Александру Сергеевичу посвящается
I
Декабрь 1817 года установился в России столь же снежным и морозным, как несколькими годами ранее, когда Бонапарт с Гвардией бесславно отступал (а потом и спасался бегством) по занесенным дорогам под похоронную музыку вьюги.
Алексей Михайлович Ковалев, молодой дворянин 25 лет от роду, ехал в село Покровское Костромской Губернии, вот уже третьи сутки тихо проклиная - пусть и привычное с младых лет, но от этого не менее тяжкое - российское бездорожье. Лошади быстро уставали и сбивались; к счастью, Алексею с его необременительной поклажей не требовался большой экипаж, что позволило - пусть и незначительно - выиграть время, сократив ненастный путь.
Алексей, чьи друзья по Лицею дружески именовали его на западный манер Alex, уродился типичным гуманитарием по наклонностям и устремлениям души, обнаружил в самом себе таланты перевоплощения и лицедейства (что в наш век именуется актерством), с большим успехом играл в любительском театре, мечтая поступить в славяно - греко - латинскую Академию в Москве - колыбель театра в России, в то время как его сверстники, вдохновленные победой в Отечественной Войне, мыслили исключительно об офицерских карьерах.
- Эх, Лешенька - грустновато качал головой его папенька, зажиточный помещик и крепкий хозяйственник - один ветер гуляет в твоей головушке! Вона на какую стезю тебя понесло... станешь, в лучшем случае, придворным шутом - ублажать кривляниями, да "перевоплощениями" царей мира сего; не мужское это дело, поверь, да и у нас, Ковалевых, таких отродясь не было! Все мы люди служивые - от помещиков до военных, а ты что удумал...
Впрочем, папенька произносил это не злобно, а устало: он знал, что юного отпрыска не переубедить, ибо сам прекрасно помнил себя в Алешкины годы.
Так и вышло: его сын зачитывался Шекспиром, Мольером и Сервантесом, сочинял собственные постановки, репетировал и был замечен в любви к стихосложению.
В Покровское его вынужденно возвратили семейные дела: смерть отца (матушка отошла ко Господу от родов, когда Алексей был еще совсем ребенком). Теперь предстояло вступить в наследство, уладить все бюрократические дела, назначить управляющего и душеприказчика, чтобы вновь вернуться в столицу к своему Призванию без всякой ностальгии об отроческом Имении.
За этими мыслями наш гуманитарий едва не пропустил спасительный постоялый двор с трактиром, где можно поменять лошадей, согреться, отужинать и переночевать.
- Слава Богу - подумал он: судя по всему до Покровского не более суток пути и послезавтра попаду, наконец, в родное Поместье...
II
Хозяин двора, к облегчению Алексея, остался все тот же: Савельич, простой русский мужик лет 60, радостно встретил Ковалева, коего он помнил еще дитей:
- Ваша Милость пожаловала! А я чаял, что Вы прибудете на днях... батенька - то... н - да -с...
(он грустно потупил взор).
- Весть об отце застала меня в Европе... даже не успел попрощаться - ответил Алексей, а теперь вот - дела безотлагательные - наследство и прочая волокита. Савельич, я не бывал в здешних местах уже лет 7: переоденусь, сугреюсь, отужинаю - расскажи о новостях, а пока займись моими лошадьми.
- Будет сделано, Ваша Милость, сию секунду. А покамест скажу, что сегодня поутру остановился у меня французишка - как раз из Покровского... как его кличут то... (Савельич поморщил лоб, вспоминая)... то ли Жак, то ли Жан, то ли Пьер... Он язык преподавал юному отпрыску семейства Ртищевых: великодушный барин отпустил мусье на пару месяцев каникул в Париж...
- Пару месяцев - усмехнулся Алексей: по такому бездорожью он только добираться с месяц будет, не менее...
- Ну, вот Вы сами его и расспросите поутру - как отоспится: подмерз мусье, так и хлещет вино для сугрева - засмеялся Савельич и пошел заняться лошадьми...
***
"Французишка" лет 30 на вид появился в трактире поутру - слегка помятый и, видимо, недоспавший от ночного мороза: его худощаво - острые черты лица несли отпечаток столь непривычной для всякого европейца русской стужи. Алексей, выспавшись, напротив, от души после изнурительного путешествия под свежим морозным воздухом, без церемоний подсел на лавку и дружески протянул мусье красное вино.
- Пардон за отсутствие должного этикета: в таком трудном пути, как у Вас и у меня, он отпадает за ненадобностью - произнес он на почти безупречном французском, который хорошо освоил лет с 17.
Позвольте представиться... а, впрочем, зовите меня Alex, русский дворянин и теперь - помещик волей Судьбы.
- Жан Пьер - явно успокоился француз (видимо, не исключавший недружественного обращения с ним в незнакомом месте). Уже год преподаю французский в доме Федора Николаевича Ртищева его младшему отпрыску Михаилу: мальчуган способный, но неусидчивый и беспокойный. Федор Николаевич любезно отпустил меня на Родину, в Лотарингию, чтобы вернуться к концу весны по лучшим дорогам.
(Ковалев аккуратно разлил вино).
- Видите ли, Жан Пьер, какое дело. Давненько я не бывал там, где родился и вырос, и никого более из родного Покровского на постоялом дворе сейчас узреть не могу; вот и хотел узнать у Вас о каких - либо весточках.
Как там Федор Николаевич? Здоров ли?
- Господин - человек больших щедрот души - оживился француз; ну кто еще даст такой солидный отпуск, да денег в дорогу, пусть и авансом. Знаю, что в иных местах репетиторское жалование и повыше, да вот отношения такого нет и в помине.
- Да, истинная правда - кивнул Алексей.
Семейство Ртищевых он прекрасно знал с детства. Их знаменитый предок, Федор Михайлович Ртищев (урожденный в 1626 году) был, как известно, учителем, сподвижником и фаворитом юного царя Алексея Михайловича, рано оставшегося сиротой. Свои преференции в Обществе Федор Ртищев, человек служивый и государственник во всем, никогда не использовал на личное благо. Историк Ключевский писал о нем, как "редком человеке, начисто лишенном самолюбия". Просветитель (начиная с исправления старообрядческих книг), меценат, основавший Андреевский Монастырь, несколько больниц, школ и богаделен, он получил в народе звание "милостивого мужа".
Два века назад Покровское являлось семейным поместьем Ртищевых, но за 150 лет разрослось, и нынешние потомки Федора Михайловича уже не являлись столь влиятельными и состоятельными людьми при Дворе, не утратив, однако, ту безошибочно распознаваемую "породистость" знатного рода.
Федор Николаевич Ртищев, как и отец Алексея, рано овдовел (матушка погибла в результате несчастного случая, упав с лошади), имел двух детей - старшую дочь Аннушку и младшего сына Мишеньку, в коих души не чаял, не закрепощая их, однако, прямой родительской волей.
Жили они - не бедно и не богато, - а мудро и умеренно во всем, воплощая бытом и нравами ту самую европейскую "золотую середину", испокон веков недостижимую на Руси.
- Как поживает Энн? - неожиданно для самого себя вдруг спросил Алексей (последний раз он виделся с ней в 10 - летнем возрасте, когда самому ему едва исполнилось 17).
- Юная барышня расцвела - улыбнулся Жан Пьер (как почудилось Алексею - почти мечтательно). Имеет поклонников, но более увлечена собой... я хотел сказать - личным образованием: много читает, изучает языки и музицирует - к несказанной радости папеньки.
- Да, да... не сомневаюсь - улыбнулся Алексей в ответ и призадумался: с чего бы это его, убежденного холостяка - индивидуалиста, вдруг заинтересовала эта особа, которую он хоть и помнил ребенком, но совсем не видел в созревшем девичьем возрасте.
- О других семьях в Покровском я знаю совсем немногое - извинительно произнес француз; еще, слышал, что через несколько месяцев к Федору Николаевичу пожалует богатый и влиятельный граф Суров, сорока лет от роду, якобы для сношений с семейством Ртищевых и женитьбы на Анне Федоровне, но это - слухи, коими все Поместье кормится с любопытствующим удовольствием - вновь улыбнулся француз. Но мне до этих "светских интриг" дела нет: воспитание Мишеньки, преподавание, да совместная охота с рыбалкой (иногда) с Федором Николаевичем...
Вскоре Ковалев - тепло и сердечно - распрощался с Жан - Пьером, пожелав доброго возвращения на Родину: Савельич уже подготовил французу свежий экипаж. Спустя полутора суток он сам въехал в родное Имение...
III
Покровское встретило привычным пейзажем девственно чистых мест, не слишком тронутых (за исключением разумной необходимости) прямым вмешательством человека - лес, сеть озер, древний пруд, в коем уже полвека разводили карпов и ухоженные тропинки близ нескольких родовых Поместий, располагавшихся в примерно трех верстах по окружности. Даже в снегопад с метелью дворовый люд поддерживал здесь чистоту и порядок, не претерпевшие изменений и в годы Отечественной Войны: из-за близкой и густой лесополосы французы недолюбливали квартироваться в Покровском, небезосновательно опасаясь сокрушительных ударов партизанских отрядов.
Ковалев на мгновение остановился, вспоминая места Детства, столь несхожие во всем - от ритма жизни до уклада и географии - с Москвой, Петербургом и Европой. Едва миновав лес, отпустил экипаж, сказав, что далее доедет на коне самостоятельно. У папенькиного дома нахлынули новые воспоминания, от коих сжалось сердце и чувство вины уже вовсю завладело его душой; Алексею искренне думалось, что будь он рядом с отцом в последние недели жизни, даже неизлечимую болезнь можно было бы отменить...
Из этих сокрушающих раздумий его вывел голос старосты Поместья Тихона:
- Наконец - то! Хозяин пожаловал!
- Не пожаловал, Тихон, а вернулся - поправил его Алексей; и не хозяин я, а наследник и распорядитель: установлю вам своего наемного душеприказчика, а сам вернусь в столицу к своим делам.
- Батюшка, не обессудь! - Тихон вдруг рухнул в ноги в искреннем порыве.
- Отец - то Ваш, Михайло Иваныч, все любил сказывать: вот, мол, вернется Алешенька мой - повзрослевший, поумневший - да примет из ослабевших рук моих сей дар - Имение с душами - и заживем мы с ним пуще прежнего!
Так что ты уж не покинь нас, Алексеюшка!
- Встань, Тихон - произнес Ковалев смущенно - не к лицу тебе эти ужимки театральные. Лучше прими коня, да веди в Дом отеческий.
- Сию минуту! Ужин будет готов через полчасика! Желаете баньку с дороги?
- Потом, Тихон, все потом. Завтра пришлешь ко мне приказчика, начну вникать в дела. До весны, думаю, управлюсь.
***
Отеческий Дом живо напоминал - порядком, укладом, степенной размеренностью, да и вообще - всем своим духом - недавно ушедшего хозяина. Переодевшись и отужинав, Алексей неизбежно предался милым детским воспоминаниям, включая легко найденные им свои рисунки и дневники в собственной спальне. Он не заметил, как невзирая на усталость с дороги, засиделся до полуночи и очнулся лишь от аккуратного стука в дверь.
- Ваша Милость, простите за беспокойство. Предполагал, что Вы уже соизволили соснуть до утра, но увидел горящие свечи в спальне с Вашим силуэтом.
- Давай - ка, Тихон, без церемоний - улыбнулся Ковалев: что тебя привело ко мне в столь поздний час?
- Да вот, извольте - не все я, нерадивый, довел до Вашего сведения. Князь Ртищев, прознав о том, что Вы прибудете на днях принимать дела Вашего батюшки, немедля прислал письмо.
- Хорошо, Тихон. Впрочем, мог бы и завтра донести - вновь улыбнулся Алексей.
- Иди ко сну, с утра у нас много дел безотлагательных.
Ковалев зажег новую свечу и неторопливо распечатал аккуратный конверт с фамильным сургучом Ртищевых.
- Уважаемый Алексей Михайлович!
Я уже осведомлен о том, что Вы прибываете на днях принимать дела Михаила Ивановича.
Примите наши искренние скорбь и молитву о случившемся. Разумеется, Вы можете всецело располагать моим расположением к Вам и моей помощью (если она потребуется) - так как я всегда уважал Вашего отца, да и Вас прекрасно помню совсем юным.
Не смею отвлекать от бюрократической волокиты с Имением и вступлением в наследство, но, тем не менее, искренне рад пригласить Вас на традиционный Рождественский Бал в Доме Ртищевых.
С глубоким уважением, всецело Ваш, Федор Николаевич Ртищев...
25 декабря 1817 года.
От письма князя Ртищева у Ковалева как - то неясно засосало под ложечкой. На следующий день он отправил немедленный ответ с соответствующими правилам дворянского этикета радостью от расположения к себе столь высокой Особы, благодарностью за готовность принять посильное соучастие в наследственных хлопотах и заверениями в искренней дружбе. Алексей обещал прибыть на Рождественский Бал аккурат через две недели, прося уточнить время.
На том и порешили...
IV
Две последующих предрождественских недели прошли предсказуемо - буднично.
Ковалев поклонился отеческой могиле, принимал рутинные дела, общался с душеприказчиком по юридическим вопросам, собрал Тихона с дворовыми людьми, заверив, что никакого кардинального изменения прежних (весьма демократичных по помещичьим меркам порядков) - не предвидится. Крестьяне (не без закулисной режиссуры Тихона) хором упрашивали нового хозяина остаться в Имении, и у Алексея кольнуло в сердце: многих из них он прекрасно помнил с ранней юности. Впрочем, покамест он отогнал от себя всяческие мысли о разрешении своей дальнейшей Судьбы, словно подсознательно чувствуя, что еще не имеет пред глазами всей полноты картины для принятия решения.
3 января 1818 года князь Ртищев, вновь заверив Алексея Михайловича в своем всецелом расположении, пригласил соседа на Рождественский Бал 7 января сразу после утреннего Богослужения. Алексей не раз потом вспоминал внутренние ощущения тех предрассветных часов Рождества - безошибочные ощущения начала чего - то важного и неизбежно меняющего его собственный Мир.
Накануне он написал в своем дневнике:
- Жизнь моя, невзирая на несогласие отеческой воли, до сего момента протекала по собственному изволению.
Мне, пожалуй, повезло: я рано нащупал личную колею и двинулся по ней, никуда не сворачивая. Если я и ощущал ответственность - то только за себя самого, и никого иного на свете.
Смерть отца, конечно, изменит существующее положение вещей; но более всего меня томит не это, и даже не неизбежная необходимость принять дальнейшее решение о судьбе Поместья, а... нечто неясное, еще не формулируемое, неосязаемое - но, безошибочно предчувствуемое всей душой. Так что же это?
Или, поток воспоминаний детства и юности, отеческого Дома и тех мест, где я давненько не бывал, невольно провоцирует на такие излияния? У меня нет внятного ответа, но он созреет, по моим ощущениям, в ближайшие недели...
Алексей закрыл дневник и начал мысленно собираться на Бал...
V
Аккурат к полудню, с безупречной точностью истинного джентльмена, Алексей Михайлович подъехал к Имению Ртищевых. Хозяин, человек безошибочно узнаваемой благородной осанки, радушно встретил его в саду:
- Алешенька!
- Повзрослел, возмужал. О делах расскажешь потом, сейчас соберутся гости... немногие - Долговы, Меньшиковы, Смирновы - вот и все приглашенные. Проходи без церемоний в зал, присядем...
- Бонжур, мусье! - закричал озорной мальчишка лет семи - восьми на вид.
- Мишенька! - засмеялся Ртищев - мусье не француз, а русский дворянин Алексей Михайлович Ковалев; но тебе простительно твое незнание; иди, поторопи сестрицу...
- Анна Федоровна готовится к Балу; это надолго, как и у нашей матушки (князь улыбнулся и вновь повернулся к Алексею).
- Последний раз я гостил у Вас, когда Мишенька только родился - наконец, промолвил Ковалев и тут же осекся невольному упоминанию о боли потери покойной супруги Ртищева.
Но, Федор Николаевич был настроен оптимистично:
- Да, помню - помню. Ты, конечно, изменился... внешне; а о внутреннем судить не мне. Детишки мои... сам видишь - Мишка - сорванец, весь такт его домашнего учителя Жана - Пьера уходит на то, чтобы выучить его чему - то путному, но преподаватель он хороший и толк, я думаю, будет.
(Алексей решил умолчать о факте встречи с французом на станции и понимающе кивнул).
- Аннушка - продолжил Ртищев - уже невеста. Умница, красавица (князь подвинулся поближе и по - свойски прошептал):
- Думаю, выдать ее за Петра Владимировича Сурова. Очень порядочный человек.
- И состоятельный; я слышал о нем - поддержал разговор Ковалев.
- Да, и это - тоже. Огромное Имение в 25 верстах от Покровского, тысяча душ крепостных. Такой завидный жених, а до сих пор никто не составил его счастия. Мы спишемся с графом; по весне, как наладится дорога, он обещал почтить нас своим визитом; я лишь жду подтверждения.
- Так Вам уже довелось свидеться с графом Суровым? - полюбопытствовал Ковалев.
- Нет, но все мои знакомые дали ему наилучшие рекомендации, и в словах тех людей нет нужды сомневаться; потом, для этого и существует договоренность о весенней встрече.
Ртищев по - свойски выложил Алексею все планы и факты: казалось, он не в силах поверить, что перед ним стоит не "алексеюшка" из юности, а уже взрослый, сложившийся мужчина.
В течение следующих 15 минут прибывали респектабельные гости: степенные супружеские пары с тем безупречно - скучным этикетом, который Ковалев прекрасно освоил с детства благодаря истинно дворянскому воспитанию, но эта же "чопорная манерность" вгоняла его в тихую тоску напополам с отчаянием: уже через полчаса он бесконечно устал от всех неизбежно - необходимых светских церемоний, остро заскучав по товарищам из Лицея и Театра...
***
Впрочем, его незримая грусть была прервана чьим - то звонким голосочком:
- Добрый день, дамы и господа! Примите мои искренние извинения за вынужденное опоздание и позвольте раскланяться...
Алексей даже не узнал ту самую "аннушку" из детства: пред ним предстала настоящая леди в безупречном платье, и только голос, да глаза воскрешали воспоминания о былой девчонке. На мгновение их взгляды встретились напрямую, и уже секунд через пять он, вежливо улыбнувшись, отвел глаза от этого Создания, казавшегося чистым и непорочным.
Ковалев (все так же внешне безупречно) следовал всем нормам бального этикета, одновременно испытывая непреодолимое желание вежливо откланяться и уйти в свое Имение - чтобы погрузиться в дневниковые записи.
Люди и лица мелькали фоном; он даже поговорил о чем - то умном с князем Меньшиковым, тонко поддержал шутку княгини Смирновой, но уже минуту спустя даже не мог вспомнить содержание бесед.
- Рано, слишком рано откланиваться - понимал он; еще часок - другой, чтобы это не выглядело как негласное недовольство гостеприимством Ртищева.
Спустя час, по окончании обеда, когда все гости сами подустали от церемониальных вежливостей, обстановка превратилась в куда более демократичную. Наконец, произошло то, чего он внутренне боялся более всего: Анна весело подошла к Алексею, посмотрев на него своими чистыми и глубокими глазами.
- А Вы так изменились, Алексей. Конечно, 7 лет прошло. Или - 8? - вспоминала она.
- Вы любите Рождественские фанты?
- Иногда, под настроение - смущенно улыбнулся он.
- Хорошо. А танцуете?
- Нет, к сожалению - без раздумий соврал Ковалев; совсем нет. Впрочем, ради Вас...
- Аннушка! - вмешался в разговор князь Ртищев - ты же прекрасно музицируешь на фортепиано!
- Нет, папенька - это лишь твое мнение.
- Ну, ну - не скромничай сверх меры. Прошу тебя, солнышко - сыграй для Алексея Михайловича и всех дорогих гостей! Ну-с, я ведь редко тебя о чем - то прошу, доченька, но... сейчас мы ждем.
- Ждем-с! - хором закричали явно развеселевшие гости.
Анна (слегка кокетливо) присела за рояль и ее легкие, воздушные пальцы начали ткать чудесную, но незнакомую Алексею мелодию; показалось, пару раз она бросила на него короткие, но выразительные взгляды, словно ища одобрения своей игре.
Ковалев отошел к окну, выходящему в зимний сад, всем своим видом демонстрируя вежливое, но холодное внимание и опасаясь лишь - как бы его не уличили в этом нарочито - демонстративном равнодушии. Впрочем, гости не обращали на него практически никакого внимания; раскрепостившись от вина, они дослушали фортепианную пьесу и весело болтали во весь голос, смеясь над новыми шутками.
Алексей, сославшись на неотложные юридические дела с Имением, поздравил всех с Рождеством, отдельно поблагодарил за гостеприимство князя Ртищева, кивнул Анне Федоровне и вежливо откланялся.
Выйдя в сад, он словно ощущал на собственной спине ее любопытствующий взгляд, но обернуться под каким - либо предлогом опасался...
VI
На пару следующих дней Алексей отодвинул все юридические дела с приказчиком, погрузившись в собственный дневник.
Так случалось и ранее: он изливал на бумагу, "в стол" груз всех личных сомнений, проговаривая и самоуспокаиваясь от подобной терапии под скрип пера. Он не мог - ни понять, ни, тем более - узреть корни - своего несомненного влечения к этой "девочке из юности"; в так называемую "любовь с первого взгляда" Алексей никогда не верил, считая всякое взаимное притяжение плодом продолжительного знакомства, а любовь - результатом совместного пути.
Но, такого ужасного смущения к женщине - вплоть до дрожи и боязни заговорить, быть осмеянным - он не испытывал никогда ранее и запутавшись в природе данного чувства, написал давнему товарищу по театру, Николаю Пожарскому (будучи твердо уверен, что далее него это никуда не пойдет).
- Сердечно приветствую тебя, Николай.
Мои дела по отцовскому наследству, как я и предполагал, требуют безотлагательных решений и ежедневного присутствия в Покровском, так что и не знаю, когда мы теперь спокойно посидим в нашем любимом трактире на Тверской. Впрочем, не имею - ни желания, ни намерений - утомлять тебя собственной волокитой.
... Вообрази себе, мой друг, какая приключилась история. Мне кажется, я влюбился - и всей душой - в знакомую детства, на 7 лет младше меня, и вот уже который день ничего не в силах поделать: ни забыть, ни договориться с самим собой.
Я написал вчера в дневнике, что природа этого чувства мне совершенно неясна; теперь я размышляю - а стоит ли мне вообще в ней разбираться? Совершенно идиотское состояние: ни предпринять что - либо, ни уехать прочь я не в силах... чего - то жду, а чего - непонятно.
В канун Бала меня посетило некое предчувствие; словно меня ожидает нечто важное, но и его, вероятно, твой критический ум воспримет со скепсизом и неизменной иронией - как к прекрасному полу, так и ко всем видам влюбленностей.
Никакого совета, конечно, я от тебя не жду - считай, что просто поделился со старинным приятелем, будучи не в силах умолчать о том, что полностью занимает меня - ум, душу, сердце - все эти дни.
Как соберусь вернуться в Москву - сразу дам тебе знать.
- Алексей
Ответ Николая (месяц спустя) он почти угадал.
- Аlex, дурень - писал друг - давай без эпистолярных церемоний. Сколько раз я указывал (и доказывал - тоже) тебе то, что природа подобных влюбленностей всегда ложна и непостоянна. Будь я сейчас рядом - мигом выбил бы из тебя сию дурь одной хорошей посиделкой в нашем любимом трактирчике; впрочем, допускаю, что ты просто - напросто соскучился по женскому обществу, обремененный хозяйством да бумажной волокитой в своей родовой деревеньке: то ли дело у нас, в Москве!
Найди, да охмурь любую дворовую девку, коль так невыносимо... шучу, Alex :)
Эка невидаль, брат - "любовь": лучше развязывайся поскорее со всеми помещичьими делами и возвращайся.
Дружески обнимаю
- Николай
На некоторое время Алексей отошел от собственных неясных переживаний, вернулся к текущим делам, чтению любимых книг и ведению дневника, иногда совершая неспешные прогулки по излюбленным местам отрочества - на озеро и к лесу.
К Ртищевым он не заглядывал вот уже более месяца после того Бала: весомого повода не было совершенно, а напрашиваться под надуманным предлогом (невзирая на радушие князя) было абсолютно против воспитания Ковалева...
VII
Вьюжный февраль, пусть и с частым буйством снежных стихий, уже намекал о грядущей весне - как увеличивающейся продолжительностью дня, так и незримо меняющимся составом воздуха.
Накануне дневной прогулки Алексей написал в дневнике:
В этом Мире все зыбко, непостоянно - тем более, природа всякой страстной влюбленности.
К счастью, у меня были - и время, и обстоятельства - крепко подумать об этом. Я представил себе юную, очаровательную, искреннюю и нетронутую покамест ударами Судьбы Особу, познающую Мир глазами ребенка, да еще с врожденной, не всегда осознанной женской кокетливостью.
Она - совершенно очаровательна хотя бы своею непосредственностью, не говоря уж о безупречном воспитании и манерах; впрочем, "воспитание и манеры" не так важны, как искренность души.
Стоит ли пускать в ход во имя такого чудесного юного цветка все свои - ум, интеллигентность, обаяние и таланты - из собственнического желания обладать? Имею ли я право принимать обыкновенное женское любопытство - за жажду личного общения, общительность - за несомненный личный интерес, желание личного одобрения - за привязанность, а открытость и доброжелательность - за любовь (или даже - влюбленность).
Конечно же, нет - и как хорошо, что я проговорил это сам с собой наедине.
Аннушка молода, искренне познает Мир, и я никогда не позволю сам себе испортить прекрасный цветок личными манипуляциями; а ее возможное замужество с графом Суровым может иметь причиной лишь ее личное и осознанное решение, ибо отец никогда не станет давить на Анну в подобном вопросе; он готов лишь дать добрый родительский совет от души, не более...
Ковалев окончательно успокоился и с облегчением отложил свой дневник.
Еще месяц, размышлял он уже на прогулке, и я, наверное, вернусь в Москву, оставив дела под попечение душеприказчика Антона Пафнутьича; попрошу (по возможности) присмотреть за имением и Федора Николаевича Ртищева: он человек радушный и отзывчивый...
***
- Алексей Михайлович - внезапно услышал он тот самый Голос... Алексей - так можно?
Аннушка стояла пред ним - но не в том пышном бальном платье, что в январе, а простой и теплой, почти деревенской одеженке с заячьим тулупчиком на плечах.
- А я тоже люблю совершать дневной променад; проще говоря - прогуляться - по - девичьи звонко рассмеялась она.
В одну секунду он осознал, что все... буквально - все, столь старательно сформулированное и графомански изложенное пару часов назад в личном дневнике - полетело в мусорную корзину. Ковалев вдохновился - то ли от красот Природы, то ли от знания отсутствия всяких глаз и ушей, кроме единственно желанных; а скорее всего - от того самого Чувства, что толкает проявить свое естество От и До.
Анна Федоровна совершенно не узнала безупречно - вежливого, но скучноватого джентльмена с Рождественского Бала: он рассказал ей о себе, Лицее, увлечением театром, любимых Шекспире, Мольере и Сервантесе, обнаружил знание новых стихов Пушкина. Он залпом вывалил - о себе и Мире гораздо больше, чем была способна воспринять юная леди в ходе обычной дневной прогулки, впрочем, затянувшейся до самых сумерек.
- Простите, мне пора - огорченно произнесла Анна Федоровна, извинительно взяв Алексея за руку; впрочем, Вы не заглянете к нам?
(Годы спустя оба вспоминали: согласись он тогда - у этой истории был бы куда более спокойный и безоблачный финал).
Но Алексей покачал головой, извинился, после чего оба условились о месте и времени новой встречи...
Так прошли еще две недели.
Аннушка встречала его изначально очарованной; впрочем, оба напоминали восторженных детей, выбравшихся погулять - поиграть в Парк после нелюбимых предметов в Лицее. Казалось, обоим попросту невозможно вдоволь наговориться обо всем на свете - от милых житейских безделушек - до понимания простого человеческого счастья, прощания затягивались на час - другой и Главные Слова были лишь вопросом времени; а может, их уже и вовсе не было нужды произносить.
В Дом к Ртищевым он не заходил; безмятежный Федор Николаевич был абсолютно убежден, что у Алексея Федоровича слишком много дел в управлении Поместьем, а его собственная дочь, натура тонкая и романтичная, часами пропадает на свежем воздухе, любуясь красотами оживающей Природы.
Алексей откровенно написал Пожарскому, что в Москву и Театр больше не вернется, "ибо на свете, оказывается, нет ничего важнее ежедневного присутствия любимой женщины - будь то даже друзья, или личная карьера".
Николай повозмущался, пообещав "приехать и выбить эту дурь" из лучшего друга, но вскоре с сожалением капитулировал.
Староста Тихон и радостные крепостные (коих Ковалев, как и его батюшка, никогда не прессовал чрезмерно строгими порядками) уже были извещены о том, что "любимый барин - остается".
История подошла к финалу, но он едва не был омрачен и загублен личной глупостью Алексея...
VIII
Весна расцвела теми красками, что так зримы и воспеты на Руси, но еще с февраля Алексея медленно убивало, не давая пригласить Анну в гости и спокойно заснуть одно - единственное обстоятельство: предстоящий визит в Покровское графа Сурова. Сам он опасался спросить об этом у Аннушки напрямую - и, тем самым, как выяснилось впоследствии, тоже все осложнил; но тогда он мыслил иначе.
Наконец, Анна сама невзначай обмолвилась о скором визите высокого гостя, и внутри Алексея все мигом оборвалось. Он механистично поддержал текущий разговор, распрощался раньше времени, заботливо проводив возлюбленную до Имения и сославшись на недомогание, при этом - вновь отказавшись зайти в Дом.
На обратном пути Алексея осенило.
- Конечно-с - сказал он негромко сам себе - есть единственный гарантированный способ проверить чувства и отношение Анны ко мне: вспомнить актерский талант, переодеться в воображаемого графа Сурова (коего семейство Ртищевых никогда не лицезрело лично!) и... будь что будет.
- Ведь главное - что скажет моя Аннушка? Как она отреагирует на сватовство папеньки и ухаживания Сурова?
Все иное - в том числе, как он в дальнейшем выпутается из этой некрасивой истории - Ковалева (в тот момент) совершенно не волновало.
- Так... размышлял он - граф прибудет "на днях". Едва ли - в ближайшее время: дороги еще неважные.
Надо отправить письмо (якобы, от Сурова) - а еще лучше - явиться без предупреждения, сославшись на задержку почты. Накладная борода, парик, измененный голос и более взрослая походка - то, чему он уже научился в театре, играя персонажей Мольера и Шекспира.
Так он и поступил...
***
В день приезда мнимый граф Суров любезно извинился за дурную почту, встретил предсказуемое и полное радушие Федора Николаевича, весело отужинал в компании скромно молчащей Аннушки и вечно непоседливого Мишеньки, вел себя немного самоуверенно и развязно, невзначай прихвастнув о собственных богатстве, влиянии и количестве крепостных душ.
При этом он неотрывно наблюдал боковым зрением за реакцией Анны Федоровны и мигом уловил, что она оказалась гневно - укоризненной: пара взглядов дочери была настолько красноречива, что негласную неловкость ситуации ощутил даже добродушный Ртищев; после этого какие - либо намеки на ответный визит к графу и, тем более, возможное сватовство оказались нелепыми и бессмысленными.
Федор Николаевич долго прощался, сглаживая тяжесть ситуации личным тактом, после чего спокойно сказал дочери, что граф не произвел на него впечатление умного человека - это хвастун, кичащийся своими богатствами и дружить с ним он не желает.
Дочь ничего не ответила, но выглядела бесконечно грустной; Алексей же, напротив, возвратился в Поместье абсолютно успокоенный и не сделав (на сей раз) ни единой записи в личном дневнике, заснул крепко и безмятежно, как дитя...
IX
На следующий день Ковалев явился в давно условленное и любимое обоими место свиданий близ лесной опушки у старинного дуба. Аннушка уже ожидала его, и взглянув на нее, он ощутил огромную тревогу, причину которой пока не мог сформулировать.
- Ну, как прошел "прием на высшем уровне"? - спросил он.
- На высшем - с тоской в голосе, вмиг превратившимся в чужой, ответила Анна.
- Только, не прием, а визит...
Он застыл, как вкопанный: душа все осознала гораздо раньше, чем ум...
- Алексей, Вы, действительно, превосходный актер - и Вам не стоит бросать свою стезю. Я бы ни за что Вас не узнала - речь, интонация, походка, манеры - все не Ваше. Вот только... глаза... я так любила Ваши глаза: их невозможно спутать ни с чьими иными на белом свете... они - то Вас и выдали.
- Любили... в прошедшем времени... почему же - произнес он непривычно хриплым голосом, жадно глотая весенний воздух, словно задыхался.
- Алексей...
- Я не так глупа, как Вы думаете: это мой беспечный папенька ничего не заметил - да и то потому, что он, наверное, добрее и открытее к людям, чем они сами того заслуживают. Я вполне могу понять причину Вашей обоснованной ревности - пусть даже она и не украшает мужчину. Хотя, Вам следовало бы прямо спросить меня, и я бы так же прямо ответила, что Вы - моя Судьба, и у графа Сурова - со всем его состоянием - нет ни единого (слышите - ни единого!) шанса.
- Алешенька... я же тебе полностью доверяла. Не подвергала сомнениям - ни твои чувства, ни твое отношение ко мне. А ты... решил устроить мне проверку. Подумал, что я лицемерю пред тобой, а сама желаю присмотреться к графу - как выгодному жениху, выбрав тебя (в случае чего) по остаточному принципу.
- А я... я лишь смутно догадывалась о возможной цели визита Сурова; более того - прекрасно зная моего отца, ты понимал, что сам он никогда не станет настаивать на неравном браке, будь что мне не по душе... значит, опять - таки, все дело в недоверии ко мне.
- А как... скажи мне - как?! - можно не доверять той, кого любишь, и которая любит тебя, используя ложь и лицедейство, подобно мольеровскому Тартюфу? И что мне теперь сказать несчастному папеньке, когда заявится настоящий граф Суров и случится жуткий конфуз? Только - предупредить его об этом, выставив тебя лжецом и обманщиком. И он уже никогда не захочет знаться с тобой...
- Господи, Алешенька - я же узнала тебя с порога, едва посмотрев в глаза. Мне захотелось закричать: милый, не делай эту глупость - но было уже поздно...
В глазах Анны, долго сдерживающей себя, блеснули огромные слезы, руки задрожали.
- Уходи.
- Слушать твои оправдания я не в силах; оправдывайся теперь пред Господом. Непрощение - грех; считай, что я тебя простила, но видеть более - не в силах тоже. Прощай...
Он молчал, понимая, что любые слова - бессильны и прозвучат, как жалкий лепет гимназиста. Поникший, раздавленный - как обстоятельствами, так и тяжестью собственного поступка, ужасом пропасти, разверзшейся пред ним, осознанием порочности личного неверия в любимого человека - не нашел сил - ни догнать, ни окликнуть Анну Федоровну. Даже ранние птицы запели как - то зловеще, а весенний Мир Природы показался жестокой насмешкой.
Х
Неделя, минувшая с момента разрыва с Анной, прошла как в тумане. Ковалев механически готовился к отъезду, будучи даже не в силах поверять сокровенные мысли и всю горечь "в стол" - собственному дневнику. Выйти за пределы Имения он не мог: чувство осознания самонадеянной глупости и бесконечного стыда не отпускало его ни на секунду. Спасительное покаяние прожигало душу изнутри, но боль не исчезала.
***
Теплым весенним вечером, в канун отъезда, он отдал последние устные распоряжения душеприказчику Антону Пафнутьичу, выпил и распрощался с Тихоном, наказав ему передать кузнецу Антипу подковать к утру лошадей в дальнюю дорогу. Наконец, словно что - то изнутри, - пусть, и на несколько мгновений, - отпустило его, и он решил сделать запись в дневнике.
Но успел лишь написать о том, что неверие в близкого - восьмой смертный грех, и в жизни лучше поверить предателю, чем не довериться - другу, как... услышал на крыльце те самые, безошибочно узнаваемые "внутренней акустикой" - шаги.
Анна Федоровна стояла на пороге, глядя на него с каким - то неземным (как почудилось Алексею), но понимающим состраданием: в свои неполные 19 она словно повзрослела лет на 10...
- Прости меня... эту вину неверия в человека тут уже не загладить. Ты теперь знаешь, что я - лжец, готовый пойти на все ради обладания тобой - а это нельзя назвать любовью, или иным высоким словом. Прости - я уезжаю навсегда.
Анна присела и внезапно улыбнулась - как-то легко и естественно.
- Но ведь ты не побоялся пойти на это все, поставив на кон даже собственную репутацию дворянина - ради меня.
- Да. Я готов был отказаться даже от своего Призвания, встретив тебя. Я хотел остаться в Покровском - простым помещиком и счастливым отцом; то, о чем мечталось моему папеньке, но чему я так противился, едва не осуществила именно ты - и никто иной это не смог бы сделать.
- Я тебя понимаю. Я подумала: неверие в человека порождает страх; страх потерять его навсегда - и этот страх толкает (даже самых умных из нас) - на безрассудство и погибель. Но... твою погибель я не переживу...
- Страх, Анечка - или его отсутствие - вопросы не ума, и, тем более, храбрости - а души и Веры. Но я... слишком поздно это осознал... Теперь я и есть тот самый мольеровский Тартюф...
- Я помню тебя юношей, Алеша. Ты был способен на дурной поступок из минутной слабости, или временной глупости - как и я сама. Но, никогда - из подлости.
- Твой отец...
- Не переживай, папа - добрый и отходчивый - тепло улыбнулась она. Я все с ним уладила, а сегодня узнала от ваших дворовых, ходящих в гости к нашим крестьянам, о твоем скором отъезде.
- Я уезжаю, потому что ты меня не простишь, а я себя - тем более; мне предстоит научиться жить с этим.
- Ошибаешься. Я тебя простила еще тогда, на опушке... но... я не святая, и мне тоже требуется время.
Хотя бы - два-три дня - улыбнулась она.
- Ты как-то безошибочно разглядел меня в первый же день, на Рождественском Балу; я заметила это. Не ту "анютку", что знал в моем детстве и твоей юности, а Иную. Это невозможно выразить словами - вот что я поняла. Ты - останешься?
Анна подошла и взяла его за руку.
- Неужели ты не знаешь мой единственно возможный ответ... тебе - наконец, улыбнулся и он.
- Алеша, я так много хотела рассказать за эту неделю! Представь себе, граф Суров оказался еще хуже того, кого ты так искусно изобразил...
Они дружно рассмеялись с чувством людей, для которых все самое страшное уже позади и вышли на крыльцо.
Аннушка нечаянно споткнулась, но Алексей успел схватить ее на руки.
- О, дети мои - я вижу у вас все уже уладилось - произнес "случайно" появившийся Федор Николаевич.
- Тогда - милости прошу, Вас, Алексей Михайлович, к нам в Имение - отобедать. Анна Федоровна, как я вижу, не возражает - улыбнулся Ртищев...