Я только что сдала вступительные экзамены! Ура!
Смуглая крепенькая черноглазая девчонка в бумажном синем свитере, я лечу по университетскому двору, перепрыгиваю через широкую лужу перед общежитием филфака.
Что-то невероятное, но сдала экзамены на пятёрки!
Представляю, как радовалась мама.
Она работала санитаркой в роддоме, а папа токарем на заводе. И кроме меня, в семье было ещё четверо детей, которых надо было кормить и учить.
У маминой подруги дочь едёт в Кувандык к мужу. Они только что поженились, и он там служит. И мама отправляет меня с ней в гости к бабушке.
Бабушкин сын Василий уговорил её продать свой домик и переехать к нему в Оренбургскую область. Там у него семья: жена, две девочки. И бабушка нужна им, чтобы водиться с внучками.
Давно я не видела бабушку Анну. Мы приезжали к ней на лето в деревню Талицу, что лежала где-то за синими манящими лесами в ста километрах от Камы.
Там была речка Сива, которая навсегда лишила меня старшего брата.
Там студёный ключ, бегущий по длинному жёлобу. Он звенит серебром.
Там белые гуси. Они взмахивают, хлопают крыльями, вытягивают длинные шеи и гогочут.
Горка с зажаренной на солнце сладкой земляникой. И её зёрнышки - семечки хрустят на наших зубах. Вкуснотища!
А за бабушкиным огородом таинственный глубокий колодец, над которым я наклонялась и кричала, а его глубина возвращала обратно мой крик.
Там кочка, на которую я сяду и вскочу, как ошпаренная.
Оказывается, это была не кочка, а жилище мелких рыжих и злых муравьёв.
Там наша кормилица корова Марта.
Там пахло горячим ржаным хлебом.
Там бабушка.
И только иногда кого-нибудь из нас в сердцах обзывала она:
- Ах ты, г…, ты расколотое!
И вот я в Кувандыке.
Как изменилась моя бабушка…
Её лицо и руки высохли и почернели на оренбургском солнцепёке. По лицу бегут глубокие морщины. На руках набухли толстые вены. Они ветвятся, словно корни дерева.
Прямо в саду стоит печка, на которой она печёт лепёшки. И мы с ней пьём чай с этими лепёшками, макая их в свежий мёд, который густо, золотисто и пахуче тянется за лепёшкой из блюдца.
У дяди пасека. Ульев двадцать. И он везёт меня на мотоцикле помогать ему доставать рамки с сотами из ульев.
Я никогда этого не делала. Держу в руках дымарь, на моём лице защитная сетка. Дядя достаёт соты. Но меня всё равно укусила пчела в голову. Больно!
Потом зовёт на сенокос, но предупреждает, что в траве могут быть гадюки. Тревожно я вглядываюсь в зелёную траву.
Городская девчонка, хоть и старательная, ничего не понимаю в сенокосе.
Однажды меня позвали в кино. Девушка со своим мужем пригласили меня и знакомого парня. На его голове бескозырка. Белая форма! Лицо сияет.
Мы сидели в кино, и он провожал меня.
Пришла я поздно. Дверь в дом была закрыта. В сумерках нашла бабушку. Она лежала почему-то прямо на земле, подстелив какую-то старую гуньку. Наверное, она ждала меня. Не ругала, а только сказала:
- Если сватает, так иди замуж.
Да, я сейчас и имени его не помню. Мы только разговаривали. Но судила она по своим меркам. Если парень проводил до дома, значит, уже жених.
На вокзале меня провожали бабушка и дядя Вася. Он на гостинцы послал маме пол-литровую банку мёда. А бабушка тайком сунула мне железный рубль, припрятанный ею когда-то.
Прошло несколько лет. Бабушка совсем постарела и стала ненужной Василию и его жене. Дочки подросли. Он написал моей маме письмо. И мама привезла обессилевшую бабушку в нашу благоустроенную квартиру на улицу Пушкарская, дом 69, квартира 1.
Бабушка ела совсем мало, пила чай из эмалированной кружки. Мама, как могла, ухаживала за ней.
Однажды она уехала на работу в ночную смену.
Телефона у нас не было. Бабушке стало совсем плохо, и она со стоном попросила меня отвести её в туалет. Мне не удержать было её, не довести. Я успокоила её, как могла, и пошла в кухню за водой.
Когда вернулась, бабушка лежала на боку с закрытыми глазами.
Её натруженная рука свисала вниз. И по этой беспомощной руке я поняла, что душа её отлетела от старого и больного тела.
Мама горевала, что она умерла без неё, и не успела ей сказать последних слов.
Она пригласила монашку, чтобы та читала над ней молитвы.
Монашка долго читала ночью по какой-то книге. Потом уснула.
Все спали. А я не могла спать. Что-то заставило меня подойти к столу, взять в руки эту книгу, в которой было написано по-старославянски. И не понимая содержания, я читала и читала бабушке из этой книги, думая, что ей бы это понравилось.
А ведь я была комсомолка, и нам преподавали атеизм.
Только сейчас я поняла, что читала псалтырь.
Но душа моя оказалась мудрее и перешагнула границу дозволенного.
Наверное, и бабушкина душа успокоилась в ином мире. Она никогда мне не снилась. И я не боялась её.
Она прошла через революцию, раскулачивание и войны, достойно пронесла свою вдовью ношу.
Жала рожь и пшеницу серпом, как и другие женщины её поколения, в пятьдесят лет перевыполняла норму.
По первому стуку бригадира в окно уходила в темень утра на работу.
Она кормила и поила нас.
Она была тем самым моим корнем, из которого я выросла.
фото автора