому что это очень приятно, когда мужчина кормит тебя завтраком. И пусть не в постель приносит, зато сидит рядом. А вот, когда Таня сообщила им, что ждет ребенка, он переживал, пожалуй, больше Милы. Смотрел на жену растеряно:
- Как ты думаешь, мне дадут его подержать? Вдруг скажут: «Кто ты такой?»
Мила убеждала его, что он ни кто иной, как дедушка. На какое-то время Анатолий успокаивался, а потом снова начинал страдать:
- Я же не родной ему.
- Тебя его мама за родного считает, папой зовет, значит и внук у тебя будет родной.
А вот, когда им однажды, поздно вечером, позвонил зять и сообщил, что Таня в роддоме, они растерялись оба. Мила сидела на кухне за пустым столом, сжав кулаки, и молчала. Анатолий мерил кухню шагами. Они даже разговаривать не могли. В какой-то момент он увидел, что Мила стала бледно-зеленой, испугался и позвонил подруге. Ничего не объясняя, сказал:
- Срочно приходи к нам, - и повесил трубку.
Не прошло и пяти минут, как та влетела в квартиру:
- Что случилось?
И тут Мила не выдержала, разревелась:
- Таня рожает.
Лена обняла ее:
- Вот дуреха! А ревешь-то чего.
- Лучше бы я сама родила десять раз. Как она там? Одна...
- Также, как мы все. Поойкает и родит. Вы хоть звонили? Может, уже пора пяточки обмывать?
- Неееет, - спохватились супруги.
Лена сама набрала номер и без тени смущения соврала в трубку, что она мама роженицы и хотела бы узнать... Послушала голос в трубке, повесила ее и сообщила:
- Сказали, чтобы мы раньше, чем через час, не звонили.
Теперь они молчали втроем. Сидели за столом и смотрели на часы. Стрелки упрямо стояли на месте. Нет, они, конечно, двигались, но очень уж медленно. Самыми тяжелыми были последние мтнуты. Наконец, Лена снова набрала номер. Объяснив зачем звонит, послушала и снова положила трубку:
- Еще не родила. Велели через час звонить.
И снова потянулись бесконечные минуты. Анатолий напоил всех чаем. Но времени это заняло совсем не много. Лена пыталась что-то рассказать, но замолкала стоило только взглянуть на часы. Последние пять минут она убеждала Милу, что та должна звонить сама:
- Может, тебе больше повезет. А то мне всегда говорят: «Звоните через час».
Мила набрала номер. Ей ответила медсестра:
- Минуту, - потом, видимо, зажав трубку рукой, крикнула, - Николавна, ну, что там у вас, - помолчала, а потом спросила, - вы слушаете?
- Да, - ответила Мила.
- Ну, тогда слушайте.
- Ребенок плачет, - задумчиво сказала Мила.
А на том конце провода подтвердили:
- Ага. Наверное, вам кричит: «Здрасьте».
- Кто кричит? - Не поняла Мила.
- Так внук ваш. Поздравляю, бабушка.
- Внук? Мой внук?
Мила больше не сдерживала слез. Эмоции ее захлестнули так, что она не говорила, а кричала в трубку:
- У меня внук родился? Точно внук? Скажите, все в порядке? Как они себя чувствуют?
На том конце провода откровенно веселелись:
- Бабуля, не кричите так громко, он все равно вас не услышит, - а потом, уже серьезно, продолжили, - нормально все. Здоровенький. Мамочка тоже в порядке.
- А вес, рост какой? А чего же он так кричит-то? - не унималась Мила.
- Так родился, вот и кричит. А вес и рост мы по телефону не сообщаем. Не положено.
- Ну, пожалуйста... - упрашивала новоявленная бабушка.
- Ну, да ладно, - будто рукой махнули, там, в роддоме, - вес три четыреста, рост пятьдесят четыре.
Мила повторяла эти цифры, как некое магическое заклинание:
- Три четыреста, пятьдесят четыре. Три четыреста, пятьдесят четыре…
- Бабушка, вы там в порядке? – забеспокоился голос в трубке, - рядом с вами есть кто-нибудь?
- Это вы мне? – удивилась Мила, - А, ну, да… Я теперь бабушка… - и, спохватившись, затараторила, - Ой, спасибо, вам, большое. В порядке я, в порядке. И муж рядом, и подруга. Вы передайте, пожалуйста, Тане… ой, мамочке, что мы очень рады за нее. Поздравляем, целуем их обоих. Спасибо еще раз, - и наконец, положила трубку.
Вытерла счастливые слезы и только теперь увидела, что и Толик, и Лена тоже плачут.
- А чего вы ревете-то? – рассмеялась Мила.
- А ты чего ревешь? – в один голос, пытаясь улыбнуться, парировали те.
Мила подхватилась, распахнула холодильник и стала доставать из него все подряд.
- Ты чего делаешь? – удивилась подруга.
- Пяточки щас обмоем.
- В два часа ночи? Может, все же днем соберемся?
- Ну, уж нет! Он там кричит… Надо успокоить парня. Думаешь, он не чувствует, что мы ему рады. Вот пусть еще больше почувствует.
Часа через два они уже пели. Сначала колыбельные. Потом все, что душа просила. А на рассвете, все трое, на шестиметровой кухне лихо отплясывали лезгинку. Самое удивительное, что никто из соседей ни разу не постучал ни по батарее, ни в дверь. Да и потом, когда, встретившись в подъезде или на улице, Мила и Анатолий начинали извиняться за шум среди ночи, те улыбаясь, отмахивались:
- Да будет вам. Что мы, не люди что ли? Понимаем…
К новым ролям бабушки и дедушки они привыкли быстро. А, когда внук подрос, часто забирали его к себе погостить. И было совсем не понятно, кто радуется этому больше, взрослые или ребенок. У них была настоящая дружба. Анатолию судьба не подарила радостей отцовства, и сейчас он наверстывал упущенное, познавая его в счастье быть дедом. Правда, все было не так уж и безоблачно. Однажды Мила оставила их на улице, а сама зашла в магазин. Минут через десять испуганный Анатолий забежал туда:
- Мила, он у тебя?
- Нееет, - и оставив неоплаченные покупки на прилавке, выбежала вслед за ним на улицу.
Если бы ребенок гулял во дворе между пятиэтажками, то беды бы не случилось. Но бабушка с дедушкой боялись, что ребенок уйдет на дорогу. А движение у них было ой-ой-ой какое. Они метались по двору в поисках внука, а дед оправдывался:
- Я на минуту отвернулся от него, чтобы Васильичу руку пожать. А этот постреленок успел сбежать.
Стоя посреди дороги, они крутили головами в разные стороны, выглядывая, не мелькнет ли где ярко-желтая кофточка. Наконец Мила сообразила:
- Не успел бы он до дороги дойти. Не так уж быстро бегает пока.
- В свои полтора года гораздо шустрее меня, - спорил расстроенный дед.
Вернувшись во двор, снова стали озираться по сторонам. В это время, с балкона второго этажа, позвала соседка:
- Мила, внучка потеряли?
- Да. Ты не видела?
Та, улыбаясь, потыкала пальцем по направлению старенького «москвича», который ржавел здесь уже не один год. Стекол в нем давно не было, двери не запирались, сиденья тоже отсутствовали. Но зато был руль. Вот его-то и крутил мальчонка, стоя на грязном, прогнившем полу на коленках. Если бы, забравшись в эту развалюху, он встал на ножки, его можно было бы увидеть в боковое окно. Но ему, видимо, так было интереснее. С большим трудом уговорив мальца выйти из машины, отправились домой отмываться. А вечером Мила впервые отпаивала мужа корвалолом.
Уже никто в семье не вспоминал о том, что Анатолий не родной отец Тани. Да и во всем их поселке никому в голову не приходило, что она приемная дочь. Однажды из-за этого произошел курьезный случай, который впоследствии стал вспоминаться, как анекдот. Тане потребовалась какая-то справка. Приехав к родителям в гости, она отправилась за ней в местную администрацию. Пока ждала выдачи, заболталась с бывшей одноклассницей, пришедшей туда же по своим делам. А получив нужную бумагу, не прочитав, что там написали, сунула в сумочку и ушла домой. Только вечером, перекладывая ее к другим собранным документам, машинально скользнула глазами по строчкам и расхохоталась:
- Все, папочка, теперь не отвертишься. Вот тут черным по белому написано, что я твоя дочь.
В графе «отчество» красовалось: Анатольевна. Повертев справку, он спокойно сказал:
- Людей не обманешь. Придется тебе паспорт менять.
Но на следующий день, вернувшись из администрации с новой справкой, Таня подвела отца к зеркалу. Задумчиво рассматривая оба отражения, заявила:
- Ну, что, дорогие родители, кто из вас мне правду расскажет о моем появлении на свет?
А на их недоуменный вопрос:
- Ты сейчас о чем?
Рассказала:
- Да в администрации не поверили, что я Михайловна, пока паспорт не показала. Уверяют, что мы с тобой похожи, как две капли воды.
Анатолий внимательно взглянул в зеркало. Погладил свой выразительный кавказский нос. Посмотрел на Таню. Прижал пальцем ее курносую пипку и довольно изрек:
- Особенно у нас с тобой носики похожи.
Когда старший внук пошел в школу, родился еще один внучок. И Мила убедилась в том, что известное изречение «Первый ребенок для женщины – это последняя кукла. Второй – первый ребенок», с таким же успехом можно отнести и к мужчинам. Анатолий уже без опаски брал второго на руки, агукал с ним, кормил из бутылочки. Малыш, даже после разлуки в несколько недель, всегда узнавал деда, бурно выражая свою радость, когда тот приезжал навестить Танино семейство.
Миле казалось, что счастье прочно поселилось в ее доме. Она и думать забыла о том, что вымаливала только семь лет – шел уже тринадцатый год их совместной жизни. Несмотря на то, что они уже были дважды бабушка и дедушка, о старости даже не думалось. Какая уж тут старость, если до пенсии еще работать и работать. Поэтому Мила замахала на мужа руками, когда он вдруг завел разговор о смерти. Но тот не унимался:
- Когда я умру, ты будешь ко мне приходить?
- Может, я раньше умру?
- Нет, ты скажи, будешь?
- Буду, - опять отмахнулась Мила.
- А когда ты умрешь, мы рядом будем лежать?
- Толя, что за разговоры?
- И фамилии у нас будут одинаковые?
- Конечно. Только хватит чушь нести. Иди лучше чайник поставь, - попыталась она отвлечь его от дурных мыслей.
Анатолий поцеловал ее и, заканчивая разговор, сказал:
- Ты обещала. Не забывай, - увернулся от тумака и ушел на кухню.
Больше они к этой теме не возвращались.
Наступила зима. Снег выпал поздно. Только к новому году. Вся страна зависла перед телевизорами – каникулы. Старший внук погостил у них совсем недолго и уехал домой – соскучился по братишке. Оставшись вдвоем, они планировали остаток новогодних выходных посвятить прогулкам, но начались морозы и выходить из уютной квартиры совсем не хотелось. Устроившись рядышком на диване, включили любимую комедию. Анатолий смеялся так заразительно и искренне, что казалось, будто он впервые смотрит этот фильм. До конца он его не увидел. Вдруг закашлял, так надсадно, что говорить не мог. Знаками показал Миле, чтобы она открыла балкон. Глотнув свежего морозного воздуха, почувствовал облегчение:
- Миленькая, посиди со мной.
Несколько шагов от балконной двери до дивана… Всего несколько шагов… Пока Мила их преодолела, он захрипел, вытянулся и обмяк.
- Толя, - позвала она.
Он лежал, не двигаясь, и не отвечал.
- Толя-а-а-а-а-а! – Кричала она.
Мысли метались в голове: «Давление!» Схватив аппарат, затянула на плече манжету… «Сломался что ли? Не вовремя». Отшвырнула бесполезную вещь. «Пульс!» На запястье – нет. На шее – нет. «Да что же я такая бестолковая!» И опять кричала:
- Толя-а-а-а-а! Зачем ты меня пугаешь? Ты полежи, я щас.
Схватила телефон. Дрожащими руками с трудом набрала 03. Объясняла, что произошло сумбурно, но когда спросили адрес, продиктовала четко. Теперь нужно было ждать. А она не могла ждать. Что делать? Позвонила подруге, а сама схватила корвалол и трясла пузырьком над мензуркой – капли никак не хотели стекать самостоятельно. Пробегая из кухни в комнату, услышала топот в подъезде. Сообразив, что это Лена бежит, распахнула входную дверь, но ждать ее не стала. Вернулась к мужу:
- Милый, давай выпей, тебе легче станет.
Запрокинула ему голову, разжала губы и влила содержимое мензурки в рот:
- Глотай! Пожалуйста, глотай!
Дальше она помнила все смутно. Ей казалось, что она себя видела со стороны, будто на экране. Приехала скорая. Просто пощупали пульс и тут же сели писать какие-то бумажки. Она орала и ругалась, требуя оказать ее мужу хоть какую-то помощь. Ее оттаскивали от Толика и говорили совершенно странные вещи:
- Ему уже ничего не поможет.
Мила опять ругалась. Обзывала медработников черствыми, бездушными, злыми. Когда ей предложили выпить какую-то вонючую дрянь из такой же мензурки, что она принесла мужу, она отшвырнула ее и продолжала орать:
- Мне-то зачем? Ему дайте что-нибудь.
Попыталась встать перед ними на колени, вымаливая:
- Укол сделайте ему. У вас же есть какие-то уколы, - ее подхватили под руки и силой увели в спальню. Сопротивлялась она слабо. Почему-то силы иссякли. А врачи еще что-то вкололи ей в руку, и она совсем обессилела. Увидев заплаканное лицо подруги, удивилась:
- Ты что плачешь? Что-то случилось?
Лена обняла ее и, поглаживая по спине, тихонько сказала:
- Случилось…
- Что?
- Толик умер.
Мила оттолкнула ее:
- Ты в своем уме? Как это умер?
И только теперь поняла, почему он ей не отвечал, почему не открывал рот, чтобы выпить лекарство…
- Умер… - прошептала и почувствовала, как духота навалилась на грудь, схватила горло, словно в тиски, и начала душить ее.
Рванула ворот халата и стала хватать ртом воздух, как рыбешка, выброшенная на берег. Лена позвала врачей. Милу заставляли пить лекарство, снова кололи… а потом навалилась пустота. И безразличие… Ночью она почти не спала. Но старалась не подать вида Лене и старательно закрывала глаза. Хотя по дыханию подруги понимала, что та тоже не спит. А потом было утро. Мила вышла на кухню и, не увидев на столе привычного завтрака, наконец, осознала, что произошло. Но понимание сыграло с ней злую шутку. Вместо того, чтобы по-бабьи выплакать боль и горе, она окаменела. Замкнулась.
Дом был полон людей. Ей казалось, что она никого не знает. Они все надоедали ей с какими-то разговорами, утешениями… соболезнованиями. «Зачем они все тут? – Думала Мила. – Что им всем надо? Почему Таня плачет? Ей хотелось обнять дочь, успокоить ее, но она не могла шевелиться. Потом к ней подошел мужчина. Она не узнала его. Только, когда тот заговорил, вспомнила: «Максим». Друг ее мужа сел рядом, взял за руку:
- Мила, так нельзя. Ты сильная женщина. Толика хоть пожалей. Ему и так сейчас там нелегко, а ты вместо того, чтобы…
Она посмотрела на Максима и заговорила:
- Макс, как я теперь?..
И заплакала. Тихо. Без истерики. Он обнял ее, спрятал лицо на своей груди и шептал в ухо:
- Ничего, Мила, ты справишься. Знаю, как тебе сейчас больно. Надо терпеть.
На похоронах Таня и Максим не отходили от нее ни на шаг. Но она уже держалась. Хорошо, что во время отпевания в храме, батюшка не позволил ей стоять. Ноги то и дело подкашивались. А на кладбище ее все пытались отвести за катафалк:
- Ветер очень холодный, а здесь не так дует.
Но она не чувствовала ни ветра, ни мороза. И не позволила увести себя от могилы ни на минуту. Когда комья земли начали слетать с лопат и гулко падать на крышку гроба, Мила подняла глаза к небу и прошептала:
- Господи, спасибо тебе. Я была с ним счастлива. Целых тринадцать лет. Другие женщины и тринадцати дней за всю жизнь не насчитают… Прими его душу в рай. Он достоин.
А после поминок почувствовала такую усталость, что заснула, едва добравшись до подушки. Дочь с детьми осталась у нее. Младший внук капризничал, полночи не давал маме заснуть, но Мила ничего не слышала. А утром она впервые за все эти дни подошла к зеркалу. На нее смотрела седая осунувшаяся и постаревшая женщина. Вернулась в комнату, подошла к фотографии Анатолия и сказала ей:
- Что ты наделал? Мне еще так долго жить! Как я буду без тебя?
Без него было одиноко. Тоскливо. Холодно. В квартире все напоминало о нем. Каждая трещинка, каждый гвоздик в стене. Даже ее собственная одежда напоминала о нем. Вот этот халат он любил. А вот эту юбку терпеть не мог… Странное чувство было у нее: хотелось сбежать ото всех этих напоминаний, и в то же время ее, как магнитом, к ним тянуло. Но самое страшное было в том, что после сорока дней легче не стало. Горечь становилась все пронзительней. Долгих пять лет она захлебывалась тоской. И только потом память стала очень осторожно стирать яркость красок прошлого счастья.
Таня тоже остро переживала смерть Анатолия, который сумел не просто заменить ей отца, но и стать поистине родным. Горе было одно на двоих. Но каждая из них воспринимала его по-своему. Какое-то время, они старались оберегать друг друга, не показывая переживаний. Но это, кажется, только отдалило их. Постепенно отношения стали ровными, дружескими. Несмотря на это, теплота и доверительность исчезли. Утонули, растворились в тщательно скрываемой обеими тоске.
Теперь их связывали только дети. Младший внук был очень привязан к матери. С бабушкой, конечно, дружил, однако, старший оставался бабушкиным мальчиком. Сыночком. Часто навещающий ее Максим, убеждал, что эта любовь беззаветная лишь от того, что он первенец. Но Мила точно знала – между ними есть ниточка. И хотя они не были матерью с сыном, их словно пуповина связывала. Стараясь не выделять ни одного из внуков, держаться с ними ровно, за старшего все же переживала больше. А, вот, дочь приезжала реже. Да и созванивалась Мила теперь чаще с внуком, чем с Таней. Однажды, не выдержала и расплакалась, делясь с Максимом своими переживаниями. Он успокаивал ее неуклюже, словно боялся какую-то грань переступить. Но не выдержал. Перешагнул эту невидимую черту. А Милу в этот момент, словно туман окутал. И утонув в нем, заблудившись в ощущениях, утратила контроль над собой. Будто провалилась в давно забытое, не до конца растраченное. Вынырнув из бессознательности, она растерянно смотрела на Максима:
- Что мы наделали?
Они проговорили тогда до утра. Обсудили множество вариантов дальнейшей жизни, прежде чем приняли окончательное решение. Как сложится потом, загадывать не стали. А сейчас… Ну, что ж, теперь они будут дружить по-другому. И хотя на улице шел сильный дождь, отправились на кладбище. Он – виниться перед другом. Она – перед мужем. А когда дождь резко прекратился, и сквозь абсолютно серое небо вдруг выглянуло солнце, поняли: Толик их простил. А, может, даже рад, что так все случилось. К Миле вернулась способность улыбаться не только губами. Она забыла о бессоннице. Телевизор начала включать не только для создания звукового фона в квартире, теперь стала понимать смысл того, что там показывали. И снова могла петь. Теперь она опять замечала, как меняется цвет листвы, чувствовала аромат цветов, а перед новым годом без единой слезинки нарядила елку. И вид снегопада больше не причинял ей боли. Горечь таяла. Мила вернулась. В жизнь вернулась.
За этот год она стала другой. Научилась спокойно относиться к отчужденности дочери, признав за ней право быть самостоятельной. Убедила себя в том, что все рано или поздно улетают из родительского гнезда. Смирилась с ее характером, приняла как данность то, что Таня от природы замкнутая. И хотя Мила по-прежнему жила одна, одинокой себя больше не чувствовала. Какое же это одиночество, если у нее есть дочка, внуки, а теперь еще и Максим?
Однажды он вернулся из длительной командировки. Стал разгребать на работе горы документов. Освобождался поздно. Поэтому встречу они пока откладывали. Только по телефону болтали каждый вечер. И в этот раз попрощались уже за полночь. Мила заснула сразу. Что ее разбудило около трех ночи, она не поняла. Но лежать просто так не получалось. Как неприкаянная, бродила по квартире, не находя себе места. Мыслей никаких в голове не было, беспокойства тоже не ощущала. Часов в пять заставила себя снова лечь. Задремала. Около шести ее разбудил телефон. На определителе незнакомый номер. Решила, что кто-то ошибся, но трубку подняла. Чужой голос, назвав ее имя, уточнил, она ли ответила на звонок. А потом, назвав полные данные дочери, сообщил:
- Вы ей приходитесь матерью?
- Да.
- Она погибла.
И снова вокруг была пустота. Черная немая пустота. Сколько прошло времени, прежде чем она вынырнула из этой бездонной дыры, Мила не знала. Но, понимая, что говорить не может, написала Максиму смс. Он перезвонил сразу, и ей все же пришлось произнести эти страшные слова вслух. Удивленно прислушиваясь к своему голосу, не узнавала его. Замолчала, пытаясь понять, она сама это сказала или нет. А Максим уже почти кричал в трубку:
- Мила, не молчи! Скажи хоть что-нибудь!
- Что сказать? – опять каким-то чужим голосом, почти прошептала она.
- Слава Богу, заговорила. Ты с кем там?
- Одна.
- Немедленно звони Лене. Я выезжаю.
Он потом перезвонил, и не разрешал ей отключаться, пока не убедился, что подруга пришла. А вскоре и сам приехал. Мила не плакала. Эти двое, все пытались у нее что-то спросить, а она не могла говорить. Потом опять раздражало огромное количество людей в квартире. Все чего-то хотели, а она никак не понимала, что им нужно. Кто-то сунул в руки телефон:
- Мила, ответь. Тебя спрашивают.
Она послушала, удивленно посмотрела на Максима, и протянула ему трубку:
- Макс, там какое-то похоронное агентство…
Максим с телефоном ушел в другую комнату, а она осталась сидеть с отрешенным видом. Не реагировала ни на что. Не слышала, как в дверь позвонили. Лена пошла открывать и долго не появлялась из прихожей. А потом Мила увидела перед собой внука:
- Бабуль…
Мальчишка замер, совершенно не понимая, как себя вести в этой ситуации. Помнил только, как тетя Лена учила его:
- Ничего не бойся. Пусть плачет, кричит, потерпи.
Но ему все равно было страшно. Такой он бабушку никогда не видел. А тетя Лена слегка подтолкнула его и шепнула:
- Обними ее.
Он обнял. Мила обхватила его худенькие плечи, прижала к себе и завыла. Кто-то пытался разжать ее руки, но она только сильнее цеплялась за внука, в страхе, что может лишиться и его. Очнулась только, когда прибежавший Максим плеснул ей в лицо воды. Сделала несколько вдохов, и разжала руки:
- Сынок, не уходи, - смотрела на него с мольбой, - я больше не буду так кричать.
И тот, забыв, что уже большой мальчик, что надо стесняться посторонних людей, уселся к бабушке на колени. Они обнимались и тихонько плакали, пряча свои лица на плечах друг у друга. Больше Мила не впадала в прострацию или истерику. Присутствие внука рядом заставляло ее контролировать себя. И она держалась. Максим взял на себя все организационные вопросы, но Милу постоянно держал в поле зрения и все время старался заставить что-нибудь делать или принимать какие-то решения. Повернувшись к ее зятю, спросил:
- Надо определиться, где будем хоронить.
Мила, не дожидаясь его мнения, категорично сказала:
- Рядом с Толиком.
Тот не стал спорить. Но Максим все же уточнил:
- Согласен?
И не услышав опять ни слова, закончил разговор:
- Хорошо. Звоню в агентство.
В день похорон Мила едва стояла на ногах. В воздухе держался стойкий запах нашатыря и корвалола. Когда к подъезду подъехал катафалк, она спокойно держала внука за руку:
- Ты держись, сыночек.
А, когда для прощания поставили на табуретки закрытый гроб, шагнула к нему и отключилась. Больше она ничего не помнила. Ни отпевание, ни дорогу на кладбище, ни то, как бросала землю на крышку гроба. «Как быстро лопаты мелькают, - подумала, приходя в себя, - вот так и жизнь человеческая день за днем проносится, лопатка – день… а в конце лишь холмик, - подняла глаза к небу, - Господи, - и тут же забыла, о чем хотела Ему сказать. Над могилой дочери кружили чайки. «Наверное, я уже сошла с ума, - как-то спокойно подумалось ей, - откуда они здесь? У нас речка-то, как ручеек.» Оглядела присутствующих. Все тоже смотрели в небо.
- Вы тоже их видите? – Спросила Мила, не обращаясь к кому-то конкретно.
- Да.
- Чайки.
- Странно…
Вечером после поминок приехала сватья с младшим внуком. Ему пока не сказали, что мамы больше нет. Пока взрослые собирались с мыслями, как это лучше сделать, он сам спросил:
- А мама где? Я думал, что она здесь.
Что такое умерла, шестилетний ребенок не понимал. Объяснение, что душа на небе, тоже ясности для него не добавило. И сбитые окончательно с толку его наивным вопросом:
- Душа на небе, а сама мама где?
Ему ответили:
- Похоронили. На кладбище.
- А мы к ней пойдем?
- Конечно. Завтра.
Утром он проснулся раньше всех. За завтраком спросил у бабушки:
- Можно конфету взять?
- Конечно, можно. Хоть сколько бери.
И захватив в пригоршню сколько смог, начал засовывать в карман. Кто-то попытался его урезонить:
- Зачем тебе столько?
Но он без тени смущения ответил:
- Я не себе. Маме отнесу.
На кладбище, увидев на деревянном кресте мамину фотографию, растерялся. Удивленно посмотрел на бабушку:
- А мама-то где? Ты сказала, что мы к ней пойдем.
- Душа там, - и показала на единственное облако прямо над ними, - а тело здесь.
Глаза у ребенка расширились:
- Вы что, закопали ее? В землю?
- Да, - сдерживая слезы, ответила Мила.
- Прям яму выкопали и закопали туда? - Растопырив от недоумения руки в стороны, не унимался ребенок.
Все уже плакали. А малыш, достав из кармашка конфеты, показал их бабушке:
- Ты же сказала, что можно взять для мамы.
- Ты их вот сюда положи, - и показала на блюдце возле креста.
- Она, что, вылезет из ямы и возьмет их?
Кто-то за спиной Милы всхлипнул, кто-то, стараясь подавить рыдания, застонал. По ее щекам текли слезы, но она говорила спокойно:
- Нет, сынок, не вылезет, - посмотрела вокруг, увидела невдалеке стаю воронья и показала мальчику, - видишь птиц? Они возьмут твой гостинчик и отнесут его маме на облачко.
Он подошел к кресту и протянул руку с конфетами к блюдцу, но не положил.
- А как они узнают, что это для моей мамы? Вдруг они ее не найдут там или отдадут кому-нибудь другому?
- Так они же видят мамин портрет, значит, для нее. И мама видит, что ты конфетки принес. Она этих птичек там встречать будет.
Положив конфеты на блюдце, мальчуган поднял голову к небу:
- Мамочка это тебе.
Никто уже не сдерживался. Все плакали, не стесняясь и не скрывая своих слез. А ребенок, засунув руки в карманы курточки, стоял одинокий и какой-то покинутый, глядя на мамину фотографию. Мила присела рядом с ним, обняла:
- Не замерз?
Он, молча, покачал отрицательно головой.
- Пойдем, мой хороший, домой, - поцеловала его в щечку, - пойдем.
- А мы еще придем к маме?
- Конечно, придем. Обязательно придем.
И, взяв обоих внуков за руки, она пошла прочь с кладбища. Остальные потянулись за ними.
И опять все разъехались. Снова она осталась одна. Снова мир вокруг потускнел. Снова тоска окутывала ее в плотный кокон горя и безысходности. Звонки и визиты близких и друзей ненадолго вытаскивали ее из пустоты, а потом она опять впадала в беззвучие, безмыслие, беспросветность. Чувства притупились настолько, что она перестала ощущать боль. Как-то заметила кровь на пальце: «Что это?» Стала рассматривать. Оказалось, порезалась, когда чистила картошку. Удивившись, что не обратила внимания, взяла йод и от души налила на ранку. Прислушалась к ощущениям, ждала, когда защиплет. Но тело никак не реагировало.
Понимая, что душевный покой наступит нескоро, ничего не ждала, ни на что не надеялась. Просто жила, перелистывая дни, как страницы новой, еще нечитаной книги. Помнила кто она, знала кто у нее был, и кто есть. Еще пока есть… Но совершенно не могла вспомнить свою жизнь. Ни одного дня. Видимо, память, заботливо стирая тяжелые моменты, нечаянно прихватила и все остальное. Однажды окончательно измученная состоянием беспамятства, открыла тумбочку под телевизором достала из нее все до одного альбомы с фотографиями, уселась прямо на пол и стала один за другим просматривать. Детский сад… школа… свадьба… Миша… Будто щелкнуло, что-то в голове. Вся ее жизнь выстроилась в четкую линию. Или промелькнула, как странный, не очень веселый фильм. Резко и очень сильно заболела голова. На грудь, словно раскаленный кирпич упал. Задыхаясь, она поднялась и пошла на кухню: «Что-то мне не очень хорошо. Таблетку надо выпить», - подумала она, наливая воду. Сделала глоток, поставила стакан на стол. Вытащила из коробочки пачку таблеток. Начала выковыривать одну из блистера. Задумалась: «А, может, ну ее, эту таблетку», - и отшвырнула их на стол. Села на табуретку, прислонилась к стене и закрыла глаза. Дышать было очень трудно. Телефон зазвенел так резко и противно, что она вздрогнула и сморщилась. Отвечать не хотелось, но посмотрев на экран, встрепенулась и соединилась:
- Привет, солнышко, - стараясь изо всех сил говорить бодро, она даже улыбнулась.
- Привет, бабуль, ты как?
- Нормально. Как вы там? Папу не обижаете?
- Неее… слушаемся. Бабуль, можно мы к тебе на выходные приедем?
- Вот, глупый! Чего спрашиваешь? Я всегда вам рада. Конечно, приезжайте.
- Бабуль, а папа мне разрешает у тебя на каникулы остаться, если ты меня потом привезешь домой.
- Конечно, привезу. Что для вас приготовить вкусненького?
- Мы все хотим пиццу, - примолк, ожидая, будет бабушка возражать или нет.
Мила свободной рукой выковыряла из блистера два кругляшка.
- И все?
- Нет. Еще блины, - опять выдержал паузу, но, не дождавшись ответа, затараторил, - с творогом, а потом с капустой. И пирог яблочный, только ты его как-то по-другому называешь.
Пока внук перечислял все эти вкусности, успела запить таблетки. И потом радостно напомнила ему:
- Шарлотка.
- Ага. Шарлотка, - подтвердил внук.
- Все будет. И именно в этой последовательности. Жду вас, мои хорошие.
Потом пошла и легла: «Нужно обязательно хоть пол часика полежать, чтобы таблетки быстрее подействовали». А утром кружила по дому, наводя порядок к приезду гостей, и все ругала себя за вчерашнюю минутную слабость: «Внуки, вот, пиццу просят. Кто их вместо матери побалует и приласкает, если не я? А, значит, нельзя еще ставить точку. Не дописана пока моя повесть». И отвесив ни в чем не повинному столу три звонких щелбана, сообщила сама себе: «Многоточие…»