ОБМЕН
Аленка была в семье поскребышком. Папа буквально выпросил ее у мамы: «Понянчить маленького хочется. Сына мне роди.» Мама-то согласилась, да вот, только вместо сыночка, на рассвете родилась лапочка-дочка. Папа смирился очень быстро. А уж, когда девочку принесли домой, никак не мог на нее насмотреться. Уложив младенца на огромную ручищу, а головку в ладонь, восхищенно любовался малышкой. Старшей сестре Аленки тогда только девять лет исполнилось. Она получила живую, заправдашную куклу. Это потом Таня стала бессменной нянькой, а сегодня, в первый день появления Аленки дома, радовалась и любовалась вместе со всеми. Пришла соседка, тетя Клава с месячным сыном Женькой. Принарядила его: кофточка с синими машинками, ползунки голубые-голубые, носочки беленькие с синими полосками и кружевной чепчик. Не успела порог перешагнуть, как заявила:
- Ну, что мальчика ждали?
- Да уж кто получился, - ответил счастливый отец.
Клавдия подошла, посмотрела на новорожденную и повернулась к Тане:
- Дружок, у меня вот Женька третий уже, а мне дочку хочется. Давай меняться!
Девочке очень понравились носочки. Она просто глаз от них отвести не могла. Соседка, заметив это, продолжала уговоры:
- Я прямо с носочками и чепчиком отдам его, - и протянула ей сыночка, - бери!
Таня, перекинув косу на спину, заслонила собой сестричку, и замотала головой:
- Нет. Это наша Аленка.
Эх, если бы знала тогда Таня, сколько потом у нее хлопот прибавится… Отдала бы, наверное, и без обмена.
ДОЧКИ-МАТЕРИ
В ясельной группе в углу стояла деревянная горка. Поднимется Аленка по лесенке, усядется и… вж-ж-жик – поехала. Кататься одной было скучно. Все дети занимались игрушками. Поэтому она взяла для компании куклу – доченьку свою. У нее в руках был игрушечный ридикюль. Но на маму она все равно была не похожа. Аленка взяла свой большой носовой платок, который был приколот к платьицу булавкой. И подошла к тете в белом халате. Та ей платок повязала на голове. Теперь Аленка стала настоящей мамой. Возьмет куклу-дочку на руки, поднимется на самый верх горки, посадит ее в уголок и строго наказывает:
- Мама на работу пошла. Веди себя хорошо, - и вж-ж-жик с горки.
Опять поднимется:
- Ну, что, дочка, слушалась? Умница! Пошли домой.
Берет куклу на руки и вместе с ней с горки – вж-ж-жик!
До самого обеда ходила Аленка на работу. Устала.
ВАФЕЛЬНЫЙ СТАКАНЧИК
Вечером пришла за Аленкой мама. Усадила на стульчик в раздевалке и зашнуровывала ботиночки. На этот раз она принесла гостинец – вафельный стаканчик. Он почему-то был пустой, без мороженого. Но очень вкусный и хрустел аппетитно. Рядом пристроилась еще одна мама с сынишкой. Тоже одевала его. Мальчик заканючил:
- Я тоже хочу. Купи мне.
Мама объясняла сыну, что не видела, где такие стаканчики продаются, и в другой раз обязательно купит. Но ему надо было именно сейчас. Через некоторое время он уже плакал, а потом и вовсе заревел. Аленка, забыв о своем гостинце, смотрела на него во все глаза. А когда они вышли на улицу, мама назидательно у нее спросила:
- Красиво вел себя мальчик? – и не дожидаясь ответа, продолжила, - никогда так не делай.
Аленке стало очень стыдно, словно это она ревела из-за не принесенного гостинца.
ТАНЕЦ СНЕЖИНОК
Перед самыми новогодними праздниками в саду устанавливали елку. Настоящую. Высоченную. До самого потолка. Ах, какая важная и гордая ходила Аленка по группе! Все потому, что установкой и подключением гирлянды занимался ее папа. Очень хотелось станцевать для него под зеленой красавицей танец, который разучивали к утреннику. Но папе было некогда, и Аленка терпела. Потом они шли домой по заснеженной улице. Радостно тараторя, девочка выкладывала важные садовские новости, постоянно возвращаясь к самому главному:
- Пап, давай я тебе станцую.
- Дома, дочка, дома, - улыбаясь отвечал папа.
До дома было еще далеко. Отпустив руку дочери, отец достал из кармана «Беломор» и, отворачиваясь от ветра, прикурил. А засовывая пачку назад, промахнулся и обронил ее. Наклонился. Увидел, что шнурок развязался. Начал с ним возиться.
- Пап, ну, ты чего там? – нетерпеливо спросила Аленка, - пошли быстрей.
- Сейчас…
- А давай я пока станцую тебе.
То ли надоела она своими приставаниями, то ли поняв, что это очень важно для нее, папа согласился:
- Танцуй.
Оглянувшись по сторонам, как бы, что-то выискивая, Аленка подбежала к фонарю:
- Иди сюда.
Папа послушно встал рядом с фонарем.
- Как будто это елка, - объяснила она папе.
- Ладно, - согласился он, - а я тогда кто?
- И ты елка.
- Две елки?
- Нет. Ты и фонарь – елка.
Папа больше не спорил, а Аленка уперлась руками в его живот и подтолкнула поближе к столбу. Отступила назад, полюбовалась, кивнула одобрительно и замерла, вытянув руки по швам. Затем, громко и торжественно, как диктор по телевизору, объявила:
- Танец снежинок. Исполняет Аленка, – чуть подумала и добавила, - одна. Все остальные снежинки улетели.
Подражая аккомпанементу, она напевала ля-ля-ля. И под эту музыку, танцевала. Одна. За всех снежинок. Аленка очень старалась. Лишь только начала выписывать повороты в разные стороны, как сразу белые хлопья стали робко залетать в конус света одинокого фонаря, осыпая и папу. К концу танца вокруг девочки кружилось великое множество снежинок. Папа смотрел на дочь, как зачарованный:
- Аленка, смотри, снежинки вернулись. Они танцуют вместе с тобой!
ГОСТИНЕЦ
По выходным Аленку не будили. Она просыпалась, когда солнце уже хорошо припекало. Все занимались своими делами. Мама – на кухне, папа – во дворе. Сегодня в доме было подозрительно тихо. Выскользнув из-под одеяла, девочка прошлепала сначала на кухню, потом заглянула на террасу, вышла во двор: никого. «Куда все ушли? - загрустила она, - Я, что одна теперь буду?» Вернулась на кухню. На столе стоял стакан молока, накрытый хлебом. Она уже поднесла краюху ко рту, намереваясь откусить, но вспомнила, что мама не разрешает есть, пока не умоешься. Подумала: «Никого же нет, можно и так,» - но, вздохнув, поставила стакан на стол и побежала к умывальнику. «Вот бы мама сейчас посмотрела, какая я умница!» - мечтала Аленка, намыливая щеки. Расправившись с завтраком, пошла на улицу. Села на согретую осенним солнышком лавочку рядом с Муркой и стала ждать. С кошкой веселее: она хоть помурлыкала ей. А если бы была одна, так, наверное, уже ревела бы. Но скоро Мурка убежала и Аленка, совсем было собралась заплакать, как вдруг увидела и маму, и папу. Они вышли из-за угла соседнего дома с большими корзинами, в которых носят на речку белье полоскать. Аленка бросилась навстречу со всех ног: «Папа! Мама! Вы где были?»
Родители ходили по грибы. Из корзин такой запах шел! Лесной, незнакомый. А грибочки были крепенькие, аккуратненькие, смешные. Только есть их нельзя было – сначала надо засолить. А еще, мама принесла в газетке очень нарядный грибок. На белой ножке сидела красная шляпка с белыми кругляшками. Мама пояснила: «Это поганка. Мухомор. Его даже соленым есть нельзя – ядовитый.» Аленка удивилась: зачем принесли, если даже поиграть не дают. Мама объяснила, что его надо просто запомнить и никогда не срезать.
Девочка немного полюбовалась красивым грибочком и повернулась к папе:
- А ты мне, что принес?
Папа достал из кармана такой же газетный сверток. «Еще, что ли поганка?» - подумала Аленка. Но папа сказал:
- На вот, Бабушка Лесная тебе гостинчик прислала.
- Какая Бабушка Лесная? Баба Яга что ли?
Папа рассмеялся и развернул газетку. Там был кусок черного хлеба и огурец. Ах, какой запах был у этого хлебушка! А корочка, аж, блестела. Пупырчатый огурчик так аппетитно хрустел, что Аленка и не заметила, как умяла его. Ничего вкуснее этого гостинца она потом никогда не ела.
УТРЕННИК
Ко дню Советской Армии в детском саду подготовились основательно. Выучили стихи, песни и даже матросский танец. Аленка, как и на остальных утренниках, танцевала. Пригласили в гости родителей, бабушек, дедушек. И она загрустила: папа сказал, что его с работы не отпустят. Как же обрадовалась Аленка, увидев папу! Она обнимала его и никак не могла оторваться, а он, похлопывал по плечику и уговаривал:
- Дочка, дай разденусь – пальто холодное, простудишься.
В группу они шли за руку. Вернее, это папа шел, поскрипывая яловыми сапогами, а Аленка скакала рядом с ним. У нее был замечательный папа! Он все умел делать – это раз. Знал ответы на все ее вопросы – это два. Ну, и три, четыре… десять – красивый! В огромную теплую ладонь могли поместиться сразу обе ее ладошки и еще место оставалось. А сильный какой! Мог подбросить ее вверх даже сейчас, когда она уже стала совсем большой девочкой. Еще у него была волшебная бутылочка с зеленой водичкой. Папа мазал ею щеки. Аленке это нравилось. Но открывал он ее только по праздникам. Сегодня от него так замечательно пахло. Аленка улыбнулась, вспомнив, как сестра говорит:
- Фу-у-у, опять «Шипром» поливался.
Что такое поливаться «Шипром» она не знала. Поняла только, что это про зеленый одеколон. Поэтому сейчас прижала к своей щеке папину руку и довольно произнесла:
- Фу, как от тебя хорошо пахнет.
В группу Аленка вошла гордая и счастливая. Гостей собралось совсем мало, а из мужчин, кроме папы, пришел только дедушка Алеши. Но он был старенький и в валенках. Концерт прошел замечательно. Только Саша стишок рассказывал очень тихо и постоянно запинался. Это потому, что он всегда стесняется. Зато матросский танец станцевали здорово. Женя хорошо научился плясать вприсядку, а кружиться Аленка и раньше умела. После концерта воспитательница, предложила игру. Мальчики против девочек. Каждой команде выдала по две дощечки, на которых они во время занятий лепили, и сказала, что сегодня это не дощечки, а кочки. Разведчикам надо пройти через болото. Чтобы не завязнуть, идти можно только прыгая с кочки на кочку. Дети, перекладывая дощечки, шагали по ним до стола, брали какой-нибудь фант и возвращались назад. Победили мальчики. Это и понятно: они же будущие защитники Родины. А потом соревноваться стали бывшие солдаты. Дедушка Алеши и Аленкин папа взяли дощечки и после команды «старт» двинулись по болоту. Только девочка увидела, как папа согнулся, чтобы переложить дощечку, сразу вспомнила: «У него же спина болит. Мама вчера ему чем-то вонючим ее терла, а я носки утром ему одевала, сам согнуться не смог. – расстроилась, - Как он теперь?» Дети болели за игроков громко, весело. Алешины друзья кричали: «Де-душ-ка! Де-душ-ка!», Аленкины: «Па-па! Па-па!» Аленка не кричала. Она чуть не плакала – папа отставал. К столу он пришел позже на две кочки. Женя взял ее за руку: «Не бойся. Дядя Гена сейчас его догонит.» И тут папа больше не смог наклониться. Схватился за спину и замер. Девочка рванулась к нему, но Женя удержал. А папа встал одной ногой на одну дощечку, другой – на другую и, прижимая их к полу, начал двигать вперед. Как на лыжах поехал. Догнал дедушку. Перегнал. Тот проигрывать совсем не хотел и решил повторить все за соперником. Но не тут-то было. Валенки с дощечек соскользнули, и дедушка не только отстал, но и в болоте утонул. Воспитательница сказала, что победила дружба и смекалка, но Аленке было все равно. Она точно знала: ее папа самый лучший во всем мире!
КЛЮЧ
Снег выпал рано. К январю намело такие сугробы, что взрослым они доставали до колена. Снеговики не лепились – пушистый был очень. В окно Аленка видела, как снежок искрился на солнышке. Дома одной было скучно, а на улице никто не гулял. «Скоро папа, наверное, придет», - подумала она, усаживаясь рисовать. Дом с трубой, из которой шел дым, солнышко и снежинки девочка нарисовала быстро. Больше не хотелось. Посмотрела картинки в книжке. Надоело. В доме напротив жила баба Нюра. Аленка с ней дружила, а папа с мамой разрешали ходить к той в гости. Правда старушка подолгу дверь не открывала – ходила очень медленно со своей палочкой. Но это ерунда. Зато с ней весело. Баба Нюра сказки интересные рассказывала.
Собралась Аленка и пошла к ней. Заперла дом, а ключ прятать в укромное местечко под крыльцом не стала: «В окно папу увижу и сразу домой пойду», - решила она. Закрыла калитку и по узкой тропинке между двумя высоченными сугробами пошла к соседнему дому. Засмотрелась на снегирей, рассевшихся на голой ветке, да и выронила ключ. Тот сразу утонул в снегу. Аленка не растерялась и сунула в сугроб руку. Ей казалось, что именно в то место, где тот упал. Но ключа не было. Она уже двумя руками скреблась в снегу. Он набился в рукава, руки закоченели, а ключ не находился. Расплакалась, но все равно искала. Тут услышала, что баба Нюра ее зовет. Видимо, в окно увидела, и вышла на крыльцо: «Аленка, что у тебя стряслось?» Девочка, размазывая слезы по щекам, побежала к ней:
- Баба Нюра, я ключ потеряла. Папа меня накажет.
- Из-за ключа-то? Да не реви ты. Поругает, может, чуть-чуть, - обняла, ее и повела в дом, - идем чай пить.
Налила большую чашку горячего терпкого чая, поставила перед Аленкой варенье, а сама уселась к окну: караулить соседа.
Не успела девочка допить свой чай, как пришел папа. Пока Аленка одевалась, баба Нюра доковыляла до крыльца, позвала соседа:
- Геннадий, Аленка у меня. Ты не ругай ее сильно-то – она ключ потеряла.
- Пап, я нечаянно, - заскулила та, подойдя к отцу.
- Показывай, где уронила.
Пошарив рукой в сугробе, пошел к дому. Аленка, побежала за ним:
- Нашел?
Но тот велел стоять на месте. Девочка изо всех сил старалась не разреветься – папа не любил ее рыданий. Только в угол совсем не хотелось, а ремня она не очень-то и боялась – папа только пугал им Аленку. Но сегодня, наверное, все же попадет. Вернувшись назад с лопатой, папа стал поднимать на нее большой пласт снега и, покачивая лопату вверх-вниз стряхивать назад в сугроб. У Аленки слезы от любопытства разом высохли: «Во что это он играет?» Наигрался папа быстро. Уже на третий раз по лопате, что-то застучало.
- Ключ! – обрадовалась Аленка.
- На, Маша-растеряша. Больше не теряй! – обнял Аленку, и повел домой.
- Папа, а ты, что меня даже в угол не поставишь? - осторожно спросила девочка, - я же ключ потеряла.
- Так ведь он нашелся, - рассмеялся папа.
ВАРЕЖКИ
Мама на базаре купила Аленке варежки. Они были с красивым рисунком, но колючие.
- Зато теплые – из настоящей овечьей шерсти, - сказала мама.
В солнечный день Аленка решила покататься на санках. Надела новые рукавички и вышла на улицу. Женя болел. Поэтому Аленка к оврагу отправилась одна. Горка была крутая, но не высокая. Катишься на санках один миг, а тащить их в горку долго, тяжело. «Вот если бы горка была побольше», - подумалось девочке. И тут она вспомнила про банную гору. Идти, правда, до нее далековато, зато она высокая и длинная. Дорогу она хорошо знала: каждую субботу всей семьей по ней в баню ходят. Недолго думая, подхватила санки за веревочку и зашагала по хрустящему снежку.
Ветер был не очень сильный, но какой-то холодный. Чем ближе Аленка подходила к желанному месту, тем холоднее становилось. Сильнее всего мерзли руки. Она дышала на ладошки сквозь варежки. Но тепло тут же из них выдувало ледяным ветром. Упрямая девочка даже не подумала вернуться домой: впереди ее поджидало веселое катание. Добравшись до банной горы, уселась на санки и стала ногами отталкиваться, помогая разогнаться. Но санки ехать не хотели. Спуск к бане был щедро посыпан песком. Аленка перетащила саночки на обочину дороги и опять уселась. Оттолкнулась ногами, санки заскользили, покатились, но тут же наехали на кочку и, свернув в сугроб, встали. Раз пять девочка начинала все сначала, а доехала только до середины горки. Терпение лопнуло, и она стала подниматься наверх. «В овраге горка лучше. Зачем сюда пошла?» - подумала Аленка, засовывая руки в карманы. Там ладошкам, конечно, было теплее, но санки везти было неудобно. Обратная дорога показалась намного длиннее. К оврагу подошла не только уставшая, но и с окончательно заледеневшими пальцами. Чтобы съехать с горки хоть один разок даже мысли не возникло. Она наоборот, ускорила шаг. Когда подошла к своей калитке, в глазах уже закипали слезы. Обогнув крыльцо, прислонила санки к стене и заглянула в щелку между бревнышками: ключ лежал на месте. Значит, дома, по-прежнему, никого нет. А вот вытащить этот самый ключ никак не получалось – руки не слушались. Едва сдерживая слезы, Аленка вышла за калитку, и пошла к своей любимой тете Оле. Та жила не далеко. Только перейти через лужайку, да обогнуть старый школьный сад. Руки от холода уже начали болеть. Дойдя до середины заснеженного луга, подумала, что не успеет дойти – руки отвалятся. Испугавшись, дала волю слезам и побежала. Сначала не очень быстро. А вот завернув за угол сада, бежала уже, что было сил, и ревела во весь голос. Тетя увидела ее в окно и, подумав, что стряслось нечто ужасное, вышла на крыльцо:
- Что случилось?
- Ру-у-у-уки…
- Что с руками?
Но Аленка ревела так, что других слов не могла произнести. Тетя Оля завела ее в дом и, раздевая, все поняла:
- Ах, ты, пигалица седая, - только и смогла вымолвить, увидев побелевшие руки.
Никто в целом свете так не называл Аленку. Она не понимала, что такое пигалица и почему она седая, но ей всегда становилось тепло и уютно, когда тетя ей так говорила. Вот и сейчас рев перешел в тихий плач. Успокаиваясь, прижалась доверчиво к тете, уткнувшись носом в теплый живот. Казалось даже, что боль стала тише. Но тетя Оля развернула Аленку за плечи и подтолкнула:
- Шагай, горе луковое.
Завела ее в тесную кухоньку, сняла с шестка чугунок, поставила на стол. Взяла девочку за руки чуть пониже локтей, да и засунула их в воду.
- А-а-а-а-а-а! – заорала Аленка, - горячо-о-о-о!
- Терпи, - приказала тетя Оля, удерживая руки в чугунке, - вода-то холодная.
Тут девочка почувствовала, что и впрямь, не так уж горячо. А немного погодя, всхлипывая, сказала:
- Тетя Оля, уже остыла вода-то.
- Ну, вот и слава Богу! – вздохнула с облегчением тетя.
Заставила подержать Аленку руки еще и в кастрюльке. Там уже вода была теплая, приятная. Потом намазав покрасневшие, как у гуся лапы, руки какой-то мазью, напоила ее чаем с малиновым вареньем и отправила на теплую печку, дожидаться родителей.
Аленке снился сон: тетя Оля трясла перед мамой новыми варежками и сердито говорила:
- Ты, что не видела, чего покупаешь? Они же, как решето. Руки бы оборвать этой вязальщице.
- Так ведь чистая шерсть. Овечья, - оправдывалась мама.
- Вот сама и носи эту чистую шерсть. Девчонка чуть руки не обморозила.
Тетя Оля так сердилась, что Аленке стало жалко маму. Она решила заступиться за нее. Но сказав:
- Они красивые, - вдруг проснулась.
Мама с тетей сидели за столом, перед ними лежали варежки. Аленка слезла с печки. Села рядом с ними и грустно спросила:
- Мне теперь не разрешат их носить?
Мама и тетя в один голос ответили:
- Ну, почему же?
Переглянулись. Помолчали. Немного подумав, мама сказала:
- Мы их сверху других наденем.
А тетя Оля достала из шкафа варежки:
- На вот. Надысь связала тебе, - и подала девочке невзрачные, неуклюжие рукавички из ровницы, - теплые – сама в таких хожу.
Аленке они совсем не понравились, но тетю обижать не хотелось. Поэтому тут же надела их:
- В самый раз, - покрутила руками, и добавила, - мягкие.
Мама натянула сверху этих, красивые рукавички из овечьей шерсти. И все трое хором заключили:
- А теперь и красивые.
Больше у Аленки руки не мерзли. Но и с банной горы кататься уже не хотелось.
САШЕНЬКА
Мама ушла по делам. Аленке пришлось остаться у тети Лизы. Она была похожа на ту женщину с портрета, что висел у них в группе, рядом с портретом Ильича. Аленка не помнила, как ее зовут. Знала только, что она жена Ленина. У тети Лизы даже платье было такое же. И смотрела она так же внимательно на Аленку. А девочка, смущаясь, рассматривала комнату. Все вокруг было белоснежное: покрывало, наволочки, скатерть, занавески, чехлы на стульях, салфетки на комоде и полочках. Если бы не яркие вышитые цветы на всей этой белизне, Аленка решила бы, что попала во дворец к Снежной Королеве. Тетя Лиза сокрушенно вздохнула:
- Чем же мне занять-то тебя, детка? Нет у меня ни игрушек, ни книжек.
- А вы сказки знаете? Расскажите, - пришла она ей на помощь.
Но та знала только те, которые Аленка уже наизусть помнила.
- Может, ты сама мне что-нибудь расскажешь?
- Ой, - спохватилась девочка, - давайте я вам концерт покажу.
Тетя Лиза уселась поудобнее на диван, а Аленка начала перед ней выступать. Правда, приходилось самой себя объявлять. Но это совсем не трудно. Сначала были прочитаны все стихи, затем спеты все песни, выученные в саду на музыкальных занятиях. А когда Аленка перетанцевала танцы со всех садовских утренников, то сказала завершающее:
- Концерт окончен, - и поклонилась.
Отхлопав все ладони, как и положено на концертах, тетя Лиза похвалила девочку:
- Ты прямо заправская артистка. Пошли теперь чай пить.
Чай с молоком Аленка не любила. И печенье с маслом ей тоже не нравилось. Но она скромно молчала. Не привередничала. Только загрустила:
- А когда мама придет?
- Наверное, скоро. - тетя Лиза погладила ее по голове. - Уже соскучилась?
- Угу, - проглатывая последний кусок печенья, пробубнила она.
Мама пришла, когда Аленка показывала тете Лизе балет под заунывную музыку из радиоприемника, а та мирно дремала сидя на диване, видимо, устав за сегодня от концертов. Мама забеспокоилась:
- Замучила она вас?
Но тетя Лиза замахала руками:
- Что ты, Бог с тобой, я хоть на старости лет на концерте побывала.
- Это она может, - улыбнулась мама, помогая дочке одеваться.
Они уже собрались уходить, как вдруг тетя Лиза сказала:
- Подождите, - и засеменила в комнату.
Не было ее долго – Аленка даже вспотела. А когда вернулась, у девочки от удивления рот открылся: тетя Лиза принесла ребенка, завернутого в одеяло:
- Это Сашенька. Ему у меня скучно, пусть у тебя живет, - и протянула ребенка Аленке.
Только, взяв малыша на руки, девочка поняла, что это кукла. А тетя Лиза продолжала:
- В одеялко завернула, а то у него одежки нет никакой, пока донесете до дома, замерзнет.
Аленка не сводила глаз с малыша. Глазки закрыты – спит. Даже ротик приоткрыл беззубый.
- Пустышка где-то потерялась, - добавила старушка, - уж, вы купите ему, а то так и будет всегда с открытым ртом.
Не веря своему счастью, Аленка поблагодарила тетю Лизу и понесла Сашеньку домой.
Дома мама достала из сундука Аленкину распашонку и чепчик. Из старого платья сшила ему ползунки. А когда купила пустышку, девочка пригласила на смотрины подружек. Ни у кого не было такой куклы. Сашенька навсегда остался лучшим подарком.
ГРОЗА
Испуганная Аленка влетела на кухню, забралась к папе на колени, и прошептала:
- Что там?
- Гроза, дочка, - папа обнял ее, погладив по голове, - не бойся, я же рядом.
- Угу, - прижимаясь сильнее, Аленка заметила, - а если ты будешь на работе?
- А ты тогда к бабе Нюре беги. Она всегда дома.
Продолжая гладить дочку, папа улыбнулся:
- А хочешь, расскажу тебе, как я грозы бояться перестал?
Глаза Аленки от удивления стали, как пятикопеечные монеты. Только те были коричнево-медные, а у нее серые-пресерые. Похлопав ресничками, спросила:
- Ты, что, тоже боялся?
- Конечно, - засмеялся папа, - когда был, как ты – маленький.
- А ты разве не всегда был папой?
- Нет. И я был когда-то мальчиком.
Аленка, недоверчиво разглядывая папу, согласилась:
- Расскажи.
Папа чуть помолчал, решая с чего начать. Вздохнул, и незаметно для себя, переходя на тот говор, который был присущ местности, где он вырос, сильно окая и произнося слова нараспев, заговорил:
- Мы тогда в деревне жили. Лошадь у нас была, Серко. Хорош коняка – серый в яблоках. Как-то раз, отец собрался в город на базар, и меня с собой взял.
Аленка устроилась поудобнее на папиных коленях, положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Она всегда так делала, когда хотела не просто слушать, а еще и представлять, что слышит. Тогда выходило, словно кино смотришь. Сначала у нее никак не получался папа мальчиком, а потом… замелькали картинки.
… Распродав все, что привезли, отец с сыном прошлись по торговым рядам. Выбрали, новенький блестящий самовар. Бережно уложив его на мягкую подстилку из душистого сена, уселись в телегу и поехали домой. Серко бежал резво. Не то, что в город, когда груженый был. Маленький Гена лег на спину и высматривал в небе жаворонков. Но так и не увидел ни одного. То ли телега, подпрыгивая на кочках, мешала сосредоточить взгляд, то ли жар, дрожащей волной поднимаясь от земли, туманил воздух. Да и неслышно было их совсем. Мальчик сел рядом с отцом:
- Тятенька, а куды жаворонки-то делися?
В ясном, без единого облачка небе, прямо над головой, висело раскаленное добела солнце. Отец почесал окладистую бороду, сдвинул на затылок картуз и шумно втянул носом воздух:
- Дожжик будет, - шлепнул вожжами по бокам коня, - но-о-о, милой, давай пошибче! Выручай!
Серко послушно прибавил шаг. Гена внимательно осмотрел все небо от края до края. Только синь – глазу зацепиться не за что.
- Тятенька, откель знашь? Вёдро же.
- Пахнет дожжом. И жаворонок молчит, по травам хоронится. До лесу бы поспеть, - и вновь хлестнув вожжами, крикнул, - давай, родимой! Пошо-о-о-ол!
Гена вновь посмотрел на небо: у дальнего края оно стало темнее. Отец беспокойно поглядывал в ту же сторону:
- Третенеся тож оттель дожжик-от пришол. Кабы ишо грозы не случилось. Духота-то вона, как давит.
Мальчик вцепился руками в края телеги – трясло на ухабах так, что самовар начал подпрыгивать на сене.
- Енашка, самовар-от держи! Не дай, Господь, потерям – маменька задаст обоим.
Встав на четвереньки, Гена пополз. Руками держался за края телеги, а ногами ухватил самовар. Вовремя придумал, как спасти его от падения, потому что в следующее мгновение отец натянул одну вожжу и направил коня в сторону. Съехав с дороги, телега начала подпрыгивать на кочках, пытаясь скинуть с себя и Гену, и самовар. Небо, уже на половину затянутое черной тучей, укрывало округу сумерками. Они почти миновали поле, когда стало темно, как поздним вечером. В вышине ни одного просвета – сплошная чернота. Ливень обрушился как раз в тот момент, когда Серко влетел в редкий лесок. Отец, натянув вожжи, спрыгнул с телеги:
- Тпррууу! Енашка, дуй вон под елку-то, чай там посуше.
Гена спрыгнув, побежал. И уже из-под разлапистых веток крикнул:
- Тятенька, а ты? Подь сюды, тута места много.
- Щас. Серко привяжу.
Развернув лошадь так, чтобы она стояла мордой к выходу из леса, накинул вожжи на какой-то кустик, точно зная, что лошадь без хозяина и с места не двинется. Побежал к елке. Вернулся. Снял с телеги самовар и поставил его под другой куст, чуть дальше от телеги. Только после этого, основательно промокший, залез к сыну под елку:
- Поди-тко, - оттопырил полу тужурки и накрыл сына, как крылом, - тёпло?
- Ага, - прижался тот к отцу.
Лило, как из ведра. Густые ветки ели спасали их недолго. Дождь начал просачиваться и сквозь них. Поднявшийся ветер раскачивал зеленые лапы из стороны в сторону, позволяя ливню засекать струями еще глубже. И тут небеса обрушили на землю свой гнев. Полыхнула молния, осветив поляну перед беглецами. На мгновение стало светло, как днем. Почти одновременно со вспышкой, раздался страшный грохот. Гулкий, с треском. Серко присел на задние ноги и тихонько заржал. Гене показалось, что земля под ним задрожала. А отец, одной рукой крестясь:
- Господи, спаси и сохрани! Свят! Свят! Свят! – другой подхватил сына и побежал к телеге.
Буквально швырнув на нее мальца, схватил вожжи, запрыгнул сам и, крикнув:
- Держи-и-ись! – стегнул коня по спине.
Верный Серко, будто ждал команды к бегству из этого страшного места. Рванул так, что Гена чуть не свалился. Снова полыхнуло и загромыхало. Аж, уши заложило. И опять затрещало. Но как-то по-другому. Страх заставил мальчика оглянуться. Ель, под которой они минуту назад сидели с отцом, горела и падала прямо на него.
- А-а-а-а-а-а-а! – истошно завопил мальчик.
Отец стегал коня по спине, что есть мочи:
- Гони, родной, пропаде-о-о-ом!
Серко летел между деревьев. Старая громадная ель тоже летела. Снова полыхнуло, забухал гром. Макушка елки шлепнула Гену по спине и сползла с телеги, сгребая намокшее сено. В это же мгновение они вылетели из леса. Отец ослабил вожжи, давая лошади свободу, а сам обернулся к сыну:
- Живехонёк?
- Ага.
- Ни чо. Топерича не страшно.
- Как же, тятенька, не страшно? Гля-кось!
Молнии голубыми змеями прыгали, расползаясь, по всему полю. Грохотало почти без перерыва. Отец снова перекрестился:
- Спаси и сохрани! – обнял сына, - А ты Боженьку попроси, как я, и не бойся. Господь не даст сгинуть.
Конь, не понукаемый и не направляемый хозяином, бежал по полю резво. Не останавливался ни на секунду. Только петлял, как то странно. Гена, промокший до нитки, прижимаясь к теплому боку отца, спросил:
- Тять, а откель он знат, куды молонья воткнется?
- Хто?
- Да Серко наш?
Вынырнув из каких-то своих мыслей, отец присмотрелся, почесал бороду и хмыкнул:
- Чует должно. Боженька в ушко ему нашептыват, чтобы нас спасти.
- Господи! Спаси и сохрани! – повторил за отцом Гена и неумело перекрестился.
Они уже въезжали в деревню, когда все утихло. Разом: и гроза, и ливень. Серко, почуяв дом, перешел на легкий шаг. Остатки дождя падали с неба сверкающими брызгами. Солнышко, раздвинув лучами отощавшие тучки, выплыло и засияло. Из-за ивняка, скрывающего речку, встала радуга. Увидев мать, открывающую ворота, Гена спрыгнул с телеги и помчался к ней:
- Маменька, а на меня чуть елка здоровушша не упала. А как горелаааа… Чуток меня не обожгла.
Мать всплеснула руками:
- О, Господи!
- Ага. А тятенька просил Боженьку спасти нас. И меня научил. А Боженька нас пожалел и шептал в ухо Серко куды повертывать, штоб молоньей не достало.
- Слава те, Господи! – перекрестилась мать, обнимая сына, - И ты благодари Бога-то, - велела она Гене.
Задрав голову, он крикнул, что было сил:
- Боженька! Спа-си-и-и-ибо!
- Беги в дом, скидовай одёжу, и марш на печь! – скомандовала мать и повернулась к отцу, - как же это, родимой?
- Так вот!
- Пойдем, я надысь баньку натопила, - улыбнулась хитро, - попарю, как следоват.
- Щас, - и довольно ухмыляясь в усы, отвернулся.
- Чо щас-то?
- Погодь, Серко надо обиходить.
- Ни чо с твоим жеребцом не станется. Пошли уж, - и толкнула мужа локоточком.
- Цыц! Сказал: сперва Серко, - шлепнул любовно пониже спины и добавил, - исподнее чай в баню не снесла. Поди, дожидайся, я скоренько.
После бани все расселись за столом. Мать поставила большую миску щей. Пока отец резал мягкий ситник, разложила лук, огурцы, яйца. Довольно улыбаясь, поднесла отцу стопочку первака:
- На вота. Глядишь, хворь не привяжется.
Когда отужинали, мать водрузила на стол самовар. Все разом замолчали и уставились друг на друга. Она, сокрушенно всплеснула руками:
- Неужто запамятовали?
- Угу, - опустил голову отец, как провинившийся пацан.
- А ведь уж как просила, как просила! – села она на стул, и махнула рукой, - того и гляди совсем прогорит наш самовар-от. Чово делать-то будём?
- В лес пойдем.
- И чово? Чай самовар-от не гриб – под елкой не растет.
- Под елкой, знамо не растет, а вот под кусточком, можа и растет.
- Шуткуй-шуткуй. Вот стану чаем из чигуна поить, так не больно завеселишься.
На другой день, чуть свет, отец отправился в лес на поиски самовара. Тот потом долго служил верой и правдой, хоть и с помятым бочком…
Аленка, дослушав до конца, недоуменно спросила:
- А зачем твой тятенька самовар из телеги вытащил и под кустом спрятал?
- Так железный он. В грозу надо подальше от железа держаться.
- Пап, а почему ты потом грозу уже не боялся?
- Таких страшных больше не было. Да и Боженька бережет.
ВОЙНУШКА
Последние дни августа выдались теплыми и солнечными. Возле пруда собралась компания разновозрастной детворы. Они жили все рядом и дружили по-соседски. Зачастую забегали друг к другу за кусочком батона с вареньем или черныша с солюшкой. Или просто попить. А, порой, родители усаживали всю компанию обедать-ужинать. В общем, их связывало уличное братство.
А чем заняться сегодня никак не могли придумать. Одни предлагали в догонялки играть, другие в вышибалы, третьи в прятки. Все игры за лето порядком надоели, а нового ничего не придумывалось. Тут Витю осенило:
- А давайте в казаков-разбойников!
Но Коля резонно возразил:
- Надоело...
- Может, в войнушку? - неуверенно предложил Сережа.
- Ага, как в прошлый раз? Пока немцев выбирали, все переругались... Нет уж...
- А мы не будем выбирать - мы жребий будем тянуть, - ответил Сережа.
Тут все хором загалдели:
- Чего тянуть?
- Это как?
- А что это такое?
Сережа сказал:
- Меня бабушка научила, после того, как мы тогда чуть не передрались, - и объяснил все, что знал.
Организовали жеребьевку быстро. Оказавшиеся на стороне немцев, сегодня не бузили – подчинились судьбе, молча. Пока мальчики бегали домой за оружием, девочки по соседним кустам и зарослям не кошеной травы нарвали медикаментов для госпиталя. А потом встал вопрос с чего начать: с 22 июня или с середины войны. Тут Валя, она была всего на год младше Коли, сказала:
- Я недавно про Зою Космодемьянскую читала.
- И чо там?
- А кто это? - посыпались со всех сторон вопросы.
Валя рассказала про подвиг комсомолки. Женя сразу выпалил:
- Мы с Аленкой фрицев палить будем. Короче, она будет Зоей, а я… ну, в общем, я защищать ее буду.
Спорить с ним никому не хотелось. Все знали, что они – не разлей вода. А группа «немцев» выбрала главным «фрицем» Колю:
- Командуй, Коль!
Вместо того чтобы отдавать распоряжения, тот метнулся во двор своего дома и приволок ящик. Поставил его в центре:
- Вот!
- И чо?
- Ты зачем его приволок? - загомонили ребята.
- Так виселицу же надо, - ответил Коля, самый старший из ребят.
Женя прямо закипел:
- Больной совсем? Какая виселица? - и встав впереди Аленки, закончил, - ты поймай нас сначала.
Схватил девочку за руку и потянул к колодцу. Аленка бежала, еле поспевая за ним. Когда они присели за потемневшим срубом, спросила:
- И чо мы тут делать будем?
- Партизанить. Отсюда начнем.
Увидев в траве бутылку, поднял ее:
- О! Одна граната есть.
- Жень, ты ее в ребят будешь кидать?!
Женя отбросил бутылку в сторону:
- Ладно, щепок наберем.
Из-за кустов им семафорил пилоткой Витя. Он с другими «партизанами» прятался там от «немцев». Отряд собравшись вместе, собрал в округе все подходящие палочки, щепочки. Пригибаясь, чтобы их не увидели, «красные» стали пробираться в стан врага. «Немцы» беззаботно сидели и болтали на том самом ящике. «Партизаны» сначала закидали «логово фрицев» щепками и палками. А когда по условиям игры, раздались крики:
- Горим! Пожар! – «наши» бросились наутек, отстреливаясь на бегу из игрушечных автоматов и пистолетов.
Коля бежал, конечно, за Женей и Аленкой. Те старались, как могли, но были младше и не могли бегать так быстро, как он. А тот прекрасно понимал, что поймав девочку, ему больше ничего делать будет не надо. Женя сдастся сам, чтобы не оставить подружку одну. Немного поднажав, Коля схватил Аленку:
- Попалась, поджигательница! - и потащил ее к ящику.
Женя кидался с кулаками на ненавистного «фрица», но тот отмахивался от него, как от назойливой мухи. Так и не отбив у врага «Зою», второй «поджигатель» сам пришел в «немецкий штаб». Остальные «партизаны» все до одного «погибли» при побеге. Теперь они собрались и наблюдали за игрой, как зрители. «Фрицы» устроили допрос:
- Кто послал?
- Кто командир?
- Численность отряда?
Девочки из «немецкого штаба» как бы были переводчицами. Но «партизаны» упорно молчали. Тогда главный «фриц» скомандовал:
- Пытать их! Сначала Зою.
«Немецкие» пацаны растерялись:
- Коль, а как пытать-то?
- Мелюзга, ничего сами сделать не могут, - сердился вражеский командир, - какой я вам Коля? - и для большей достоверности, очень сердито крикнул, - Ахтунг! Ахтунг! Хэнде хох! Дойчен зольдатен!
На этом его познания немецкого закончились, и он повернулся к «Зое»:
- Русиш швайн-партизанен! Будешь отвечать?
Он медленно двигался в ее сторону, глядя исподлобья, и устрашающе засучивал рукава. Аленка подумала: «Здорово у него получается! Как взаправду!» - и моментально, забыв, что она Аленка, гордо расправила плечи, вздернула подбородок и дерзко посмотрела в глаза «фашисту». Комсомолка Зоя Космодемьянская смело ответила:
- Русские не предатели!
Аленка видела в каком-то фильме, как вели себя наши солдаты в плену, и сейчас повторяла все так, как делали те. Она задумалась: надо плевать в лицо или все-таки пропустить это? Ведь немец-то все же не настоящий. «Фриц» зашел к ней за спину и завел обе ее руки назад. Друзья затаили дыхание: «Что будет дальше?»
А дальше Коля начал заламывать Аленке-Зое руки. Сначала ей совсем было не больно. Но потом, она закусила губу, чтобы не выдать себя. Только все же ребята это заметили. Первым не выдержал Витя:
- Ты чо? Ей же больно.
Главный «фриц» потребовал:
- Говори!
Аленка-Зоя молчала. Она боялась, что если скажет, хоть одно словечко, расплачется. А так постыдно подвести героев войны она не могла. Женя сжал кулаки, ноздри раздувались, как у быка. Только что копытом не бил. Коля не видел лица Аленки. Он, наверное, отпустил бы ее, но она никак не давала знать, что боль стала невыносимой. Когда она зажмурилась, удерживая готовые вот-вот брызнуть слезы, Женя бросился с кулаками на главного «фрица»:
- Гад! Отпусти ее! Щас получишь! - подпрыгнул и повис на его руке.
Коля удивленно посмотрел на него сверху вниз. Отпустил Аленку, а Женю просто стряхнул с руки. Как котенка. Но не тут-то было. Женя кидался коршуном, дубасил кулаками, пинал Аленкиного обидчика по чему попало. Коля пару раз оттолкнул его, а потом просто взял за грудки и удерживал, вытянув свою руку. Женя колотил по ней, не переставая, пока Аленка не подошла к нему:
- Пойдем, Жень, - и усадила рядом с собой на ящик, который так и не стал виселицей.
Компания потихоньку разбрелась по домам. Остались только трое. Коля подошел к ящику:
- Аленка, не обижайся на меня, я же не знал, что тебе так больно.
- Зое было больнее, - посмотрела на него девочка и улыбнулась.
- Жень, ты здоровский друг, - и протянул руку.
Женя посмотрел на Аленку, та улыбалась, значит простила. Посмотрел на Колю - тот был прежним, добрым Колей, а не «фашистом». Вздохнул. Встал и пожал ему руку:
- Смотри! Не обижай Аленку.
Коля расцвел улыбкой:
- Да с тобой, пожалуй, обидишь.
В МОСКВЕ
Последнее лето перед школой у Аленки выдалось богатым на поездки. Сначала мама решила, что не хорошо, живя на Волге, ни разу не покататься на пароходе. И поехала с ней в Горький. Туда плыли на «Метеоре», а обратно – на двухпалубном «Достоевском», в настоящей каюте. Но больше всего, Аленке запомнились шлюзы. Как через ворота вода не вытекала, так и осталось для нее загадкой. Ответ, на которую она так и не нашла.
Потом тетя Оля собралась на пару дней в Москву к сыну. Взяла с собой и любимую племянницу. Утром на вокзале собралась вся родня. Кто пирожков в дорогу для них испек, кто яблочек принес. Возле вагона стояли шумной толпой:
- Привет там передавайте от нас!
- Аленка, слушайся тетю Олю.
- Смотри там, хорошо себя веди.
- Не заблудитесь? Москва-то большая.
- Ольга, вас встречать-то будут?
Объявили посадку. Аленка впервые в жизни вошла в вагон:
- Тетя Оля, а почему каюты без дверей?
- Потому что каюты на параходах, а мы поедем на поезде. Вот наши места.
Убрали вещи. Уселись. С ними по соседству расположилась пожилая семейная пара. Познакомились. Аленка уселась у окна и махала родственникам:
- Пока! – говорила им сквозь окно.
Наконец поезд тронулся. Соседи оказались приветливыми. Все расспрашивали у Аленки: сколько ей лет, да к кому и с кем едет. А потом по очереди читали ей книжку, которую мама положила в дорогу. Аленка и сама уже умела читать. Сестра часто с ней играла в школу. Вот она и научилась. Но слушать-то, куда интереснее. Ехали до самого вечера. За это время и чай не один раз пили, и кушали столько, сколько дома не едят, и на верхней полке она полежала, и по вагону походила. К вечеру уже не знала чем себя занять. Наконец, проходя по вагону, проводница сообщила, что поезд подъезжает к Москве.
Вышли на перрон. У тети Оли в обеих руках по тяжеленной сумке с гостинцами. За одну из них уцепилась Аленка, чтобы не потеряться в толчее. У вагона их никто не встретил. Немного постояли и пошли к началу поезда, решив, что, наверное, там ждут. Встречающих было много. Тетя Оля всех внимательно разглядывала, но не увидела, ни сына, ни невестку. Шуру-то она один раз всего и видела: на свадьбе. Столько лет прошло – могла и не узнать. А уж мимо Коли она никак не пройдет. Только и здесь московских родственников не было. Темнеть начало. На место их поезда подошел другой. А они все стояли, растерянно озираясь по сторонам. В кармане у тети Оли лежала бумажка с адресом. Поэтому было принято решение: ехать на такси. Отстояли длинную очередь и, наконец, погрузились в машину.
Аленка во все глаза смотрела на высоченные дома. Их хорошо было видно, хоть и ночь наступила. Москва вся горела огнями. Фонари стояли чуть не на каждом шагу. А магазинов сколько! И над всеми светились разноцветные буквы. У них в городе только над универмагом такие зажигаются. Как было жаль, что машина ехала быстро. Не успевала она названия читать. Внимание Аленки привлек какой-то звук. Дома на кухне ходики с медведями так тикают. Только здесь слышалось не «тик-так», а «так, так». Девочка отвлеклась от разглядывания мелькающих зданий, и стала искать часы в машине. На стенках ничего не увидела. Да и темно. Только впереди, там, где сидел водитель, что-то светилось. Стрелочки, циферки... Присмотревшись внимательнее, она заметила, что циферки в какой-то коробочке меняются вместе с тиканьем. «Так» - цифра, «так» - другая. Интересно. А вот буквы рядом с ними не меняются. Как было «руб.» и «коп.», так и есть. И вдруг она поняла: это им надо будет столько денег заплатить. «Ого! Уже сколько натакало.» Забеспокоившись, Аленка зашептала тете в ухо:
- Тетя Оля, а у тебя деньги-то есть?
Та утвердительно кивнула головой.
- А много?
- Тебе зачем?
- Так, вон там, тикает.
- И чего?
- Уже три руб. и четыре четыре коп. натакало, - заметив, что тетя испугалась, спросила, - это много, да?
Вместо ответа, та спросила у водителя:
- Мил человек, далёко ишшо?
- Да кто ж его знает. Я по этому адресу впервые еду, знаю только, что в эту сторону, - ответил тот и свернул с оживленной трассы в плохо освещенный переулок.
Пока машина петляла по дворам и подворотням тетя и племянница не сводили глаз со счетчика. Наконец, остановились и водитель возвестил:
- Приехали.
Тетя Оля достала кошелек, а Аленка громким шепотом сообщила:
- Четыре руб. два два коп.
- Вижу, - буркнула тетя, рассматривая на свету каждую денежку.
Расплатившись, выбрались на улицу и стали озираться по сторонам.
- Куды теперь, - задумалась тетя Оля.
Аленка ей посоветовала:
- Так в бумажке-то посмотри. Там же у тебя написано, куда нам надо.
Не успела достать бумажку, как они услышали:
- Мама! Это вы?
К ним подошли женщина с девушкой.
- Шура? – всплеснула руками тетя Оля, - а это кто с тобой? Коля-то где?
- Коля на работе. Скоро уж придет. А это дочка наша – Марина.
- Господи! Выросла-то как!
Обнялись, расцеловались. Пошли к подъезду.
- Мама, как же вы мимо нас проскочили? Мы же стояли у самого начала поезда. Вас ждали. А потом по радио объявление давали.
- Не знаю, Шура, мы уж там все глазоньки проглядели.
Поднявшись в квартиру, все занялись своими делами: Шура с Мариной на стол накрывали, тетя Оля гостинцы из сумок доставала, а Аленка изучала комнату:
- Тетя Шура, а почему у вас холодильник в комнате стоит? У вас, что кухни нет?
- Есть, Аленка. Только в коммуналках на кухне одни столы ставят.
- В каких таких коммуналках, - удивилась девочка.
Пришлось объяснять ей, что это такое и как себя надо вести в подобных квартирах. Аленка все поняла быстро и потом правила соблюдала строго. Но больше всего ей понравилось в ванне. Воды можно лить сколько угодно. Оказывается, она ни в умывальнике не кончается, ни в ведре под краном через край не переливается. Сама по себе утекает куда-то. Да еще и выключатель интересный: дернешь за шнурочек с красным пластмассовым колокольчиком – свет загорается, дернешь за синий – гаснет. Вот она и ходила руки мыть то и дело.
На следующий день гостей повели гулять по Москве. Целый день из одного магазина ходили в другой. Сначала Аленке все интересно было, а потом надоело. Да и устала. Когда пришли домой она даже есть не могла. А тетя Шура все уговаривала:
- Кушай, Аленка, набирайся сил. Сейчас гулять пойдем.
- Так мы же весь день гуляли, - удивилась девочка.
- Мы сейчас на пруды пойдем.
- У вас тоже пруды есть? В нашем утки и гуси плавают.
- А у нас лебеди. Ты видела лебедей?
- Конечно, видела. В книжке.
После ужина, взяв с собой несколько кусочков батона, отправились кормить лебедей. Долго шли вдоль какого-то забора, потом еще петляли по дорожкам между деревьев. Наконец, вышли к пруду. Этот был побольше, чем тот, что дома. К берегу подплыли лебеди. Они охотно ели хлеб, который Аленка им кидала.
- Красивые? – спросила ее тетя Шура.
- Ага, на гусей похожи, только больше и белые.
- А гуси какие?
- Серые, с оранжевыми лапами.
Скормив весь батон, отправились домой. А на следующий день снова гуляли по магазинам. Аленка очень обрадовалась, что не долго. А то бы, наверное, у нее ноги сегодня отвалились. А вот дома их ждал сюрприз: приехал племянник тети Оли. Санька где-то недалеко от Москвы жил. Вот и решил на них посмотреть, да передать гостинчик своей маме. Тетя Оля аккуратно сложила в свои сумки и покупки, и гостинцы:
- Хорошо хоть, обратно ночью поедем.
- А разве поезд ночью не спит? – удивилась девчушка.
- Нет. Это мы с тобой спать будем, а поезд нас будет везти. Спать в Москве ляжем, а проснемся дома.
Пришло время возвращаться домой. Санька поехал вместе со всеми на вокзал. Ехали снова на такси. Аленка внимательно следила за счетчиком:
- Ничего себе! А почему только два руб один два коп?
- Так покатал вас видно тот таксист. Видит, что не местные, вот и кружил по Москве, - ответил за всех Санька.
Как только вышли к вокзалу, он спросил у Аленки:
- Кремль-то видела, егоза?
- Неа.
- Ну, ты даешь! – возмутился тот, - в Москве была, а на Красную площадь не сходила.
- Так я же не знаю где она, - оправдывалась Аленка.
- Вы чего? Самое главное девчонке не показали, - накинулся он на Шуру.
- Сань, так они же на два дня только приехали, - оправдывалась она.
- А в метро каталась? - опять повернулся он к Аленке.
- Гдеее? А это чего? – от удивления у Аленки даже глаза стали больше.
- Тааак, - Санька задумчиво глянул на часы, - во сколько поезд? Время есть, - взял девочку за руку и потащил ее прочь от родственников.
- Санька, к поезду-то не опоздай, - кричала вслед ему тетя Оля.
Он только рукой махнул. Аленка, едва успевая за братом, спросила:
- А мы куда?
- На метро кататься, - и завел ее в какую-то дверь.
Подвел к турникету, вручил пятачок:
- Вот сюда опускай.
Пройдя через раздвинувшиеся засовы, Аленка встала и обернулась. Санька тянул ее дальше, а она никак не могла понять, как это они знают, когда разъехаться надо, а когда съехаться:
- Сань, а как это?..
- Пятачок кидала? – все-таки оттащив ее, и зашагав дальше, спросил тот, - Кидала, - сам же и ответил на вопрос, - денежка упала на кнопочку, как на выключатель, и открыла, потом упала с кнопочки и закрыла. Поняла?
- Ага.
- Теперь шагни вместе со мной и стой.
На эскалаторе Аленка закрутила головой:
- Сань, чего это?
Брат объяснял терпеливо:
- Лесенка-чудесенка. Читала про нее?
- Ага. Ух, ты! Здорово! Сань, а они вверх тоже едут, а не идут?
- Да. Мы тоже с тобой потом поедем.
- А когда потом?
- Когда на поезде покатаемся.
- Так поезд же там остался, - показала наверх Аленка.
- Мы на поезде метро будем кататься.
На каждой остановке кольцевой линии брат показывал девочке, что-то интересное. Больше всего ей понравилось на той, где были окна из цветных стеклышек. Саня сказал, что это витражи. Что это девочка не поняла, решила, что так дворец называется, и отстала от него с расспросами. Когда поднимались вверх по эскалатору, Аленка загрустила.
- Ну, ты чего, егоза? – спросил у нее Саня.
- А мы в Кремль-то не успеем? – спросила, глядя на него с надеждой девочка.
- Нет, солнышко, никак не успеем.
- Сань, чего ты так поздно приехал?
- На работе был, - вздохнул брат.
Когда они подбежали к вагону, тетя Оля уже готова была разрыдаться:
- Санька, ты чего творишь-то? Посадку давно объявили, а тебя все нет и нет. Ну, как опоздали бы? Что я матери-то с отцом сказала бы?
- Не ругайся, теть Оль, мы же успели. Еще целых десять минут до отправления.
- Тетя Оля, зря ты с нами не поехала, - затараторила счастливая Аленка, - там лесенка-чудесенка сама ездит, ты стоишь, а она тебя везет. А еще там пятачок на выключатель падает и засовы раздвигаются. А внизу, как во дворце у принцессы – окна такие!..
Но тут проводница велела заходить в вагон. Все начали суетливо обниматься, целоваться, передавать по десятому разу приветы. Аленка, обнимая Саню, шепнула ему:
- А твоя Москва лучше, чем тети Шурина.
ОДНОКЛАССНИКИ
В Женину калитку Аленка никогда не заходила – боялась. У них во дворе собака была злющая-презлющая. Она громко гавкала, Женя выглядывал в окно, видел Аленку и выходил на улицу. Но сегодня он вышел с мамой. Она у него строгая была и девочка ее побаивалась. Вот и сейчас, не ожидая ничего хорошего, Аленка поежилась: «Наверное, Женя, что-то натворил, и гулять его не отпустят.» Но тетя Клава улыбнулась:
- Аленка, твоя мама уже написала заявление, чтобы тебя в школу приняли?
- Ага.
- А я вот никак не соберусь отнести. Ты мне поможешь?
- Конечно, теть Клав, давайте.
- Заодно и Жене покажешь, где школа находится.
- Ладно.
Взяв листок с заявлением, дети побежали. Дверь в школу была открыта. Пройдя по пустому гулкому коридору, они вошли в кабинет директора:
- Здравствуйте, мы заявление принесли. Вот он тоже в первый класс пойдет, - показала Аленка на друга.
Внимательно изучив листок, директор сказала:
- Хорошо. Можете идти.
Но Аленка не унималась:
- А нам надо, чтобы мы в одном классе учились. Мы рядом живем, и будем вместе ходить.
- Ну, если рядом живете, то будете и учиться в одном классе, - улыбнулась женщина.
- А где будет наш класс? – робко спросил Женя.
Заглянув в какой-то другой листок, директор повела их по коридору. У одной двери остановилась.
- Один б… - сказала Аленка, посмотрев на табличку.
- Надо говорить: первый бэ, - поправила ее директор и приоткрыла дверь.
Дети просунули головы в образовавшийся проем:
- Какие столы чудные, - шепотом сказал Женя.
- Это парты, - пояснила Аленка.
- А чо стена-то черная.
- Не знаю.
- Это классная доска. На ней вы мелом будете буквы писать, - объяснила директор.
- Чо прям на стене мелом?- удивился Женя.
- Нет. На стенах писать нельзя. Но эта доска специально для этого здесь находится. Придете, и учитель вам все расскажет.
Попрощавшись, друзья побежали домой.
- Тебе форму уже купили? – спросил Женя.
- Ага. И портфель тоже. А тебе?
- Мне ранец мама купила. Мальчикам положено с ранцем ходить.
Тридцатого августа Женя и Аленка вышли из своих калиток. Впереди их ждала первая школьная линейка. Мамы держали своих первоклашек за руки. Женя нес ярко-красные гладиолусы, а в руке Аленки полыхали огромные шапки георгинов. Дети с интересом разглядывали друг друга. На Жене был серый костюм, а белую рубашку, как у взрослого, украшал галстук. Аленка вображала в коричневом форменном платье с белым кружевным воротничком и белоснежными манжетами. Ее белый фартук с широкими бретелями, падал с плеч волной. Завершали наряд белые гольфы. Но особенно Женя восхитился огромными бантами на тонюсеньких косичках, за которые ему всегда так нравилось ее дергать. Он сначала немного растерялся, увидев такую Аленку, но потом, отошел от мамы, протянул подружке руку:
- Пошли.
Аленка нерешительно взглянула на маму. Вроде она с ней должна идти в первый раз, а тут Женя. Но мама, улыбнувшись, подтолкнула ее:
- Иди с Женей, мы с тетей Клавой сзади пойдем.
Так они и вошли в школьный двор, крепко держась за руки. Потом их построили, уводя от мам. Но Аленка совсем не волновалась: рядом был Женя, с ним не страшно. Директор громко всех поздравила, познакомила с учителями, и те увели их в классы. Мария Андреевна сложила все цветы на стол и стала рассаживать детей за парты. Женя и Аленка сидели рядом, оглядываясь. Многих они знали – вместе ходили в детский сад. С другими жили по соседству и вместе гуляли. Незнакомых было совсем немного. Страх и смущение прошли окончательно. Но тут Мария Андреевна подошла к ним. Женя заупрямился:
- Не буду пересаживаться. Я здесь хочу.
Учительница объяснила всем, что ее надо слушаться, но Женю оставила на месте, а вот Аленку пересадила к незнакомому мальчику Саше. Женя всю шею себе скрутил, оборачиваясь к задней парте, где теперь сидела его подружка. А потом, когда учительница отпустила их по домам, подошел к ней, взял за руку, вызывающе посмотрел на Сашу, который был на пол головы его выше и заявил:
- Обидишь ее – будешь дело иметь со мной. Понял?
- Понял, - удивленно ответил Аленкин сосед и улыбнулся.
- Жень, ты чего? – возмутилась девочка, - это же школа. Тут учатся, а не обижают.
- Пошли домой, - надулся тот и потянул ее к выходу.
С тех пор они стали просто одноклассниками.
ЛИЛИИ
Все свои десять лет Аленка прожила на Волге. А вот плавать не умела. Стыдно, конечно, но как-то так вышло. Они с друзьями ходили купаться на небольшой приток великой реки. Здесь и судоходства не было, и глубина не такая большая, да и к дому ближе. Был только один недостаток: примерно на середине реки стояли забытые плоты. Когда-то давно их сплавляли по широкому руслу к Волге. А потом, то ли надобность в их местных соснах отпала, то ли по другой причине, но целый караван плотов несколько лет делил реку пополам: на правую сторону и левую. От берега до этих плотов было метров двести. Ну, может, и меньше. Только все равно далеко. Они им не мешали. Барахтаться, брызгаться да играть в «Баба сеяла горох» можно и у берега.
Однажды Аленку позвал на речку двоюродный брат. Он шел со своей компанией. Ребята хоть и были чуть старше Аленки, но все были ей знакомы – иногда брали ее в свои игры. Никогда не обижали. Вообще держались с ней, как с ровней. Стыдно стало Аленке, что плавать не умеет, и брать с собой баллон не стала: «Буду ходить по дну, а руками грести, будто плыву. Может, не заметят», - решила она. Поначалу так и было. Вернее, никто просто не обращал внимания на то, что делает Вовина сестренка. Наплававшись, они улеглись на песочек загорать. Но в воде-то лучше, веселее. Уже собрались снова нырнуть в речку, как кто-то предложил:
- Айда за лилиями!
Все дружно согласились. Вова спросил сестру:
- Пойдешь с нами?
Аленка понятия не имела, где растут лилии, но очень хотелось букет этих прекрасных белых кувшинок. Здесь их было совсем мало: не успевали распуститься, как тут же кем-то срывались. Поэтому, она не задумываясь, согласилась. На чей-то вопрос: «Плавать умеешь?» - покраснев, кивнула утвердительно.
- Тогда, к плотам! – скомандовал Вова, - не отставай.
Плыли, не спеша, весело переговариваясь. Но Аленка все равно не успевала за ребятами. Вода все сильнее сопротивлялась, мешая переставлять ноги. Компания уже пару раз останавливалась, поджидая ее. А когда до плотов оставалось совсем чуть-чуть, дно резко ушло вниз. Аленка, не зная, что здесь обрыв, шагнула и… провалилась. Что тут началось! Погружаясь все глубже и глубже, она сильно испугалась. Сработавший инстинкт самосохранения, заставил работать руками и ногами так, что Аленка стала подниматься вверх. Наконец, вода посветлела и она вынырнула. Жадно вдохнула воздух и… вероятно, расслабившись от осознания, что находится на поверхности, снова пошла ко дну. Теперь она погружалась быстрее. Мыслей в голове не было никаких. Мозг, видимо, отключил их, уступая место инстинктам. А они заставляли девочку подниматься вверх, к спасительному воздуху. Вновь начала, что есть сил, работать руками и ногами. Снова вынырнула. Отчаянно колотила по воде, поднимая вокруг себя воду так, что она напоминала бьющий родник. Какое-то время продержалась на поверхности, жадно вдыхая. И снова пошла ко дну. Почему-то ноги были очень тяжелыми и тянули вниз с такой силой, что ей не хватало сил сопротивляться. Все кто были рядом с ней, растерялись. Аленка то всплывала, то погружалась, а они удивленно наблюдали. Если бы она, хоть закричала что-нибудь! Ну, к примеру: «Спасите! Помогите!» Так ведь молчала же. Какое-то беспокойство вызывала такая ее игра. Но не тонет же она, в самом деле! Вроде говорила, что плавать умеет… Когда в очередной раз девочка ушла под воду, Вова с криком:
- Держиииись! – нырнул вслед за ней.
Вся компания, как по команде, словно выйдя из ступора, последовала его примеру. Вытянули ее на поверхность и, поддерживая, давали возможность дышать. Никто не орал и не ругал ее. Наоборот старались успокоить:
- Спокойно дыши.
- Да не барахтайся ты!
- Мы тебя держим.
Когда Аленка успокоилась настолько, что взгляд стал осмысленным, Вова сказал:
- Ты же плавать умеешь. Чего же не поплыла.
Аленка, молча, опустила голову.
- Ладно тебе… Она и так напугалась, - заступилась Надя.
Она в их компании всегда заступалась за Аленку, если та что-то не так делала. И помогала ей больше всех тоже Надя, если в какой-то игре что-то не получалось.
- Что делать-то будем? На плоты ее тащить или к берегу? – не унимался Вова.
До плотов было совсем близко. До берега уже далековато. Но ребята решили, что нечего ей делать в их походе:
- Там после плотов до лилий еще плыть и плыть: на себе ее тащить что ли?
- Пешком дойдет.
- Так даже я там до дна не достаю.
- Тогда пусть здесь на плотах сидит и ждет нас.
- Ага. А потом к берегу потащим и ее, и лилии.
Пока все спорили, Аленка не проронила ни слова. А вот, когда отбуксировав ее на безопасное место, оставили одну, дала волю слезам. Обидно – за лилиями не взяли. Себя жалко – чуть не утонула. Брела к берегу и ревела. Сидела на берегу и тоже ревела. А потом вдруг разозлилась на себя и полезла в воду: учиться плавать. Барахталась возле берега до посинения. Зуб на зуб уже не попадал, а все одно – шла ко дну. Выбралась на горячий песочек. Чуть согрелась, и опять полезла в реку. Увидела бревнышко небольшое. Видимо от плотов оторвалось. Придумала: держаться за него руками и плыть. Бревно-то плавать умеет – значит, и она будет с его помощью держаться на плаву. Но не тут-то было. Аленка хваталась за бревнышко, ложилась на воду, начинала колотить ногами, поднимая кучу брызг, и бревно тут же шло ко дну. Как только она его отпускала, оно поднималось и, как ни в чем не бывало, плавало на поверхности. Упрямая девочка снова и снова топила бедное бревнышко. А потом… она сама не поняла, как у нее получилось, но оно больше не тонуло. Какое-то время еще поплавала вдоль берега с ним на пару для закрепления навыка. И все же решила попробовать плыть самостоятельно. Встала лицом к плотам, и поплыла. Медленно. Неуклюже. Но плыла! Правда, пока она не успевала смотреть по сторонам. Все внимание уходило на то, чтобы вовремя и правильно отгребать от себя воду, продвигая тело вперед. Но уж очень хотелось встретить ребят на плотах. Вот бы они удивились, что она сама переплыла то глубокое место. Наверное, похвалили бы ее. Было еще далековато плыть, а Аленка устала. Можно, конечно, пешком идти, но, во-первых, она теперь умеет плавать, а во-вторых, она точно не знала, где обрыв. Снова идти ко дну ей не хотелось, да и страшно было. Вспомнила, как ребята говорили, что плавать на спине легче. Даже можно и не плыть, а просто лежать и отдыхать. Перевернулась на спину и… О, чудо! Не тонет. Так приятно лежать на поверхности воды, чуть покачивая ступнями и ладошками. Сколько она так отдыхала, не известно. Только вдруг услышала:
- Аленка, ты чего тут делаешь? Велено же на берегу ждать.
Перевернувшись на живот, увидела подплывших к ней ребят. Ах, какие охапки лилий они принесли! Но у нее тоже есть чем похвастаться:
- Я плавать научилась, - радостно сообщила девочка и поплыла, демонстрируя свое достижение.
- Ух, ты!
- Молодец! - загомонили ребята.
- Мы и тебе лилий принесли, - сказала Надя, - айда к берегу.
Аленке дали целый ворох белоснежных кувшинок. Что с ними делать она понятия не имела. В вазу не поставишь – стебли длинные и мягкие, не держат совсем цветок. Да и не доживут они до дома – завянут. Положив их рядом с собой. Просто любовалась нежной красотой. А Надя тут же начала плести себе венок. Аленка, как представила эту красоту на голове, тут же и сама взялась за работу.
- Эх, жалко сфотографировать нечем, - сказал Вова, - девочки-то наши какие красивые.
Надя с Аленкой, надев венки, поплыли к камышам. Там было совсем неглубоко. Усевшись на дно, Надя крикнула:
- Мальчики, как мы вам?
- Русалки, - выдохнул Вова.
И уже тихо, сам себе, сказал:
- Все равно уговорю маму купить фотоаппарат.
ЛИСТ ЖЕЛЕЗА
В школе объявили очередной сбор металлолома. Среди школьников это вызвало ропот недовольства:
- Опять! Сколько можно!
Но понимали, что отвертеться не удастся. Все серьезные вопросы одноклассники решали не на переменах, а возвращаясь домой. Они шли вместе почти километр по безлюдной дороге вдоль забора воинской части.
- Ну, что? Когда собирать будем? – начал скучный разговор Женя.
- У меня дома уже ничего нет, - вздохнул Вова.
- И мне в прошлый раз папа последнее из сарая вытащил, - грустно заметила Люся.
- Остается только свалка в овраге, - задумчиво подытожил Толик.
- Ага. Вот по свалкам я еще не лазила, - возмутилась Оля.
Какое-то время все шли молча, а потом Таня сказала:
- Хватит ныть. Давайте начнем, как всегда. Сначала по домам, а потом посмотрим. Может, на свалку и не придется идти.
- Я все равно не полезу туда. Еще и снегу навалило, - продолжала ворчать Оля.
Ее уже никто не слушал. Обсуждали более важную проблему: день, который посвятят этому надоевшему всем занятию.
И он настал. К месту их обычных встреч все пришли уже с какими-то железяками. Нашлось все-таки дома кое-что! Свалив все в кучу, прикидывали: достаточно этого или маловато. Потом разошлись по микрорайону на обход домов. Стучали в двери:
- У вас есть ненужное железо?
Добытое сносили к своей оставленной куче. К обеду решили, что хватит. Собрались нести все в школьный двор. Но выяснилось: рук не хватает. Стали переносить частями на короткие расстояния. За два перехода оказались возле свалки. Решили отдохнуть. Стояли просто так, переговариваясь о всякой ерунде. Когда Витя полез по сугробу в овраг, к самой свалке, на него закричали:
- Куда тебя понесло? Мало тебе этого?
Витя молчал. Все подошли к краю оврага и, продолжая ворчать, наблюдали за ним. Сначала он откидывал в сторону какие-то железки, выковыривая их из-под снега. А потом, ухватившись, стал тянуть что-то большое и непонятное. Сил явно не хватало. Он упирался ногами в утоптанную снежную кочку, но справиться не мог. Руки соскальзывали с этого странного предмета, и он со всего размаха плюхался в сугроб. Вдруг Женя и Валя, переглянувшись, спустились к Вите и, встав рядом с ним, начали помогать. Через несколько минут все мальчишки были в овраге. Когда они вытащили эту упрямую штуковину, девочки сверху ахнули. Это был ржавый, кое-где дырявый, лист железа. Вытащив его наверх, сложили туда все свое металлическое богатство. Азарт придал силы не только мальчишкам, но и девчонкам. Хохоча и обгоняя друг друга, все снова полезли в овраг. Тащили из кучи все, что удавалось добыть. Очень скоро лист был заполнен основательно. Радости друзей не было предела:
- Первое место по школе наше!
- Никто столько не принесет!
Настроение всем испортила Оля:
- Вы теперь поднимите все это.
Замолчали все разом. Переглядываясь с надеждой: может, придумает кто, как дотащить?
- Эх, машину бы сейчас… - мечтательно сказал Саша.
- А самолет тебе не надо? – съязвила Оля.
На помощь пришел все тот же Витя. Как всегда, ничего не объясняя, полез опять в овраг.
- Может, хватит уже? – умоляюще пролепетала Галя, - это не знаем, как сдвинуть, а ты еще хочешь?
Мальчишки, даже не пытаясь понять, что тот задумал, потянулись за ним.
- Вить, чо ищем-то?
- Веревку, трос, цепь…
То, что им удалось найти, было коротковато. Все, как по команде, посмотрели на Витю. Тот, молча, расстегнул пальто и вытащил из брюк ремень. Все повторили за ним.
- Могут порваться, - предупредил он мальчиков.
- Плевать.
- Зато дотащим.
Соединили вместе. Все равно получилась маленькая веревка.
- Нате, - протянула им Оля кушак от своего платья.
Благодаря девчачьим поясочкам, получили, наконец, нужную длину лямки. Приладили ее к листу с железом и… впряглись.
- Готовы? Поехали! – скомандовал Толик.
Лист заскользил по утоптанной дороге. Все же им было тяжело, но они упрямо волокли к школе свое первое место. Кто-то проворчал:
- Бурлаки на Волге.
Все захихикали. Настроение немного поднялось.
- Эх, дубинушка, ухнем, - шутя, пропела Света.
Все дружно подхватили:
- Эх, зеленая, сама пойдет. Сама пойдет.
Но дальше песню никто не знал. Короткий зимний день уже синел на снегу сумерками. А идти им было еще не близко. Разговаривать сил не было. Молча тянуть воз железа тяжко. С каждым шагом уверенность, что дотянут, таяла. Кому-то пришла на память песня. Стоило только затянуть одно слово, как все подхватили разом:
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры - дети рабочих.
Близится эра светлых годов.
Клич пионера: "Всегда будь готов!"
Головы поднялись, а плечи как будто распрямились сами:
Радостным шагом с песней веселой
Мы выступаем за комсомолом.
Близится эра светлых годов.
Клич пионера: "Всегда будь готов!"
Так дружно они ни на одном смотре не пели:
Грянем мы дружно песнь удалую
За пионеров семью мировую,
Будем примером борьбы и трудов.
Клич пионера: "Всегда будь готов!"
Подходили к школе, шагая в ритм с песней, смешно поднимая колени, будто в строю:
Мы поднимаем алое знамя.
Дети рабочих, смело за нами!
Близится эра светлых годов.
Клич пионера: "Всегда будь готов!"
Они опоздали. В школьном дворе их уже никто не ждал. Сдавать металлолом было некому. Растерянно потоптавшись возле сарая, они устало побрели домой. Когда доплелись до свалки, Витя, расстроено спросил:
- Чо? не будет теперь первого места? Мы же не сдали…
- Ты что, Вить!
- Как это не будет?
- Всем же понятно, что это наше железо.
Галя подошла к Вите, взяла его за руку и тихонько сказала:
- Какая разница какое место? Мы это сделали. Спасибо тебе, Витя. Ты все так здорово придумал.
Мальчишки начали по-взрослому жать ему руку. А он краснел от смущения и улыбался.
До своего разлучного перекрестка шли, обнявшись, и пели, что приходило в голову. Оказывается, они знают так много песен.
УДРАЛИ…
К седьмому классу во всей школе не было ни одного сомневающегося: они самые дружные. Ко всему и шаловливые. Правда, стоит отметить, что и в серьезных делах были сплоченны. Смотры, конкурсы, КВН, стенгазета, сбор металлолома… Всегда впереди. Нет. Не первое место, а начать и повести за собой школу. Учителя, порой, за голову хватались: «Опять этот «д»! Когда только угомонятся?» Но до самого окончания учебы они так и не изменились.
Нужно отметить, что происходило все в первой половине 70-х прошлого века. Цензура была очень серьезная, а если в кинотеатрах шел показ фильмов с немного более откровенными сценами поцелуев, то всем им тут же присваивался гриф «дети до 16 лет не допускаются». Не миновала эта участь и киноленту «Ромео и Джульетта» совместного производства Великобритании и Италии 1968 года. Когда этот замечательный фильм дошел и до их провинциального городка, им было лет по 14. И, естественно, все себя считали взрослыми – половина класса уже носили комсомольские значки. До сих пор они помнят историю, связанную с этим фильмом. Вот, послушайте.
До первого урока оставалось еще минут 10-15, но все уже были в классе. А все потому, что еще по дороге в школу началось обсуждение того, что в «Пассаже» начали показывать «Ромео и Джульетту». И все страдали от того, что посмотреть не получится – «дети до 16…». Вдруг Оля сказала:
- Стоп! Не орите. Я читала в газете, что детей не пускают только на сеансы, после двух часов.
- Ага,- съязвил Саша, - а на утренние всех пускают.
Все дружно ополчились против него:
- Может и пускают. Чего ты споришь, если не знаешь.
- Вы много знаете, - обиделся Саша.
- Как бы нам это поточнее узнать, - задумчиво сказала Аленка.
Но ответить ей никто не успел – прозвенел звонок, и все расселись за парты.
Весь урок они перемигивались, перешептывались, перебрасывались записками. Старый историк никогда не делал замечаний. Он как будто сам себе рассказывал тему урока. Не очень интересно, как в параграфе. Прочитать они и дома могут. Еле дождавшись звонка, весь класс, подхватив портфели, побежал к выходу из школы. За партами остались только отличник Коля и скромница Наташа. За воротами, сбившись в стайку, продолжали обсуждать другой немаловажный вопрос:
- У всех деньги есть? – спросила Аленка.
- На обед всем дают по 20 копеек, - как-то обиженно, ответил за всех Женя.
- И что делать будем? Не хватит же…
- Почему? – успокоила Оля, - утренний сеанс стоит 10 копеек.
- Значит, можно ехать на автобусе. Хватит туда и обратно, - сообразила Света.
И весь класс побежал к автобусной остановке.
Ехали весело. Они вообще, когда собирались вместе, всегда веселились. Кто-нибудь да расскажет, что-то смешное. Уже у самого кинотеатра Аленка предложила:
- Потом в плане работы отряда можно будет записать массовый выход в кино.
Все расхохотались:
- Ага. И написать, какой фильм смотрели.
В кассе им спокойно продали 28 билетов. Билетерша тоже, не сказав ни слова, оторвала корешки, пропуская их в фойе. И только тогда они успокоились окончательно – цель была достигнута. Все сразу перестали баловаться. Даже хулиганистый Витя притих. Все боялись, что выведут всю компанию из зала. Фильм смотрели молча, как завороженные. Девочки в конце даже всплакнули. А вот, выйдя после сеанса на улицу, загомонили все разом:
- Ну, и чего родители добились?
- Вот это любовь!
- Жалко их.
- Джульетта очень красивая.
Последнюю фразу сказал Витя. Все разом повернулись к нему:
- Витя? Разве девочки бывают красивыми? – ехидно улыбалась Галя, глядя прямо ему в глаза. Витя покраснел до ушей, махнул рукой и отвернулся:
- Да, ну, вас… - и зашагал прочь.
Все тронулись за ним, продолжая обсуждать увиденное.
Когда разместились в автобусе, сам собой встал вопрос: до какой остановки ехать. Вариантов было всего два: домой или в школу. Мнения разделились. Одни предлагали совсем забить сегодня на уроки. Не на последний же идти? А другие утверждали, что в школу все же надо вернуться. Спорили всю дорогу. Галдели, как вороны. Пассажиры и кондуктор с интересом на них поглядывали: что же предпримут эти сорванцы? До школы осталась одна остановка, а к единому мнению так и не пришли. Автобус уже притормаживал, как вдруг они разом замолчали и повернули головы к Аленке:
- Чо делать-то?
- Последний урок – литература. С Диной Федоровной лучше не ссориться.
И все вышли из автобуса. Витя начал было ворчать:
- Дина Федоровна… И чо? Перед литрой русский был. Все равно один ее урок прогуляли.
Пошли бы уже домой.
- А ни чо… - передразнил его тихий Вова, - хочешь домой идти – иди. А мы в школу.
Витя насупился и поплелся за ребятами. Вообще-то он был второгодником. Всего пару лет назад пришел к ним, но ссорится ему совсем не хотелось. Эти ребята были здоровскими. Он даже с ними на смотре маршировал и пел, хоть и не умеет. Да, что там смотр! Он металлолом с ними ходил собирать, а уж какую-то литру вытерпит запросто.
Прозвенел звонок на последний урок. Все сидели на своих местах, чинно сложив руки на партах. Ни дать, ни взять – первоклашки. Как только дверь в класс открылась, все дружно встали, загремев стульями. От неожиданности учительница так и замерла. Она была маленькая, хрупкая и очочки у нее были крохотные. В общем, Дина-куколка, как ее между собой все и называли. Немая сцена длилась примерно с минуту. Класс ей улыбался до ушей. А она, поймав в последний момент очки, сползшие с миниатюрного носика, наконец произнесла:
- Садитесь.
Прошла к своему столу. Села. Молча. Это был плохой знак, и класс замер, ожидая бури. Но не зря они любили эту чуть грубоватую учительницу. Она никогда не орала на них, не разобравшись. Вот и сейчас, справившись с удивлением, подняла на них глаза поверх очков, и изрекла:
- Ну-с! И кто мне объяснит? – и тут же выставила вперед ладошку, – только не все хором.
Обвела всех изучающим взглядом, намечая жертву, и остановила взгляд на Аленке:
- Слушаю тебя.
Все вздохнули с облегчением. Пронесло. А еще были уверены, что лучше Аленки никто не справится с таким разговором. У нее язык был подвешен так, как надо.
- Дина Федоровна, - поднявшись, начала Лена, - мы ходили в кино.
Класс замер. С ума сошла? Правду сказала! Но Аленка решила, что в школе оставались Коля с Наташей и запросто могли их заложить. Это, во-первых, а, во-вторых, правда всегда лучше. Она помнила, как папа внушал ей это с детского сада и убеждалась в том уже не раз. Учительница снова поймала очочки, поперхнувшись от такой наглости:
- Та-а-ак… И что же это за фильм такой, который нельзя посмотреть после уроков?
- «Ромео и Джульетта».
Дина Федоровна медленно поднялась, а класс вжался в стулья.
- Не рано ли вам, деточки, смотреть такие фильмы?
Аленка нисколько не смутившись, глядя в глаза учительнице, спросила:
- Дина Федоровна, вот, скажите, сколько лет было Джульетте?
- Тринадцать, - машинально ответила та.
- Вот. А нам почти всем уже четырнадцать. Шекспира ни в одной библиотеке нет. Прочитать это великое произведение мы не можем. А тут такая возможность!
- Но, ведь, «до шестнадцати» не допускаются! - воскликнула учительница.
- Только на сеансы после двух часов. Поэтому мы и ушли с уроков. Дина Федоровна, простите нас, - класс, как по команде, встал, - тем более, что там ничего такого и не было.
Учительница устало опустилась на стул:
- Да садитесь уже.
Все, облегченно вздохнув, уселись.
- Достаем дневники и записываем домашнее задание. И по русскому, и по литературе темы разберете самостоятельно. И не дай Бог, кто-то завтра не ответит, - погрозила она пальчиком.
В полной тишине класс писал. Слышно было, как ручки шуршали по страницам. Гроза, конечно, миновала, но тучи еще были. Поэтому все дышали через раз.
- Урок все равно сорван, - сказала она задумчиво, скорее сама себе. Подняла на своих любимых оболтусов глаза, и вдруг заявила. - Ну, что… Взрослые мои, делимся впечатлениями.
Класс выдохнул и загалдел. Все непременно хотели высказать свое мнение. Разобрать в этой какофонии можно было только «Дина Федоровна». И она, хлопнув ладошкой по столу, гаркнула:
- Тишина!
Все разом смолкли. Ее внимание привлекла, всегда молчащая «камчатка»:
- Витя, я слушаю тебя.
Красный, как помидор, Витя неуклюже поднялся и опустил голову. Он никогда не отвечал устно, а тут учительница видела, что он очень активно что-то говорил в общем шуме. Она решила разговорить его во что бы то ни стало:
- Что тебе больше всего понравилось или запомнилось?
Витя смущенно переминался с ноги на ногу и молчал. На помощь ему пришла Галя:
- Ну, ты же нам рассказывал около «Пассажа». Скажи, Витя.
- Джульетта ему понравилась, - хихикнул с соседней парты Валя.
Витя, недолго думая, отвесил тому подзатыльник и сказал:
- Я сам умею говорить, - ребята замерли от неожиданности. - Мне больше всех понравилась Джульетта.
- Чем, Витя, - не унималась Дина Федоровна.
- Красивая, - и уселся, не дожидаясь разрешения.
Учительница похвалила его. Было за что. Он не просто ответил на вопрос преподавателя, но и перед всем классом признал себя равным. На звонок, возвестивший об окончании занятий, никто не обратил внимания. Все еще долго и с удовольствием обсуждали фильм, а Дина Федоровна иногда цитировала Шекспира. Прощаясь с классом, она сказала:
- Вы, хоть в план работы отряда запишите, что у вас был массовый выход в кино.
А вот это была настоящая победа. Правда, они понимали: завтра их ожидает еще одно неприятное событие – линейка, где перед всей школой будут обсуждать их проступок. Но так же все знали, что им будут завидовать. А завуч и директор ругать их будут только потому, что так положено. Не хвалить же их за сорванный учебный день. Но ни завтра, ни потом никакой линейки не было. Вероятно, это Дина-куколка постаралась…
ОВРАГ
Ох, уж эта дорога из школы домой! Целый километр по безлюдью. А по бокам снежные просторы. Там летом картошку сажают. Но одноклассникам хватало снега вволю. Играли в снежки: девочки против мальчиков. Только на месте никогда не стояли. Балуясь, постепенно продвигались к дому. А впереди еще и овраг небольшой был с узким деревянным мосточком. Вот к нему все и стремились добраться первыми. Занимали на нем настоящую оборону, не пропуская противников. И тогда выход был только один: через овраг. Да только выбраться из него тоже было не просто. На другой стороне уже поджидали захватчики и спихивали проигравшую команду обратно в овраг. Тут начиналось новое сражение. Нужно было не упасть на дно одному, а во чтобы то ни стало стащить за собой соперника. Только после того, как внизу оказывались все, немного успокаивались. Дружно помогали друг другу выбраться на поверхность, отряхивались, и мирно шли домой. Нужно было успеть до прихода родителей вытряхнуть снег из портфелей, валенок и развесить абсолютно всю одежду для просушки.
В этом году их седьмой класс учился в первую смену, а восьмые классы – во вторую. Аленка и Витя почти не виделись. Иногда, правда, сталкивались на пересменке в раздевалке, но подойти друг к другу стеснялись. А вот, в прошлом году было здорово! Сначала репетиции, потом концерт у шефов… Да много чего интересного. Тогда о них вся школа гудела… Ну, в общем, «тили-тили-тесто». А они даже за руки ни разу не подержались. Одноклассники Аленки заняли позицию наблюдателей – не вмешивались. Витины, наоборот – чего только не предпринимали! Через Аленкину детсадовскую подружку приглашали ее с собой на экскурсию, как будто место лишнее у них. В автобусе рассаживались так, чтобы эта парочка оказалась на одном сидении. После заседаний совета дружины, на которых Аленка обычно задерживалась, мальчики Витиного класса не отпускали ее одну домой под предлогом заботы: «Нечего одной по темноте шастать!» А по дороге, как-то незаметно отходили в сторону, чтобы оставить тех наедине. Но Витя и Аленка, очень активные и бойкие, так терялись, что и слова не могли сказать.
А в Аленкином классе учился Толик. С самого первого класса он выделял эту девочку. Сам не понимал, что в ней такого особенного, но ничего не мог с собой поделать. Нравилась она ему. Аленка была активисткой, хорошисткой, танцами занималась. Толик понимал, что та никогда не обратит внимания на него – обычного мальчика. Весь прошлый год он страдал, наблюдая, как сияют ее глаза, и как она краснеет, смущаясь, когда на переменах Витя вызывал ее в коридор, якобы по какому-то активистскому делу. А теперь, благодаря тому, что они учились в разных сменах, у него был шанс все изменить. Однако началось уже второе полугодие, а Толику так и не удалось обратить на себя ее внимание. Сегодня он решил во чтобы то ни стало рассказать Аленке о своих чувствах. Он даже придумал как: на дне оврага улучит момент, уронит ее в сугроб и… Ну, дальше по обстоятельствам.
Как только они выбежали из школы, все пошло по плану. Играя в снежки, Толик всегда оказывался рядом с Аленкой. Нет, напротив. Он был почти единственным ее противником сегодня. Одержали победу в битве за мост мальчики. И это тоже было ему на руку. Подгадав, где она будет выбираться из оврага, Толик, толкая Аленку, и сам скатился вместе с ней. А вот дальше все пошло не так. Вместо того, чтобы сказать, как мечтал: «Ты мне очень нравишься», он зачем-то стал засыпать ее снегом. Но Аленка, шустро увернувшись, оказалась в более выгодном положении, и теперь хорошие порции снега летели на него. Толик рассердился. Вскочил на ноги. Он сам не понимал, что хочет сделать, но выглядел достаточно агрессивным. Его еще больше злило, что она совершенно не боялась его, и не только не собиралась уступать, но еще активнее наступала. В какой-то момент Толик потерял над собой контроль и толкнул Аленку так сильно, что она упала, больно ударившись. Это было слишком. Девочка не собиралась спускать такого проступка обидчику: «Ну, держись!», - крикнула она, вставая. Чем бы закончилась эта потасовка неизвестно. Но сверху очень строго кто-то крикнул: «Эй, пацан! Только тронь ее и будешь иметь дело со мной.» Все, как по команде подняли головы, перестав барахтаться в снегу. На мостике стоял Витя со своим другом. Они шли в школу и остановились, чтобы посмотреть на снежные бои семиклашек. Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Витя медленно прошел по мостику. Затем по краю оврага. Дошел до того места, где было удобнее всего из него подниматься, и, протягивая руку, сказал Аленке: «Иди сюда.» Девочка, поднимаясь, несколько раз поскользнулась и упала, но упрямо лезла вверх, не поднимая глаз. Витя немного спустился в овраг, взял ее за руку и помог выбраться на поверхность. Неподвижно стоявшие до этого момента одноклассники Аленки, как бы очнулись и тоже стали выбираться. Витя снял перчатки и отряхивал ими снег с ее пальто:
- Портфель-то где бросила?
- Не знаю.
Кто-то из девочек поставил его рядом с ними:
- Вот он.
Все потихоньку зашагали к дому, даже не окликнув Аленку. Первым шел Толик. Ему совсем не хотелось никого видеть. Еще больше не хотелось, чтобы видели его. Он плакал.
- Витя, - подняла, наконец, она глаза, - спасибо тебе. Только я и сама бы с ним справилась.
- Знаю. Ты молодец, - помолчал немного, заправил ей под шапочку выбившиеся волосы и продолжил, - ты храбрая, но я никому не позволю тебя обижать.
Аленка покраснела. Что нужно отвечать в таких случаях она не знала. А то, что хотелось сказать, не могла – стеснялась. Спас положение Витин друг:
- Пошли! А то опоздаем.
- Аленка, давай в воскресенье погуляем.
- Давай, - улыбнулась она в ответ, подхватила портфель и побежала домой. Сушиться и ждать воскресенья.
ДЯДЯ КОЛЯ
Во время Великой Отечественной войны в их городе не шли бои, не было бомбежек и артобстрелов. Линия фронта не коснулась провинциального городка. Были только госпитали. Под них приспособили все, что возможно: школы, детские сады, техникумы... Умерших раненых, хоронили на сокольненском кладбище. После войны, там был создан мемориал. Ученики Аленкиной школы, в канун Дня Победы, по традиции наводили порядок на могилах солдат.
В этот раз девочка пришла с кладбища озадаченная:
- Пап, мы нашли рядом с общим воинским захоронением две могилки. Они, кажется, солдатские. Вот только как-то отдельно стоят. И не ухоженные.
- Уверена, что солдатские?
- Ну, да. Обелиски есть. Правда, ржавые. И таблички на них. Читается плохо, но дата смерти – 1943 год.
- Что делать решили?
- А что можно сделать? Мы там убрались. На краску деньги собираем, чтобы покрасить их к празднику.
- В военкомат идите. Надо рассказать. Вдруг там не знают. Мало ли, документы в архиве затерялись, или… Тогда неразберихи много было.
Закурил, уставился в окно и замолчал. Аленка, решив, что разговор закончен, собралась за уроки садиться, но папа снова заговорил:
- Может, вот так и Николай наш под ржавым обелиском, в заросшей травой могилке…
- Какой Николай?
- Брат мой старший. В войну погиб.
- Пап! Почему ты мне никогда не рассказывал о нем? Я даже не знала, что у меня дядя воевал.
- Да, что рассказывать-то? Был брат… Ушел воевать… Погиб…
- Папочка, - прижалась к отцу Аленка, - расскажи, - поцеловала, сначала в одну щеку, потом в другую, - ну, пожалуйста.
Улыбнувшись, он обнял дочку:
- Ох, лиса! Ну, слушай…
Облокотился на спинку дивана и начал:
- В сорок первом Николаю семнадцать было. Уже в колхозе работал. За лошадьми ходил.
Аленка, обхватив отца руками, положила голову ему на грудь. Закрыла глаза, будто свет в кинозале погасила, и перенеслась в те далекие времена.
… Из правления колхоза выбежала председателева жена, оказавшаяся там по случаю обеда, который исправно носила мужу по пути на ферму. Подхватив юбку, бежала по деревне и заполошно орала:
- Война-а-а-а! Война-а-а-а!
Старики, дети и те, кто был не в полях, высыпали на улицу. Недоуменно провожали ее взглядами. Молчали. А она, добежав до дома Ивана и Елены, встала, прислонилась к воротному столбу и запричитала:
- Ой, Коленька! Чо ж деется-то? Как мать-то с отцом топерича будут?
На крыльцо выбежала Елена. Она собралась, было, доставать из печи чугунок со щами, но услышала в открытое окно завывания соседки. Перепугавшись:
- Чово с ей! - прямо с ухватом, и метнулась с кухни.
За ней следом, как был в исподней рубахе и в портах, вышел Иван:
- Не голоси, сказывай толком чово стряслося, - прикрикнул он.
- Ой, гооооорееее! – продолжала причитать председательша, - вооойнаааа… Колюшке-то вашему, завтрева в район надоть. В военкомат. С вешшааааам. – опять перешла она на завывания.
Елена привалилась к косяку и выронила ухват. Разом почернев, осипшим голосом сказала:
- Дите ишшо. Не разума, не сил, - ухватилась за горло, сдерживая рвавшийся наружу крик, - в лета-то ишшо не вошоооол, - не удержалась, заголосила.
К воротам подтянулись деревенские. Стояли молча, сочувствуя беде соседей и, осмысливая услышанное. Иван растерянно смотрел то на жену, то на председательшу. Спохватившись, топнул босой пяткой и прикрикнул:
- Цыц! Чово разорались? Должон ехать – дык поедет. Чай не один воевать-то будет. Можа, и до фронту-то не успет доехать, а вы уж отголосили об ём.
Бабы смолкли, прикрыв рты концами платков. А Иван командовал дальше:
- Енашка! Подь сюды! - позвал младшего сына, - добеги-тко до конюшни, да скажи Колюхе, пущай бросат все. Мол, тятя зовет. Да смотри у меня, не сказывай боле ничово.
Повернулся к заплаканной жене:
- Чово стоишь-то? Успешь ишшо наревться. Ступай тесто, штоль, заводи. Чай дорога-то не близка. Сколь дён проедет все и будет голодовать?
Обернулся к председательше:
- Ково ишшо-то из наших?
Всплеснув руками, та спохватилась:
- Батюшки! Ишшо же до Федюшки добечь надоть, - и, глянув на собравшихся , добавила, - ступайте к правленью. Председатель телефонограмму должон зачитать. Из району надысь пришла.
И побежала на другой конец деревни, где жил Федор – закадычный друг Николая. А старики разослали детвору: кого в поле, кого на ферму, чтобы собрать народ к правлению.
Все сошлись, когда солнце уж хорошо перевалило за полдень. Слушали председателя молча. Мужики, хмурясь, курили. Бабы, тихонько всхлипывали. Зачитав телефонограмму, председатель еще рассказал то, что узнал из разговора со знакомцем из района, а потом, подозвав к себе Колю и Федю сказал:
- Николай Иванович! Федор Петрович! - парни переглянулись – никто пока не величал их по отчеству, - вы завтрева утром должны предстать перед военкомом. Во всей деревне только вы подпадаете под мобилизацию.
Откашлялся, прочищая вдруг, охрипшую глотку:
- Не посрамите, сынки, свою деревню, матерей и отцов своих, - снова кхекнул, шаркнул тыльной стороной ладони по глазам:
- Не чем мне вас поблагодарить за труд, и в путь снабдить не чем, - вытащил из-за пазухи поллитровку и протянул парням, - вот только, ежели так.
Совсем растерялись друзья. Оглянулись смущенно на земляков. А председатель, поклонился в пояс народу и, отыскав взглядом в толпе их отцов, продолжил:
- Прости, Иван Сидорыч! Прости Петр Федорыч! Знаю, что сыны ваши не балованы, только и не на вечорку, чай думаю, завтрева отправятся. Дозвольте погулять им последню ночь в родной деревне.
Отцы перечить не стали. И друзья, приняв из рук председателя водку, отправились домой к Николаю.
В избу Иван вошел первым:
- Мать, собери чово на стол-от, - и, забрав у сына бутылку, стукнул донышком о столешницу. Как точку поставил.
Жена, собралась было, что-то сказать, но он так зыркнул на нее, что та молча открыла шкафчик и достала три лафитника. Иван, тяжело опускаясь на лавку возле окна, оговорил ее:
- Куды столько? Два поставь. Что им тама – только губы омочат.
Елена удивилась еще больше, но спорить не решилась. Начала отдавать распоряжения дочерям, замершим в удивлении, каждая со своей работой:
- Чово застыли? Слыхали, поди, чо тятя сказал? – и, переводя взгляд с одной на другую, продолжила, - Олья, ступай в погреб, достань огурца, капустки. Поди, и грибочки ишшо есть. Ниновья, не стой столбом: картоху, пироги давай. Прасковья, луку с грядки неси, да в курятнике глянь, можа кака снеслася.
А сама повернулась к парням, усевшимся за стол:
- Коля, штей достать? Поди ишшо тёплы.
- Маменька, дык уж полно всего.
- Еште, сынки, таких-то штей тама не будет, - пробасил от окна Иван, и уже жене, - чово, спрашиваш? Неси.
Елена поставила на стол щи и ушла за печку. Поплакать тайком, да чтоб не смущать, не привыкших к такому застолью парней. Дочерей отправила в комнату:
- Чово вам тута? Ступайте, одёжу Николаеву сложите.
А отец, совсем не со зла, а как-то шутейно, отвесил маленькому Гене подзатыльник:
- А ты чово тута расселся? Марш на печь! Сёводня день закончился.
Гена не дожидаясь, когда отец рассердится по-настоящему, залез на печку. Даже глаза закрыл для пущей убедительности. Но не до конца – маленькие щелочки оставил. Этого было вполне достаточно, чтобы все увидеть.
Николай разлил водку по лафитникам. Выпили. Закусили. Но, то ли молодые, да здоровые были, то ли от волнений сегодняшнего дня, не брал их хмель совсем. А в бутылке убыло заметно. Федя собрался налить по второму разу, но Иван остановил:
- Погодьте, сынки, я вам сказку скажу.
И рассказал им, как в его бытность, два дружка всего со стакана водки пьяными стали. А потом крикнул жене:
- Мать, неси, што ль, миску-то.
От того, что произошло дальше, Гена даже забыл, про щелочки. Смотрел во все глаза, подперев щеки ладошками. Отец вылил всю, оставшуюся водку в миску, отрезал толстенный скрой от ситника, и покрошил в водку. Гена хихикнул:
- Тюря из водки.
- Цыц, малец. А то щас на сеновал ушлю комаров кормить.
Гена тут же притих. А Иван, хлопнув парней по плечам, сказал:
- Давай, орлы, хлебайте, - и опять, усевшись на лавку, уставился в окно.
Опустошив миску, закусив луком да пирогом, друзья, прихватив гармошку, пошли по деревне. На песню выходили девушки, подпевали. Только до плясок, да частушек сегодня так и не дошло. Чуть свет все разошлись по домам.
Отец уже запрягал Серко, когда Николай вошел в калитку.
- Ступай, поешь. Маменька там уж собрала.
- А ты, тятя?
Иван махнул рукой:
- Поел.
Николай не поверил: никогда в их семье поврозь за стол не садились. Но спорить с отцом побоялся.
Все сидели за столом. Даже Гена не спал. Николай сел на свое место и спросил:
- Маменька, а тятя-то чово не идет?
Та махнула рукой, пряча глаза, ответила:
- Господь с им.
Ели быстро. Молча. Зачерпнув из миски, стоящей в центре стола, ложку несли над хлебом, чтоб не накапать. Шаркнув по дну, Николай отправил в рот остатки хлеба, положил ложку и, вздохнул:
- Эх, за Евденьей-то никово не послали. Не по-людски это, с сестрой не проститься.
- Бегал Енашка давеча к им в деревню, - накрывая хлеб полотенцем, ответила мать, - Павла она ныне провожат. Можа встренешь у военкомата.
Николай посмотрел на мать:
- У ей же дитё малое. Как она будет топерича?
- Авось не съест свекровь-то ее, - кивнула на Ольгу. - Я вона с ей так-то в четырнадцатом годе осталась. Потом зарок дала: сноху почитать за дочь. Своим по пла;ту, и ей та;кож. Дочкам заплату, и снохе рваной не ходить.
Начали прощаться. Сестры обнимали, троекратно целовали и отходили в сторону, вытирая слезы. Гена, хотел было тоже обнять, но смутился и просто пожал брату руку. Мать, подхватила котомку, и вышла с сыном на улицу. Примостила вещи на телегу и сама хотела сесть, но Иван ее остановил:
- Куды собралась? Тебя там ишо не хватат. Голоси тута.
Елена надеялась, что побудет возле сына еще несколько часов. Но, поняв, что сию минуту надо его отпустить, может быть, и навсегда, вцепилась в него мертвой хваткой и завыла:
- Не пушшууууууу! Родиииименький моооой! Кровиииинушкаааа моояяяя!
Иван оглянулся на дом. На крыльце стояли дочери и сынок. Он сердито крикнул им:
- Чово выстроились? Заберите маменьку в избу.
Все кинулись оттаскивать Елену от сына. Она билась, как птица, в их руках. А когда, оторванная от своего птенца, увидела, как тот запрыгнул на телегу, обмякла и, повиснув на руках дочерей, зашептала, не отрывая от него глаз:
- Благослови тебя Господь, моя кровинушка. Спаси и сохрани, Господи, моё дитятко. Пресвятая Богородица, сбереги мово сыночка.
Опустилась на ступеньки крыльца, закрылась ладонями от всего белого света и, покачиваясь из стороны в сторону, ревела. Горько и безутешно.
Щелкнув вожжами по бокам лошади, Иван крикнул:
- Ноо, милой! Пошооол! - и направил Серко к открытым воротам. Лошадь уже была на улице, а телега все еще во дворе. Но через несколько мгновений и она покинет родной островок. Николай оглянулся, бросая прощальный взгляд на отчий дом. Тут не выдержал Гена. Сорвался с места и помчался к воротам:
- Коооляааа! Колюшкаааа!
Николай, спрыгнул с телеги, подхватил мальца на руки, а тот обвился вокруг него и руками, и ногами, словно вьюн. Сквозь слезы бормотал:
- Коля, вертайся быстрей.
- Дык, скоро и вернуся.
- Ты обещал научить за плугом ходить.
- Обещал - научу. Вот осень придет...
- Ты к осени возвернешься?
- Угу. А ты маменьку, да сестер береги. Ты теперь старшой в доме, посля тяти.
- Дык я маленький ишшо. Оне слушать меня не станут.
- Ты чово, Енашка? Как это не станут? Тятенька, как говаривал? Мужик в дому главный. Бабье дело шти варить, да порты стирать, а решат все мужик. Вот щас тятенька уедет, у ково оне спрашивать-то будут?
Гена вытер слезы. Обнял покрепче Николая. По-взрослому, троекратно расцеловал и соскользнул на землю. Николай взлохматил смоляную шевелюру на голове мальчика:
- Давай, брательник, держись. Старшим быть нелегко, но ты смогёшь. Беги, родной.
Телега выехала из ворот, увозя Николая на войну. Сдвинув, по-хозяйски створки, Гена их запер и подошел к крыльцу:
- Маменька, пошли в избу.
Мать покорно встала и пошла за сыном. С тех пор, до самого своего последнего дня, чтобы она ни делала, ее губы постоянно шептали молитвы. А пока потянулись бесконечно долгие, долгие годы войны.
Письма Николай писал редко. Из них совершенно нельзя было понять, где он воюет. Вначале-то и не воевал даже. А вроде, как учился. Гена никак не мог понять, что за учебка такая. Он даже решил, что тятенька не правильно читает: надо, наверное, учобка. А, вот Гена, больше учиться не будет. В конце лета подошел к нему председатель:
- Сколь годов-то тебе, сынок?
- От Нового года десятый пошол.
- Эх, мал ты ишшо...
- Чово это мал? Я уж, чай, вырос.
- Дык, оно конешно так. Только не встанешь же ты заместо Николки? Не справисся.
- Чово это не справлюсь? Я завсегда брательнику помогал.
- А школа?
- Николай вернется, пойду в школу.
Всю жизнь в графе «образование» Гена писал: 4 класса.
В начале лета 43-го года пришел последний треугольник от Николая. Мать с отцом улыбались, читая:
- Скоро, должно быть, войне конец. Ежели на то будет ваше родительско благословенье, то готовьтесь к свадьбе. Приеду домой с невестой.
В ответе отписали, что благословенье он получит. Только очень уж просили карточку будущей сношеньки. Писем потом долго не было. Мать все глаза проглядела, выглядывая почтальоншу. Она вошла в их калитку только перед Покровом. Накинув полушалок, Елена выбежала на крыльцо:
- Письмо, что ль? Давай, не томи.
Та, не поднимая глаз, достала из сумки казенный конверт и протянула Елене. Мать, заподозрив недоброе, шагнула назад:
- Чово это?
- Письмо.
- От Коли?
- Тут непонятно написано от ково.
Обтерев руки фартуком, Елена взяла конверт. И вдруг вспомнив, улыбнулась:
- Ой! Так это от Коли. Он карточку невесты прислал. Заходи в избу, поглядишь на нашу сношеньку.
Шагнув через порог, начала радостно всех созывать:
- Иван, Олья, Прасковья, Ниновья! Да где вы все запропостились-то? Николай карточку прислал.
Все сбежались на зов. Елена, улыбаясь, надорвала конверт. Достала серую бумажку:
- Чово это? - недоумевая повертела ее в руках, заглянула в конверт, - а карточка где?
Посмотрела на почтальонку.
- Ты, Елена, читай, - пряча глаза, сказала та.
Елена поднесла бумажку к глазам:
- Чово-то не пойму я. Больно мелко написано. Ну-тко, Енашка, на. У тя глаза-то повострее.
Иван, уже все понял. Поставил локти на стол, обхватил голову руками. Крепился из последних сил. Сестры почуяв неладное, жались молча друг другу. Гена, взял серую жесткую бумажку и начал читать:
- Извещение. Ваш сын, Гвардии сержант, командир отделения, Захаров Николай Иванович, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…
Дальше Гена прочитать не успел. Так страшно ему никогда не было. Маменька выла, как раненый зверь, сестры голосили так, что уши закладывало. Отец, уронив голову на стол, вздрагивал всем телом, рвал седые волосы и то ли рыдал, то ли рычал. Гена попятился к двери. Ему хотелось убежать и спрятаться от этого горя, но почтальонша обняла его и укрыла ото всех и от всего. В ее ласковом тепле, он вдруг осознал, что прочитал в этой бумажке. И заплакал…
У него и сейчас, тридцать лет спустя, эти воспоминания тревожили душу так, что против воли, по щеке поползла соленая, прозрачная капелька. Аленка открыла глаза:
- Пап, а где погиб дядя Коля.
Отец вытер ладонями лицо и, взяв себя в руки, сказал:
- Не знаю, дочка. Тогда мал был - не запомнил. А после войны, когда отца уж не было, пришел какой-то военный чин. Мать одна дома была. Сказал ей, что собирает документы и письма фронтовиков для какой-то государственной надобности. Она ему и вынесла коробочку, где все хранилось: письма, фотографии, похоронка. Так в ней и отдала.
- Все-все?
Отец кивнул:
- Ничего на память не оставила, - помолчал и добавил, - кроме памяти.
ОТЪЕЗД
Дина Федоровна вошла в класс, сдвинула очочки на нос и строго спросила:
- Кто дежурный? Раздаем тетради, - подвинула аккуратную стопочку на край стола, - пишем изложение.
Внимательно, поверх очков, оглядела класс, посмотрела на Аленку:
- Для особо одаренных еще раз объясняю, что это такое.
Рассказав определение, чеканя каждое слово, подошла к ее парте. Постукивая аккуратным ноготком, продолжила:
- Никакой отсебятины! Только то, что я прочитаю. Просто пересказ, но в письменном виде.
- Дина Федоровна, - заныла, покрасневшая Аленка.
- Я знаю, что я Дина Федоровна. А еще я знаю, что автор все успел придумать и записать. И последнее: если я в твоем изложении найду, хотя бы одну мысль, не принадлежащую автору, поставлю двойку.
Аленка уставилась в парту, а учительница никак не могла остановиться:
- Свои мысли будешь писать в сочинениях, - и уже всему классу, - обнаглели! Все сочинения, как под копирку, списаны с параграфа учебника. Даже у тебя последнее сочинение сплошь общие фразы, - снова повернулась она к Аленке, - вот поступишь в институт и пиши, как хочешь, а у меня будешь делать, как положено.
Взяла в руки книгу, открыла на закладке:
- Число написали? Изложение… - опустила книгу, снова посмотрела на Аленку, - уже решила, куда поступать будешь?
Аленка тяжело вздохнула, а ребята захихикали.
- Я что-то смешное спросила? – повысила голос учительница.
Все притихли.
- Куда я хочу – мама не разрешает. А больше не знаю, куда поступать.
- А почему мама против журналистики?
- А я не на журналистику хочу.
- А куда же? – от неожиданности учительница села, - впрочем, знаю я твою мечту. Полностью согласна с мамой. Тебе писать надо.
Аленка насупилась еще больше:
- Я не умею писать. Мне очень хорошо это объяснили. Вы же видели письмо из «Пионерки.»
- Это не показатель. Подумай серьезно о журфаке.
- Моя сестра туда поступала – провалилась. А она лучше меня писала. Ее даже в «Приволжанке» печатали.
- В нашей «болтушке» и тебя тоже печатали бы, но ты же упертая.
- Ее Галина Борисовна уговаривает в пед поступать. Обещает направление от школы, - улыбаясь, сообщил Женя.
- Только не на филфак, - нарочито испуганно сказала Дина Федоровна, - пожалей детей. Твои ученики никогда не освоят пунктуацию. Да и синтаксис тоже, - закончила она, махнув рукой.
- Нее, ее хотят отправить на историко-пионерский, - не унимался Женя.
- Ну, что ж, завуч по внеклассной работе из тебя может получиться неплохой… Наверное, - и снова, открыв книгу, начала диктовать.
- Дина Федоровна, - загалдели ученики, - так ведь не диктант пишем.
- Русский язык меняем местами с литературой, - опять закрыв книгу, сказала учительница, - проболтали пол урока – какое теперь изложение, - и начала рассказывать новую тему.
… А после выпускных экзаменов за восьмой класс, к Аленке приехала в гости сестра. Она долго и безрезультатно уговаривала ее переехать к ней и поступить в техникум:
- Захочешь высшее образование получить, так после техникума еще проще.
Наверное, не смогла бы она убедить упрямую девочку, если бы…
Вите оставался последний год до выпускного. И чего он сейчас заговорил с ней об этом? Помечтать о будущем, наверное, захотел.
- Аленка, я в Горький поеду. В военное училище буду поступать. А ты через год приедешь ко мне и тоже куда-нибудь поступишь.
- Я не хочу куда-нибудь.
- Ну, это я так просто сказал. А по правде если, там есть институт с факультетом журналистики. Я узнавал.
- И ты туда же! – взорвалась девочка, - Ну, какой из меня журналист! Я в Кострому поеду. В пед поступлю.
- А как же я? – огорчился Витя.
- А ты через год туда поедешь и куда-нибудь поступишь.
- Аленка…
- Что вы все за меня решаете? Дина с тобой вместе на журфак толкает, Галина – в пед, сестра говорит, что вообще в девятый класс не зачем идти. И никто не хочет понять, что мне совсем другое нужно.
- Так поступай куда хочешь!
- Мама не разрешает.
- Моя тоже сначала против была, а потом… - Витя спохватился, - с отцом поговори, он тебя всегда поддерживает.
- Говорила… Молчит.
- Что совсем ни слова?
- Почему? Сказал: «Не знаю, дочка, что сказать. Может, мама все же права?»
- А, может, и правда она права?
- Вить! Я год уже готовлюсь. У нас в Доме пионеров новый педагог. Он раз в неделю со мной дополнительно занимается. Говорит, что у меня есть данные. Почему вы все так не хотите, чтоб я в театральное поступила?
Витя молчал, опустив голову. Аленка, так и не дождавшись от него хоть какого-нибудь ответа, развернулась и пошла прочь. Не окликнул. Не остановил. Полночи она рыдала в подушку, а утром за завтраком сказала сестре:
- Я согласна уехать к тебе и поступить в техникум, - повернулась к отцу, - пап, заберёшь документы в школе?
Все облегченно вздохнули и заулыбались. Почему все так хотели, чтоб она ушла из школы, Аленка так и не поняла.
- В какой техникум поступать решила, - спросила сестра.
- Мне все равно.
С Витей она больше никогда не виделась. Аленкой навсегда осталась только для папы – в машиностроительный техникум поступила девушка Лена. Началась взрослая жизнь.
ПАМЯТЬ
Уже несколько лет Елена жила одна. У дочери давно своя семья. А муж… Раньше она навещала его всякий раз, как выдавалась свободная минутка. Потом, приходской священник, прознав об этом, пожурил ее и сделал наставление: «Не надо на кладбище тропу торить. Отпусти его. Смирись.» И Елена смирилась – теперь ходит только в праздники. В церковные. В государственные приезжают дети. Правда, на этот раз у них были какие-то свои планы. Не получалось остаться с ней на все майские. Зато, привезли внука. Захар был для нее всем: и радостью, и солнышком, и воздухом. Мальчуган отвечал ей такой же искренней любовью. У них были свои секреты, свои дела. Им даже молчать друг с другом было как-то уютно: лишь бы рядом. Вот только внуку не нравились вечные придумки бабушки с поездками. Той всегда хотелось куда-то его отвезти, что-то показать. Справиться с бабушкиным упрямством у него пока не получалось. Всячески показывая свое недовольство и нежелание, он собирался и с угрюмым видом тащился за ней следом. Но через некоторое время вспоминал с восторгом эти поездки.
Вот и на этот раз начал ныть еще с вечера:
- Бабушка, ну, давай не пойдем на митинг. Что мы там не видели? Каждый раз одно и то же. И кашу из полевой кухни я не хочу – ты вкуснее варишь.
Вот про кашу – это была ничем не прикрытая лесть. Готовить Елена, конечно, умела, но не любила отчаянно. И близкие, и друзья знали, что она готова есть, что угодно, лишь бы не стоять у плиты. Но рассердилась совсем не из-за этого:
- Тебе не стыдно? Придут ветераны войны. Их осталось совсем мало. Если все будут рассуждать, как ты, им даже цветочка никто не подарит. А к памятнику павшим воинам кто цветы принесет? Разве тебе не обидно будет, если твоему прадеду тоже никто на могилу в День Победы цветочек не положит?
- Какому еще прадеду? Дедушке Гене? Так он же не воевал?
- Твоему двоюродному прадеду – Николаю. Он погиб в 1943 году.
- Расскажи…
- Завтра. Придем домой и не только расскажу, но и покажу все, что смогла о нем найти.
Рано утром, 9 мая, пока внук спал, Елена сходила за цветами. Потом зашла к маме и долго ее убеждала: ради Захара надеть, хотя бы один раз в жизни, свои медали и тоже пойти на митинг.
- Так ведь разве я дойду, - применила последний довод мама.
- На такси доедем, - доставая платье, к которому прикреплены награды, закончила Елена уговоры, - надевай платье и жди. Я пошла внука будить.
Захар очень торжественный и серьезный вышел вместе с бабушкой из подъезда. Гордо нес яркие тюльпаны:
- А мы куда? – удивился он, когда Елена свернула в другую сторону.
- К бабушке Гале. Там тебя ждет сюрприз.
Увидев свою старенькую прабабушку с медалями, мальчуган даже рот открыл:
- Ты воевала?
- Нет, мой милый, это трудовые.
Захар вопросительно посмотрел на Елену. Та объяснила:
- Она была совсем немного старше тебя во время войны, а уже работала наравне со взрослыми. Вот за это ее и наградили медалями.
- А, можно я бабушке Гале цветы подарю? Ну, пожалуйста...
- Конечно, можно.
- Но тогда для ветеранов не останется, - засомневался мальчик.
- Мы еще купим.
Захар радостно подбежал к бабушке:
- Бабуля, я тебя поздравляю с праздником, - обнял ее, расцеловал, а отдавая цветы, робко спросил, - можно мне их потрогать?
Пока Елена вызывала такси, мальчуган рассматривал медали. Прочитал все, что было на каждой написано. С обеих сторон. А потом, на митинге, ни на шаг не отошел от места, где она сидела вместе с другими ветеранами. Гордился. Наверное, именно поэтому, сегодня даже солдатская каша из полевой кухни была для него вкуснее, чем обычно. Но едва допил сладкий чай из пластикового стаканчика, стал проситься домой. Елена строго сказала ему:
- Решать будет бабушка Галя. Может она концерт захочет посмотреть.
- Нет уж, поехали. Устала я очень.
Вернувшись с праздника, Захар, не успев переодеться, напомнил:
- Бабушка Лена, ты же обещала рассказать.
- Сейчас, - и достав с полки синюю папку, уселась на диван, - иди сюда.
Обняв, пристроившегося рядом внука, рассказала ему все то, что знала сама.
На самом деле, мне известно очень мало. Во время войны меня еще и на свете не было, а моему папе было чуть больше лет, чем тебе сейчас. Он запомнил только, что его старшего брата призвали на фронт в первый же день войны. Письма приходили редко. А в 43-м получили похоронку. Как только Николай ушел воевать, моему папе пришлось занять его место в колхозе. Сначала он работал в конюшне, а потом и в поле вместе со взрослыми пахал и сеял. В их семье хранились письма дяди Коли, похоронка и одна единственная фотография, сделанная перед самой войной. Но потом, уж не знаю кому это было нужно и зачем, но все это у них обманным путем забрал какой-то человек в военной форме.
Узнав все это от папы, я пошла в военкомат. Надеялась найти хоть что-нибудь о дяде Коле. Поскольку была тогда еще ребенком, со мной даже разговаривать не стали. Сказали, чтобы сначала подросла. Но и со взрослой тоже не очень церемонились. Говорили, что документы секретные и в архив меня не пускали. А несколько лет назад, когда у меня появился интернет, я нашла один сайт. Там познакомилась с поисковиками. Вот они-то и научили меня, куда и как обращаться…
Раскрыв папку, Елена достала из нее бумаги и подала их внуку:
- Это распечатки из Объединенной Базы Данных «Мемориал». Вот смотри: здесь все данные о твоем прадедушке: дата и место рождения, призыва, смерти. А вот это мне прислали из военкомата, в который не пускали. И подала внуку справку о том, что его маме была выслана похоронка.
Захар внимательно просмотрел все бумажки и вдруг удивился:
- Бабушка, а почему здесь написано, что он погиб 23 августа, а вот здесь 30 августа?
- Молодец! Внимательно читал. Я тоже, когда нашла эти документы, удивилась. Мне Дима Парсенюк все объяснил. Сейчас и тебе расскажу.
- А кто этот Дима?
- Это поисковик. Я ему очень благодарна. Он многое рассказал о тех днях, когда погиб дядя Коля.
Захар, убирая бумаги в папку, заметил, что бабушка из нее достала не все:
- А там что?
- Это карты. Дима мне их прислал, когда мы пытались найти место, где дядя похоронен.
- Нашли? Мы с тобой туда поедем?
- Нет, мой хороший, не нашли.
- Почему? Что он нигде не похоронен?
Елена закрыла папку. Помолчала. И снова обняв внука, продолжила.
Дядя Коля погиб на границе между Ростовской и Донецкой областями. Там тогда проходила линия Миус-фронта.
- Какого фронта?
- Речка есть – Миус. Вот поэтому и фронт так назвали. Дядя Коля воевал в 87-й Гвардейской стрелковой дивизии. В августе 43-го года она в составе 2-й Армии находилась как раз в тех местах. Бои были настолько страшные, что к моменту их окончания, от дивизии осталось не более ста активных штыков.
- А остальные?..
- Погибли. Или ранения получили. Дивизию после этой мясорубки расформировали. Линия фронта раскачивалась, как маятник. Погибших ни с нашей, ни с вражеской стороны хоронить не успевали. Делали братские могилы, в которых зачастую лежали рядом и русские и немецкие солдаты. Некогда было разбираться. Вот отсюда и путаница с датой смерти дяди Коли. В первый раз, 23 августа, его, наверное, не увидели среди живых и занесли в «Список безвозвратных потерь». Потом исправлять было поздно: списки-то уже, вероятно, в штаб отправили. А он воевал еще неделю. Но 30 августа погиб. Поэтому Дима Прасенюк искал любые памятники и возле деревеньки, указанной в первом списке, и возле хутора из второго донесения. Он исколесил всю округу, но ни на одном из найденных им памятников или обелисков, Захаров Н.И. не значился.
- Бабушка, а куда же мы с тобой цветы принесем? Может еще найдется могилка?
- Думаю, что нет. Если у дяди Коли был такой же характер, как и у младшего брата, то он наверняка не носил солдатский медальон.
- А что это?
- В таких медальонах были записаны все сведения о бойце. Когда поисковики находят новые воинские захоронения, они только по ним могут определить, кого именно из погибших нашли. Но сейчас все стало еще сложнее. Надежды отыскать его могилку совсем не осталось, потому что в тех местах снова идет война.
- Да, бабушка, я знаю. Донбасс защищается.
По комнате уже растеклись сероватые сумерки. Бабушка с внуком сидели, обнявшись, и молчали. Елена вспоминала, как таким же майским вечером, она, еще девочка, слушала рассказ отца о дяде Коле. Теперь вот и ее внук так же, как она сама тогда, не мог смириться с тем, что после его прадеда, пусть и двоюродного, ничего не сохранилось. Он вздохнул, и с надеждой спросил:
- Бабушка, может, все же что-то осталось?
Она поцеловала его в светлую макушку и повторила слова своего отца:
- Только память… Наша память.