Не знаю как вы, а я люблю болеть. Ну так, без особого драматизма и труднопроизносимых диагнозов, тьфу-тьфу-тьфу.
Лёгкая инфлюэнца, к примеру. И звучит романтично, и больничный дают, и повод позаботиться о своём здоровье, до этого ничем не напоминавшем о себе.
А ещё, при первых же симптомах простуды, во мне просыпается моя еврейская бабушка и настойчиво требует сварить куриный бульон.
Вот и в этот раз непреодолимый зов крови погнал меня к холодильнику с ревизией. Там я нашла озябшие куриные крылышки, сморщенную морковку и маленькую головку лука, умудрившуюся прорастить жизнеутверждающее бледно-зелёное перышко.
Бабушка укоризненно покачала головой — нет, это никуда не годится. Целебный, легендарный и где-то даже мистический куриный бульон из такого набора не сварить.
Я вздохнула, оделась, и отправилась на рынок. Нет, не поймите меня неправильно. Я действительно болею, с температурой, кашлем, соплями и остальными уважительными атрибутами гриппа. Мне даже больничный дали. То есть дадут — на обратном пути заскочу в поликлинику к своему семейному врачу, Великолепной Тамаре. Про неё как-нибудь отдельно напишу. Она этого достойна, поверьте.
А вот и рынок. Уж не знаю почему, но здесь во мне берут верх мои славянские корни и я, точь-в-точь как мама, начинаю обходить торговые ряды с пристрастным дозором.
Курицу покупаю относительно быстро — их сейчас выращивают на каких-то особых куриных плантациях, а может и просто клонируют. Одинаковые, бледные тушки с недощипанной восковой кожей, печальные жертвы цивилизации — бери любую, не ошибёшься. Я и взяла, почти не глядя. Мне вот эту, справа. Да-да, её. Спасибо.
С зеленью сложнее. Укроп недостаточно пахучий. Корень петрушки похож на жалкий крысиный хвостик. А эту вялую убогость вы называете сельдереем? Не смешите меня. О пастернаке я вообще молчу. Здесь о таких и не слыхали. Ни об одной из двух существующих разновидностей.
Наворачивая по рынку круг за кругом, вдруг понимаю, что стремительно превращаюсь в собственную мать, и в панике тут же покупаю зелень у ближайшего продавца.
Ну вот. Всё куплено. Ни один корешок не забыт.
“Свари меня” — шуршит в целлофановых пакетах голос будущего бульона. Скорее на кухню, к плите!
Но мне нужен больничный. Ничего, это быстро. Постараюсь не дать Великолепной Тамаре разговориться.
В поликлинике, заглянув в кабинет, я невежливо ойкнула и захлопнула дверь — вместо Тамары за столом сидел незнакомый, небритый дяденька с грустными глазами.
— А где доктор Тамара? — спросила я медсестру на ресепшене, немного придя в себя.
— Болеет, — не отрываясь от важного телефонного разговора, ответила медсестра.
— А как же я записалась к ней онлайн? Почему там ничего не сказано? — в моём голосе звучит робкая попытка возмущения.
— Там всё написано, женщина. Сегодня принимает подменяющий доктор Танненбаум. Вас что-то не устраивает? — медсестра повесила трубку и посмотрела на меня в упор полузабытым взглядом сестры милосердия из регистратуры советской поликлиники.
— Меня всё устраивает, спасибо, нет проблем, — своевременный приступ кашля удачно скрыл подобострастный тон. Пережитки прошлого, чёрт бы их побрал.
Я вошла в кабинет, Танненбаум нежно улыбнулся, и сразу стало понятно — вынужденная подмена сидит у него в печёнках, а Великолепная Тамара ему теперь должна по гроб жизни. А я, привыкшая к душевной дамской беседе о косметике, диетах и других приятных вещах далёких от медицины, не знала с чего начать.
— Ну-с, на что жалуемся? — прервал молчание Танненбаум, протирая очки. И сразу стал похож на милого дореволюционного эскулапа.
— Вирус, доктор. Температура, кашель. Инфлюэнца, так сказать, — я улыбнулась самой чарующей из улыбок и почти незаметно втянула предательскую соплю.
— Инфлюэнца, говорите? Дайте-ка я вас послушаю, — с участием предложил Танненбаум и подошёл ко мне.
Я растерялась. “Послушаю”? В каком смысле? Тамара меня никогда не слушала. И не трогала. Ей достаточно того, что я скажу: “вирус”, “бронхит”, или “мерцательная аритмия”. Даже диагноз “синдром Акихито” я поставила себе сама. Её дело — только рецепт выписать, ну и больничный, разумеется. А что? Я вообще люблю облегчать людям жизнь по мере возможностей.
Но Танненбаум был настроен решительно и послушал меня самым настоящим стетоскопом. Потом заставил показать язык, пощупал лоб, и глаза его стали ещё грустнее.
— Курим?
— Курим, доктор, но бросаем! Уже вот-вот, честное слово. Буквально сейчас!
Врач кивнул с таким видом, что мне стало очень стыдно.
— У вас хронический бронхит, грозящий перейти в воспаление лёгких. Вот так-то. Не бережёте вы себя, барышня. Не любите.
— Почему не люблю? Люблю! — обиделась я, с удовольствием отметив про себя “барышню”, — вот сегодня куриный бульон себе сварю. Согласитесь, на это способны только горячо любящие себя люди.
В доказательство я потрясла пакетом с зеленью и курицей.
— Да, это аргумент, — согласился Танненбаум, стуча указательным пальцем правой руки по клавиатуре. Он выписывал мне рецепты и оформлял больничный. Через полчаса все бумажки были готовы, и я приготовилась уходить, как он вдруг сказал:
— А вообще, всё это ерунда. Купите себе лучше бутылочку хорошего коньяка.
— Зачем? — удивилась я, — это помогает при бронхите?
— Нет, но настроение поднимает. А что лучше всего лечит, как не прекрасное настроение? — Танненбаум улыбался, и судя по этой улыбке ему бы сейчас не повредила рюмочка коньяка. Или бутылочка.
— Спасибо, конечно, но я как назло недавно бросила пить, — пошутила я.
— Запойная, что ли? А с виду не скажешь, — расстроился доктор.
Я решила не развивать тему, забрала больничный и отправилась домой. Варить волшебный бульон и уютно болеть с чаем и любимыми книгами.
Кстати, совсем забыла сказать — куриный бульон я не ем. С детства терпеть не могу.
А варю его потому что уверена — в самом процессе приготовления и заключён мощный терапевтический эффект.
Можете проверить. Но лучше не болейте. И купите себе бутылочку коньяка.
На всякий случай, ведь доктор Танненбаум врать не станет, верно?