Подкаблучник

               
               
В детстве Валентин был стеснительным мальчиком. Не гонял с пацанами в футбол, не лазил по деревьям, не дрался.  Мечтал стать рыцарем и спасти от дракона принцессу. А когда вырос, у него почему-то никак не складывались отношения не только с принцессами, но и вообще с женским полом. Его мама, будучи дамой властной и категоричной, здесь проявила максимум такта. Не посвящая сына в свои планы, просто пригласила в гости Яну, которая быстро нашла с Валентином общий язык. Скоро, он почувствовал себя настолько смелым, что решился поцеловать девушку. После первого же поцелуя Валентин превратился в Валюшу. Имя зазвучало для него волшебной музыкой. И опьянев от счастья, он побежал в ЗАГС с такой радостью, с какой в детстве не бегал за мороженкой. Очень скоро жена сообщила ему о беременности. И будущий папа сдувал пылинки со своей Яночки. Предупреждал любое ее желание. А уж, когда родился Артемка, летел с работы быстрее самолета. Потому что сын без него капризничал и выматывал маму так, что та сразу, как только Валентин переступал через порог, падала без сил на диван. Гордый отец думал: «Любит папку. Скучает.» Мчался с сыном по магазинам, совмещая прогулку с пополнением продуктовых запасов, готовил ужин, а заодно и обед на завтра. Купал малыша. Уложив его спать, стирал нехитрое детское бельишко. И только после этого падал, к сладко посапывающей жене, под бочок. Когда ребенок начинал плакать среди ночи, вскакивал, чтобы поменять пеленки. Однажды случилось так, что он пришел с работы раньше обычного. Яна, не услышав, как хлопнула входная дверь, продолжала болтать по телефону. При этом аккуратно подпиливая ноготки:
- Нет, Свет, я смогу только в выходной. Валюша пойдет с ребенком гулять, и я пару часов буду свободна, - помолчала, наверное, слушая подругу, и продолжила, - еще чего! Не буду я с кастрюлями возиться, - у меня для этого Валюша есть. Ой, да куда он денется. 
Волшебная музыка имени исчезла. Валентин, мрачный, как осенняя туча, медленно произнес:
- Больше никогда не называй меня Валюша. Меня зовут Валентин.
Он еще, что-то хотел сказать, но жена встала напротив него, уперла руки в бока и с вызовом сказала:
- А то, что? Может, хочешь развестись со мной? Так хоть завтра! Надоел хуже грыжи, зануда. Только ребеночек-то с мамой останется. А я еще подумаю, разрешить тебе с ним видеться или нет, - и надменно добавила, -  Валюша.
У него противно вспотели ладони, и потемнело в глазах. Устало опустившись на стул, он только и смог сказать:
- Дрянь.
Яна, ехидно улыбаясь, слащавым голоском спросила:
- Ну, и чо ты расселся? - и уже приказным тоном, - На кухню иди. Кастрюли ждут.
Много лет он продолжал делать все те же дела. Но это уже была плата за право воспитывать сына. А выросший Артем, уехал из их провинциального захолустья, поступив в московский ВУЗ. Плата за учебу была непомерной. Осилить это с их нищенскими зарплатами было не реально. Валентин поступил, как теперь делали многие: подался в столицу на заработки. Заодно и к сыну поближе. Артем, все больше отдалялся от него, становясь самостоятельным и стесняясь не обеспечивающего всех его потребностей, отца. Валентин затосковал. Деля кров с десятком таких же вахтовиков, чувствовал себя покинутым и одиноким. Жена звонила большей частью, когда были нужны деньги. Сын... Сын звонил немного чаще, но тоже в основном ближе к зарплате или авансу. А вот мама наоборот активизировалась. Тогда, после женитьбы Валентина, ей пришлось сбежать из своей же квартиры, аж, в другой город. Звонила только по праздникам, стараясь не мешать счастью сына. Теперь же, когда Валентин жил вдали от Яны, наверстывала упущенное. По нескольку раз в день интересовалась: тепло ли он одет, что кушал. Беспокоилась, чтоб не начал пить с этими мужиками, которые живут с сыночкой в одной комнате. Переживала: не загулял бы. Валентин не раздражался. Терпеливо успокаивал маму. Уверял, что он большой, умный мальчик. А сам все больше задумывался о своей жизни. На личный контакт, что на работе, что в вагончике шел неохотно. Времени на размышления у него было предостаточно. Он уже многое понял о себе. Все подыскивал подходящее слово, чтобы охарактеризовать себя. Не нашел – услышал. Мужики думали, что он спит, и разговаривали, хоть и в полголоса, но, не стесняясь в выражениях. Валентин, понимая, что речь о нем, весь превратился в слух.
- Да ладно тебе, может, он ее любит, - сказал тот, что постарше.
- Ага, любит, - усмехнулся в ответ другой, - вот Васька свою, точно любит. Слышал, небось, как он с ней говорит.
- А, чо там слушать, - расплылся улыбкой старший, - сияет весь, как бляха у новобранца.
- Во, - подтвердил, горячась, молодой, - а этот, чо? «У меня сейчас нету денег, но я постараюсь... Не ворчи…  Приеду – починю.»,   - и передразнивая Валентина, закривлялся.
Потом махнул рукой и с какой-то брезгливостью заключил:
 - Подкаблучник.
Валентину даже показалось, что тот пренебрежительно сплюнул. Не в силах больше слушать, поднялся и вышел на улицу. Докуривал уже третью сигарету, когда к нему подсел старшой:
- Ты не серчай на него, Валя, - сказал тот, выдохнув первую затяжку, - молод, горяч.
Валентин отшвырнул недокуренную "Приму", поднялся:
- Да чего там. Прав он.
И зашагал, сам не зная куда.
Бродил по округе, не замечая ничего. Не помнил, как оказался в сквере. Уже наступили сумерки. Удивился, что никогда здесь раньше не был. В сиреневом воздухе шелестел раскидистый клен. Что-то незнакомое и непонятное творилось в душе Валентина. То било ознобом, то скручивало в узел, а то вдруг что-то растекалось по всему телу ласковым теплом. Стоял, как завороженный, не шевелясь. Боялся спугнуть очарование осени. Вдруг совсем рядом вспыхнул уличный фонарь, делая еще ярче отблески листвы. И тут мысли Валентина потекли как-то плавно, и сами собой складывались в строки. Нежные, ласковые. Он никогда раньше не писал стихов. Понятия не имел, как это делается, а сейчас сердцем чуял - это стихи. Похлопал себя по карманам. Из бумаги - полупустая пачка сигарет. Ни ручки, ни карандаша нет. Быстрым шагом направился назад. К своей тумбочке он почти бежал: «Только бы не забыть.» Ворвавшись в комнату, отыскал на столе обрывок бумаги. На этом клочке, написал свое первое стихотворение. Зачеркивал, переписывал, снова зачеркивал, надписывал, исправлял. Закончил под утро. Уже сидя в коридоре, потому что в комнате все давно спали.
С этого дня в голове начали роиться рифмы и фразы. Теперь в кармане всегда был блокнот и ручка. Писал, как одержимый. Благодаря своим же стихам, однажды понял, что прожив почти полвека, ни разу не любил. Больше он домой не ездил. Только на праздники. Заканчивалась одна вахта, он тут же оставался на следующую. Что там, дома, делать? Кому он там нужен? Здесь ему спокойнее. И в блокнот через плечо никто не подсматривает. Валентин так никому и не показал ни одного стиха. Хотелось, но стеснялся. Так бы и писал, наверное, тайком, если бы не предложили перейти на другую работу. Там был компьютер и выход в интернет. Он совсем не умел пользоваться этими благами цивилизации, но мир не без добрых людей: научили, подсказали. Правда, предупредили: «Чтоб начальство не видело». Освоился он быстро. Теперь у него была своя собственная страничка. А на сайте была группа, где можно было выложить стихи. Он сменил настоящее имя на псевдоним и выложил все до единого на суд людской. Пока ждал классы и комменты, читал стихи других авторов-любителей. Что-то нравилось, что-то даже до конца не дочитывал. А одна особа, тоже инкогнито, зацепила его своими строчками. Он ей даже письмо написал. Скромно так похвалил. Та вежливо ответила. Потом, прочитав ее новые стихи, снова написал. Снова получил вежливый ответ. Вскоре она сама написала, наткнувшись случайно на его стихи. И понеслось. Довольно скоро они стали засиживаться у мониторов по полночи.
 А потом... Потом встретились. В реальной жизни она оказалась лучше, чем на той фотке, что прислала ему. И не такой смелой, как в чате. Стеснительная до зажатости. Долго ему пришлось искать подход к ней настоящей, чтобы она, наконец, перестала его стесняться. Мила была настолько не уверена в себе, что собственные комплексы казались ему просто пшиком. Валентин подбадривал, оберегал, заботился, чувствовал себя героем. Нет. Рыцарем, спасающим принцессу от злого дракона. Только одна беда омрачала их отношения. Мила не верила в любовь. Он верил, но не знал, что это такое. Тем не менее, пообещал доказать, что она не права. Да так увлекся... Это было откровением, счастьем, блаженством. Теперь оба знали, что крылья бывают не только у птиц и ангелов. А еще, прочувствовали, что такое разлука и ожидание.
Он уехал на очередной календарный праздник домой, но выдержать даже один день без общения с Милой было невыносимо. Улучив момент, включил комп сына. Всего час переписки. Валентин радовался даже этому. А завтра – уедет из этого холодного города. И можно будет говорить с ней  по телефону хоть весь обратный путь.
На работе выходных Валентин ждал постоянно. Его, конечно, выматывала дорога к ней, потому как, она жила совсем не близко. Возвращался каждый понедельник. Не выспавшийся, но счастливый, потому что Мила была его женщина. С ней было легко и просто. Можно было восторгаться закатом, изучать рисунок на крыльях бабочки, умиляться каплями росы, нанизанным на нити путины, как бусины. С ней не страшно выглядеть смешным, глупым. Они долго смеялись, когда прочитали на сайте, что самые умные люди от любви глупеют. С Милой он становился настоящим. Их роман измерялся уже не неделями. Правда, еще и не годами. Но Валентин все чаще задумывался о том, что надо разводиться. По ночам обдумывал, как сделает любимой предложение. Представлял ее реакцию. Засыпал под утро абсолютно счастливым, словно все мечты были уже свершившимся фактом. 
В последний раз, прощаясь с Милой, он предупредил ее, что может неожиданно уехать домой. Не стал объяснять, почему так вдруг засобирался. Хотел сделать сюрприз. Тогда, возвращаясь от нее, всю дорогу  улыбка не сходила с его лица. Он то пел, то вспоминал, как она порхает по кухне, или розовым ноготком рисует на его груди сердечки. Когда оставалось несколько километров пути, Валентин, как всегда позвонил Миле, чтобы сообщить: «Все нормально. Доехал. Вечером позвоню.»
 Но случилось непредвиденное. Как только он вышел из машины, увидел Яну с Артемом. И удивился – всю зарплату только вчера отправил. Зачем они тут? Не давая ему опомнится, жена пошла в наступление:
- Ну, что, кобель, доигрался? Думал, далеко уехал, так все можно? Что молчишь? Нечего сказать?
Валентин действительно молчал. Всего скорее, растерялся. А, может, сработал рефлекс, прочно укоренившийся за годы совместной жизни: лучше промолчать. Яна кипятилась сильнее:
- Все! Кончилась разгульная жизнь. Иди, собирай монатки. Домой едем.
Валентин попытался было сказать, что там не заработает столько денег, но Яна прикрикнула:
- Собирайся, я сказала.
Посмотрел на сына, надеясь на поддержку, но тот молчал и на отца не смотрел. Вздохнув, зашагал, в сторону вагончика. Пока шел, и потом, собирая нехитрые пожитки в спортивную сумку, думал, что сейчас выйдет и скажет, что никуда с ними не поедет. Если жена начнет опять орать, положит ключи от машины на капот. Пускай едут без него – к Миле он и на электричке доберется. Осталось запихнуть в сумку только блокнот, полностью исписанный стихами, да тетрадку, едва начатую – подарок Милы. Тут телефон запиликал. Звонил сын. Чуть помедлив, все-таки соединился. Артем  говорил каким-то бесцветным голосом:
- Пап,  если ты уйдешь к этой женщине, я брошу институт, вернусь к маме, и ты меня больше не увидишь. 
В трубке повисла тишина. Валентин выдохнул и нажал «отбой». Подхватив сумку, вышел из комнаты. Постоял возле урны,  и аккуратно опустил в нее свои стихи.
Яна уже сидела в машине. Сын ждал его возле ворот:
- Пап, ну, нельзя же быть таким «чайником». Историю-то в компе чистить надо, а ты даже со страницы не вышел. Я тоже хорош, не разобравшись на мать наехал. Думал, что это она с кем закрутила, пока ты тут вкалываешь. Короче, она всю твою переписку с… Ну, с этой, прочитала. Пап, переписку вообще-то удаляют.
Артем неловко переминался с ноги на ногу, поглядывая, то и дело, на машину. Валентин горько усмехнулся и, глядя в глаза сыну, сказал:
- Нет, сынок, я не «чайник» - я подкаблучник.