Глава тридцать восьмая.
Предпоследние сутки Помпеи пострашнее последнего дня.
Вадим Шефнер
Спустя полчаса в канцелярию, где как ржавый гвоздь в солдатском сапоге засел замполит, были призваны старшина роты Федотов и, зря покинувший объект работы и оттого попавшийся на глаза, Серёга Перевалов. «Проходите, проходите, товарищи»!- приветствовал их Шуйцев: «Не стесняйтесь, вы здесь хозяева, а я всего лишь гость». «Гость, в горле кость»,- прошептал Иван. Пошёл разговор, долгий и никчёмный, но облечённый в столь значимую форму, как умеют лишь политработники.
В те поры в подразделение прибыл водяной.
Он не сразу в казарму вошёл, он на крылечке постоял, покурил, а как вошёл, так сразу и увидал посреди прохода Иманова с автоматом. Вид тот имел весьма воинственный, чисто Отто Скорцени, прилетевший спасать от партизан Муссолини. Иманов явно желал покончить со всеми проблемами сразу. Он насыпал крысиный яд в термоса с ужином, к двери канцелярии была прицеплена граната на растяжке, а возле тумбочки шестёрки его тихо душили дежурного по роте. Увидав водяного, Иманов направил на него ствол автомата. Водяной же порылся за подкладкой речфлотовской фуражки и, найдя там клок газеты, полез в карман телогрейки за табаком. «Ты, Мамед, видать, воевать собрался»?- сворачивая самокрутку, спросил дед: «Зря. У тебя же все патроны сырые». Он прикурил, уселся на табуретку, сладко затянулся и стал без большого интереса наблюдать, как Иманов судорожно жмёт на спусковой крючок, передёргивает затвор, бросает на пол истекающие влагой патроны и снова жмёт, и вновь передёргивает. «Ладно, хватит»,- водяной последний раз затянулся и затушил цигарку о подошву сапога: «Хватит воевать, Мамед. Пора тебе драпать, ты давно здесь всем надоел, всю сказку портишь. Вали отсюда, и побыстрее. Полчаса в запасе у тебя есть, не то потонешь, как Чапай в Урале, и к ножичку не тянись – заржавеет. Сам знаешь, воевать со мной без толку, я явление аномальное». Иманов судорожно дёрнулся, зло зыркнул бешеными глазками, кинул в угол автомат и исчез со своими шестерками со страниц нашего повествования.
Водяной же поглядел пристально на гранату, и вдруг из неё как из наводопевшей губки полилась рыжая жидкость, граната мгновенно покрылась ржавчиной, и, спустя минуту, осыпалась на пол мелкой трухой. Затем дед принёс с крыльца канистру и плеснул живой водой на распростёртого на полу Морозова. Тот открыл глаза и удивлённо спросил: «Дед, ты? А где айзера? Я сейчас с ними дрался. Ты представляешь, чего я учудил, они на меня драться попёрли, а я посреди драки взял, да и уснул, хорошо хоть штык-нож не украли. Ну, ты и навонял махрой, давай я тебя лучше панской сигареткой угощу – Явой с ниппелем»… «Нет, сынок, пойду я, а то тут у вас дух тяжёлый. Тухлой рыбой из канцелярии несёт. Ты с термосов то ужин в канаву вылей и землёй засыпь, чтобы птички лесные и звери не потравились, и вымой как следоват, стухло всё»…
В канцелярии никто ничего не заметил. Не услышали, замполита слушали, а он говорил: «Как вы знаете, товарищи. В роте ЧП. Пропал солдат, рядовой Варюхин, нужно организовать поиски»… У лейтенанта от изумления от этих его слов аж челюсть отпала и закрываться назад не желала, старшина же спросил: «Как это пропал? Он же там». «Где там»?- переспросил с ленинским прищуром замполит. «Как где? В прошлом». «В каком таком прошлом»?- ехидно переспросил замполит, тайком потирая отбитую челюсть: «Вы бредите, товарищ прапорщик. Пьёте много, вот вам и мерещится. Ничего не было. Никакой войны, никаких немцев, никакого Просфорова. Разъясните это своим подчинённым и запомните сами – солдат этот недисциплинированный, покинул расположение части и заблудился в лесу. Может быть, в силу своего неуравновешенного характера совершил самоубийство. Мы будем его искать. Вам ясно»? «Как же это»?!- взвился Ваня: «Как это ничего не было»? «Ма-а-алчать»!- взвизгнул замполит: «Вами получен приказ – выполняйте»!- и, вновь хитро прищурив глаз, добавил лично для старшины: «Если устали погоны носить, то могу вам сообщить, что народное хозяйство нуждается в специалистах вашего профиля с вилами и лопатами, а про то, что вы здесь видели, забудьте. Всё равно вам никто не поверит. Снимайте личный состав с работ и начинайте прочёсывание леса».
Делать нечего, пошли они в лес. Лес то, как будто, пониже стал, будто дикость в нём пропала, или просто это листва пожелтела там и сям и придала ему более мирный вид. Рота лениво прочёсывала горку за горкой, находясь при этом в весьма пасмурном настроении. «Это ещё что, командир»,- зло усмехался Иван: «Нам, что не теряли, искать не впервой. Подстанцию, к примеру, два месяца искали. А в 87м круче было. Как Руст этот самый на Красной Площади приземлился, прискакал к нам сюда ПНШ. Неделю сидел, трезвёхонек, и всё в небо целил глазом, а на ночь, не поверишь, по его приказу на крышу дневального ставили со штык-ножом и с фонариком. Против Рустов. Фонариком, значит, осветить, засечь, а потом штык-ножом кинуть и сбить. Приказ, говорит, с самого верха, телефонограмма. Сменялись конечно, а приказ выполняли, ПНШ шуток не понимает, слово против, он в крик: «Товарищ прапорщик, а, если пролетит, а, кто отвечать будет, а»? Повадка у него такая, через слово «А» говорить. «Хрен тебе на»!- думаю: «Что-то будет». Так и есть, через месяц выясняется, что телефонограмму с приказом стеречь от Рустов родное небо дембель 86 Пушкарёв Колька шутки ради из дома прислал.
Шли они себе лесами высокими, полями широкими, болотами топкими, но километрах в двух от казармы повстречали водяного и Ворожкина Петю, тащивших на себе Николая Иваныча. «Что с ним»?- ринулся навстречу им лейтенант. «С замполитом вашим по телефону поговорил»,- грустно ответил водяной: «Как поговорил, плохо ему стало, теперь такое инфаркт называют. Я ему встань-траву в котелке заварил, так он попил и вначале вроде оклемался, улыбался даже, замполита динозавром обозвал, а теперь, сами видите». «Хлопцы»!- не растерялся старшина: «Быстрее делаем из жердей носилки. Четверо беритесь, четверо на подмену, и тащите профессора к посту ГАИ. Ворожкин, бегом за трактором, догоните их! Я прошу вас, хлопчики, донесите, успейте только! Эх, какой человек пропадает»! Войска как подменили - вмиг явились носилки и понесли Просфорова к спасению. Прошло немного времени, и вдали загудел мотор спешащего на помощь трактора. Трактор догнал солдат, Просфорова доставили на шоссе, а там на счастье подвернулась и скорая.
Врач оказала Николаю Ивановичу первую помощь, и он, понемногу приходя в себя, бессильно махал на прощанье солдатам из окна отъезжающей машины. Он улыбался им. Но в глазах его прочно засела боль – жизнь прожита, а победа столь же далека, как и в начале пути.
Иван обернулся к лейтенанту: «Пошли, Серёга в Валки, выпьем… Дед, пойдёшь»?- спросил он водяного, а подчинённым строго настрого приказал: «Войска, сидеть тихо и до вечера из лесу в казарму ни ногой, если не хотите себе, мне и ротному неприятностей. По прибытии доложить, что труп искали да не нашли, а мы с лейтенантом ушли далеко и от вас отбились». «Идите, ребяточки, к костру, где наш с Николаем Иванычем шалаш»,- заботливо наказал им водяной: «Там хлеб и консервы в мешке и суп в котелке поди ещё не остыл».
Так, покинув войско, втроём они направились в Валки. С водяным по лесу и болоту ходить любо дорого, не кружить, не блудить, шаг шагнул – верста. Подошли к деревне. Смеркалось. Чуть ступив на открытое место, старшина, шедший чуть впереди всех, остановил их и шепнул: «Смотрите»!
На крыльце правления колхоза Рассвет топтался Леонид Ильич с хлебом солью на вышитом рушнике. На рукаве Крутикова белела повязка «полиция», а на груди вместо привычных звёзд Героя позвякивали два железных креста и значок Гитлерюнгерда. «Ох, гад»!- прошептал водяной: «Он же не знает ничего и немцев ждёт». «Нет, сколько гнилья то кругом»!- возмутился старшина и, раздвинув кусты, смело вышел на поляну.
Патефон на крыльце правления наяривал «Дойчланд зольдатен, дойчланд официрен». Вопреки всем ожиданиям Крутиков нисколько не смутился появлением гостей. «Хлеба хотите, солдатики»?- глумливо заорал он: «Так нет у меня для вас хлеба! Сдавайтесь, и всех вас кроме командиров и коммунистов новые хозяева оставят в живых и накормят, а кто для нового порядка стараться будет, и корову дадут. Сопротивление бесполезно»!
Сдаваться никто желания не изъявил, корову на халяву тоже не попросили, а потому Крутиков выставил поверх перил крыльца карабин и выстрелил. Не попал и выстрелил ещё раз и, чуя новый промах, начал палить ещё и ещё. Старшина, поняв, что война вновь пошла всерьёз, пригнулся и кинулся к дому, обходя его справа, за штабелем дров. Водяной пролился ручейком и потёк вслед за ним, поглядывая из некошеной травы, куда целит Лёнька. Лейтенант бежал слева, нелепо прыгая через бурьян, падая и вновь подымаясь, бежал быстро и вскоре достиг цветника и Доски почёта, где Ленька, готовясь к приходу новой власти, намалевал углём поверх советских лозунгов свастику. Старшина выскочил из-за поленницы. «Получай»!- рявкнул он, почти в упор стреляя в Крутикова, но запнулся, споткнулся и не попал. Встречная пуля из Лёнькиного карабина глубоко оцарапала его запястье и пистолет выпал из рук. Лёнька возликовал и приготовился к стрельбе по неподвижной цели, добить, короче, Ивана изготовился, но тут из лужи вынырнул водяной, подхватил пистолет и, покраснев от напряжения, нажал спусковой крючок, и пулю за пулей выпустил всю обойму в Крутикова. В противоположность всем ожиданиям тот не упал, а вновь начал палить по луже, в которую стёк водяной и лопухам, скрывшим Федотова. Из-за Доски почёта выскочил Сергей, на ходу сообразив, что безоружен, подхватил валявшееся на дороге полено и ударом его поспешил отправить подлую душу Леонида Ильича в те места, где ни ордена его, ни заслуги не имели никакого значения.
Осознав, что воевать больше не с кем, Перевалов пошёл навстречу товарищам. На ходу он сунул руку под китель и оторвал от майки клок, соорудил из него какой никакой бинт и перевязал старшине руку.
К крыльцу приковылял водяной «Что за жизнь то пошла»,- плакал он: «Что я-то, старый дурак, наделал! Я ж не от мира сего. Мне нельзя, нельзя , ребята, не то что на человека руку подымать, а и вообще в ваши дела мешаться, а я поднял»! Лейтенант попытался его успокоить, но он только рукой махнул.
Иван поднял с крыльца оброненную Крутиковым бумажку, пригляделся и ахнул: «Ты гляди! Список коммунистов и активистов. Этот тип времени зря не терял. Тут и я есть, хоть и беспартийный, и ты лейтенант, и ещё куча народу, почитай вся рота, а Николай Иванович помечен «опасный комиссар» и знак против него восклицательный поставлен. Да. Не перевелись подлецы. Будь уверен дед, вины твоей нет, не в человека стрелял – в гниду»! «Нет, командёр, это сейчас говорят «гнида», а потом скажут, « в человека стрелял» и ответить потребуют по всей форме. На моём веку сколь раз всё наоборот переворачивалось»…- плакал водяной. Плакал, и вдруг осёкся: «Что это»?!
Над лесом, болотом и деревнею Валки подобно отбившемуся от стаи журавлю летел фонарный столб.
«Змей»!- первым сообразил Серёга и вспомнил: «Сроки то мои вышли! Змей дорогу рушит»! Перепрыгнув через лежащего, свесив на сторону вывалившееся из-под задравшегося френча брюхо, Крутикова, он ринулся в чащу, не разбирая дороги. Навстречу летели ещё столбы, бетонные плиты и строительный мусор, и встреч им бежал лейтенант. Бежал недолго, но ветками исхлестаться успел, и весь в сучках и хвое вскоре выскочил на дорогу.
Амзук Горыныч к моменту его появления столбами и плитами более не швырялся, а был весьма расстроен. Он напоролся на провод под током, и его крепко ударило. «Зёма, мы так не договаривались»!- обиженным голосом заявил он, завидев лейтенанта: «Ты зачем провода под током оставил? Всё веселье испортил. А такой ураганчик намечался»!- мечтательно добавил средний: «Баллов на десять, не меньше. В газете читаешь и радуешься – не перевелась ещё силушка»! «Амзук Горыныч, зёма дорогой»!- взмолился лейтенант: «Прости ты меня и подожди хоть денёк. А там, начальство уедет, и хоть в ураган, хоть в поток грязеселевой или землетрясение, во что хочешь, играйся»! Все три головы Змея окинули Сергея оценивающим взглядом, пошептались между собой и согласились: «Ладно. Подождём. Но только один день». Потом средняя добавила: «Ты это, извини, зёма, что против немца тебе не помог. Честно скажу, испугался, как рыцарей увидел. Они, рыцари эти, что ни говори, а к 13му веку всю мою родню в Европе погубили». Лейтенант махнул рукой и потопал назад в Валки.
Он подошёл к правлению и увидел, что водяной плакал как и прежде, а старшина сидел на крыльце и курил, струйками дыма отгоняя ринувшихся в умершую деревню квёлых осенних комаров. Квёлые не квёлые, а вступали комары в деревню как хозяева. Больше здесь жить не будет никто. Сопреют и рухнут от дождей ли, от снега крыши, осядут в бурьян срубы и памяти не будет, что жили здесь люди.
Люди добрые! Посреди России - Родины нашей стоит пустая деревня, четыре дома для жилья пригодных, да контора железом крытая. Кругом поля – паши не хочу, пастбища столько – паси не хочу! При царе батюшке с этой земли добрых полсотни дворов кормилось, да надворного советника Лучанинова Петра Евграфыча с немалым семейством в столичном граде Питере кормили. Сколько вас, беженцев, дитями да узлами с остатками барахла обвешанных, носят ветра демократии по грустному лику земли нашей. Приезжайте, живите, пашите, скотину пасите, детишек изголодавшихся молоком отпаивайте!
Но не приедут, по вокзалам, приютам, у походных кухонь с гуманитарной кашей прозябать будут, но к земле не вернутся. Не вернутся потому, как над полями, лесами, покосами, над руинами цивилизации наших предков стоит во всё небо пугало колхозное Лёня Крутиков, застит свет Божий, лупит глаза свои пустые оловянные, а на устах «низя!» застыло, шепчет, шипит, кричит, «мы не живём и вам не дадим», «не жили богато, не хрен и начинать»!
Не имея сил остановиться, рыдал водяной. «Дед, уймись»,- потряс его Серёга за плечи: «Нету тут твоей вины. Это я его убил».
Не знал он и не видел, что признанию его был посторонний свидетель. В баньке, скрытой кустом бузины, откуда всё было слышно и видно, на полке заседал чёрт. Сидел, гад нечистый и посмеивался себе ехидно, а потом извлёк откуда-то бумажки листок и ручку самописку и начал карябать заявление. «Заява»,- катал он вкривь и вкось с грамматическими ошибками: «Заместителю командира в\ч…. по полит части. Как старейший работник леса и ветеран борьбы с религией не могу молчать и заявляю, что сегодня на моих глазах и глазах возмущённых местных жителей в моём лице, лейтенантом Переваловым в кампании с морально разложившимся прапорщиком Федотовым и лицом без определённого места жительства по кличке Водяной был цинично убит славный труженик, ветеран войны и труда, дважды Герой Советского Союза, председатель колхоза Крутиков Л. И., в чём вышеуказанный Перевалов всенародно и сознался»… Затем нечистый дух изобразил неразборчивую, но солидную подпись «три палки» и сгинул в направлении ротной канцелярии.
«Так что это я его угрохал»,- продолжал успокаивать водяного Сергей: «Как вдарил поленом по башке, он и того. Посмотри, где на нём дырка от пули»? Перевалов ткнул сапогом в бок убиенного «героя», Лёнькина голова повалилась на сторону, и вдруг…
Религия наша и наука психология учат нас грешных простых обывателей, что людей убивать тяжкий грех, а боевики, которые мы смотрим день-деньской, лишь бы время за чаем занять, обратному. Но вот случилось такое, хлопнул выстрел, вилы ли к рукам подвернулись, и упал в лебеду враг ли твой заклятый, случайный ли супротивник. И стоишь ты над его трупом, не в силах взглянуть, как стоял Гриша Мелехов над убитым на окраине безвестного австрийского городка, а впрочем, читайте, ребята, Шолохова, лучше его, всё равно, не скажешь, не напишешь. Так вот пнул Перевалов Лёнькино тело. Голова повалилась на сторону.
И вдруг, это лейтенант чётче чёткого различил, правый глаз Крутикова вполне осмысленно подмигнул ему. Не ругайте, ребята, Серёжу и не смейтесь над ним. Посмотрел бы я, как бы вы себя повели, увидев такое.
«А-а-а»!- вырвалось из его распятого криком рта, ведь он только что всеми доступными средствами установил, что Крутиков не живее той колоды, вдоль которой лежит. И теперь, не в силах совладать с обуявшим его ужасом, лейтенант, проламывая широкую просеку в мелколесье, не оглядываясь, бежал прочь. Нервы у человека не выдержали.
Верь, товарищ, тому или не верь, но бывает так, что претерпит человек тяжкие испытания, и всё для него как с гуся вода, а потом, треснет ли сучок, гавкнет ли сдуру собака, и нервный срыв. А то и в дурдом вчерашнего героя поволокут.
Сергей же видел перед собой лишь одно - мёртвый глаз, подмигнувший ему. Промелькнула река Смородина, болота, острова и трясины, и, лишь когда неожиданно прервавшийся осинник открыл его взорам окраины незабвенного города Петровска, лейтенант сообразил закрыть рот, кричавший что-то сам по себе.
Сергея колотило ознобом. Ему за эти дни всякое пришлось увидеть, но этот глаз!
Там, где кончался осинник, у забора ремзавода, трудящиеся на заводе этом и прочая прохожая публика мирно стояли в очереди к окошку пивного ларька, когда из кустов, росших край огорода, Лидки Перевозчиковой явился пред ними военный, весьма оборванный и грязный тип с дикими глазами. Его появление вызвало всенародный интерес. Высказывались разные мнения. «Во партизан даёт»! «С утра пораньше у Лидки самогонкой затарился, да так и ходит, добавляет»! «Хрен такого напоишь камикадзе! Я его на днях видел, он по рынку бегал в исподнем»! «Это не он бегал, он драку возле ДК учинил». Досужие головы додумывали: «Так он у Лидки и живёт, на сборах только числится».
Пионер же Петя Иванов, шедший домой из музыкальной школы, остановился и сказал: «Дядечка, идите спокойно. В городе наши».
Серёга проковылял мимо очереди, плеснул себе в физиономию водой из колонки и оглядевшись по сторонам, спросил у первой встречной: «Бабка, а какой это город»?