Орлов бы век остался, естьли б сам не скучал

               
Орлов бы "век остался, естьли б сам не скучал"
               
                Браки Государыни – церковные и «гражданский»

        Императрица Екатерина II, как теперь уже вполне доказано, замужем была дважды. Ну что касается первого брака, то о нём было известно всегда, поскольку он и привёл в Россию прусскую принцессу Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую, превратив сначала в великую княгиню Екатерину Алексеевну, затем в супругу императора, кстати, именующуюся императрицей, ну и, в конце концов, в Императрицу Российскую – Государыню Екатерину Великую.
        Второй брак был тайным, морганатическим, как принято его называть. Она венчалась с действительно любимым человеком, с Григорием Александровичем Потёмкиным, гений которого, по словам Павла Васильевича Чичагова, автора правдивых и честных записок о времени царствования Екатерины Великой, «царил над всеми частями русской политики».
        В ту пору не было принято называть никак не оформленную совместную жизнь мужчины и женщины «гражданским браком», но, думается, сегодня такие отношения, которые сложились у Императрицы Екатерины, после её вступления на престол, с возлюбленным в ту пору Григорием Григорьевичем Орловым, так бы и назвали.
        Хотя, само по себе такое наименование, с точки зрения церковной, весьма и весьма неточно. Гражданский брак, это всё-таки, скорее, брак оформленный, но неосвещённый церковью. Ну а просто совместная жизнь мужчины и женщины должна носить несколько более лёгкое определение.
         Прочитав название главы, иные читателя, возможно, подумают: ну, вот, мол, опять о любви Орлова к Императрице Екатерине. Что уж тут нового сказать можно? Всё и так всем известно.
        Но в данном случае речь пойдёт совсем о ином, далеко не рядовом увлечении Григория Григорьевича Орлова, даже не увлечении, а страстной, горячей и, безусловно, искренней и бескорыстной любви. Эта любовь была всепобеждающей по своей сути, но порицаемой общественным мнением, и порочной по церковным канонам. Потому полюбил Григорий Орлов не просто женщину или девушку, а совсем ещё юную девушке двоюродную сестру – дочь  родного дяди по материнской линии Екатерину Зиновьеву. И любовь эта стала терновым венцом последних лет жизни светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова, генерал-фельдцейхмейстера, сподвижника Императрицы Екатерины Второй, проложившего ей путь к Престолу Русский Царей, но отставленного и удалённого от двора по его же собственной вине.
    
       Для лучшего понимания описания событий необходимо обратить внимание на то, что, кроме официального мужа, великого князя, а затем императора Петра Фёдоровича, кроме тайного супруга Григория Александровича Потёмкина были у Государыни Российской Екатерины Алексеевны, отношения семейного уровня только с одним человеком – с Григорием Григорьевичем Орловым.
        Но не они или, точнее, не только они являются темой данного повествования. Разговор пойдёт о том времени, когда Императрица по ряду причин решила, наконец, разорвать близкие отношения с Григорием Орловым, а он, хоть и переживал по своему этот разрыв, душою и сердцем окунулся в другую, пронзительную по силе и страсти своей любовь. Это была любовь к необыкновенной девушке, признанной красавице, перед которой склоняли головы самые выгодные и родовитые женихи из высшего света.
        Впрочем, обо всём по порядку…


                «Природа была так щедра к нему»

       1771 год. Чаша победных весов в войне с турками окончательно склонилась в пользу России.
       Отправляя Григория Орлова во главе делегации на переговоры с турками о мире, Екатерина сообщала госпоже Бельке, подруге своей матери, с которой долгое время переписывалась:
       «Полагаю, что мои ангелы мира находятся теперь уже лицом к лицу с этими противными бородачами турками, граф Орлов – без преувеличения первый современный красавец – должен казаться действительно ангелом перед этими неотесанными мужиками. Свита его блестящая и избранная... но, бьюсь об заклад, его особа затмит всех окружающих. Странная личность, этот посол; природа была так щедра к нему, как в отношении наружности, так же и ума, сердца и души...»
       Орлов выехал в Фокшаны. Кстати, предыдущий 1770 год был славен блистательной победой Григория Александровича Потёмкина при Фокшанах 4 января.
        Ну а потом Пётр Александрович Румянцев крушил турок при Рябой Могиле 17 июня, при Ларге 7 июля, и при Кагуле 21 июля, а  Алексей Григорьевич Орлова при Чесме 24 – 26 июня. После разгрома турок в Кагульском сражении недобитые остатки армии Османской империи разбежались, и собрать их ранее следующей кампании не предоставлялось возможным. После Чесменской победы турки потеряли весь свой флот до единого корабля. Точнее, уцелело одно судёнышко, которое просто не успело вследствие своей тихоходности прибыть своевременно к месту морского сражения.
       Россия получила право требовать на мирных переговорах выгодных условий и значительных для себя территориальных уступок. Вот в 1771 году Императрица Екатерина и направила в Фокшаны на мирные переговоры – мирный конгресс, как тогда говорили – Григория Григорьевича Орлова, назначив его первым российским полномочным представителем, и дав ему в помощники опытного дипломата Алексея Михайловича Обрескова.
       А вышло так, что Фокшаны ознаменованные первым блистательным успехом молодого генерала Григория Александровича Потёмкина, одержавшего важную победу 4 января 1770 года стали местом провала всесильного ещё в то время Григория Григорьевича Орлова.
      Впрочем, дело вовсе не в тех, кто вёл переговоры, а во вполне законных, но губительных для агрессивной политики Турции требованиях России, заключающихся в признании за Россией свободы торговли и мореплавания на Чёрном море и независимости Крыма от Османской империи. Никто из турецких переговорщиков не имел полномочий согласиться на такое, поскольку кара султана была жестокой.
       Однако граф Никита Иванович Панин настаивал на том, что именно Орлов виновен в провале, поскольку покинул Фокшаны и помчался в Петербург. Правда же лишь в том, что Григорий Григорьевич действительно, бросив всё, сломя голову полетел в столицу. И были на то причины…
        Во время затянувшихся переговоров, которым и конца видно не было, Григорий Орлов получил письмо от своего брата Алексея, в котором тот сообщал, что место его при Императрице или уже занял или вот-вот займёт корнет лейб-гвардии Конного полка Алексей Семёнович Васильчиков.
     В начале августа 1772 года этот, по мнению Орлова, дерзкий и наглый  корнет уже был произведён в камер-юнкеры, а в начале сентября стал камергером. Столь стремительный, просто молниеносный рост говорил о многом.
       Из письма Григорий Орлов узнал то, о чём давно уж судачил весь Петербург и о чём докладывали своим правительствам посланники европейских стран. К примеру, прусский посланник Сольмс писал в срочной депеше Фридриху:
       «Не могу более сдерживаться и не сообщить Вашему Величеству об интересном событии, которое только что случилось при этом дворе. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но, тем не менее, неожиданное обстоятельство: Её Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести своё расположение на другой предмет. Конногвардейский корнет Васильчиков, случайно отправленный с небольшим отрядом в Царское Село для несения караулов, привлёк внимание своей Государыни, совершенно неожиданно для всех, потому что в его наружности не было ничего особенного, да и сам он никогда не старался выдвинуться и в обществе очень мало известен. При переезде царского двора из Царского Села в Петергоф Её Величество в первый раз показала ему знак своего расположения, подарив золотую табакерку за исправное содержание караулов. Этому случаю не придали никакого значения, однако частые посещения Васильчиковым Петергофа, заботливость, с которой она спешила отличить его от других, более спокойное и весёлое расположение её духа со времени удаления Орлова, неудовольствие родных и друзей последнего, наконец, множество других мелких обстоятельств открыли глаза царедворцам. Хотя до сих пор всё держится втайне, никто из приближённых не сомневается, что Васильчиков находится уже в полной милости у Императрицы; в этом убедились особенно с того дня, когда он был пожалован камер-юнкером».
       Алексей Орлов сообщал примерно то же самое, а потому письмо его ошеломило Григория Григорьевича.
       Какие мысли не давали ему покоя? Можно вполне догадаться… Как так, да не может такого быть! Он, он один до сих пор занимал место не только в тех комнатах, куда теперь, судя по письму, поселили Васильчикова, а в сердце Императрицы, в её думах чаяниях, во всей её жизни. Ведь благодаря ему и его братьям она вступила на Императорский Престол, благодаря ему не попала в пожизненное заточение вместе с сыном Павлом – в жуткое заточение, подобное тому, в котором оказался Иоанн Антонович только за то, что родился в Брауншвейгской семье, рвавшейся управлять чуждой ей Россией.
        Что делать? Орлов сорвался с места, собрался по-военному быстро и помчался в Петербург. Он спешил, он считал, что ещё не поздно всё поправить, что стоит ему предстать перед Императрицей и объясниться с ней, как всё вернётся на круги своя. Он снова станет любимым, слова станет самым необходимым для неё в её жизни.
        Летел на крыльях быстрой тройки, которая сколь бы скорой ни была, даже при частой смене лошадей на специально предназначенных для того станциях, не могла домчать даже самого срочного курьера до Петербурга ранее, чем через восемь, а то десять – в зависимости от погоды и состояния дорог – суток.
         Пусть не десять, пусть даже восемь суток – но восемь суток полного неведения, полного отсутствия информации. А что там, в Петербурге, что происходит во дворце? И кто этот негодник, который посягнул на почти уже собственность Орлова, на женщину, принадлежащую только ему одному? Имя его Орлову ничего не говорило.
        Григорий Григорьевич ещё не понял, ещё не осознал, что долгие годы рядом с ним была не просто женщина, рядом с ним была Императрица, Государыня Российская. И пусть верно то, что он и его братья были главными виновниками того, что Екатерина Алексеевна сумела войти на Престол Русских Царей, она ведь на него уже взошла и вырвалась тем самым на высоту, недосягаемую для своих подданных – в том числе и тех, кому обязана этим восшествием. Он ещё к тому времени не осознал, что она Государыня!
      Он мчался в Петербург, негодуя оттого, что у него совершенно, по его мнению, противозаконно отняли дорогую игрушку, и в негодовании своём он всё ещё не мог понять, что отняли вовсе не игрушку, принадлежащую ему, отняли не просто женщину, а женщину особого рода. Да и не отняли вовсе. Она решала быть ли ей отнятой у одного и принадлежать ли кому-то другому или нет. Она, она и только она одна!
       Да, ему случалось видеть её и встревоженной своим неустойчивым положением великой княгини при равнодушном к ней великом князе. Да, ему приходилось выводить её даже из состояния минутной растерянности, минутной слабости, но он не увидел в ней огромный, недюжинный потенциал великой женщины, способной преодолеть все преграды на пути к высшей цели, поставленной перед собой однажды и навсегда.
         Вся жизнь его до сих пор была разделена на три периода – период до знакомства с великой княгиней Екатериной; период горячей любви, любви тайной, опасной для них двоих и оттого казавшейся ещё более сильной, всепобеждающей и период, когда вся Россия была у её ног, а он понял иначе – он понял, что это у его ног Россия, хотя после переворота уже никаких усилий не предпринимал, чтобы упрочить это своё положение.
         И вот это положение сильно пошатнулось. Да полно – пошатнулось ли? Всё это выдумки, выдумки и не более того. Вот сейчас он ворвётся во дворец, вот сейчас предстанет перед нею, и она простит, и всё будет по-прежнему.
      Чтобы не думать о худшем, он старался вспоминать о том лучшем, что было в его жизни…
       Мчался, окунаясь от дорожного безделья в вспоминания о своём прошлом, мчался к столице тридцативосьмилетний пока ещё, как ему казалось, всесильный Орлов и как тоже казалось ему, возлюбленный Государыней, почти что муж, даже, по мнению его, муж, если не по имени, то по существу.
       Он вспоминал о своём отце, отставном генерал-майоре Григории Ивановиче Орлове, в семье которого появился на свет 17 октября 1734 года, вспоминал о том, как рос в тёплой, дружеской атмосфере вместе с четырьмя своими братьями, как под руководством отца проходил вместе с ними азы военного дела и военного искусства. Как закалял их отец, как заставлял приумножать физическую силу, на которую и без того не поскупилась сама Природа, сделавшая их здоровяками. Все братья отличались высоким ростом и богатырским телосложением.
      Вспоминал, как в 1749 году поступил в Петербургский сухопутный шляхетный кадетский корпус, после которого в чине подпоручика был направлен в лейб-гвардии Семёновский полк.
      А потом грянула Семилетняя война. И он отличился в первых же боях, приобрёл авторитет своей невероятной храбростью и дерзостью в схватках с врагом.
       Вспомнилось ожесточённое сражение близ прусской деревушки Цорндорф. Битва с войском прусского короля Фридриха II шла с переменным успехом. Орлов уже в начале её получил ранение, но остался в строю. Продолжал сражаться и тогда, когда ранили его во второй раз. Своим богатырским видом он внушал ужас противнику, а русские воины шли за ним в бой, презирая опасность.
         Во время одной из схваток совсем рядом прогремел взрыв, Орлова засыпало землей, и товарищи уже мысленно простились с ним. Но он поднялся, несмотря на то, что был ранен уже в третий раз. Ему кричали, чтобы отползал в лазарет, что его прикроют. Но он и не думал выходить из боя, и снова увлёк своих солдат в контратаку.
       В том сражении прусская армия потерпела поражение и бежала с поля боя. Орлову за подвиги его был пожалован чин капитана и дано ответственное и почётное поручение – доставить в Петербург взятого в плен адъютанта прусского короля графа фон Шверина.
      Вот это поручение и перевернуло его судьбу. Весной 1759 года он привёз  фон Шверина в Петербург.
      Императрица Елизавета Петровна не пожелала видеть пленника. А великий князь стелился перед ним как раб перед господином и даже добился того, чтобы разместили графа в одном из лучших столичных домов. Туда стал являться сначала с официальными, а затем и дружескими визитами. 
      Великий князь Пётр Фёдорович неизменно брал с собой великую княгиню Екатериной Алексеевной. 
      Так и произошло знакомство Григория Григорьевича с будущей Императрицей. Так незаметно, тайно от всех завязалась любовь, которая сильно отразилась на последующих событиях и, в конце концов, привела к свержению с престола Петра III.

              «Госпожа Орлова… не будет Императрицей…»               

       Пришло время, когда Орлов мог купался в зените славы. Единственного чего не хватало, так это оформления законного супружества с Государыней. Он постоянно намекал на это, а то и просто требовал, чтобы Екатерина стала его женой.
       9 октября 1762 года агент тайной дипломатической службы Людовика XV и министр барон де Бретёйль докладывал из Петербурга министру иностранных дел Франции герцогу Этьену Франсуа Шуазёлю об отношении Императрицы к Григорию Орлову:
       «Не знаю, ваша светлость, к чему поведет переписка Царицы с господином Понятовским; но, кажется, уже нет сомнения в том, что она дала ему преемника в лице господина Орлова, возведённого в графское достоинство в день коронации... Это очень красивый мужчина. Он уже несколько лет влюблён в Царицу, и я помню, как однажды она назвала мне его смешным и сообщила о его несообразном чувстве, впрочем, по слухам, он очень неглуп. Так как он говорит только по-русски, то мне теперь ещё трудно судить об этом...»
       Но Императрица Екатерина от замужества, хоть и не явно, хоть и не открыто, чтобы не обидеть Орлова, но уклонялась. Уклонялась, как объясняла ему, потому, что не достаточно ещё укрепилась на троне, чтобы делать подобные шаги. Напоминала о постоянных заговорах, которые разоблачала и ликвидировала, кстати, опять же зачастую не без помощи авторитетных в гвардии братьев Орловых.
        Да и высшие сановники протестовали против замужества Государыни. Граф Панин на заседании Государственного Совета прямо заявил:            
       – Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет Императрицей российской.
       Екатерина Вторая сказала Орлову:
       – Друг мой, я люблю тебя, но, если я обвенчаюсь с тобою, нам грозит участь Петра Третьего.
       Григорий Григорьевич тогда ещё не понял, что в этом вопросе, несмотря на антагонизм отношений, мнение Императрицы совпадало с мнением Панина.
        25 ноября 1764 года французский поверенный в делах Беранже писал из Петербурга:
        «Чем более я присматриваюсь к господину Орлову, тем более убеждаюсь, что ему недостает только титула императора... Он держит себя с Императрицей так непринужденно, что поражает всех, говорят, что никто не помнит ничего подобного ни в одном государстве со времени учреждения монархии….»
       Но Орлов вскоре оставил затею с женитьбой, уверившись в том, что и без супружества он супруг, пусть не по имени, так по существу, а уверившись, стал терять чувство понимания реальности. Он был моложе Екатерины на пять лет. А известно, что мужчин чаще всего тянет к более молодым особам прекрасного пола. Ну и Орлов не был исключением. Он добился в жизни всего, чего только можно было добиться. Он был всесилен, хотя и не стремился участвовать в государственных делах. Ему было достаточно и одного только сознания этой своей силы.
        Но он уже решил, что всесилен и в отношении Государыни, что она без него – никто, что она без него – шагу сделать не может. А она делала, делала шаг за шагом. Ей было, порою, трудно, очень трудно, она искала в нём опоры, но не находила, и потому продолжала поиск уже за пределами этак вот наскоро слепленной и не узаконенной своей семьи.
       А он стал поглядывать на других женщин, даже влачиться за молодыми и привлекательными придворными дамами, что, конечно, не оставалось незамеченным.
      Дальше, больше. Однажды, во время загородной поездки Императрица застала его, уединившегося с юной красавицей, но скандала не было – всё обошлось спокойно, даже без упрёков.
      Вот, когда он должен был насторожиться, вот когда должен был серьёзно задуматься над тем, почему же так легко сошло ему всё это с рук? Ведь он не мог не убедиться за минувшие годы в том, что Императрица, всегда неукоснительно соблюдая верность своему избраннику, строго требует такого же отношения к себе. А тут ни сцен ревности, ни наказания соперницы. Императрица подошла к той, которую только что обнимал Григорий Григорьевич, и, положив руку на плечо, успокоила её:
       – Не надо смущаться. Я уверена в вашей порядочности и уважении ко мне. Не бойтесь, что доставите мне огорчение. Наоборот. Это я вам обязана за ваше поведение.
       Обязана за… поведение? Не в этих ли словах разгадка? Как Орлов не заметил, что с какого-то момента его внимание к другим дамам перестало раздражать Екатерину, а, напротив, она словно собирала такие факты. Но для чего? Для наказания фаворита? Нет, она не наказывала и не собиралась наказывать его. Эти факты нужны были ей и только ей одной, её душе, её сердцу. Они нужны были для оправдания решения, которое она все никак не могла принять. Недаром в своей «Чистосердечной исповеди», адресованной Потёмкину, она сказала об Орлове, что «сей бы века остался, если б сам не скучал». То есть, если бы ему не наскучили хоть и не узаконенные, но семейные отношения с женщиной, которая старше него на пять лет. А ему именно наскучила семейная жизнь, и захотелось чего-то нового, особенного, необычного.
        Впрочем, скорее всего, не только Орлов заскучал, но и Государыне порядком надоел такой возлюбленный, который постоянно поглядывал по сторонам. И она перестала реагировать на эти поглядывания.
       Сохранились донесения иностранных дипломатов об Орлове такого характера:
        «…У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев Государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются её покровительством. Сенатор Муравьёв, заставший с ним свою жену, чуть было не произвёл скандала, требуя развода; но Царица умиротворила его».
       Многого не понял раньше, да не понимал и теперь, мчащийся в столицу ещё несколько недель назад всесильный временщик, а теперь почти что рядовой сановник. Мчался не возлюбленный Государыни, а её подданный.
        Он всё ещё верил в успех своей гонки в Петербург. Верил даже тогда, когда на одной из станций его встретил царский фельдъегерь и передал пакет от брата Ивана Григорьевича, в котором было его письмо и личное послание Императрицы. Императрица предписывала «избрать для временного пребывания ваш замок Гатчину», поскольку в тех областях, по которым проезжал Орлов был карантин по поводу чумы.
     А ведь совсем недавно, всего год назад, он вернулся из Москвы в лучах славы.
      В 1771 году на Москву обрушилась чума. Болезнь буквально выкашивала город, унося до тысячи жизней в день.
       Императрица пребывала в некоторой растерянности, слыша о том, что взбунтовавшиеся люди убили митрополита, о том, что губернатор, а за ними большинство чиновников сбежали, бросив свои посты.
        Но рядом оказался верный и надёжный Григорий Орлов. Он сам вызвался ехать в Москву.
     И вот итог, на который указал историк:
      «Мятеж в Москве был усмирен, болезнь побеждена. Орлов с триумфом возвратился в Петербург, где занял привычное место фаворита. Он опять стал для нее человеком, не знающим опасностей, "похожим на древних римлян прекрасных времен республики", как некогда писала Екатерина Вольтеру. В Царском, по дороге в Гатчину, была построена триумфальная арка в ознаменование его возвращения.
      На медали, выбитой по тому же поводу, портрет фаворита помещен рядом с фигурой Курция, и под ними надпись:
       «И Россия имеет таких сынов!»
        Екатерина хотела, чтобы стояло: «такого сына», но сам Орлов потребовал другой редакции, более скромной...»
         А теперь же Императрица его, победителя чумы, отправляла на карантин, как рядового подданного.
        Не случайно она выбрала Гатчину. Ведь и сама Гатчина, и дворец, возводимый теперь в ней, были её подарком Григорию Григорьевичу, как считают биографы, за дворцовый переворот 28 июня 1762 года, в результате которого она вступила на Российский Престол.
        Собственно, покупала она в 1765 году не дворец, а небольшую Гатчинскую мызу, которая была в собственности князя Бориса Александровича Куракина.
       Мыза… Что это, населённый пункт, хутор? Это наименование употреблялось XVII-XVIII веках в Санкт-Петербургской губернии по большей в той местности, что располагалась на бывшей территории Ингерманландии.
      Мызами именовались отдельно стоящие помещичьи усадьбы с сельскохозяйственными постройками при них. Когда-то они являлись субъектами административно-территориального деления Ингерманландии.
К примеру, Царское Село в прошлом тоже именовалось мызой Саарской. Оттого и можно довольно часто встретить в старых письмах, воспоминаниях название Сарское Село. Уже с одним «а», уже ближе к Царскому…
       Территория Гатчинской мызы позволяла возвести дворец, строительство которого и началось 30 мая 1766 года.
       Придворный архитектор итальянец Антонио Ринальди сделал проект. Ну а когда здание возвели, многие ужаснулись – получилось строение, напоминающее средневековый замок. Мрачного вида был замок, но Орлову всё понравилось, ибо вполне соответствовало его настроению. Теперь ему предстояло отправиться туда уже не по собственной воле, а по повелению Императрицы.
       Чтобы Григорий Григорьевич осознал всю серьёзность её требования, Екатерина пересылала своё послание через Ивана Григорьевича. Именно Ивана все лихие и дерзкие братья Орловы слушались как старшего, а после ухода в мир иной их родителя, почитали почти как отца. Иван советовал неукоснительно исполнить просьбу Государыни. Он-то уж точно знал, что отставка Григория окончательна и бесповоротна.
        В письме говорилось о том, что желательно, чтобы Орлов в столице не появлялся в течение года. Императрица также извещала, что назначает ему ежегодное жалование в 150 тысяч рублей, а кроме того жалует значительные средства на строительство дома и обустройство домашнего хозяйства, дарует 10 тысяч крепостных, серебряные сервизы и мебель. Ему было разрешено пользоваться императорскими каретам, а слугам его – носить ливрею императорского дома.
       Она писала также:
        «Я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана, и качества те, коими вы украшены и поелику Отечеству полезны быть могут».

                «…естьли б сам не скучал»

       Что же произошло? Когда же Императрица переменила своё отношение к Григорию Григорьевичу?
      Быть может самой первой и наиболее весомой причиной, было известие об увлечении Григория Орлова своей кузиной Екатериной Зиновьевой? Ведь познакомился Григорий Орлов с юной Катенькой в 1771 году, когда ей было всего 13 лет. Но уже тогда она поражала своей красотой, впоследствии воспетой Гавриилом Романовичем Державиным.

Как ангел красоты, являемый с небес,
Приятностьми она и разумом блистала,

       Помогли придворные сплетники, которые и Императрицу в своё время не щадили, выдумывая всяческие небылицы, ну и про Григория Орлова сочинили, будто он в пьяном виде «тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою Екатерину Николаевну Зиновьеву, иссильничал…». Эта сплетня впоследствии попала в знаменитое сочинение князя Михаила Щербатова «О повреждении нравов в России».
        Да и могло ли такое быть? Ведь, во-первых, сиротой Екатерина Зиновьева осталась в пятнадцать лет, а когда ей было тринадцать, встречи Григория Орлова с нею происходили при родителях, причём, родители не принимали всерьёз увлечения их племянника Григория своей дочерью. Родство-то очень близкое! И разница в возрасте велика – 24 года. Конечно, в ту пору такая разница не казалась столь большой, бывало, что родители дочерей замуж и более старшим по возрасту, но не в столь же юном возрасте. Да и главная причина была всё же в очень и очень близком родстве.
     Да и годы быстро текут, звенят, словно ручьи звонкие, спешат, словно реки бурные к просторам морей. Я бы так выразился по поводу разницы в возрасте между мужчиной и женщиной:

Ручьи и реки катят к морю воды,
Соединяет в море их волна…
Чем даль нас уносят в зрелость годы
Тем меньше разница в летах видна…

        Разница, конечно, с годами стиралась, ну а сплетню о насилии опровергли сохранившиеся письма Катеньки Зиновьевой, в которых она говорила о своих чувствах к Григорию Орлову. К насильникам таких чувств девушки, подвергшиеся насилию, не питают. Напротив, они испытывают к ним отвращение…
       Вот строки из письма Катеньки Зиновьевой к брату Василию:
       «Я его люблю более, нежели когда-нибудь его любила, и, по милости Всемогущего, я очень счастлива… Для нас обоих недостает только вас. Вы, пожалуй, скажете, что я глубоко заблуждаюсь и подумаете, что я его не люблю. Я неизменчивого характера, но обо всем судят по себе; почему он и думает, что я его более не люблю…»
      Это написано в 1777 году, когда Катеньке было девятнадцать, но слова: «нежели когда-нибудь его любила…» говорят о её давней и постоянной любви, возможно пришедшей к ней с самых первых встреч с Григорием Орловым.
       А вот небольшая записочка самого Григория Григорьевича, адресованная её родным, а своим двоюродным братьям:
       «Государи мои А. и В. Николаевичи! Благодарствую за ласку вашу ко мне и за любовь, которую вы к сестре вашей являете, вам благодарен и, найдя случай всё cиe сказать, скажу, что я всегда остаюсь ваш покорный слуга. Ваш Г. Орлов.
       Далее приписка самой Екатерины Николаевны:
       «Дорогие братья, душеньки мои, как пред вами виновата! Умоляю, простите меня! Тысячу раз благодарю тебя, мой дорогой Вася… все твои письма я получила, мой милый, и благодарю тебя за память. Я вполне чувствую, мои дорогие, всю меру вашего ко мне горячего участия… Мы, слава Богу, в наилучших отношениях с моим дорогим князем. Ради Бога приезжайте, мои дорогие друзья, к Святой; умоляю тебя об этом, мой милый Вася. Ты это можешь сделать и привези Александра; постарайся так устроить свои дела, чтобы к Святой быть здесь; не откажи мне в этом и привези также свою жену».
        Но это письма более позднего времени. А пока Орлов осмысливал то, что внезапно свалилось на него вместе с известием, полученным от брата Алексея в Фокшанах, ну и теперь от брата Ивана и от Императрицы – в дороге, в доме станционного смотрителя.
        Много высказано в литературе различных версий, порой, диаметрально противоположных по поводу отставки Орлова. Лучше всего придерживаться того, что писала сама Государыня.
       Вспомним, что сказано ею в «Чистосердечной исповеди». Своему избраннику, своему будущему супругу Екатерина Алексеевна прямо заявила об Орлове:
       «Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (отчаяния – Н.Ф.) выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слёзы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года».
        Так что же всё-таки произошло? В «Чистосердечной исповеди Императрица не пояснила этого, лишь сделав намёк…
        А не тот ли этот конфликт, описание которого приводится в некоторых книгах, причём со ссылкой на «анонимного биографа»?
        «Когда Её величество Зиновьеву, бывшую при дворе фрейлиной, за её непозволительное и обнаруженное с графом (Орловым Г.Г. – Н.Ш.) обращение при отъезде двора в Сарское Село с собою взять не позволила, то граф был сим до крайности огорчён и весьма в том досадовал. Так, что однажды при восставшей с Императрицею распре отважился он выговорить в жару непростительно грубые слова, когда она настояла, чтобы Зиновьева с нею не ехала: „Чорт тебя бери совсем“».
        Тут и Царское (Сарское) Село фигурирует и косвенное указание на то, что Орлов де, сам уже «скучал» при Государыне – поглядывал на других женщин. Это и привело, как писала Императрица, к тому, что она позволила себе «сделать из дешперации выбор кое-какой». То есть, приблизить Васильчикова.
      Но кто же такая Зиновьева, которая уже не раз упомянута в повествовании, пока лишь вскользь, и почему вдруг Григорий Орлов так обиделся на то, что её не взяли в Царское Село?

                После свадьбы «лежачего не бить»
      
       Екатерина Николаевна Зиновьева была кузиной – двоюродной сестрой – Григория Григорьевича Орлова. Родилась она в декабре 1758 года в семье генерал-майора Николая Николаевича Зиновьева, которого Императрица Екатерина Алексеевна вскоре после вступления на престол назначила обер-комендантом Петропавловской крепости. Её мать, Авдотья Наумовна, была дочерью флотоводца Наума Акимовича Сенявина, первого вице-адмирала русского флота, начальник Днепровской флотилии.
        Род Сенявиных знаменит в России. Брат Авдотьи Наумовны, адмирал Алексей Наумович, командовал Донской, а затем Азовской военными флотилиями.
         Кстати, и адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин, известный победами над турками в Дарданелльском (10-11 мая 1807 г.) и Афонском (19 июня 1807 г.) сражениях и особенно тем, что возглавлял 2-ю Архипелагскую экспедицию Балтийского флота (1805-1807 гг.), приходился дальним родственником Екатерине Николаевне.
        Были у неё и два родных брата – Александр и Василий, письма к которым приведены выше. Но нас в данном случае интересуют братья двоюродные, а точнее, один из них.
        У отца Екатерины Николаевны была родная сестра Лукерья Ивановна, в замужестве Орлова. Её-то сыновья и прославились в царствование Императрицы Екатерины Второй, а особенно знаменитым стал именно Григорий Орлов, полюбивший юную кузину Катеньку.
       В 1773 году произошло событие, которое в дальнейшем серьёзно отразилось на его судьбе. Ушёл из жизни родной дядя, брат матери, Николай Иванович Зиновьев.
       Принадлежавшее ему село Коньково он завещал пятнадцатилетней дочери своей Екатерине, которая выросла в нём в роскоши и неустанных родительских заботах.
        Григорий Орлов часто бывал в Конькове, ведь его усадьба была совсем рядом, в Нескучном. Он и прежде отдавал должное необыкновенной красоте своей юной кузины, да совсем ещё мала была она. А вот теперь подросла, расцвела необыкновенно и осталась одна. Вслед за отцом ушла из жизни ей мать.
        Орлов с энтузиазмом взялся помогать Катеньке в решении наследственных дел, в организации хозяйства, которое было теперь у неё немалым.
        Как и когда вспыхнула взаимная любовь между Григорием Григорьевичем и Катенькой, сказать трудно. Документального подтверждения подобные факты, как правило, не имеют, ведь всегда остаётся какое-то таинство в отношениях между возлюбленными.
        Надо полагать, что юная кузина давно уже отмечала и внешнюю привлекательность двоюродного брата, и его удаль богатырскую, а уж наслышана была о нём столько самого лестного и восторженного, что девичье сердце не могло не открыться для самой первой искренней и горячей любви.
      К тому времени, возможно, и не без протекции Григория Орлова, Катенька Зиновьева стала фрейлиной Императрицы и оказалась в придворных кругах, где многим, сама того не желая, вскружила головы. От женихов отбоя не было, но все их старания оказывались напрасными. Её сердце было занято, хотя не сразу узнали окружающие, кем занято оно.
      Императрица, конечно же, узнала, что Орлов относится к Катеньке совсем не как к родственнице. Но она давно переболела своей к нему любовью и осталась равнодушной к сообщениям о романе Григория с юной кузиной. Императрица уже приняла важное для себя решение и только ждала удобного момента, чтобы начать осуществление замысла. И вот, когда, как мы видели, такой случай представился, Орлов получил отставку…
       Поняв бесполезность попыток вернуть любовь Государыни, он отправился в Москву, в своё Нескучное, и стал бывать в Конькове гораздо чаще, нежели прежде.
      И всё же какие-то деловые контакты продолжались. Историк указывает, что Васильчиков не смог полностью и во всём достойно заменить Григория Орлова:
     Историки указал:
     «Однако Васильчиков не принимал никакого участия в государственных делах, а Орлов, по-видимому, даже направлял внешнюю политику. Князь явился в Царское распорядителем. Императрица нанесла ему визит в Гатчине, и там же, в нарушение всех правил, встречается с принцессой гессендармштадтской и её двумя дочерьми, из которых одна должна была стать женой великого князя Павла! Причём, Императрица некоторое время колебалась, какую из принцесс выбрать.
        5 июля 1773 года перепуганный Сольмс отправил своему государю в Берлин курьера с депешей, в которой, в частности, говорилось:
       «...Граф Панин, всегда зорко наблюдающий за всем, что делает семья Орловых, по-видимому, имеет причины подозревать, что князь Орлов простирает свои честолюбивые виды до намерения жениться на принцессе дармштадской. Необыкновенная внимательность, которой он, по-своему окружает ланд-графиню, и свободное обхождение, какое он уже позволяет себе с принцессами, особенно же с младшей, за которой формально ухаживает, подтверждают эти подозрения... Принцесса по живости своего характера может, не подозревая ничего дурного, дать этому честолюбивому человеку возможность успеть в замыслах».
         Впрочем, считает историк, посланник тревожился напрасно: Орлов был слишком «ленив умственно», чтобы принимать активное участие во внешней политике. Он бросил принцессу дармштадскую ради первой попавшейся фрейлины, а государственные дела ради удовольствий».
         Да и не интересовала Орлова принцесса, поскольку в его сердце уже постепенно всё более захватывала другая любовь, любовь всепобеждающая, любовь к юной кузине Катеньке Зиновьевой.
      Правда, поначалу всё ещё на что-то надеялся и ждал каких-то важных для себя вестей из столицы. Может, полагал, что отставка не окончательна, ведь воспользовалась же Императрица его Гатчинским дворцом для встречи с предполагаемыми невестами великого князя.
      Не верил, не хотел верить в худшее. Быть может, интуитивно ощущал, что не всё выветрилось из сердца Государыни, что осталась там добрая память о прошлом. Может, в чём-то и был прав. Ведь даже в 1776 году, когда настало время прервать близкие отношения даже с Потёмкиным, Императрица ещё поминала добрым словом Григория Орлова.
     О том говорят строки из письма к Гримму:
     «Я всегда чувствовала большую склонность подчиняться влиянию лиц, знающих больше меня, лишь бы только они не давали чувствовать, что ищут этого влияния, иначе я убегала со всех ног прочь. Я не знаю никого, кто бы был так способен помочь проявиться этой склонности во мне, как князь Орлов. У него природный ум, идущий своим путём, и мой ум за ним следует».
       Письмо написано в 1776 году, но то, что отношения с Императрицей прошли свою точку невозврата, Орлов понял в 1774 году. Когда возле Императрицы появился Григорий Потёмкин, он уехал за границу, потому что знал: Потёмкин – это не Васильчиков. Потёмкина он ценил и уважал. Ну а что касается соперничества, так ведь не Потёмкин «вытеснил» его из дворца, а Васильчиков, формально Васильчиков. Решение принимала, с кем ей быть, сама Государыня.
        Сама же Екатерина тоже постоянно думала о своём разрыве и переживала его, как действо, по её мнению, необходимое и своевременное. Она писала:
       «Я многим обязана семье Орловых; я их осыпала богатствами и почестями; я всегда буду им покровительствовать, и они могут быть мне полезны; но моё решение неизменно: я терпела одиннадцать лет; теперь я хочу жить, как мне вздумается и вполне независимо. Что касается князя – то он может делать вполне, что ему угодно: он волен путешествовать или оставаться в Империи, пить, охотиться, заводить себе любовниц... Поведёт он себя хорошо – честь ему и слава; поведёт плохо – ему же стыд».
       Но тот выбор, который сделал Григорий Григорьевич, судя по дальнейшим её решениям, Императрица приняла…
       Что же касается Григория Орлова и его юной кузины, то сплетен, домыслов и предположений в литературе встречается великое множество, а потому обратимся сначала к достовернейшему источнику. В 1997 году издательство «Наука» выпустило книгу «Екатерина II и Г.А. Потёмкин: личная переписка 1769-1791». На титульном листе значится, что «издание подготовил В.С. Лопатин. Вячеслав Сергеевич всю свою жизнь посвятил доскональному изучению «золотого века Екатерины».
       Ещё в 1996 году «Наука» издала подготовленный им фундаментальный труд «А.В. Суворов. Письма». Его документальный фильм «Суворов», снятый в конце семидесятых к 250-летию великого нашего полководца, 11 лет не пускали на экран. Странно, поскольку фильм был правдив и патриотичен. Но кому-то из партократов не понравилось то, что автор полностью на достоверных и наглядных фактах развенчал мнимое величие Наполеона как полководца. Выступающая на словах за Россию некоторая часть партократии из окружения ярого русофоба Суслова, по умолчанию старалась сдерживать книги и фильмы, показывающие правду о величии наших замечательных предков.
       Но я несколько отклонился от темы. О Вячеславе Сергеевиче Лопатине упомянул, чтобы привести цитату из комментариев к тому переписки, где говорится о роковой любви Григория Орлова.
       В комментариях Лопатин пишет:
       «Княгиня Екатерина (Ульяния) Николаевна Орлова (урождённая Зиновьева – (1758-1781), двоюродная сестра князя Г.Г. Орлова, фрейлина Императрицы. Её любовь и преданность заставили Орлова пойти против мнения братьев и против церковных установлений, запрещающих браки между близкими родственниками.
        5 июня 1777 года в тот самый день, когда шведский король удивил Панина и Екатерину своим неожиданным прибытием, Орлов обвенчался с Зиновьевой в церкви Вознесения Христа Копорского уезда Петербургской губернии. Князь показан на официальных приёмах через четыре дня после венчания, его жена – через десять.
       Екатерина (одобрявшая этот брак) пожаловала 28 июня 1777 года княгиню Орлову в статс-дамы.
        Однако, уже в августе Санкт-Петербургская консистория возбудила дело о незаконности брака.
       Юная Екатерина Зиновьева, которой пытались помешать стать Орловой, мужественно переносила удары судьбы.
       Когда произошло расторжение брака, она писала своему брату Василию письма, полные отчаяния, в которых жаловалась на то, что ей не дают даже повидаться с мужем и добавляла: «Я люблю его, как никого не любила, и, несмотря на все, слава Богу, очень счастлива».
        Спасла молодожёнов Императрица Екатерина. Она лично написала архиепископу Гавриилу «о знаменитых заслугах князя передо Мною и Государством» и попросила прекратить дело, которое тянулось до февраля 1780 года…»
         Интересно, что покои Орлова в Зимнем Дворце, так же как и покои Потёмкина были оставлены им пожизненно. Потёмкин останавливался в них, когда приезжал в столицу, Орлов же там бывал редко, а после женитьбы в 1777 году на Екатерине Зиновьевой и вовсе оставил их.
       Ну а теперь попробуем выяснить, что же всё-таки известно о бракосочетании Григория Орлова и Екатерины Зиновьевой?
       Современник писал: «О кратковременном супружестве знаменитого князя Григория Григорьевича Орлова известно весьма немного, и личность княгини Орловой представляется в каком-то тумане. Её брак со своим двоюродным братом, который был гораздо старше её летами, представляется чем-то загадочным. Задумал ли князь Орлов жениться на девице Зиновьевой вследствие любви и действительного увлечения ею, или в силу оскорблённого самолюбия и пошатнувшегося положения при дворе Екатерины: кто знает!»
        Те современники Орлова, которым всегда и до всего есть дело, лишь бы дело это попахивало жареным, не могли смириться с чьим-то счастьем.
        Случаи, когда между двоюродными братом и сестрой возникали отношения, прямо скажем, более чем просто родственные, не так уж и редки.
         Вспомним Бунинский рассказ «Натали». Вспомним, наконец, кинофильм «Гусарская баллада», где хоть и не показаны таковые отношения, но поручик Ржевский задаёт главной героине, переодевшейся в мундир корнета, весьма прозрачный вопрос: «Скажите ка мне лучше, с наречённою моей у вас амурных счётов нет, надеюсь?»
        Но это произведения художественные. А в жизни!? Светлейшему Князю Потёмкину те, кому до всего есть дело, приписывали любовные связи со всеми его племянницами, дочерями его родных сестёр – родство не столь уж дальнее. И эти выдумки пасквилянты обсуждали со сладострастием, забывая, что «моральный характер» поведения Григория Александровича признавал даже, по словам Павла Васильевича Чичагова, «самый сардонический (то есть злобно насмешливый, желчный, язвительный) пасквилянт эпохи» Георг-Адольф Вильгельм фон Гельбиг – секретарь саксонского посольства при дворе Екатерины II, распространявший лживый миф о так называемых «Потёмкинских деревнях». Екатерина Великая даже потребовала, чтобы отозвали дипломата-сплетника, написав о нём: «Вы восторгаетесь моим… царствованием, между тем как ничтожный секретарь саксонского двора, давно уже находящийся в Петербурге, по фамилии Гельбиг, говорит и пишет о моём царствовании всё дурное, что только можно себе представить ...».
      Так вот уж Гельбиг бы постарался расписать всё в самом дурном свете, если бы нашёл хотя бы малую зацепку – не нашёл.
      И в то же время при дворе и в столичных салонах спокойно судачили об этаких связях. А на Орлова набросились единым фронтом… Быть может, потому что он уже потерял необъятную власть?!
      Негодования начались за год до бракосочетания. То распускались слухи о том, что девица Зиновьева ждёт ребёнка от князя, то придумывали небылицы о том, что князь просто хочет прикрыть свой грех.
       Интересно другое – церковь противилась браку, но ведь Орлов венчался со своей любимой в церкви, правда венчался в небольшой деревенской церквушке. Возможно, местный священник не решился отказать всесильному Орлову. Хоть и стало уже известно о его отставке, да отставка то казалась какой-то довольно странной – Императрица продолжала обходиться с Григорием Орловым довольно милостиво. Этого нельзя было не заметить.
       Правда, гостей из высшего света на свадьбе не было – не решились, видно. Что же касается родных братьев Григория Григорьевича и родных братьев Екатерины Николаевны, сведений об их участии или неучастии в свадебных торжествах нет. Известно лишь то, что родные братья Орлова не одобряли его решения. Ну а родные братья Екатерины Николаевны, судя по переписке с ними, всё-таки смирились с её выбором.
        А впрочем, горячо любящим друг друга жениху и невесте, так ли уж важны гости? Быть вместе, рядом, задыхаясь от счастья полного единения и духовного, и самого высшего, благословлённого Богом, да и от всего того, что непреодолимо влечёт друг к другу – вот что наиболее желанно!
       Григорий Орлов, в сущности добрый по натуре, не чуравшийся в годы военные общения с солдатами, как с людьми, а не как с нижними чинами, в тот день был особенно щедр. Всем, кто пришёл поздравить своего господина, он подарил по рублю. И сказал, даже слегка прослезившись:
       – Гуляйте, ребята, пейте за здравие невесты. Пейте за счастье моё с моею княгиней!
      Итак, венчание состоялось. Не нам судить Орлова и его кузину. Да, с одной стороны, слишком близкое родство. А любовь?! Чувства?
      Сенат специально собрался по вопросу об этом браке. Решение было жёстким: князя Григория Григорьевича Орлова с женою разлучить, брак считать недействительным, а Орлова и Зиновьеву отправить в монастыри.
       Когда приговор принесли на подпись члену Сената генерал-фельдмаршалу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, он отодвинул его в сторону и с сарказмом сказал, что среди документов недостаёт выписки из постановления «о кулачных боях», в которой прямо говорится, что «лежачего не бить»! А потом прибавил:
        – Ещё недавно мы все сочли бы за особое счастье приглашение на его свадьбу.
        Императрица Екатерина кассировала постановление Сената, и брак вновь стал действительным. Ну а новоиспечённой княгине Орловой Государыня оказала милость высочайшую, сделав её статс-дамой. Кроме того она подарила ей свой портрет, а 22 сентября 1777 Своим Указом наградила Орденом Святой Екатерины и осыпала подарками.
       Французский дипломат, барон Мари Даниель Бурре де Корберон в 1775 года прибывший в Россию в составе дипломатической миссии и живо интересовавшийся всем происходящим в столице, в своих записках отметил, что такое решение Императрицы «вызвало большую сенсацию».

                Поэзия и горечь роковой любви

       Понимая, что оставаться в столице, да и вообще в России в такой обстановке неблагоразумно, молодая чета Орловых отправилась в Швейцарию, чтобы провести там медовый месяц без посторонних косых взглядов и негодований.
       И Григорий, и его юная жена Катенька были необыкновенно счастливы. Катенька обратилась к поэзии и из Швейцарии отправила брату стихи, посвящённые обожаемому супругу:

Желанья наши совершились,
И все напасти уж прошли,
С тобой навек соединилась,
Счастливы дни теперь пришли.
Любимый мной,
И я с тобой!
Чего ещё душа желает?
Чтоб ты всегда мне верен был,
Чтоб ты жену не разлюбил.
Мне всякий край
С тобою рай!

       Как бы в Петербурге ни осуждали женитьбу Орлова, а всё же твёрдость Орлова и его юной невесты, их самоотверженное стремление друг к другу не могли не вызвать уважение у многих, а у кого-то и плохо скрываемое восхищение. И не случайно, стихи, положенные на музыку и превратившиеся в романс, стали более чем популярны среди столичных жителей.
       Вернувшись из зарубежной поездки, Орловы около двух лет прожили в столице, не выходя в свет и не устраивая пышных балов и приёмов. Их гостями бывали лишь братья Григория Орлова и братья Екатерины Николаевны.
       Секретарь саксонского посольства при дворе Екатерины II Георг-Адольф Вильгельм фон Гельбиг вспоминал об этой паре в своих мемуарах следующее:
        «Княгиня сумела возвратить спокойствие в сердце Орлова; он предпочитал теперь частную жизнь прежнему бурному и блестящему существованию».
        Английский посланник при дворе Екатерины II Гаррис Джеймс, лорд Мальмсбери отмечал:
        «Орлов неразлучен со своей женою. Никакая побудительная причина не заставит его принять участие в делах».
        Одно удручало супругов. Попытки завести детей оканчивались трагически. Дети рождались мёртвыми. Видимо играло свою роль столь близкое родство супругов, не случайно запрещаемое церковью.
        Полагая, что заграничные доктора могут помочь в этом вопросе, Орловы отправились за границу. Они объехали почти все западноевропейские страны. Юную княгиню осматривали тогдашние знаменитости, но случалось, что этаких вот знаменитостей разыгрывали из себя шарлатаны.  Так что Орловы попадали в руки не только медицинских знаменитостей, но и мошенников. Барон Фридрих Мельхиор Гримм, немецкий публицист, критик и дипломат, который был постоянным на протяжении многих лет корреспондентом Императрицы Екатерины II, в своих письмах называл эти поездки по врачам «охотой за шарлатанами».
        Между тем, здоровье юной супруги постепенно ухудшалось по причинам, непонятным Григорию Орлову. Он ещё не терял надежды, что всё-таки станет отцом, да и Императрица Екатерина писала его супруге, чтобы по возвращении в Россию непременно привезла маленького Орлова.
      Но неожиданно на одном из приёмов у врача настоящего, а не мнимого, Орлов услышал, что не о детях думать надо, а о том, как спасать саму княгиню, хотя и это уже проблематично, ибо болезнь переходит в необратимую стадию. Но какая болезнь? Откуда же болезнь, у совсем молодой и недавно ещё полной сил, здоровья и энергии женщины? Ответ сразил Орлова. У его супруги – чахотка.
      Он не поверил. Снова провели обследование, прошли консультации у лучших медиков. Диагноз подтвердился...
       Да и состояние резко ухудшилось.
       Григорий Григорьевич не отходил от своей жены до последнего часа. Она угасала быстро, и вместе с нею угасал он, теряя своё богатырское здоровье не от болезни, а от переживаний.
         Светлейшая Княгиня Екатерина Николаевна Орлова умерла фактически у него на руках. Это случилось 16 июня 1781 года в Лозанне. Ей шёл двадцать четвёртый год. Орлову не исполнилось и сорока восьми…
 
          Княгиня Орлова была поначалу похоронена в Лозанне, но затем Григорий Григорьевич перевёз её тело в свинцовом гробу в Россию и предал земле в Александро-Невской лавре, в Благовещенской усыпальнице.
       Императрица отозвалась на случившееся участливым, сочувственным письмом:
        «Привыкши столько лет брать величайшее участие во всех до Вас касающихся делах, не могла я без чистосердечного и чувствительного прискорбия уведомиться о рановременной потере любезной Вашей княгини, моля Бога, да сохранит ваше здоровье и дни до позднего века...».
      После похорон Григорий Григорьевич был в каком-то отрешённом состоянии. Братья перевезли его в Москву, в Нескучное, надеясь, что время – лучший лекарь, что он отойдёт, справится со своим горем. Но видно слишком много бед и разочарований выпало на его долю. После необыкновенного взлёта нелегко падать – не всем удаётся выдержать падений. Орлову на какое-то время удалось, потому что рядом была его Катенька, его юная княгиня, его обожаемая супруга. Злой рок вырвал и её у некогда всемогущего фаворита Императрицы.
        Он так и не смог смириться с этой потерей. Неделями отказывался от пищи, не смыкал глаз, начинал заговариваться, порою, по отзывам современников, впадая в детство.
       Когда Григорий Григорьевич окончательно слёг, навещала его и об этих посещениях в своих записках сказала:
       «Он тих и покоен, но слаб, и все мысли вразброд; он сохранил только непоколебимую привязанность ко мне. Что я должна была перестрадать, увидевши его в таком состоянии»…
       Григорий Орлов пережил супругу почти на два года и умер 13 апреля 1983 года…
       О его кончине Императрица вспоминала:
        «Потеря князя Орлова так поразила меня, что я слегла в постель с сильнейшей лихорадкой и бредом: мне должны были пускать кровь...»
        Постоянному своему корреспонденту барону Гримму она признавалась:
       «Хотя я и была подготовлена к этому ужасному событию, но, не скрою от вас, оно глубоко опечалило меня... Напрасно мне твердят, и я сама повторяю себе все, что говорится в подобных случаях: ответом служит взрыв рыданий, и я ужасно страдаю».
            Конная гвардия хоронила Григория Григорьевича Орлова в полном своём составе.
        Офицеры лейб-гвардии Конного полка князь Волконский, князь Оболенский, корнет Муханов, ротмистр Давыдов, секунд-ротмистры: Сабуров, Князев, Муханов; поручики: Бибиков, Корсаков, Анненков; полковой обозный Новиков не позволили положить гроб с телом Григория Орлова на катафалк, и несли его в храм на отпевание на руках.
       А буквально за несколько дней до его кончины – 8 апреля 1783 года – был подписан Манифест о присоединении Крыма к России.
       И в этом, и во многих других свершениях Золотого Века Екатерины есть немалая доля заслуг того, кто был одним из главных виновников вступления на Престол Великой Государыни, ведь он стоял рядом с ней в первые, самые нелёгкие годы её царствования.
         Вот как о Григории Орлове отозвался английский Чрезвычайный посол в России в 1768-1772 годах лорд Чарльз Кэткарт:
        «Орлов – порядочный человек, чистосердечный, правдивый, исполненный высоких чувств и обладающий замечательным природным умом, но без малейшей охоты выказывать его. Он получил лишь незначительное образование, но от природы одарён богатыми способностями и весьма далек от всяких претензий, чего здесь по справедливости нельзя сказать о многих, он много и успешно трудился в последние годы с целью себя образовать».
         Тут необходимо уточнить. Незначительным образование Григория Орлова назвать нельзя, ведь он окончил Первый Московский сухопутный кадетский корпус, а там образование давалось весьма и весьма глубокое, причём, не только чисто военное, но и общее.
         Мне, как выпускнику Калининского суворовского военного училища, хотелось бы отдать справедливость кадетским корпусам, ведь  суворовские военные училища создавались в 1943 году «по типу старых кадетских корпусов».
         О глубине и военного и общего образования в кадетских корпусах говорят такие факты.
       Когда 1 января 1748 года Александр Суворов «явился из отпуска», который давался по младости лет для первоначальной учёбы «на домашнем коште» и начал службу в 3-й роте лейб-гвардии Семёновского полка, он сразу почувствовал недостаток образования в Лейб-гвардии Семёновском полку, считавшемся в то время своеобразным центром подготовки русских офицерских кадров. И тогда Александр Васильевич добился разрешения посещать лекции в Сухопутном Шляхетском Кадетском Корпусе.
       Вместе с кадетами проходил он курс военных наук, вместе с ними занимался литературой, театром.
     Кадетский корпус давал глубокие знания в науке, искусстве, литературе. Что же касается непосредственного военного образования, то на этот счёт вспомним красноречивое свидетельство блистательного русского полководца Петра Александровича Румянцева. Во время русско-турецкой войны 1768-1774 годов по его просьбе Екатерина Великая прислала на пополнение армии двенадцать поручиков – выпускников Сухопутного Шляхетского Кадетского Корпуса. Высочайшая по тому времени подготовка этих офицеров настолько поразила Румянцева, что он тут же отписал Государыне, благодаря её за присылку «вместо двенадцати поручиков, двенадцати фельдмаршалов».    
        Выдающийся исследователь Екатерининского времени, наш современник Вячеслав Сергеевич Лопатин, характеризует те годы следующим образом: становление государства «шло вместе с ростом национального самосознания. Во времена Суворова жили и творили Михаил Ломоносов, Александр Сумароков, Денис Фонвизин и Гавриил Державин, Федот Шубин и Федор Рокотов, Дмитрий Левицкий и Василий Боровиковский, Варфоломей Растрелли и Иван Старов... и многие другие выдающиеся деятели русской культуры, отразившие национальный социально-экономический и культурный подъём страны».
        К сожалению, подробных сведений о том, как учился Григорий Орлов в кадетском корпус, не сохранилось, но речь идёт об одном и том же времени, ведь Суворов был старше Григория Орлова всего на четыре-пять лет. Я назвал две цифры, поскольку, как уже рассказал в очерке о Суворове, дата рождения полководца в 1979 году была перенесена решением Политбюро ЦК КПСС с 1729-го на 1730 год.
         Братья Григория Орлова были верными соратниками Императрицы, а Алексей Орлов не только уничтожил турецкий флот при Чесме, но и ценой своей репутации спас Престол и Россию от самозванки Таракановой, пытавшейся сокрушить Российскую Империю по заданию всё тех же шакальих стай Запада, ненавидящих Русский мир с времён незапамятных и до нашего времени.