Вот уже несколько дней Любаша не спала. Она ложилась, но лишь начинала задремывать, как память услужливо подсовывала страшные картинки из прошлого. От увиденного она, резко поднимаясь, широко раскрывала глаза, чтобы яснее видеть сегодняшнюю действительность. Долго глубоко дышала, стараясь не только успокоиться, но и выдохнуть воспоминания, которые начали ее терзать так неожиданно и некстати. В выходной попыталась прилечь днем. Надеялась, что при солнечном свете, утрата не будет назойливо терзать, обжигая душу. Но пережитому было безразлично: светит солнце или луна. Перед глазами опять, словно вспышка стоп-кадра, четко вставала назойливая картинка: узкое помещение морга, каталка, дочь. Только вместо тумана, который тогда спас ее от сумасшествия, сейчас появлялась резкая боль, словно щелчок кнута по сердцу.
Этой ночью все повторилось. Проворочавшись до будильника, Любаша поднялась и начала собираться. Нужно было доехать до областного центра, уладить кое-какие дела. Пытаясь понять какая погода, выглянула в окно. Чернота, еще не закончившейся ночи, едва позволяла рассмотреть, что творилось на улице. Любаша распахнула окно. Сумасшедший ледяной ветер ворвался на кухню. «Похолодало?» - удивилась она. Но термометр упрямо показывал, что осень не хочет сдавать своих позиций: чуть ниже нуля. Круг света от тусклой лампочки над входом в подъезд позволял увидеть раскиданные ветки – наломал за ночь ветрище. Вспомнив, что вчера в «Новостях» передали штормовое предупреждение, засомневалась: «Может, ну ее, эту поездку? Вон, что творится: прямо ураган». Но откладывать поездку дольше было нельзя. Вздохнув, Любаша надела пальто и вышла из квартиры. В автобусе, чтобы избежать разговоров с попутчиками – половина между собой были знакомы – уселась на заднее сидение и прикрыла глаза. Притворилась спящей. Но оказалось, что этого можно было и не делать. Водитель свет в салоне включал только на остановках, а беседам мешало «Авто-радио». Шофер, не молодой уже мужчина, был явно доволен сегодняшним ди-джеем. Музыка его молодости звенела на весь автобус. Любаша не прислушивалась. Мысленно готовилась к предстоящему разговору. Из задумчивости ее вывел старый хит. «Божья коровка» бодро сообщала всем пассажирам, что «у нее гранитный камушек в груди». Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони, Любаша пыталась не заплакать: «Это уже удар ниже пояса, - подумалось ей, - и так на душе погано, а тут еще «Камушек» этот». Пытаясь прогнать воспоминания, нахлынувшие вместе с песней, стиснула зубы. Надеялась так удержать слезы. «Ни за что не заплачу!» - упрямо решила она и открыла глаза.
Автобус проехал последние метры по темному пригороду и, словно нырнул в другой мир. Замелькали яркие фонари вдоль дороги. Встречные автомобили рвали оставшуюся темноту всполохами, ослепляя на короткие мгновения. А с моста, куда сразу же въехал автобус, открывался изумительный вид на город, будто небо просыпало свои звезды на землю. Местами огни располагались правильными рядами, словно в созвездия собраны, а местами были разбросаны хаотично, невпопад. Многоэтажки сияли окнами. Город просыпался.
Когда она вышла из автобуса, угрюмый рассвет лениво растекался по привокзальной площади. Ветер здесь был тише. То ли устал, то ли запутался в многочисленных зданиях. Хмурое утро, хмурые люди... Хмурый город. В полупустом троллейбусе Любаша приехала в центр, сократила путь, пройдясь по захламленным дворам до нужного строения. Решительно распахнула дверь и утонула в шумных коридорах. Она и не надеялась, что решит свои дала так быстро. Но, когда серое официальное здание выпустило ее на волю, оставалась уйма свободного времени: «В супермаркет, может, забежать? Все подешевле что-нибудь найду», - и свернула в проулок. В магазине прошлась по рядам, разочаровано изучая ценники. Почти ничего не купив, расплатилась и заспешила к выходу. От удивления на мгновение застыла в дверях: на улице бушевала метель. До остановки шла, согнувшись, борясь со встречным ветром. Он выдул из-под пальто остатки тепла так основательно, что она не смогла отогреться ни в троллейбусе, ни на вокзале. Купила себе в автомате кофе. Пила, стоя у окна, наблюдая за людьми, спешащими с улицы к спасительным дверям. Сама к автобусу подошла в последний момент, чтобы не стоять на посадочной площадке даже минутку. А когда выехали из города, метель вдруг утихла. Любаша понаблюдала за поземкой, вьющейся по дороге за встречными машинами и подняла глаза к лесу, что тянулся вдоль дороги. Высоченные ели белели стройными пирамидами: «Как в саванах стоят», - мелькнула нелепая мысль. Она тут же отмахнулась от нее: «Не в саванах, а в подвенечном наряде». Но это показалось каким-то не убедительным, и она отвернулась от окна. А, когда вышла на своей остановке, заприметила на свежем не топтаном снегу вороньи следы: «Уже расписалась каркуша на чистом листочке новой строчкой», - и впервые за последнее время улыбнулась. От этой, еще не смелой, какой-то грустной улыбки, вдруг стало легче дышать. А, может, просто воздух стал легче?
Дома она расположилась на диване с кружкой горячего чая. Спрятала ноги под толстый плед и бездумно смотрела в одну точку. Не успела отпить и половины, как нестерпимо захотелось спать. Примостив кружку с недопитым чаем на журнальный столик, свернулась калачиком, забравшись под плед чуть ли не с головой. Уплывая в туманность сна, подумала, что надо бы раздеться, но тут же отмахнулась: «Все равно не засну».
… Открыв глаза, увидела в кресле напротив, дочь. Почему-то совсем не испугалась, лишь удивилась: «Такого не может быть. Или это сон?» Попыталась встать. Не получилось. Все тело было сковано странной тяжестью: «Наверное, парализовало», - как-то равнодушно оценила она свою беспомощность. Сделала попытку заговорить. Тоже не получилось – язык онемел. Бессмысленно таращилась на дочь, а та вдруг заговорила:
- Мама.
Любаше показалось, что она выдохнула это слово, будто до этого тоже не могла говорить. А дочь, словно прислушиваясь к звуку своего голоса, повторила:
- Мама, - качнула головой, словно соглашаясь с тем, что голос звучит так, как надо, и продолжила, - это хорошо, что ты спишь.
«Все-таки это сон», - сокрушенно подумала Любаша.
- Да, мамочка.
Любаше показалось, что ее брови поползли вверх от удивления: «А, как же ты меня слышишь, дочка? Я же ничего не сказала». Дочь улыбнулась:
- Я слышу твои мысли. Теперь для меня это возможно. Мамуля, я многого не понимала… раньше. Часто обижала тебя. Не слушала. Я такая глупая была. Прости меня, за все.
Любаша рванулась, было, навстречу к ней. Так хотелось обнять, прижать к себе дочь. Но тело снова не послушалось. А та, покачав головой, грустно улыбнулась:
- Нет, мамочка, нельзя.
- Доченька, это ты прости меня. Если бы все вернуть, начать сначала… Я придавала слишком много значения быту, и не додала тебе тепла, недоласкала, недолюбила.
- Я именно так и думала… тогда. Но теперь понимаю, что ты так поступала, потому что хотела, чтобы мне было хорошо. Я знаю, что ты меня всегда любила. Теперь знаю. Мне так стыдно, что я вела себя, как эгоистка.
- Девочка моя, ты вела себя, как нормальный ребенок.
- Я была уже взрослой. И даже, сама став мамой, требовала от тебя слишком многого.
- И все же я, как мать, должна была понимать, чувствовать, что для тебя важнее – чистое отутюженное платье, вымытый пол или вечер, проведенный рядом со мной в обнимку на диване.
- Эх, ты всегда была занята. А я не хотела делить тебя даже с тобой.
- Работа была тяжелая. Домашние хлопоты. Да и молодость – мудрости не накопила. А теперь в душе пустота. Я никогда не думала, что она может болеть.
- Мне не позволено объяснить тебе, почему я так рано умерла.
- Знаю, родная. Все было предрешено не только до твоего рождения, но даже до моего.
- Ты за меня не переживай. Я не одна. Со мной сыночек-первенец, и оба мои папы – родной и приемный, - улыбка на лице дочери перестала быть грустной.
- И как они там?
- Они такие смешные. Спорят так трогательно, кто тебя больше любил.
- Говорят, что это случается только раз в жизни. А я их обоих любила.
- Папы просили передать, что ты была хорошей женой.
- Доченька, скажи им…
- Они все знают. Здесь все становится понятным, и совсем нет тайн.
Любаше показалось, что на щеке дочери блеснула слезинка:
- Девочка моя, ты плачешь?
- Мамочка, спасибо тебе за моих сыночков.
- Доченька, они все, что у меня есть. Если бы не они…
- Мама, мне известно все, что ты скажешь. Я тебе очень благодарна.
Любаша почувствовала, как по щеке побежала горячая капелька:
- Они очень скучают и страдают без тебя. Каждый по-своему. Старший молча – стесняется показать свою слабость, а маленький – вспоминает очень часто, но пока не осознал всего до конца. Порой, я теряюсь и не знаю, как с ними об этом разговаривать.
- У тебя все получится. Ты справишься.
Они немного помолчали, а потом дочь поднялась:
- Мне пора, - она дошла до тумана, который почему-то клубился там, где всегда была стена, обернулась, - мам, мне не хочется говорить это слово, но ты должна знать: больше мы никогда не увидимся. Прощай.
- Прощай, родная, - ответила Любаша, открывая глаза.
… Лицо было мокрым от слез. Всю комнату заполнили серые сумерки. Она всматривалась сквозь них, пытаясь увидеть туман, за которым исчезла ее дочь, но там снова была стена. Дотянулась до продолговатой кнопки, включила ночник. Совсем не удивилась тому, что вернулась способность двигаться. Взглянула на часы: «Ого!» - она проспала целых четыре часа. В ванной поплескала в лицо холодной водой, покрыла голову платком и подошла к иконе. Затеплив лампаду, прошептала: «Господи, упокой с миром души усопших рабов Твоих. И прости им грехи вольные и невольные. Аминь». А потом, долго смотрела на снегопад. Пушистые хлопья летели с ночного неба, кружились в свете фонаря и падали. Зима старательно укрывала уставшую землю, пряча под белоснежное покрывало засыпающий мир. Пустота в Любашиной душе сначала перестала болеть, а потом наполнилась теплом и нежностью. Теперь она знала наверняка: у нее хватит сил жить дальше.
Любаша вошла в спальню и остановилась перед комодом. Долго смотрела на портрет дочери. Потом улыбнулась ей: «Все будет хорошо». С этой ночи бессонница ее больше не мучила.