А ВДРУГ….. (или АНГЕЛ).
Так случилось. Почему так случилось? В его почти пятьдесят он совсем перестал спать без снотворного. Он потерял интерес к жизни, его всё раздражает, у него явный психоз. Он подозревал, что это переутомление, но в последнее время он почти отошёл от дел, доверив их старшему сыну, большому умнице, закончившему Оксфорд; сын, конечно, не такой, как он двадцать лет назад, он не начинал с нуля, у него другие интересы. Да и вообще он вырос в другой стране. Он иностранец даже для него, отца. Но дела компании ведёт исправно. Он как-то пытался его проверить, и ревизия подтвердила , что дела идут в гору, гораздо лучше , чем было при нём. А тут ещё позавчерашний сон, который приснился ему и сопровождает его повсюду ,и запомнился он так отчётливо, во всех деталях , что звучит цитатами в его голове почти ежеминутно. В этом сне он шёл темным, обшарпанным подземным переходом, всем видом напоминающим нелюбимые им девяностые – грязные, бандитские, какие-то мрачные. Но зато он именно тогда и поднялся в сфере бизнеса и утвердился в своём направлении.
Он приехал покорять Москву, как композитор и музыкант, но его философские песни не вписывались во времена малиновых пиджаков и золотых зубов. От него в ресторане, где он играл вечерами, требовали «Мурки» и «Гоп-стоп». Какое-то время он это терпел, но когда один из бандюганов бросил в него фужер с вложенным в него «четвертным» и попал в гитару, он не выдержал. Он бросил этим же фужером в «фиксатого» ублюдка, который разбил ему гитару. Как его не убили в тот вечер, известно одному Богу. После этого хозяин кабака выгнал его навсегда. Как-то на одной вечеринке он спел свою грустную песню, и один из солидных дяденек, услышав, пообещал познакомить его с продюсером (слово для того времени какое-то мистическое, если не волшебное). Отдал свою кассету и через день, позвонив по указанному телефону, узнал, что его берут. Да не куда-нибудь, а в профессиональный ВИА «Адежда», который ещё недавно пел комсомольские песни про БАМ, а теперь, в связи с наступившими перестроечными временами, в угоду публике запел рок. Он ехал на встречу с импресарио группы в Театр Эстрады, где его встретил лысоватый крашеный дядечка, лет сорока пяти, своей внешностью больше походивший на комсомольского функционера. Он пел с воодушевлением, но дядя слушал не очень внимательно, рассказывая о гастролях и перспективах его «Адежды», как-то странно сверля его прищуренными глазами и прикусывая нижнюю губу. Они пили коньяк, закусывая шоколадом, он быстро захмелел от свалившегося на него счастья и коньяка на голодный желудок. Затем появились какие-то длинноволосые ребята, кажется, из состава какой-то также популярной группы. Очнулся он только тогда, когда крашеный администратор пытался его целовать, как девушку, в губы. Он его оттолкнул и рванул к выходу, расталкивая смазливых парней. Ему вслед импресарио вопил срывающимся голосом, что его карьера закончилась, не начавшись.
Утро он встретил с ужасным сушняком и рвотным рефлексом, больше от мужских поцелуев, нежели от спиртного. Дальше были какие-то случайные заработки, песни в переходах, работа таксистом на раздолбанном тарантасе. Где встретил молодого парня с большими коробками, которого отвёз в аэропорт. Узнав, что тот только передаёт груз и возвращается снова в Москву, по простоте душевной согласился его подождать и отвёз до города бесплатно, так как парень за поездку и так заплатил приличную сумму. Пассажиру такой жест, видимо, приглянулся, и они обменялись телефонами. Шурик, так звали парня, звонил два раза в неделю, они забирали на рынке коробки с шоколадом и везли в аэропорт. Далее знакомые лётчики забирали шоколад, и сладость отправлялась в Ханты-Мансийск кормить диковинным лакомством экзотичных «зулусов». Шурик в нём, кажется, увидел партнёра, и, совсем ему доверившись, в Москве уже не появлялся, а только пересылал деньги мешками – инфляция была дикая, и батончик американского кушанья с орехами уже стоил несколько сотен рублей. Так закрутился первый бизнес. Сначала он ему не придавал большого значения, занимаясь им в свободное от написания песен время. Затем песни стали писаться в свободное от шоколада время. Затем шоколад поглотил песни, дружбу, и постепенно его жизнь превратилась в один нескончаемый шоколад.
Второй день ему не давали покоя мысли об этом сне. Перед глазами обшарпанный переход, с великолепной акустикой, в котором он тридцать лет назад выдавал на гитаре чудеса реверберации без всякой технической аппаратуры, и голос эхом ложился на уши задержавшихся в гостях полуночных прохожих. Он шёл и вспоминал то своё счастливое состояние, где он себя представлял на огромной сцене, и это добавляло ему драйва и счастья.
Он подходил уже к выходу, когда среди мятых газет в углу зашевелилось какое-то существо. В конце тоннеля лежал человек, бомж, каких в те времена, было великое множество. Но его внимание привлекло его пальто, новое, эксклюзивное, сшитое на заказ в Италии, в котором он ходит сейчас, но с оторванным рукавом и в грязи. На спине в районе лопаток вырезаны, будто лезвием, два куска из дорогой ткани. А откуда-то из нутра пальто, из этих рваных отверстий торчат длинные лохмотья слипшихся перьев, отдалённо напоминающих белый цвет. Он сначала хотел пройти мимо, но его жадность к испорченному пальто не давало ему этого сделать. Он остановился: не терпелось узнать, что это за человек в его одежде лежит так нахально на грязных газетах в заплёванном тоннеле . Он кашлянул, тело лежащего не отреагировало, тогда он не нашёл ничего лучшего , как заголосить гаммы, как когда-то на распевках перед выступлением. Голос, уязвимо поплыл на ноте «ми» (как давно он не пел), и стены эхом будто засмеялись над ним. Подобие человека зашевелилось, вернее, не он сам, а эти два замызганных куска скомканных перьев. Только теперь он начал понимать, что этот чудак приделал грязные крылья к спине. Но его удивление вызывало, что они двигались, а тело бомжа продолжало лежать на газетах. Он кашлянул, и человека потрясло мелкой судорогой. Затем вытянулась нога в расшнурованном ботинке коричневого цвета, покрытая угольной пылью, будто бы человек работал в кочегарке. Пока он рассматривал ноги бродяги, он упустил движение тела. Теперь он почувствовал взгляд на себе; на него смотрело небритое лицо с седой щетиной и двумя выразительными, пронизывающими, уставшими глазами. Ему стало не по себе, и вдруг он вздрогнул от голоса, эхом отразившегося от стен. - «Ну что, пришёл?»- проскрипел потрескавшийся рот бомжа. «Сигареты есть?» - промолвил он со вздохом, окончательно выпрямив спину и подогнув одну ногу под себя. В кармане странным образом оказалась пачка «Мальборо», а в другом неведомо откуда взявшаяся плоская стальная фляжка с вискарём. Он почему-то сразу понял, что её нужно передать бездомному, понял интуитивно, тот протянул руку в серых вязанных перчатках, затем снял их и жадно хлебнул спиртного . За время глотка он прикурил для бомжа сигарету и по знаку руки вставил ему в рот , тот затянулся глубоко, передав ему фляжку, показывая, что и он должен выпить. Ему было противно пить после бродяги, но, сделав над собой усилие, всё же глотнул. Виски обожгло его нутро, проникая в область живота ручейком горячительной массы. В голову ударило неким всплеском теплоты и интересом к жизни, несколько успокаивающим сознание. Бомж взглядом предложил сесть рядом, подвигаясь на грязном ложе, освобождая серое пятно пространства. Почему он повиновался бродяге? Что это было? Но этот человек показался ему очень знакомым, что-то в его пластике было близким для него. Небритый мужик ещё хлебнул, крякнул и знакомым голосом сказал:
«Мы разучились любить, тебе не кажется? Мы никогда не любили ближнего своего, как себя самого. Нам по определению не нужна ни любимая, ни любимый. Мы влюбились с тобой в себя до остервенения, до сумасшествия, до ненависти. В этом мире мы живём только для себя, и какой бы благородной целью не прикрывались, мы эгоисты в целом. Мы готовы отдать жизнь за своих детей, но, по большому счёту, мы реализуем в них свои несбыточные мечты, мы через них пытаемся усовершенствоваться. Это ли не эгоизм, это ли не себялюбие, это ли не для себя».
Он сначала не понял, для кого этот бродяга начал речь, уставившись в сырой бетонный пол, говоривший тихим охрипшим голосом, очень похожим на него, когда после изрядной дозы спиртного наутро изо рта выносятся хрипы, как у скрипучей старой двери. Он пожалел бродягу и даже в душе отметил, что в нём ведь всегда был гуманизм, и даже сейчас, несмотря на отвращение к этому грязному старику, он с ним выпил и даже сел рядом. Но бездомный повернул медленно голову, и тихо сказал: «Эти гуманные помыслы, просыпающиеся в нас в виде помощи нуждающимся, только выставлены напоказ перед себе подобными и такими же эгоистами . Многие войны начались от тщеславия, желания быть облюбованным толпой. Они пытались себя в первую очередь представить безукоризненными героями за тот предстоящий поступок, безусловно, великий, но сначала мы примеряем лавры победы, взгляд на себя со стороны, отношение к себе масс восторженных людей. И не важно, что от их больного самолюбия гибнут люди и страдает человечество – они в себе увидели мессию, они наслаждаются своей избранностью. Они сами готовы красиво умереть, но прежде прожить восхищение окружающего мира. Только почему-то их белые дорогие одежды чернее тьмы»- сказал бедолага, смачно плюнув себе под ноги темным багровым сгустком крови.» «Ты знаешь, у вас все хотят уйти красиво, уйти восхитительно красиво, я там много видел ваших знаменитостей, актёров, художников, музыкантов, которые в жизни писали сценарии своих похорон, они играли роли собственной кончины, они заигрались до смерти, они после спектаклей и ролей в кино продолжали играть в жизнь, заменяя настоящую на иллюзию. А это ведь ваши кумиры, с которых вы берёте пример во всём и стремитесь к их показной сущности, не обращая внимания, что они смертельно одиноки и не любимы по-настоящему, они давно ностальгируют по обычному земному счастью двоих. Здесь им приходит помощь в виде средств, убивающих сознание (алкоголь и наркотики), которые вы, люди, придумали с изощрённостью убийц. Вернее, самоубийц.
Он посмотрел на фляжку в руках и сделал звучный глоток с причмокиванием : «Даже мы становимся с вами падшими . Ваш грех самоубийства связан в первую очередь с себялюбием – пусть посмотрят, какой я жертвенный, пусть увидят, какой я сильный.
Вы уже наслаждаетесь тем, как та или тот, не оценившие вас при жизни, будут рыдать над бездыханным телом, и целовать его. Человек получает оргазм душевный от значимости своей перед другими, он обожает себя – героя, недооценённого, непонятого в этом мире. Он работает только на своё благо, прикрываясь благими намерениями и изображая гримасы соучастия и благодетели». «На этом ваши благодеяния заканчиваются» - сказал падший, посмотрев на него пронизывающим взглядом, от которого где-то внутри стало так скверно, что рвота подошла к его горлу. «Плохо тебе, да?»- вымолвил со скрипом старик. –«А каково было мне, когда обстоятельства коснулись твоих материальных интересов. Когда твоё лицо превратилось в звериное, а помыслы стали коварными и жестокими. Все жизненные ценности вмиг превратились в одно большое «моё». Где же ваша благодетель, уважаемый, с милой улыбкой на лице? Почему больше не рисуете себя романтичными акварельными тонами? краски черны, линии кривы и некрасивы. Только в этом случае вам на это наплевать, тебе вообще на всё наплевать, ты изначально был эгоист, и вот вылезла на поверхность вся суть твоя ничтожная. Ты жил для себя, и интересует тебя только стяжательство, ты думаешь только о себе, все постулаты добродетели развеялись как утренний туман, и вылезло чёрное желчное пятно, которое расползается, и, если не остановишься, оно в конце концов сожрёт душу изнутри.» Мудрец отвернулся, закрыл руками лицо и заплакал, слезы сквозь ладони капали на пальто, вымывая из него грязь, ткань становилась чистой как новая, на те участки, куда падали слёзы. Дрожащим голосом он продолжал бормотать: -« Как ни странно, процесс распада души , прямо пропорционален развитию алчности и жадности, разложившийся уже никогда не увидит нормального счастья, потому что он превратился в карлика, ему уже не увидеть своего счастья , слишком высок для него забор из его стяжательств. Конечно, не у всех так, есть люди, которые достаточно достойны в данных обстоятельствах, но изменения происходят всё равно, и точно не в лучшую сторону».
Старец отвёл ладони от лица, и он увидел, что оно очистилось слезами. Оно стало бледным, с умными серыми глазами, расположившимися по краям глаз морщинками, будто лучиками расходящимися в стороны. Они ему показались родными, у него когда-то были такие, ещё тогда, когда он не разучился радоваться чистоте природы.
Падший чиркнул спичкой, и свет залил весь тоннель благодатным теплом, и стало печально и необычайно. Свет резал глаза, перед ними поплыли картинки его жизни. Как идет к цели, пашет на работе, обманывает других, улыбается откровенным подлецам, обнимается с негодяями из-за одной простой цели – материальной выгоды. Резкий голос, похожий на гром, вернул его из галлюцинаций.-« Скажи, почему мы начинаем верить, что деньги нам дадут всё, какое-то необычайное счастье и, если не сегодня, то потом, когда-нибудь? Мы успокаиваем себя, что обман ближнего – это не так страшно, главное что я-то по сути честный, что это не столько для меня, сколько для детей, их надо кормить и учить . Вот они вырастут, и станут мудрыми, красивыми, справедливыми, гениальными, и спасут мир, приведут нас в пример и вознесут своих родителей – какие они были жертвенные, поставив на плаху свою жизнь во благо человечества.
Далее фанфары, тушь, и ты в золотой раме, с идиотской улыбкой. Ты понял, к чему я? Да к тому, что все помыслы человеческие направлены только для личной выгоды, вы перестали отдавать своё тепло, вы зачерствели, вы станете скоро камнями. Каждый камень на берегу – это зачерствевшая человеческая душа. А ещё у вас появилась модная поговорка, что «надо любить себя»; да никто на этой земле не любит себя больше и извращённее , чем человек. Мы во всём ищем тщеславия и выгоды, и лицемерию нет предела, но мы оправдываем себя и любуемся со стороны».
Теперь он, кажется, понял, что это его ангел, которого он нещадно пачкал в грязи своих поступков, что тот тоже уже научился его порокам и растерял свои силы, и уже путается, в кого он превратился, от этого он и говорит то от имени хранителя, то от имени его. «Крылатый» продолжал говорить, его трясло, он заикался и жестикулировал:- « У тебя дорогая машина, ты достиг определённого положения, тебе хотелось, чтобы люди думали: вот поехал успешный человек, у него всё в порядке, он не в чём не нуждается. Только от мысли этой ты уже в эйфории, и ты её старался продлить, купив себе часы дорогие не для себя, а для толпы, которая оценит, подумает, как круто, улыбнётся и обнимется с тобой с той же гримасой, что и ты чуть ранее с мерзавцем. И так по кругу мы оправдываем себя, осуждая подлеца, тот, кто положением ниже, осуждает вас, оправдывая себя, непременно внушая, что когда я достигну таких высот, то я-то буду другим, и люди будут мне улыбаться искренне. Да ни хрена подобного, ты стал ещё черствее и влюблённее в себя, а, стало быть, и меньше видеть за своей самовлюблённостью, и в конце концов ты остался один.
Сколько примеров мировых видел я там, когда, дойдя до высот материальных, люди упирались в стену лбом. Что дальше? Дальше пустота. Одиночество и депрессия.»
Падший уставился в стену и произнёс в пустоту: -«Зачем ты пришёл, у тебя произошло прозрение? Как же ты оставил своих псевдодрузей, которых всё устраивает, они продолжают пить, жрать, спать, и не важно, с кем. Они занимаются этим с «чем-то»! Зарабатывают деньги, чтобы расплатится с этим чем-то без хлопот, переживаний и чувств. Они даже не считают этих, дающих им секс, людьми, потому что сами уже не люди. Но сохранились признаки и повадки. Тебе осточертело быть в этой в стае?»
«Зачем ты меня разбудил, я уже умирал,»- завыл падший, -«Я тебя покинул! С тобой уже давно черные, они меня почти добили. Ты же добился вершины себялюбия, но у тебя заныло под ложечкой, и в груди тяжело, и мир не мил? И бесполезно идти к кардиологу, он уже сказал, что всё в порядке. Но ты-то знаешь, что не всё, что уже не можешь спать, и вокруг тебя не лица, а маски, маски благополучия, сделанные кривыми руками бездарного скульптора, они делают подобие улыбки, но ты уже видишь фальшь, навсегда потерялась искренность за ворохом иллюзий и самообмана. Ты раздражаешься, ты бежишь от одиночества, ты прячешься в свою работу, тебе так комфортней, ты в свой мирок уже никого не пускаешь, ты себя окружил иллюзиями о своей значимости, ты движешься вверх с умным лицом? Только куда?
Ты никому не доверяешь, ты подозрителен, ты выбираешь самых красивых платных женщин или мужчин, ты вообще за остротой ощущений далеко зашёл. Но нет ощущения счастья, исчезло! Исчезли навсегда радость, удовлетворённость, романтика. А то, что раньше тебя восхищало, раздражает. Искусственные улыбки, искусственные тела, оргазм превращается в искусственный. Твои иллюзии довели тебя до абсурда, ты больше не веришь в настоящее, ты прожил жизнь искусственно».
Старик заглянул ему в глаза: « Как же так, когда я корчился от боли, страдая от твоих поступков, когда я старался разбудить в тебе настоящие чувства и любовь, ты гнал меня, говоря, что это не модно. С чистыми чувствами тебе было некомфортно, они ломали твою карьеру, они не вписывались в концепцию стаи. Ты заливал их дорогим коньяком и стремлением к деньгам!»
Ангел поднялся, и он ему показался выше, чем был. Расправил крылья, бросив с грохотом фляжку на цементный пол:- «Всё что я могу для тебя сделать, только это!»- поднеся свою растопыренную ладонь к его лицу. Перед глазами стало темно, а затем, как в старом кинотеатре поплыли кадры со стрекочущим кинопроектором. Он увидел того юного, худенького, впечатлительного юношу, приехавшего в Москву с червоточинкой стяжательства посмотреть на красивую жизнь, такую недосягаемую и прекрасную с его точки зрения, где всё красиво, эстетично и блаженно, до замирания дыхания, до дрожи прикосновения, до слияния в одно целое, гармоничное и любимое!
Как это было вчера, в подъезде, в его родном городе, с местной девчонкой Танькой, такой милой и трогательной, с которой было так светло и блаженно. И он думал, что и здесь, в столице, будет именно так, только умноженное на два, и не с бутылкой портвейна, а с шампанским «Вдова Клико», с люстрами из муранского стекла, на шикарной кровати от Карпанелли ,с шёлковым японским бельём, в роскоши и достатке, и счастьем необыкновенным.
Теперь есть и шампанское, и кровать, и женщина не в пример Таньке, умеющая почти в совершенстве управлять телом своим, да и твоим, только чувствами твоими управлять ей не научиться, ей это не дано. Твоими чувствами могла управлять та Таня из подъезда, которую ты беспечно променял на свет в окне с дорогими обоями. На влюблённость в себя, на реализацию своих мечтаний в детях, на дорогое авто, то, на которое оборачиваются люди. Ты потерял главное, для чего живут люди, ты потерял СЧАСТЬЕ. Ты его продал, сам того не подозревая, в лобызаниях с очередным негодяем.
Кино кончилось. Он открыл глаза, но старика рядом уже не было, и только осенний ветер разносил по тоннелю газетное ложе бездомного, и свет лампы освещал место их встречи. На минуту ему показалась, что силуэт старика все же появился, и лёгкая тень улыбки пробежала по лицу старца.
Он вышел на улицу под мерзкий моросящий дождь и поплёлся по лужам ночного города продрогший, ослепший, несчастный. Он думал только об одном: что сейчас из-за угла выйдет та Танька, с глазами большими, карими, умными. Наивная и хохотливая, повиснет к нему на шею, и он задрожит как осиновый лист, не от холода, а от желания, настоящего, трепетного и нежного. И наступит такое счастье, которое не сравнится со всеми благами мира!
Он остановился на углу, повернул голову и понял, что, скорее всего, ничего уже не будет, но долго и пристально всматривался во тьму.
А ВДРУГ….
Андрей Кадетский. Москва . Октябрь. 2013г.