Зима по новому открывает пространство. Знакомые места, изъезженные, избеганные, исхоженные и ,казалось бы, запечатленные навеки в твоей памяти, вдруг зимой начинают открываться совсем по другому.
Покшеньга, это родина моего деда Михаила, моей мамы и даже — моя! Но я здесь никогда не жила годами, только гостила летом и вот сейчас приехала на зимние каникулы.
Я - первоклассница, школьница, занятой человек, всего лишь на две недельки приехала погостить к бабушке, поэтому надо успеть все-все, ведь следующий раз будет только следующей зимой.
Летом у меня была полная свобода, нянек к нам, детям, никто не приставлял, игр никто не придумывал, делай весь день что хочешь, только к столу вовремя появляйся, а если не успеешь, никто тебя кормить отдельно не будет, жди ужина.
Ягоды и рыбалка, грибы и сенокос, все диктовала сама природа, что поспевало, туда и силы деревенские стекались и мы, дети, вслед за взрослыми, которые автономии нашей без надобности не нарушали.
Зимой же такой свободы быть уже не могло. Мороз, метели и скудная одежонка ограничивали пребывание на холоде, а коротенький световой день диктовал завершение всех уличных дел до полдника.
Первое дело, это рано утром после чая с шанежками, но уже не белыми, а черными, из житней муки, а не пшеничной, как к празднику или встрече, пойти в гости на другую половину дома к дяде Коле и тете Кате.
Дядя Коля — как и дед — колоритная и значимая фигура в нашем роду. Это мамин младший брат, Николай Михайлович Попов, известный и уважаемый во всей округе охотник. Охотник- это его профессия и призвание.
После службы в армии он сделал два важных дела — выбрал себе жену ПО ПЛАТЬЮ и профессию ОХОТНИКА, в те времена — защитника всей округи от обнаглевших и расплодившихся в послевоенное время зверей: волков, медведей, лис и даже — сохатых, то есть лосей.
Зверья во всей округе было так много, что люди боялись свободно передвигаться между деревнями, опасаясь стаи волков. На лугах медведи или волки задирали коров, а в лесу на людей нападали росомахи.
Защита могла быть только одна — отстрел опасных хищников. У дяди Коли был охотничий билет, ружье и, самое главное, всегда жила с ним отличная собака-лайка.
В этот раз — Лапка. Красивая. Умная. Сильная. Очень послушная. Вышколенная дядей Колей, Лапа безукоризненно подвала лапу — правую, левую, служила, делала стойку, давала голос и радовала нас детей своим миролюбивым характером.
Постучав в тяжелую, обитую клеенкой дверь, с трудом ее открываю и оказываюсь в задней избе, где живет дядя Коля со своей семьей, красавицей женой Катериной и четырьмя детьми.
Тетя Катя отличалась крутым своенравным характером и загоститься надолго у них редко удавалось. И как дядя Коля ее выбрал!? А выбрал он ее — ПО ПЛАТЬЮ!
Дело было так. Катерина приехала в райцентр Карпогоры после курсов бухгалтеров и поступила на работу в Загот-контору, где работала в то время моя мама.Жили мы в доме Заверниных, это бабушкино родовое гнездо, большой двух этажный домина, с поветью и хлевами для животных. В доме была на втором этаже малюсенькая горенка, которую временно отдали на постой моей маме с четырьмя дочками. А мама, добрая и щедрая душа, пустила и Катерину в горенку, у которой родня вся жила в деревне Явзора, на краю нашего района, а в Карпогорах ни одной знакомой души не было.
«В тесноте, да не в обиде» - так часто за нашу детскую жизнь повторяла гостеприимная мама, так как дверь в нашу квартиру, которую мы получим много лет спустя, всегда была открыта, для приезжих в райцентр по делам и в больницу, земляков.
В горенке была одна узкая односпальная кровать, печка голландка с плитой и стол. Шкафов не было. Поэтому Катерина, придя к нам на проживание, повесила свое нарядное крепдешиновое платье салатово-фисташкового цвета, по подолу которого были веселые собачки -мопсы с бантиками — немецкий трофей, подарок брата, дошедшего до Берлина, - на плечики и на гвоздь прямо напротив двери.
В тот год пришел после службы в армии молодой, бравый и дерзкий дядя Коля. И прежде чем уехать в Покшеньгу к родителям, зашел навестить нас. Открыл он дверь в нашу низенькую горенку — а на стене шикарное девичье платье висит!
Встал как вкопанный:
- Санька, это чье платье?! Твое что-ли?
- Нет, - говорит мама, - это Катеринино, - девка-бухгалтер живет пока у меня, жилья у нее нету.
-Я женюсь на этой девке и с собой ее увезу! — сказал, как отрезал, дядя Коля. Мама на него с улыбкой посмотрела:
- Так ты же ее не видел даже?!
- А я платье вижу — такое платье у худой девки не будет! - убежденно проговорил он и с нежностью взял край шелковистого крепдешина в огрубевшую руку. Задумчиво открыл фанерный дорожный чемоданчик, высыпал на стол мелкие зеленые яблочки - гостинцы, кроме которых ничего и не было в чемодане, сунул два яблочка в карман и и заявил горячо:
- Я люблю эту девку! Сказывай, Саня, где она работает?
-Да что ты, Колька! Разве можно эдак-то..
Но видит его решительный настрой — от еды отказался, умылся, побрился, причесал волнистый волос, затянул ремень на гимнастерке потуже, щелкнул каблуком начищенного до блеска сапога и сказал:
- Ну, я пошел за женкой, Саня!
- Попробуй, Коля..
Мама уже знала, что характер у Катерины — ого-го! А роста она — гигантского! Конечно, не гигантского, но на полторы головы повыше брата будет. Вернулся Николай с Катериной под ручку и на другой день увез ее к своим родителям за две реки в Покшеньгу. Чем покорил он строптивую Катерину — никому неизвестно. Свадьбу сыграли сразу. Родители отдали им заднюю избу. Отец подарил Николаю хорошее охотничье ружье и молодая семья зажила счастливо. Катерина всю жизнь работала завклубом и бухгалтером в колхозе, а дядя Коля егерем - охотником, а много позже и механизатором. Он как отец — в один миг выбрал себе жену, на голову выше себя и, с которой, как и отец, тоже прожил до золотой свадьбы.
А пока, совсем недавно у них народилась двойня — девчонки-близняшки и я спешила посмотреть их.
На матнице — ровном квадратном, поперечно делящем по потолку всю заднюю избу на две части бревне, - было закреплено все богатство этой семьи — люлька на длинном шесте и охотничье красивое дорогое ружье. Сейчас пока висело одно ружье, а двустволка была в деле — дядя Коля ушел на охоту. А вот люлька — деревянная неглубокая легкая кроватка. слега покачиваясь на гибком шесте при любом движении проходивших рядом с ней обитателей этой избы, — висела в самом центре.
Дотянуться и заглянуть в нее мне не позволял рост, но покачать за поясок, привязанный к люльке и свободно свисающий на пол, я могла.
Тетя Катя в задосках мыла посуду, готовила, гремела утварью, а Валя и Ваня — старшие дети, мои ровесники, играли на печи и зазывали меня к ним.
Я терпеливо ждала, когда тетя Катя подойдет к малышам в люльке и покажет мне это чудо — двойняшек. Какие они?! Люба и Надя - Любовь и Надежда этой семьи - мирно посапывали в люльке и не подавали признаков беспокойства. Я уселась на маленькую скамеечку под люлькой и смирно и методично подергивала поясок — качалку.
В избе было темновато, всего три окна, а у бабушки целых семь окон освещали уютный милый моему сердцу дом! Печка у бабушки маленькая, аккуратненькая, с красивыми приступками и деревянной окантовкой — опалубкой по верхнему краю кирпичей, а тут огромная, на пол избы печь, с таким же огромным зевом и шестком, на котором стояло и парило пойло для коровы. Под печью лежали ухваты, лопаты, помело для опахивания жерла печи перед готовкой еды или перед посадкой на под хлебов — житников.
Кровать железная была одна, для родителей, а дети старшие спали на просторной печи или в теплое время на полу, на шкурах лосиных. Летом мы часто спали на этих жестких и одновременно мягких и нежных, необыкновенно теплых шкурах.
Сон на лосиных шкурах всегда оказывался фантастичным. Во-первых, сразу заснуть не удавалось, так как через тоненькую простынку с телом соприкасались длинные остистые и жесткие волосы шкуры, и мы, дети , катались и перекатывались по просторным шкурам, пока не находили своим худеньким тельцам удобную мягонькую пластинку на шкуре и только потом затихали.
В эти мгновения перед сном, а мы спали без маек, когда кожа начинала принимать тепло от лосиной шкуры и согреваться волшебным теплом, приходили особые запахи леса, волнующие и завораживающие, которые пробуждали в моем сознании объемные масштабированные картины: вот я смотрю снизу на вековую ель, ствол которой уходит высоко-высоко в небо, вершины нет, только толстый сизый ствол, с потеками желтой застывшей смолы, шероховатый от расщепившихся чешуй коры, слегка царапает мои руки и я ощущаю себя малюсенькой крошкой под гигантским деревом.
Но вот я оказываюсь на спине высоченного лося, цепляюсь за его шкуру и пальцы утопают в шелковистом и мягком подшерстке; я пытаюсь цепляться за остистые длинные и жесткие колючие волосы шкуры, распластываюсь на широкой спине лося и он несет меня ввысь; мы летим, мы в невесомости, под нами елки, сосны, деревья, лес, река - все маленькое-маленькое, мелкое-мелкое, а я становлюсь вдруг большой, огромной и легко хватаюсь за ветвистые рога лося, ощущая их вафельную поверхность и приятную прохладу в ладони.
И вот я уже плыву не в небе над лесом, а в толще воды, тугой и холодной, вытягиваю вперед руки и вижу свои большие слоновые пальцы, а тело мое как-будто бы крошечное -крошечное и я удивляюсь, как это оно может держать такие тяжелые руки… И я погружаюсь в сон.
- Вот так нянька! Качала-качала — и себя укачала! - это тетя Катя теребит меня за плечо.
- Иди, смотри на девочошек!- и она достает из люльки два плотных свертка, как два маленьких полешка, завернутых в одеяльца.
Так мы , играя в дочки — матери в отсутствие кукол, заворачивали в тряпку полено и играли с ним, баюкая и качая.
Тетя Катя укладывает девочек поперек своей кровати и распеленывает их быстро и ловко. О, боже! Два беленьких пупсика в перетяжечках дергают ручками и ножками передо мной и открывают свои беззубые ротики, слегка покряхтывая и попискивая.
Ваня и Валя слезли с печи и взобравшись на спинки кровати тоже с интересом рассматривают своих сестричек.
-Тетя Катя! А как они двое помещались в животе? - смело спрашиваю я суровую тетю.
- Тесновато им было, пинались, толкались, буянили, зато сейчас им вольготно, не крикливые и не плаксивые, не то что Ванька с Валькой, только и успевай разнимай их драки - ворчала тетя Катя, ловко перепеленывая малышек.
- А как вы их различаете голеньких, ведь они совсем-совсем одинаковые?
- А вот видишь красное пятнышко над бровью — это Люба, старшая, она первая на свет появилась. А у Надюшки, младшей, такого пятнышка нет. И правда, ярое родимое пятно, похожее на треугольник продолжало белесую, едва различимую бровку новорожденной.
Обе девочки напоминали пупсиков из магазина: толстенькие, беленькие, с лысыми головками и голубыми глазками. Ах, как хотелось их взять на ручки и подержать, покачать, но тетя Катя строгая мама, живо отправила меня к бабушке, сказав что она теперь будет кормить малышек, а мне здесь делать нечего.
Ладно, приду в другой раз, когда вернется с охоты дядя Коля, он добрый и веселый, может он мне разрешит понянчить маленьких?
Дядя Коля всегда удивлял нас сюрпризами - охотничьими трофеями. Мало того, что в его избе в большом разнообразии можно было найти и играть лапками уток и гусей, длинные сухожилия которых приводили в движение пальцы и перепонки этих лапок, создавая иллюзию живой лапки, а также можно было брать и играть разноцветными крыльями и крылышками птиц, кроме самых нарядных тетеревиных крыльев и хвостов, развешенных на стенах.
С опаской брали мы в руки тяжелую медвежью лапу с мощными когтищами, поглаживая короткие волоски и щупая гуттаперчевые подушечки под пальцами.
Беличьи, соболиные, заячьи шкурки и хвосты, не сданные под отчет и оставленные на забаву детям, доставляли нам большую радость и развлечение.
Но, особенно нас, детей, радовали живые охотничьи трофеи дяди Коли. Как-то осенью он принес целую семейку зайчат — листопадничков.
Когда начинают подмерзать лужи, падает лист с деревьев, улетают перелетные птицы, зайчихи часто бросают своих зайчат на выживание.
Шел дядя Коля с охоты и набрел на большую лужу за деревней в перелеске, около которой собрался пяток листопадничков, серых пушистых комочков. Сгреб их себе за пазуху и принес голодных зверушек домой, поселив в высоком плетеном кошеле.
Кошель стоял у печи, зайчата на сене лежали в кошеле тихохонько, но как только заканчивались морковинки и капустные листочки и они начинали голодать, вот тут -то и начиналось веселье — зайчишки призывно начинали стучать по стенкам кошеля, выбивая лапами барабанные дроби! Такой тум-турум поднимали!
Мы, дети, сбегались, смеялись, наслаждались концертом пушистых лесных музыкантов и кормили их вкусными кусочками кочерыжки, морковки, репки.
Гостили в задней избе и подраненные утки и гуси. Самым важным долгожителем оказался гусь Тега. Дядя Коля подранил его на охоте, кость крыла была сильно раздроблена и летать молодая птица не могла.
Вот и жил гусь вместе с детишками в задней избе, стал совсем ручным, ходил за всеми домочадцами по пятам, смешно вытягивая шею с толстым клювом и хлопая одним крылом.
Всю зиму перезимовал в избе, а летом у него была полная деревенская свобода — гуляй где хочешь. От дома далеко не уходил, на зов ТЕГА, ТЕГА сразу откликался и мчался к дому, предвкушая полное корытце еды.
Всем его кормили: очистками, остатками со стола, хлебом. Особенно Тега любил хлебные корочки.
Соседние ребятишки дяди Федора были нас постарше и приучили Тегу ходить с ними в лес и на ближнее болото за ягодами. Сами наберутся ягод - грибов и Тегу выгуляют, он тоже налакомится лесными дарами.
Идет ватага ребятишек-подростков с корзинами да котомками из лесу, а с ними в строю гусь вышагивает.
Потеха для всей деревни! Ребята в лес - гусь за ними, ребята на поле- гусь за ними, ребята в магазин — гусь у крылечка их ждет, но к вечеру на свой двор обязательно вернется.
Мы, малышня, побаивались Теги, он за два года на домашних харчах стал жирным да толстым, перо серое в белый рубчик блестит на солнце, шишка на носу еще больше стала и крыло раненое зажило уже.
Встанет на красные лапы, выпятит грудь вперед и крыльями синхронно машет- полюбуйтесь, каков красавец!
Нас он не боялся, а Лапу - лайку охотничью, обходил стороной. Лапа жила в будке за крылечком, сидела на веревке, ей не положено было бегать по деревне как простой дворняжке, вот после охоты она и отдыхала в своей будке, но за Тегой зорко наблюдала, особенно когда была голодна перед очередной охотой, повизгивала и подпрыгивала, когда Тега к ней приближался. Но гусь знал границы своей безопасности и не дразнил Лапку.
Зимой дядя Коля бил белку, зайца, волка и лося в одиночку, а на медведя ходил с артелью охотников. Времена были тяжелые для северян, жили в основном на картошке и на лесных дарах - грибах, ягодах, мясо было редкостью.
Нас четверых девчонок мама поднимала одна, как же она радовалась, когда брат Николай, сдавая в Загот-конторе шкуры и мясо отстреленных животных, шептал ей тихонько:
-Загляни в дровенник, нонче, Саня...
Мама придя вечером с работы домой находила в сарае среди поленьев завернутый в тряпицу кусок лосиного или медвежьего мяса. Так брат поддерживал ее, мать-одиночку, в самые голодные годы. Не боялся, хотя мог серьезно пострадать, если бы открылось это местным властям.
Поэтому в детстве мы не знали вкус жареного мяса, только вареное, небольшим кусочком в супе, а потом, на второе — разваренный и распотрошенный на мелкие волокна кусок, присоленный и залитый бульоном, мы дружно макали с хлебом из общей тарелки «в прихватку» и «в приглядку», если не успевали ухватить вкусный кусочек первыми. Это было всегда очень вкусно и очень сытно.
Охотничий арсенал у дяди Коли всегда был в порядке. Дед Михаил не скупился для сына на оружие, покупал ему хорошие охотничьи ружья и снаряжение, а тот, в свою очередь, поддерживал пропитанием не только свою семью но и семьи родных.
Нам, детям, дядя Коля казался настоящим героем-храбрецом, которому нипочем завалить лося или медведя и при этом умеющим весело шутить и балагурить, оставаться добрым и трогательно заботливым к домашним животным и диким подраненным зверям и птицам.
Егерское и охотничье дело дядя Коля закончил, как-то неожиданно.
В летнюю пору , пока охотничий сезон еще не открыт, он пас колхозное стадо; рыбачил, как и дед, выезжал на дальние озера за рыбой; в сенокосную пору сено на зиму корове Звездухе заготавливал; новый дом рядом с дедовым строил; без дела не сидел.
Однажды, в полдень, он уже конек возводил на доме, видит, идет из леса горожанин, с ружьем за плечом, не спешно так идет, вальяжно. Дядя Коля спустился с крыши, пошел к незнакомцу-охотнику наперерез, узнать, кто дал тому лицензию на охоту в межсезонье.
Поздоровался и видит такое счастливое лицо, каких давно на деревне не видывал. А тот радостно поднимает руку вверх, держа за шею жирного серого гуся!
- Смотри, какой трофей! Первый раз с новым ружьем пошел, чтоб пристрелять его. Иду, а прямо на меня из лесу гусь выходит! Сам на меня идет! Не улетает!! Я на него ружье наставил, а он встал и смотрит на меня, как будто ждет чего. Ну, я и жахнул почти в упор!
Много крепких слов сказал тому горе-охотнику дядя Коля, потом махнул на него рукой и заплакал.
- Ты же не гуся убил, — говорит , — ты же нашего Тегу подстрелил! Мы его всей деревней кормили, неужели не слышал про этого гуся ни разу?!? Неужели не понял, что птица сама к тебе шла?? Неужели не знаешь, что дикий гусь — дикий, и к охотнику в руки не йдёт!! Неужели ума не хватило понять, что это ручная птица?! Как у тебя рука поднялась на диво такое? Ведь не кабан иль медведь на тебя вышел..…
С той поры уехал Николай в город, выучился на механизатора широкого профиля и стал лучшим трактористом в колхозе. В годы, когда плодилось много хищников, он еще выезжал с артелью на охоту, но постепенно совсем отошел от этого промысла. Но вся его родня и мы дети всегда гордились тем, что наш дядя Коля — знатный охотник, которого знают и ценят во всей округе.