Никогда не думала, что смогу дотащить эту женщину до киоска. Представляете? Шестьдесят килограмм живого веса, когда сама я вешу не больше пятидесяти. Этой дамочке определённо надо худеть и, причём, в весьма короткие сроки, потому что моё ангельское терпение подходит к концу.
— Грейс, — её язык почти заплетается. — Грейс, детка…
— Заткнись.
Глаза матери округляются как у совы, и на мгновение она теряет дар речи. Дар бессмысленной болтовни и пьяного трёпа, а не речи, если быть точней.
Я перекидываю её руку удобней через плечо и продолжаю тащить через парк. От тушки пахнет перегаром. За весь год своего беспробудного пьянства она так и не вынула «соску» изо рта и не пожелала мне доброго утра. Да что уж там, за целый год она даже не взглянула меня и не предложила помочь, когда от неё это требовалось.
Вчера, например, после очередного опрокинутого стакана, алкоголичка стала плясать – неуклюже и коряво – отчего после приземления на пол подвернула ногу и категорически отказалась передвигаться сама.
— Грейс!! — завопила она как резанная. — Грейс, дочка, мне так больно!
Её крик разносился по всей квартире, что стёкла в шкафах дребезжали. Звук, который она издавала, походил на вой раненного слона вперемешку с жабьим кваканьем. За стеной создавалось впечатление, что её расчленяют без анестезии или сажают на электрический стул без обезболивающего. А если прислушиваться сильней, то можно было услышать, как в порыве пьяного бреда она несла что-то про ампутацию.
— Грейс! — ныла мать. — Гре-ейс, я останусь инвали-идом! У-у-у!.. Грейс!!
— Заткнись.
Я спокойно вошла в кухню и подняла эту тушку с колен. На полу, прямо под ней, разливалась лужа, и мне было не понятно – от пива это или от её промокших штанов.
— Грейс, — она рыдала. — Грейс, я умираю.
— Молчи.
— Грейс, я ногу не чувствую… Она мокрая! Там кровь?!
— Если ты уже собственные ссанки от крови отличить не можешь, то поздравляю – ты скатилась до уровня пня – такого же тупого, как твои атрофировавшиеся мозги.
Я усадила мать на стул, до этого лежавший в перевёрнутом состоянии, и вытерла пол её же футболкой, чтоб самой же потом не поскользнуться на этой блевотине.
— В кого ты превратилась? — я чувствовала запах брашки. — Где моя мать, пьяная женщина?
Подобие человека скосило на меня глаза.
— Понятно… — я встала с корточек. — Её у меня никогда не было.
Бросив тряпку ей в ноги, я вышла из кухни. Куда? А в свою комнату. На улицу не было смысла идти, потому что распластался вечер, а к соседям поздно – за стеной уже слышался храп.
Трещание матери прекратилось. Видимо, она уснула в углу. Я зашла обратно на кухню и обнаружила женщину на полу. Она лежала, укрывшись той майкой, которой я мыла блевотину, а недопитую бутылку пива обнимала как родную дочь. Её губы то и дело прикасались к пластиковой поверхности, и я не выдержала, выбросив «соску» в мусор.
Это я должна была быть вместо брашки. Это меня должны были любить больше чем жизнь.
— Ненавижу.
Но она даже не проснулась. Только дёрнулась во сне и сладко причмокнула, сжимая в объятьях бутылку сильней.
Я пнула ногой её подвёрнутую ногу. Закрыла глаза и представила, как она медленно горит в аду. Потом присела на корточки и с полным омерзением отодвинула склизкую ткань с лодыжки. Ощупала. Перелома под пальцами не почувствовала. Вывиха тоже, потому что нога безболезненно крутилась в разные стороны. Бросила культяпку обратно. Пьяный «труп» даже не проснулся на это. Если бы у неё болела нога по-настоящему, то сейчас уже раздавался бы крик. Хотя… проспиртованные люди даже выстрела от пули не чувствуют.
— Хренова симулянтка.
Я вытерла руки о её же штаны, но тут же дико пожалела об этом. Чёрная ткань была пропитана чем-то гадким и отдавала прогнившими внутренностями, пробивавшими своим запахом до самых мозгов.
— Ты уже разлагаться начала, мать?
Я оттащила её ближе к стенке, а сама навела на кухне марафет. Не для неё, не подумайте. Для себя, чтобы не чувствовать той вони. В тот вечер я мыла как проклятая – целую ночь драила мебель. Даже она была заляпана пивом, а грязь крупными каплями переходила на потолок. Свинарник одним словом, но в хлеву и то будет по уютней.
А на утро всё повторилось – срань, вонь, грязь. Я даже подумала, что очутилась в «Дне сурка» и мне предстояло переживать этот день снова и снова.
Но к обеду я не выдержала. Этот материн запой был самым ужасным за всё мою жизнь. И если бы он продолжался и дальше, моё правило «не обращать на неё внимания» претерпел бы крах.
Именно поэтому я сейчас тащу её к киоску через парк. Именно поэтому нашла в шкафу сухую одежду. Именно поэтому пытаюсь привести её в чувство, потому что наконец у меня намечалась новая жизнь.
— Грейс Ханниган, верни меня в квартиру!
— Да ты что! — я сбросила тушку на землю. — Фамилию мою решила вспомнить?! А что я твоя дочь, не приходило в голову?
Прохожие люди начали косо смотреть.
Я оставила тело валяться на земле, а сама купила в киоске воды.
— А-а-а… — стонала она в асфальт. — М-м-м!.. Ты меня не лю-юби-ишь.
— Дура.
Я подняла мать с корячек и усадила, как вчера же, на скамейку.
— Пей, — вручила в руки воды.
Она с трудом открутила крышку.
— Что это?
— Опохмелин.
Я вбухала львиную дозу порошка из пакетика в воду и заставила мать взболтать содержимое как следует.
— Не хуже твой брашки будет.
Наклонила голову как младенцу, и залила в горло получившуюся смесь.
Мать рвало.
А вокруг люди.
Позор? Я живу с ним целую жизнь. Дома такого фокуса с бутылкой у меня не получилось бы – родные стены на неё действуют как яд: прямо противоположно нормальному поведению. Только на улице и только при людях она становится живой.
Может, это наличие совести?
— И не вздумай здесь обоссаться. Платить штраф за испорченную скамейку я не хочу.
— Ты меня ненавидишь, — она икнула.
— В яблочко.
Я вымыла руки от её параши второй бутылкой воды и вытерла их о чистую майку женщины.
— Лучше?
На глазах мать начала расцветать. В глазах за минуту появился блеск – не болезненный белый, а вполне яркий и полный жизни огонёк. Она виновата на меня посмотрела. Нахмурилась. Потом как маленький ребёнок захныкала и уткнулась мне в ноги.
— Я некудышняя мать, — простонала она. — Я не-куды-шняя мать.
— Противно.
С нескрываемым презрением я скинула её руки с колен и без видимых колебаний вскочила со скамейки.
— Даже слышать не хочу твои оправдания. Через месяц я переезжаю в кампус и больше твоих криков слышать не буду. Если ты вздумаешь меня навестить – знай, с этого дня Грейс Ханниган сирота и никакой матери у неё нет. А та девочка, что живёт у тебя в квартире – сожительница, которая в скором времени не будет подтирать за тобой зад.
Я набралась смелости и перешагнула черту. Взглядом с матерью даже не встретилась. Она попыталась что-то возразить, но я только брезгливо дёрнула ногой и бросила пару купюр на первое время.
Для чего я вообще всё это сделала? А только в присутствии публики, осуждающих взглядов и полного отсутствия алкоголя она могла меня выслушать и даже принять обидные слова в серьёз.
— Сем? — я наткнулась на девушку, когда отворачивалась от матери.
Подруга стояла в паре шагов от меня и с широко отрытыми глазами глядела на лавочку.
— Грейс… Грейс, я…
— Сочувствуешь мне? — я разозлилась. — Что ты вообще здесь делаешь?
Толкнув подругу в плечо, я прошла мимо осуждающих взглядов.
— Нет! Всего лишь хочу помочь!
— Чем? — я обернулась. — Вызовешь службу спасения и упечёшь её в отрезвитель? Ха-ха! Он для неё как дом родной!
— Нет, я хотела помочь донести…
…мать?
Она хотела помочь донести мать?
Я даже опешила.
Сем неспешно подошла ко мне:
— Вдвоём было бы легче.
Она кивнула в сторону «убитой горем» тушки и попыталась улыбнуться.
— За… Зачем?
— Ну, твои пятьдесят килограмм, мои сорок пять. Глядишь и дотащили бы твою мать до пункта назначения.
И почему-то мне захотелось рыдать.
Я прижала пропахшую рвотой руку к лицу и подавила в себе вскрик – настолько сильно мне стало обидно. Впервые в жизни я почувствовала всю никчёмность ситуации и захотела удавиться на месте. Ещё никто не предлагал мне так, таким образом помощь, и не смотрел с осуждением и сочувствием одновременно. Наоборот, Сем предлагала свою помощь так искренне, словно таскать тела алкогольных мамаш было для неё делом всей жизни. Даже брезгливости в её голосе я не услышала. Только бодрый намёк.
— Ты плачешь?
Я еле заметно кивнула.
Уткнулась носом в плечо подруги и почувствовала тонкие руки на спине. Совсем не такие, как у матери – толстые и склизкие на ощупь. Сем обнимала меня как родной человек. Точно так же, как мать обнимала бутылку.
— Сем… — мои плечи тряслись, словно я смеялась. — Сем, прости.
— За что?
— За то, что только что сравнила тебя с матерью.
Она улыбнулась:
— Я не знаю, о чём ты там думаешь, но нам пора на тренировку. Мисс Девлин не будет нас ждать.
Сем схватила меня за руку, и только Бог видел, как у неё дрожали колени.
— Обещай, когда мы зайдём в зал, первым делом ты вымоешь руки. С мылом!
Я засмеялась:
— Хорошо. Я вымою руки с мылом.
Я вытерла слёзы тыльной стороной ладони и даже не взглянула напоследок, покупала ли мать пиво на мои деньги или пыталась найти еду.
С Грейс Ханниган хватит.
Теперь она свободный человек.
***
Тушка подана, сэр. Теперь она в Вашем распоряжении.