Глава тридцать девятая.
Рабство рабов и сладость рабов в крови Отечества и пьянит наши души.
Анатолий королёв «Быть Босхом».
Люди сновали взад и вперёд осторожно и озираясь, точно шли воровать.
М.Е. Салтыков- Щедрин «Приключение с Крамольниковым».
Старшина в те часы вернулся в свою взломанную и разгромленную каптёрку, отодвинул половицу, извлёк заветную ёмкость с самогоном и пил с водяным, мучающимся угрызениями совести, пока старшина мучился от несправедливости и неправильности жизни. Кот Баюн успокаивал его, положив мохнатую лапу ему на плечо: «Не бери в голову, Михалыч. Всякое в жизни бывает. Давай, я тебе лучше сказку расскажу или фантастику с приключениями почитаю». Но ни фантастика, ни сказка не привлекали его, он пил и вроде не пьянел, пил ещё и ещё, а потом , обернувшись к коту и водяному вопрошал, будто их и не видя: «Ребята, ну откуда такие гады берутся? Живут рядом с нами, в одной армии служат… По виду и не поймёшь, что гады. Видать, точно врождённая болезнь, в генах сидит»… Он отодвигал от себя, неспособный утешить его и оттого ставший ненавистным стакан и, глядя в жёлтые кошачьи глаза, просил: «Кот, ты, чего видал, запомни и не забывай, потом людям расскажешь. У тебя же талант. Всё расскажи, ты слышишь, всё! Как жили мы, как работали, как били ребята арийцев этих, ратную славу множили. И тех не забудь, кто перед врагами ползал, сапоги им лизал! Ничего, я тебе говорю забывать нельзя, а помнить больно. Ой, как больно помнить»! Но благонамеренный Баюн, благополучно переживший оккупацию в ветвях знаменитого дуба в кампании любимой Мурки и многочисленных чад, ничего запоминать не торопился, пугаясь возможных неприятностей. Он тёрся о плечо Федотова и мурлыкал, стремясь сгладить общее мрачное настроение, но в итоге устал, свернулся на столе клубком и уснул, прикрыв нос лапой, предвещая тем самым непогоду.
А непогода действительно разыгралась. Подули холодные ветры, застлали небо бронеобшивкой серых туч, встала от земли до неба серая хмарь, а в невидимых высотах всё так же вилась, билась, клекотала потревоженная недавней войной гигантская птица.
Замполит отложил бумаги, вышел на крыльцо казармы, закурил, послушал клёкот в небе и пробормотал про себя: «Эх, ружьишко бы охотничье, да погоду получше». Зашуршали кусты, послышались Шаги, и, спустя пару минут Шуйцев увидел мокрого и измученного Сергея. Лик командира роты был страшен. «Лейтенант, на кого вы похожи! Какой пример вы подаёте личному составу? Да не пьяны ли вы»?!»!- возмутился замполит, и добавил потише: «Немедленно зайдите ко мне». Они прошли в канцелярию. Там на столе лежала чёртова «Заява», Ленькин карабин и полено – вещественные доказательства. Сам «герой» так и остался валяться у крыльца. На крыше конторы собрались вороны и долго обсуждали, как такой мелкий и дурно пахнущий человечишко мог столько лет терроризировать всю округу. К единому мнению они не пришли, но наорались вдосталь. Шуйцев же, удостоверившись, что суд и разоблачение ему не грозят, был готов судить других. Такая у него была работа. Юрий Степанович удобно расположился в кресле, прихлебнул из тонкого стакана в подстаканнике крепкого чаю с лимоном и приступил к допросу: «Вам знакомы эти предметы»? Сергей молчал, силясь разглядеть, что именно накарябал в Заяве чёрт. Почерк был ужасен и половину слов Перевалов не понял. «Знакомы, по глазам вижу»,- продолжал Шуйцев, помешивая чай ложечкой: «Мне стало известно, товарищ лейтенант, что вместо организации работ и восстановления строго уставного порядка вы вступили в сговор с местным змеем или драконом, не знаю, как правильнее, с целью обмана командования. Вся ваша стройка липа. Как дорога появилась, так она и исчезнет. Чтобы спасти своё доброе имя и погоны, которых вы непременно лишитесь, если этот факт будет предан огласке, у вас остаётся единственный выход – убить змея, мешающего стройке». «Я этого сделать не могу»,- честно признался Сергей: «По одной только причине – он мой друг». «Ай, ай, ай»!- рассмеялся Шуйцев: «Вы, товарищ лейтенант, очевидно решили ещё и посидеть в тюрьме? Как видите, у нас немало доказательств, подтверждающих, что сегодня вы жестоко, садистски, можно сказать, убили местного жителя. Ине просто жителя. А»,- тут Юрий Степанович поднёс к носу чёртову бумажку: «а Героя войны и труда, ветерана партии, многолетнего председателя колхоза! Да вы преступник! Вас сажать пора. Пожалейте свою мать. Она не переживёт этого позора». Шуйцев замолчал и, заложив руки за спину, прошёлся по канцелярии. Потом резко остановился и ,глядя в сторону, тихо произнёс: «Но, если в вопросе о змее мы придём к взаимоприемлемому консенсусу, то смерть этого человека меня абсолютно не будет интересовать. Решайте»! Замполит взял со стола карабин , дослал в ствол патрон и протянул оружие Сергею. «Ещё раз говорю вам, Серёжа, пожалейте свою мать. Идите»,- повторил он и подтолкнул Перевалова к выходу. Лейтенант канул в чёрную как думы его и душа замполита осеннюю ночь и растаял в ней под шелест дождя.
Шуйцев хитро, по ленински, улыбнулся, аккуратно сложил Заяву и убрал её во внутренний карман, поближе к партбилету, повертел в руках полено и кинул в угол, а потом вышел вслед лейтенанту. Лицо его цвело усмешкой превосходства хозяина жизни над всякой там мелкотой. На крыльце всё было по-прежнему, разве что непогода усилилась. Юрий Степанович вынул сигарету и окинул заключённую в свете казарменных окон окрестность взором победителя. Он ждал выстрела.
В эту минуту на перила крыльца вскочил кот. Он, покинув уснувших тяжким пьяным сном водяного и старшину, слышал всё. До последнего слова. Что стало с этим мирным лесным обывателем! Шерсть встала дыбом, глаза сияли адским огнём, а когти сами собой выдвигались и убирались назад, будто ятаганы колеблющихся янычар. «Сатрап»!- воскликнул он хорошо поставленным голосом провинциального трагика: «Негодяй! Низкий ничтожный человечишко! Ты, колени которого замараны в прахе, где ползал ты перед врагами Родины! Ты, отдавший свою страну на растерзание, нарушивший Присягу! Как смел ты вновь раскрыть свой смрадный рот, судить тех и диктовать свою волю тем, кто устоял перед врагом?! Зачем послал ты моего друга на подлое дело, как ты посмел?! Тебя спрашиваю я, старожил здешних мест, зачем шлёшь ты солдат стереть этот уголок вечной России с лика земного? Тебе, таким как ты, ненавистна сама страна, ниже которой оказались вы, дети её»!
«Брысь»!- взвизгнул замполит и смахнул с перил крыльца полосатого обличителя. Кот поорал ещё для порядку в кустах, но скоро вымок и ушёл спать в каптёрку. Вновь стало тихо, лишь шептал что-то своё дождь, да билась в небесах могучая птица. «Ружьишко бы».- вновь подумал замполит и вышел из-под навеса крыльца, чая разглядеть небесную странницу. Задрал к небесам голову, прищурился, и вдруг почувствовал. Как по голове его, по груди и спине потекли тёплые струи помёта. Гигантская птица освободилась от лишнего балласта и, разрезая могучими крылами полные дождей тучи, описала над лесом последний круг и взяла курс на юго-запад, через Атлантику в глухие дебри Амазонии, чая хоть там найти покой от беспокойного человечества, и в буйном пекле лесного пожара обрести новую молодость. Помёт на голове замполита размывался неспешным дождиком и полз похолодевшими струйками под обмундирование. Юрий Степанович стёр ладонью дерьмо с лица и вернулся на крыльцо, разделся, побрякал соском умывальника. Там было пусто. Неожиданно взгляд его наткнулся на стоявшую в уголке здоровенную бутыль. Попробовал – вода. Замполит налил её в умывальник, умылся, а, оставшейся в бутылке, жидкостью окатился в полный рост, после чего собрал испачканное обмундирование в узел и пошёл одеть сухое. Купание придало ему сил и даже веселья, но он не знал, да и не мог знать, что бутыль эту забыл на крыльце водяной, и была в ней мёртвая вода. Хошь верь, хошь не верь, а так и было. Когда спустя час Шуйцев случайно взглянул на себя в зеркало, висевшее на облезлой стене канцелярии, он себя там не узнал. С лицом его произошли страшные перемены. Оно поблекло, покрылось сетью морщин и обрюзгло. Юрий Степанович понял, что за этот час постарел лет на сорок.
Спустя недолгий срок он вышел в отставку по состоянию здоровья. Ещё годик он постучал во дворе костяшками домино, пошуршал на лавочке газетой и даже попел в хоре ветеранов жилконторы старые песни о главном, а затем помер в одночасье и был забыт.