Я открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Моя комната, вроде все как обычно, но я почему-то лежу на полу почти под кроватью. У меня ужасно чешется глаз и зудит нос от пыли. Я поднимаю руку, чтобы почесать глаз, но она не поднимается, ее что-то держит. Я поднимаю еще раз – тщетно. Я смотрю, что же мешает мне это сделать, и вижу, что я, словно в кокон, замотался в толстовку и упавшее с кровати покрывало. Я приподнимаюсь, чтобы лучше увидеть, как мне выбраться из этого «кокона» и больно ударяюсь головой о кровать. Я мысленно матерюсь и кое-как отползаю от кровати на безопасное расстояние. Удар был незначительный, но после этого голова моя словно трещит по швам, готовая расколоться на две половинки в любую минуту.
Выпутавшись из покрывала и наконец-таки поднявшись с пола, я замечаю, что меня качает, немного мутит и сушит одновременно. А еще от меня ужасно несет пивом и потом. Да что, черт возьми, вчера произошло? Я подхожу к шкафу, распахиваю дверцу и смотрюсь в зеркало. Кошмар, и на кого я похож? Глаза опухшие, лицо перекошенное, волосы грязные, футболка вся в каких-то пятнах. Я тяжело вздыхаю, достаю с полки чистую одежду: черные джинсовые шорты и свободную серую футболку, и иду принимать душ.
После душа, освежившись и взбодрившись, но, так и не отделавшись от жуткой головной боли, я спускаюсь вниз. Мне ужасно хочется, как обычно, пронестись галопом по лестнице, но я боюсь, что от этого голова начнет трещать еще больше и, того гляди, вообще взорвется. Поэтому я, как никогда спокойно и тихо спускаюсь вниз и иду на кухню, не замечая ничего, кроме графина с водой.
Мама с Медди сидят на кухне и болтают в свое удовольствие, но, когда видят меня, как зомби тянущего руки к графину, обе прерывают свой разговор и внимательно смотрят, как я осушаю стакан за стаканом. Напившись вдоволь, я выдвигаю из-за стола стул и сажусь за круглый обеденный стол к семье. Мама прочищает горло, кашляя в кулак. Ее лицо выражает серьезность, даже немного сурово, но в ее глазах танцуют смешинки.
- И во сколько ты вчера вернулся домой?
Я на пару секунда задумываюсь, ведь о вчерашнем вечере я практически ничего не могу вспомнить.
- Ну…- неопределенно говорю я и чешу затылок. – Где-то в половину двенадцатого, наверное…
Медди смотрит на меня, но, как только я смотрю на нее, тут же отводит взгляд, пытаясь не засмеяться. Мама прикрывает улыбку чашкой с чаем.
- Братишка, - обращается ко мне сестра, как к ребенку. – Если в следующий раз ты придешь, как ты говоришь, в половину двенадцатого, а на самом деле это будет четыре утра, - мама начинает хихикать в чашку. - Будь добр не хохотать как Санта на весь дом, и не грохотать, а то, честное слово, я была почти готова идти в сарай за лопатой, а потом убивать тебя, - на этих словах Медди разражается приступом смеха вместе с мамой. – Пьянь!
А меня словно бьют кирпичом по голове, так приходят воспоминания о вчерашней ночи. Полли – одна девушка, одно имя, пять букв, а столько боли. Новость о том, что они с Джексоном теперь вместе просто выбила меня из колеи. Мое сердце разбилось и рассыпалось на мелкие кусочки, осколками впиваясь в плоть изнутри. Три невыносимых года длится для меня эта пытка. Все произошло так внезапно и глупо, как и закончилось. Летом, три года назад, во время нашего очередного побега с Полли, Джексом и четырьмя парнями постарше, мы неизвестно как оказались на полуострове Лабрадор, у озера Мичикамау и разбили лагерь. Место мы нашли изумительное: вокруг непроглядный еловый лес, гладкое, словно зеркало, озеро и воздух такой свежий и бодрящий, что сразу понимается настроение. Полли всю дорогу от последней нашей остановки была какая-то грустная, ни с кем не разговаривала и держалась в стороне. Нам было не до того, чтобы расспрашивать ее, что случилось, поэтому мы просто решили не обращать внимания. Думали, что она стесняется, ведь она была единственной девушкой среди нас. Когда наступил вечер , мы разожгли костер и начали занимать готовкой. Никто даже и не заметил, что Полли не с нами. А когда мы вдруг очнулись, уже наступила ночь. Мы искали ее везде, где только можно. Мы думали уже о самом худшем, что она сорвалась со скалы, пошла купаться на озеро и утонула или заблудилась в лесу. Группой ходить было безопаснее, но мы решили разделиться, так как сразу искать в нескольких направлениях гораздо быстрее. Вооружившись фонариками, мы разошлись в разные стороны, но я пошел не туда, куда собирался. Меня почему-то потянуло вниз, к скалам, находящимся у подножья небольшого холма, на котором мы расположились. Мы обыскали там все от и до, но почему-то мне показалось, что я найду ее именно там. Еще с самой вершины нашего холма я заметил, что на скалах у воды кто-то сидит. Я стремглав понесся туда, но, пробежав половину, остановился. Это была Полли. Она сидела, притянув колени к груди и обняв их, словно пыталась казаться меньше, чем она есть на самом деле. Я медленно прошел оставшийся участок пути и положил ей руку на плече. Полли не дернулась, как я ожидал, а просто спокойно подняла голову и посмотрела на меня. Мой фонарик светил куда-то в сторону, от этого по нам рассеивался едва уловимый свет. Но этого хватило, чтобы заметить, что ее глаза блестят от слез. Я спросил у нее, в чем дело. Она не ответила. Я спросил второй раз – аналогично. Она все так же сидела и смотрела на спокойное безграничное озеро впереди. Тогда я сел рядом с ней, и Полли разрыдалась еще больше. Я прижал ее к себе, утешительно гладя по голове, и стал чувствовать себя просто ужасно, не понимая, что происходит с ней и как ей помочь. Выплакавшись, она немного успокоилась и отпрянула от меня. А потом сама рассказала, в чем дело. Когда мы всей компанией дружно отключили телефоны и поехали куда глаза глядят, бабушка Полли попала в больницу с серьезным приступом. Она чувствовала, что проживает последние часы в этом мире и больше всего хотела видеть свою любимую внучку. Но никто не имел понятия, куда нас занесет на этот раз, и сколько бы ни звонили Полли, или кому-нибудь из нас, результат был одинаковый – вне зоны доступа. Во время нашей последней остановки на заправке Полли включила телефон, и уведомления о пропущенных вызовах, сообщения о случившемся и обвинения свалились на девушку разом. Бабушка умерла той ночью, так и не дождавшись возвращения блудной внучки.
Мы проговорили часы напролет, в то время как парни наверху с ума сходили. В ту ночь мы с Полли стали намного ближе, мы делились самым сокровенным друг с другом, делились опытом из жизненных ситуаций. Но, кроме понимающего лучшего друга в ту ночь я получил совершенно ненужный мне бонус – чувства к Полли, который росли с каждой секундой нашего пребывания вместе. Три года я боролся с собой, пытался их погасить, но ничего не получилось. И вот, теперь она с Джексоном и она счастлива, и, возможно, это и к лучшему.
- Дети, кстати, забыла вам сообщить кое-что, - отсмеявшись, вдруг вспоминает мама и громко ставит чашку на стол. Мы с Медди испуганно вздрагиваем. Я благодарен маме, что она прервала мои воспоминания. Как никогда раньше я рад слышать ее голос. Но я сначала не расслышал ее слова, а когда мой мозг их начал крутит по кругу, я напрягся. Если она говорит что-то в этом духе, значит, она что-то задумала. И это «что-то» обязательно мне не понравится. «Только не поездка к тете Кейт, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», - я мысленно скрещиваю пальцы и зажмуриваюсь. С виду же я выгляжу, как и две минуты назад, только, наверное, еще более потеряно. Медди, наверное, тоже готовится к самому худшему. Ни разу не помню, чтобы мама не пыталась испортить нам каникулы. Будто бы она от собственной скуки пытается «обломать» всех окружающих. У самой-то подруг – немерено. Каждый вечер она часа на три-четыре завладевает телефоном и обсуждает с подругами папу, Медди и меня, будто бы мы находимся не в соседних комнатах, а в другом конце города. - Так как ваш отец уехал, и, чтобы мы без него не тосковали одни дома, нас кое-кто пригласил к себе на целые две недели! – радостно и интригующе вскликивает мама и, протянув руку через весь стол, ерошит мне волосы и широко улыбается. В детстве она всегда так делала, когда я грустил. Я натянуто улыбаюсь ей в ответ, так как улыбаться нет никакого настроения. Она выжидающе смотрит на нас, надеется, что мы будем угадывать. А потом, так и не дождавшись ответа, сама, так же радостно говорит: – Поездка в Милл Виллидж к тете Кейт!
Ну вот, внутри меня с ее словами, будто все рухнуло, а Медди рухнула в прямом смысле этого слова, картинно-наиграно падая лицом об стол. Не поехать я просто не смогу – уж очень не хочется огорчать маму. Но, если поеду, мое лето на две недели превратиться в настоящий кошмар моего детства. Я расстраиваюсь еще больше, искривляясь лицом, а потом вдруг меня посещает мысль: если я поеду в пригород, то смогу хоть на немного, но отвлечься от вчерашней новости. У меня будет причина не видеться с друзьями, не знающими о моих переживаниях по поводу их отношений. Поэтому я улыбаюсь, уже не так натянуто, как раньше, и говорю:
- Отличная идея, мам! – мама, уже расстроившаяся из-за нашего очевидного неодобрения, вдруг воспрянула и чуть ли не подпрыгивает на стуле от радости. Медди понимает голову со стола и ошарашено смотрит на меня. Прости, систер, я знаю, что ты надеялась на мое возражение, но сейчас эта поездка единственное, что может спасти меня от угнетения и депрессивных мыслей.
- Но что там делать?! – возмущается Медди. – Там даже поговорить не с кем!
- Ничего, поговорите с Кейт и со Стивеном, тем более у Стивена должны быть друзья, вот он вас с ними познакомит.
- Мам, Стивену двенадцать лет! – продолжает сестра.
- Тебе четырнадцать, недалеко ушла, - бросает мама и направляется к раковине и громко ставит в нее грязную посуду.– И вообще, хватит возмущаться, возьми лучше пример с брата!
Медди оборачивается ко мне с нескрываемой ненавистью. Она почти кипит, ее лицо покрылось от ярости красными пятнами. Я удивляюсь, ведь никогда не видел ее в таком настроении. Я смотрю на нее с невозмутимым спокойствием, что кажется, раздражает ее еще больше. Просто мне до лампочки, что ей будет не с кем гулять и что ей будет скучно. В глубине души мне даже обидно, так как я ведь тоже еду, а она меня не берет в счет своих развлечений. А всегда думал, что мы лучшие друзья, хоть и близкие по крови.
- Медди, - шепотом говорю я, приблизившись впритык к уху сестры. – Пожалуйста, не истери. Давай просто тупо не огорчать маму? Папа уехал, ей одиноко.
- Тим, - Медди, немного наклонив голову вбок, смотрит на меня и тоже шепчет. – Тебе хорошо, пойдешь куда-нибудь, найдешь друзей, а я? Что буду делать я?
- Ты будешь со мной, - я беру ее за руку. Сестра немного напрягается и поджимает губы. – Я обещаю, что не оставлю тебя на растерзание, - сестра недоверчиво щурится. – Что, не веришь?
- Верю, просто думаю, что у тебя потребовать взамен на мое хорошее поведение, - она хитро улыбается, а я тихо посмеиваюсь.
- Да что угодно. Пожалуйста, что найдешь у меня в комнате – все твое, - я улыбаюсь как можно милее. Лишь бы только она не передумала насчет поездки.
- Вообще-то, я хотела попросить нечто нематериальное, но такой распорядок мне нравится даже больше!- Медди игриво хохочет и убегает, попутно обнимая маму и говоря, что поедет. Вот уже заноза!
Мама оборачивается и с серьезным видом садится напротив меня. Я ковыряю край стола, слабо улыбаясь не знаю чему.
- Тим, - обращается она ко мне, и я поднимаю на нее глаза. – Нам нужно серьезно поговорить.
- Я слушаю, - я выпрямляюсь на стуле.
- Ты каждый божий год ведешь себя одинаково, - начинает она как-то неуверенно, будто бы считает себя виноватой в том, что начала разговор. – Тебе уже скоро девятнадцать, ты поступил в колледж и скоро покинешь нас. Может быть, ты подумаешь, прежде чем… - она запинается. Ее глаза бегают по столу, будто бы ищут, на чем зафиксировать свое внимание. – В общем, я хочу сказать, - она наконец-таки смотрит мне в глаза. – Ты уже взрослый и самостоятельный парень, ты вправе сам решать, что тебе делать, но пожалуйста, услышь меня. Не убегай этим летом. Больше всего на свете я хочу побыть с тобой, хотя бы эти вшивые две недели! – ее голос раздражается на последних словах. Кажется, она тоже не в восторге от предложения тети Кейт. Она ударяет ладонью по столу.
- Я обещаю, - мягко говорю я и улыбаюсь. Мама смотрит на меня так, будто бы я пробрался в ее дом и она видит меня первые в жизни.
- Правда? – она явно мне не верит и ищет подвоха.
- Честное слово, - я кладу руку на сердце. – Чтоб мне провалиться.
- Тю, дурак, не говори так, - откуда не возьмись в ее руках появляется кухонное полотенце, и мама слегка хлопает меня им по руке. – А то накаркаешь.
- Мам, - я протягиваю устало, - не будь такой суеверной!
- Я не суеверная, я мать, и просто о тебе забочусь, - она улыбается, и я отмечаю, что они с Медди очень похожи, а я этого никогда не замечал. У Медди не такие пепельно-русые волосы, как у мамы, и она не такая стройная, из-за того, что поглощает сладкое без остановки. Но черты лица очень и очень схожи: высокий узкий лоб, выдающиеся скулы, серые, глубокого посаженные глаза, только вот нос у мамы небольшой, не то, что у меня с Медди - отцовский. Если бы не он, меня с семьей бы не связывало во внешности практически ничего, ведь я в принципе, ничем особо не похож ни на папу, ни на маму. У меня тоже выдающиеся скулы, острый подбородок, губы больше узкие, чем пухлые, миндалевидный разрез глаз и довольно тонкие для парня брови, темные волосы. Нас с Медди никогда не считали братом и сестрой. Один раз даже подумали, что мы – пара. После этого мы долго не ходили никуда вместе. Обоим было противно думать о том, что нас могут снова принять за влюбленных.
- Итак, - Медди въезжает боком на кухню по скользкому паркету. В руках у нее моя любимая футболка. Меня немного берет злоба и жадность, но это чувство быстро проходит. Путь заберет у меня хоть все вещи, главное, чтобы она не капризничала, и мы поехали, в этот чертов Милл Вилидж. – Когда отчаливаем? – она игриво дергает бровью и садится с нами за стол, обнимая, словно любимую игрушку, мою любимую (которая уже не моя) футболку.
- Да когда угодно, у меня отпуск, я свободна, как птица в полете! – радостно вскликивает мама.
- Может быть, сегодня уже рванем? – предлагаю я. Мама удивленно на меня смотрит.
- К чему такая спешка? – говорит она и окидывает взглядом меня с ног до головы. Я пытаюсь делать вид, что все отлично, что я не пытаюсь, словно маленький мальчик, сбежать от боли и проблем с помощью этой дурацкой поездки. Я улыбаюсь и отвечаю:
- Раньше уедем – раньше приедем, не так ли?
- Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, - с умным видом поддакивает Медди, а глаза мамы от удивления расширяются все больше.
- Впервые вижу от вас такое рвение поехать к Кейт, - настороженно говорит она. Видимо, ожидает какого-то подвоха. – Вы что-то задумали, а, деточки?
- Мама, - картинно ахает Медди, - как ты могла о нас такое подумать?
- Действительно, - я смеюсь, как шизик. Не знаю, что меня так веселит: удивление мамы, непонятно откуда взявшееся понимание сестры или я просто вчера перепил, и мой мозг начал жить своей жизнью.
- Ладно, - хохочет мама, заразившись от моего смеха. – Идите, пакуйте вещички.
- Ура, - кричит Медди, вскакивает из-за стола, и также, скользя по полу, выезжает из кухни. Я, победно улыбаясь, вскакиваю из-за стола и галопом несусь наверх, не обращая внимания, что в голове, при каждом шаге, словно бьют кувалды.
***
Мы едем быстро, но очень осторожно, соблюдая все правила. Медди начинает укачивать. Мы не успеваем даже выехать из города (Милл Вилидж находится в тридцати милях севернее от Галифакса), как вдруг движение останавливается. Впереди – огромная пробка. Машины по правой стороне вообще не двигаются, в то время как по левой происходит хоть какое-то движение. Сидеть в машине уже нет никаких сил. Все раздражает, от дорожной пыли и выхлопных газов слезятся глаза. Мама начинает нервничать и ругаться на все, что попадается в ее поле зрения. В зеркало заднего вида я вижу ее сердитый взгляд.
На самом деле, мама начала сердиться, как только села за руль. Она была всеми руками против брать машину, так как папа никому не доверяет ее. Особенно маме. Я очень удивился, когда узнал, что папа решил оставить свою старушку (я о машине) в Галифаксе, а не взять ее с собой. Он никогда не расстается с Фордом, какие бы обстоятельства не нагрянули.
- Говорила, - вдруг оборачивается к нам на заднее сидение, мама, ее лицо побагровело от гнева, а между бровями пролегла складочка. – Говорила я, что сегодня ехать не нужно! Не попали бы в эту жуткую пробку!
- Мам, ты этого не говорила, - спокойно возражаю я, вытаскивая один наушник из уха. Она умудрилась перекричать даже мой пост-хардкор.
– Ты сразу же согласилась ехать, - так же, как и я, невозмутимо говорит Медди, не отрываясь от журнала, который взяла с собой в дорогу.
- Не перечь матери! – визжит она и отстегивает ремень безопасности. – Я так больше не могу! – она кладет руки на руль, а на них кладет голову и замирает.
- Я проверю, что там, - говорю я. Не успевает мама и открыть рот, как я открываю дверь и выпрыгиваю вон из машины. Медди вслед за мной выходит из машины и делает глубокий вдох, в надежде, что свежий воздух поборет ее тошноту. Но воздух вокруг смешался с обилием выхлопных газов и пыли, поэтому Медди недовольно кривится и, видимо, понимает, что запах в машине куда приятнее, чем это, и садиться обратно.
Я, пробиваясь между машинами, спешу к самому началу пробки. Длина пробки не такая уж и большая, но, если учитывать, что сейчас час пик, машин будет прибывать все больше и больше, в скором времени пробка может растянуться в милю длиной. Я иду, постепенно ускоряя шаг, так как долго находится среди этого балагана орущих водителей, сигналящих каждую минуту неизвестно кому и ради каких целей, не особо приятная перспектива. А начало пробки уже совсем близко и я уже вижу толпу, окружившую непонятно что. Люди суетятся, как тараканы вокруг чего-то. Я, не понимая, что там происходит, еще больше ускоряю шаг и вот уже стою около виновника происшествия и, вместе с остальными зеваками, наблюдаю за происходящим.
От июльского солнцепека всем приходится нелегко. Особенно когда остаешься битый час торчать в пробке, опаздывая на работу, или хуже того, на рейс, следующий который будет только завтра. Хуже только может быть тем, чья жизнь висит на волоске и по иронии судьбы, те, кто должен спасать жизни, сами попадают в весьма неловкую ситуацию. Асфальт, уложенный некачественно какими-то безответственными ублюдками, дал трещину, которая в скором времени переросла в настоящую яму. В итоге чего, карета «Скорой помощи» провалилась задним колесом в образовавшуюся яму на дороге, и вот уже некоторое время всеми способами добровольцы пытаются помочь бедным медикам. Ведь внутри машины, насколько мне известно, находятся люди, попавшие в страшную автомобильную катастрофу, которые нуждаются в срочной госпитализации. А вместо этого попадают, в придачу, еще в одно происшествие.
- Ну же, еще раз! На раз, два, три-и-и, - кряхтя и потея, добровольцы пытаются вытолкнуть карету из ямы, но машина даже не сдвигается с места.
- Лари, нам отправили еще одну «неотложку», чтобы пациентку забрать! – кричит один из людей в белых халатах, высовываясь из кабины «Скорой».
- И толку-то? Как они сюда доберутся? Там машин – куча, а мы поперек дороги встали! – отвечает второй, находящийся среди «толкачей». Его глаза заливает пот, и белый халат насквозь им пропитался.
- Тогда надо что-то предпринимать! Мы не можем тут так торчать вечно! У нас пострадавшая в критическом состоянии, на кону ее жизнь! – снова кричит тот, что в кабине. Лицо его покрылось красными пятнами и выглядит он устало и замучено.
Смотря на все это, я достаю из кармана джинсов сотовый и набираю номер Медди.
- Алло, - практически сразу отвечает она. – Мама, это Тим. Как там дела обстоят?
- Слушай, тут ЧП. «Скорая» с тяжело раненным человеком провалилась в яму. Не думаю, что все быстро разрешиться.
- Ага, так что мне передать? – Медди начинает говорить громче, и я слышу, как мама по ту сторону трубки пытается отобрать телефон у сестры.
- Тут все плохо. Лучше возвращайтесь обратно, пока есть возможность, и езжайте другой дорогой. Передай маме, что я доберусь до Милл Виллидж ближайшей электричкой, и что я останусь здесь и помогу вытолкать машину из ямы, - я слышу, как мама безуспешно продолжает вырывать трубку из рук Медди, и отключаюсь. Сейчас не тот момент и настроение, чтобы выслушивать ее нотации.
-…да, мы у Клейтон Парк…-кричит в трубку тот врач, который толкал машину до этого.
- Лари! – вдруг панически кричит второй, высовываясь уже из реанимационного блока машины. – Резкое снижение давления, я не могу это остановить!
- Вы слышите, что происходит? – продолжает Лари кричать в трубку. - Нам срочно нужен вертолет! Высылайте вертолет, счет идет на секунды!.. – он забегает в машину и запирает дверь.
- Так, ребята, мы не можем допустить, чтобы пациент скончался! – из толпы кричит какой-то загорелый мужчина в клетчатой рубашке с коротким рукавом и небольшим пивным животом. – Мужики, а ну-ка, давайте брать ситуацию в свои руки!
Вся толпа начинает галдеть. Кто-то кричит, что мы ничем не поможем, кто-то пытается подбодрить толпу. В итоге, человек двенадцать зевак, в том числе и я, подходим к «неотложке» и начинаем дружно и сообща выталкивать машину из ямы. Это оказалось тяжелее, чем я думал. Дюжина крепких мужчин оказалась не в состоянии помочь медикам. Казалось, здесь уже ничего не поможет, но вдруг, из толпы выходит еще человек шесть мужчин, среди которых два больше походят на гору мышц, чем на людей. Вот теперь мы все начинаем верить, что еще не все потеряно. Словно поток новых сил приливает к моим мышцам и мы, приложившись к машине, снова начинаем сначала. Я оказываюсь сзади машины, прямо у дверей реанимационного блока. Как только я упираюсь руками в дверцу, мы начинаем толкать. Я прекрасно вижу свои ноги, асфальт под ними, заднее колесо и эту злополучную яму.
- Давай, давай, - еле слышно я говорю, смотря на яму и колесо, ни в какую не покидающее ее.
- Джо, газуй! – кричит Лари, выпрыгивая из кабины водителя, и присоединяется толкать машину вместе с нами. Он уже не похож на врача. Его халат окончательно пропитался потом и почему-то перепачкан грязью в районе поясницы. Как только Джо жмет на газ, колесо вмиг начинает вертеться и на нас летит черное облако пыли. Пыль попадает в глаза, из-за чего я на мгновение теряю из поля зрения яму, толкая машину со всей мочи, а когда открываю глаза, я и вовсе не вижу ямы. Все вокруг радостно ликуют. Джо, находясь за рулем, три раза сигналит и чем-то хлопает внутри машины. Я задираю футболку, чтобы вытереть ею пыль из глаз, как вдруг что-то тяжелое с силой ударяет мне по лбу, и я от резкой боли и неожиданности падаю на асфальт.
Кто-то, горячей и влажной рукой хватает меня под руку и тянет вверх, чтобы я встал. Но боль так сильно парализовала мое сознание, что я первые секунд десять не могу понять, где нахожусь, и что происходит. Пыль из глаз так никуда и не исчезла, и, в придачу ко всему, у меня теперь еще ужасно болит голова. Я неуверенно встаю на ноги, опираясь на руку неизвестного человека, хватаюсь за место удара и стараюсь открыть глаза.
Все перед глазами вмиг плывет, и глаза щиплют, но я, моргнув пару раз, избавляюсь от этого неприятного чувства. Зрение более-менее нормализуется, когда напротив меня появляется тот самый врач по имени Лари и кладет руку мне на плече.
- Кто-то решил меня убить? – интересуюсь я, тут же задаваясь тупостью своего вопроса.
- Лари, осмотри его! Мне так жаль, парень, извини, я не подумал, что под дверьми может кто-то стоять, - раздается виноватый голос второго врача по имени Джо.
- Парень, да тебя знатно оприходовали, - говорит Лари, разглядывая мою ушибленную голову. – Джо, ему явно требуется зашить рану! Ты просто молодчина, как ты ему еще глаз не выбил!.. – он смотрит своими уставшими глазами на меня, но разговаривает с напарником. Не очень комфортная ситуация, особенно когда от наплывающей боли меня начинает мутить. – Как бы еще сотрясения не было…
- Отменяй вертолет, Лари! Мы и так прорвемся, - снова кричит Джо.
–- Я им много чего наговорил, сам звони, я больше не хочу позорится, - отвечает Лари, не отрывая взгляда от моей раны на лбу. Кровь стекает по моему лицу и попадает в рот. Класс.
- Роберт, садись за руль… - Джо начинает орать на какого-то мужика и вместе с ним скрывается в машине. Наверное, это их водитель.
Неизвестный высвобождает мою руку из своих и передает в руки Лари, так как я сам толком еще не могу опомниться от удара и держать равновесие.
- Все в порядке, правда! Голова почти не болит, - вру я, лишь бы только меня не отвозили в больницу, и плююсь стекшей мне в рот кровью. Но, не успеваю я опомниться, как уже сижу внутри «неотложки» и Лари обрабатывает мою разрубленную кожу ватным тампончиком, смоченным каким-то лекарством. Мотор заводится, и мы трогаемся с места. Интересно, как мы сможем выехать? Ведь кругом тьма машин и разъяренных водителей. Вдруг нас начинает ужасно трясти, и я понимаю, что водитель пошел против закона и выехал на газон.
- Та-а-ак, дружок, - Лари берет меня за подбородок и быстро светит по очереди в оба глаза фонариком. Я недовольно щурюсь. – Сколько пальцев? – Лари подносит свои пальцы резко к моему носу, от чего я шарахаюсь назад, и голова отдает дополнительно тягучей болью. – Эм-м, - я ненадолго задумываюсь, так как перед глазами все так и продолжает умножаться. А пальцев у Лари кажется намного больше, чем положено быть на одной руке. – Два? – я говорю первое, что пришло в голову.
Лари смеется. Его смех приятный и успокаивающий. Мне кажется, это хорошая черта для медика.
- Ты плохой врун. А я показал всего лишь один палец, - он все так же улыбается и тянется за одноразовыми полотенцами, чтобы промокнуть пот со лба. – Так что без всяких возражений ты едешь с нами в больницу, - он сует мне в руки бланк для заполнения и ручку. – Заполняй анкету, а я пока проверю девушку.
И только сейчас я замечаю, что кроме нас в машине еще кто-то есть. Прямо передо мной на каталке лежит девушка. Она вся в крови и ссадинах, ее кожа бледна и через нее просвечиваются синие вены. Ее светлые волосы спутаны и испачканы, одежда разорвана, а шейный отдел позвоночника фиксирует ортез. Биение ее сердечка отображается на маленьком экране в виде различных зигзагов, сопровождаемых пронзительным писком.
Мое сердце сжимается от боли, глядя на нее. Она кажется такой хрупкой, беззащитной и всеми покинутой. Словно птенец, выпавший из гнезда.
Я откладываю анкеты и ручку, подаваясь ближе к каталке с девушкой. Вмиг мне кажется, что она пошевелилась, но потом я понимаю, что это просто машина в сотый раз наехала на какую-то кочку.
- Что с ней случилось? – шепотом спрашиваю я, боясь нарушить ее покой.
- Можешь говорить нормально, она тебя не услышит, - отвечает Лари, внимательно рассматривая какую-то длинную узкую полоску с такими же каракулями, как и на экране. – Авария. Не понимаю, как она осталась в живых. Все остальные члены ее семьи погибли на месте.
- Там просто сплошное кровавое месиво, - эмоционально поддержал разговор Джо, сидящий в кабине водителя. Лари поманил его рукой и тот вошел в нашу часть машины.
- Почти все показатели в норме, тогда почему давление начало падать? – озадачено спрашивает Лари. Джо хмурит брови и прислоняет свои короткие пальцы к щетинистому подбородку.
- Девушка очень слаба, она потеряла очень много крови, - отвечает Джо, и они начинают наполнять беседу непонятными мне словами, и я предаюсь в раздумья, пытаясь заполнить строку о медицинской страховке.
Она выжила. Это хрупкое и нежное, на первый взгляд создание, нуждающееся в постоянной защите, смогло выжить в такой страшной автокатастрофе. Интересно, что конкретно произошло? Остался ли у нее хоть один близкий человек, или она теперь действительно сама по себе? Я пытаюсь представить, каково это, когда у тебя нет ни родителей, ни каких-нибудь близких родственников. Когда ты блуждаешь по Земле, не имея возможности куда-нибудь приткнуться. Так ли это у нее? Я буду очень надеяться, что нет. Но страшнее всего, что она рано или поздно очнется и ей придется узнать эту страшную новость, которая раз и навсегда изменит ее жизнь.
***
Я неуверенно открываю калитку и ступаю на дорожку. Надеюсь, я пришел куда надо. Небольшой аккуратный бежевого цвета коттедж, с таким же маленьким и примитивным садиком вокруг дома. В моей голове невольно возникает рисунок качелей, которые раньше висели на дереве за домом. Ох, и давненько же я здесь не был! Не то, чтобы в этом городишке все кардинально поменялось, и я не мог ничего узнать, просто мои воспоминания об этом месте остались настолько негативные, что полностью вытеснили все маршруты из моей памяти. Только стоило мне ступить на дорожку, ведущую к крыльцу, входная дверь тут же отворяется. Я уже готовлюсь объясняться и бежать, если все-таки пришел не в тот дом, но на пороге появляется мама. Я вроде бы хочу облегченно вздохнуть и расслабиться, но выражение лица мамы мне этого не позволяет. Оно выражает кучу эмоций сразу: гнев, раздраженность, усталость, небольшую тоску…Но, когда она видит, что левая часть моего лба заклеена пластырем, все эти эмоции вмиг исчезают, и появляется только одна – беспокойство. А меня лишь снова начинает слегка мутить, скорее всего, от мысли, что сейчас начнутся «сюси-пуси, ах ты мой бедненький маленький сыночек», ну и в этом роде. Ее, конечно, можно понять, волнуется все-таки. Но иногда она явно переступает границу допустимого.
- Тим! – она вдруг хлопает в ладоши и стремглав несется ко мне. – Что случилось? – она хватает меня за щеки и наклоняет мою голову вниз, к себе, чтобы лучше можно было рассмотреть мою заклеенную ранку.
- Ма-ам, - недовольно и устало протягиваю я, - все хорошо, меня всего лишь случайно ударили дверцей машины, - я убираю ее руки и пытаюсь пойти в дом, но она меня опережает, вырастая у меня на пути:
- Что? Кто это сделал? И вообще, как ты посмел от нас сбежать? – она тут же бьет меня кулаком в плече и сдвигает брови, от чего между них появляется глубокая морщина. Мама начинает читать мне мораль, а я, слушая краем уха, понимаю, что нужно быстро переводить тему. Только так ее словестный поток можно остановить.
-…да, кстати, вы все-таки выбрались из пробки? – перебиваю ее, делаю непринужденный вид и, хватая маму под руку, направляюсь к крыльцу.
- Боже мой, мы едва успели дать задний ход! – мама начинает энергично и громко, впрочем, как обычно. А я мысленно ликую и кричу «бинго», что она отвязалась. – Нам пришлось делать огромный круг возле того самого Клейтон Парка и ехать через Рокингем, так как шоссе возле Западного Клейтон Парка перекрыли, с вязи с каким-то там торжеством. Ты представляешь, какой круг мы сделали и сколько времени потеряли!..
Когда мы заходим домой, в нос сразу бьет резкий запах свежескошенной травы, среди которой я четко различаю мяту, а еще пахнет чем-то наподобие вареной каши. А я немного напрягаюсь, так как я не видел Кейт сто лет, и терпеть не могу встречи с родственниками в целом. Бывает, на дурацких семейных сборищах, подлетит к тебе какая-то тетка, причитая: «Боже мой, как ты вырос! Я видела тебя еще ребенком!» и сожмет тебя в своих цепких горячих объятьях (нередко еще и потных). А ты стоишь, как идиот, лыбишься, киваешь в ответ на ее дурацкие реплики и думаешь: «Я даже не знаю эту женщину». Мы с мамой проходим вглубь дома; она все не унимается рассказывать во всех подробностях, как они с Медди выбирались из пробки и наткнулись на каких-то невеж, которые едва не поцарапали Форд, как сестру тошнило всю дорогу и прочее. Все же лучше, чем она устроила бы мне допрос. Попутно я разглядываю интерьер дома. Все миленько, чисто, но меня все равно что-то напрягает. Пожелтевшие в некоторых местах обои, обшарпанная мебель, ободранные котом края дивана нагоняют на меня еще большую тоску, чем таится у меня внутри. И вот я, наконец-таки, вижу Медди, голова которой видна из-за спинки дивана в гостиной. Настроение мое слегка поднимается, но, откуда не возьмись, под мои ноги попадает что-то мягкое, через что я перецепляюсь и чуть ли не падаю на маму. Мама начинает визжать и толкает меня в противоположном направлении от моего падения, а сама хватается правой рукой за дверной косяк, а я, в свою очередь, за маму, так как больше ничего не попадает под руку. И мы замираем. Я смотрю на пол, на тот объект, который попал мне под ноги, и…кролик? Серьезно? Перед нами с перепуганным видом сидит маленькое белошерстое создание и хлопает своими черными маленькими глазенками.
- Что случилось? – Медди оборачивается через спинку дивана в нашу сторону и начинает хохотать, как сумасшедшая. Вдруг из другой комнаты доносятся тяжелые шаги, и в гостиную влетает полноватый мальчик, на вид которому не больше десяти. Но я знаю, что это Стивен, и что ему через пару месяцев исполнится тринадцать. Его круглые щеки трясутся при каждом шаге, а пружинистая походка и желтая футболка добавляет к его образу комичности, потому что он сразу ассоциируется у меня с Винни Пухом. Стивен молча подбегает к кролику, хватает его и так же смешно подпрыгивая, убегает обратно. Мы с мамой становимся в нормальное положение. Медди заливается смехом на диване. Я стремглав несусь к ней, чтобы до смерти защекотать, но, подойдя к дивану, вспоминаю из рассказа матери, что она не очень хорошо себя чувствует, и поэтому медлю.
- Тим, мама, - Медди полулежит на диване в гостиной. Цвет ее лица зеленовато-белый, волосы собраны в неаккуратный пучок, а в руках она держит пластиковое ведро. – Ну вы и даете! Так испугаться такой милый комочек шерсти.
- Я бы на тебя посмотрела, если бы тебе под ноги неожиданно высочило что-то и на тебя начала падать двухметровая туша, - мама все еще смеется и смотрит на меня. Я лениво улыбаюсь, хотя посмеяться тоже хочется, но голова слишком болит для этого.
- Брателло, прости, если увидишь, как меня тошнит. Я бы рада закрыться в своей комнате и никому не портить аппетит, но своей комнаты у меня здесь нет, и мама настояла, чтобы я была у нее на виду, - нарочно громко и выразительно говорит Медди, чтобы мама услышала, и недовольно поджимает губы.
- Мам, в самом деле, что с ней может случиться? – плюхаюсь на диван рядом с сестрой и включаю телевизор. Диван слишком мягкий. Я не привык к таким. Такое чувство, будто сидишь не на мебели, а на куске какого-то мертвого прогнившего животного. – Не полезут же из нее внутренности.
Глаза Медди после моих слов расширяются, она еще больше зеленеет и наклоняется над ведром с характерными звуками. Мама тут же отрывается от своих дел и подбегает к дивану со стаканом воды и протягивает его Медди, которая уже закончила свое «дело».
- Еще раз скажешь или покажешь что-нибудь, что у меня вызовет рвотный рефлекс, я тебя убью, - со злобой говорит Медди и берет стакан воды из маминых рук. Она пытается меня напугать, но ей это плохо удается. Она больше похожа на колючий комочек, чем на злого дикого животного, которым она старается казаться. Набирая полный рот воды и, выплевывая ее в ведро, Медди поднимает глаза и внимательно рассматривает меня, в особенности мой заклеенный лоб. Она ничего не говорит, только вопросительно вскидывает левую бровь и снова набирает воду в рот. Вот за это я ее и люблю. Она, как и мама, беспокоиться обо мне, я это знаю. Но, в отличие от мамы, она никогда не пристанет с расспросами, пока я сам не посчитаю нужным ей все рассказать. Мама садится рядом со мной, и таким образом, я оказываюсь зажатым между Медди с ее тазиком и мамой.
- Где Кейт? – вдруг спрашиваю я. Просто не похоже, чтобы она не бежала скорее встречать гостей. Сколько раз приезжали, и даже не успевали войти во двор, как Кейт тут же выбегала из дома и со всех ног неслась к нам.
- Где-то в доме. У нее очень важный разговор по работе, - отвечает мама, пялясь в какую-то ересь по телевизору.
- А что с этим пацаненком? Он мне показался каким-то отмороженным, - еле слышно говорю я. Медди в это время снова склоняется над ведром. Мама недовольно на меня смотрит, но все же отвечает.
- Не любит общаться с малознакомыми людьми. Стеснительный до безобразия, - отвечает мама и окидывает взглядом сестру. – Медди, иди, помой тазик.
Медди недовольно и устало закатывает глаза и медленно поднимается с дивана и идет в направлении ванной комнаты. Видя болезненную бледность кожи сестры, у меня в голове невольно возникает картина той девушки из «Скорой помощи». В груди начинает неприятно ныть. Интересно, как она там поживает?
- Эй, - вдруг раздается устало и в поле моего зрения появляется Кейт. Она двигается в направлении дивана. Ее темные волосы развиваются на ходу, а руки засунуты в задние карманы джинсов. Я нерешительно встаю с дивана в знак приветствия, а она, с легкостью переступив через деревянный журнальный столик у дивана, заключает меня в нежных объятьях. Кейт всего тридцать четыре года, но выглядит она лет на пять младше своего возраста. Хотя, для ее возраста, у нее полно морщинок в уголках ее глаз и достаточно глубокая складочка между бровями. Она худая, носатая, немного сутулая из-за сидячей работы и очень высокая. «Два метра сухостоя» - так, по рассказам Кейт, ее дразнили в школе из-за роста и телосложения. Мне всегда казалось, что из всех членов семьи, я больше всего похож на нее. Такой же худощавый, длинный, носатый и темноволосый. И зрение у меня такое же никудышнее, как и у Кейт. Она носит узкие овальные очки, которые ей безупречно идут. Но вот я предпочитаю компанию линз с того момента, как в средней школе вступил в волейбольный клуб.
- Я очень рада наконец-таки увидеть тебя. Ты стал совсем взрослый, Тим, - на улыбке говорит Кейт и легонько касается указательным пальцем кончика моего носа. Это действие возвращает мне некоторые воспоминания о летах, которые я проводил здесь. – У тебя потрясное телосложение, - Кейт подмигивает и звонко хохочет. Медди, идущая обратно уже с пустыми чистым тазиком, тихонько фыркает и плюхается на диван.
Я краснею. Таких слов в свой адрес от Кейт, моей двоюродной тетушки, я, мягко говоря, не ожидал. Да, она молодая и современная, но все же как-то немного не по себе. Я даже не знаю, что на это ответить, поэтому просто застенчиво улыбаюсь и киваю.
- Я тоже рад тебя видеть, - говорю. Кейт полсекунды рассматривает меня, а потом снова звонко хохочет. У меня возникает паранойя по поводу чего-то на моем лице, что могло бы вызвать такую реакцию с ее стороны.
- Стивен, - зовет она, немного поворачивает туловищем в направлении комнаты, куда недавно удалился ее сын. – Ты уже здоровался с Тимом? – в ответ раздается молчанье.
- Да, мы виделись буквально минуту назад, - вместе Стивена отвечаю я.
- Правда? – Кейт будто бы не верит моим словам.
- Тим чуть не убил вашего кролика, - подает голос снизу Медди. Глаза Кейт округляются, я оборачиваюсь к Медди и испепеляю ее взглядом. Заодно замечаю, как мама сначала слегка ударяет сестру по предплечью, а потом делает непроницаемое лицо. Я снова смотрю на Кейт и глупо улыбаюсь.
- Э-э, - протягиваю, чешу затылок и изучаю пол в коридоре слева. – Он выскочил прямо мне под ноги. Но можете быть уверены, что с ним все в порядке, - убеждаю тетю я, хотя, кажется, ей абсолютно все равно. Мне даже приходит мысль, что она бы обрадовалась гибели этого пушистика.
- Стивен забрал его и унес с собой, - говорит мама.
- Ясно, - хмурится Кейт и кивает, а затем добавляет: - Момент, нужно вернуть животное на место, а то опять по всему дому придется искать какашки.
С этими словами она улыбается и плавно удаляется в комнату Стивена.
***
Следующие две недели проходят в обычном, довольно скучном режиме. Подъем, завтрак, помощь Кейт в саду, обед, личное время, ужин и сон. И так каждый день. Однажды, мы с Меддс хотели рвануть в Галлифакс хотя бы на пару часиков, но у нас ничего не получилось.
Дома у Кейт настоящий зверинец. Стивен ужасно неразговорчив, у него нет друзей, даже просто знакомых. Все его друзья – животные. У него их полно. В сарае за садом живут две козы – Ириска и Персик, а все потому, что первая – бежево-коричневого окраса, а вторая – рыжая. В следующей двери сарая – кролики. Не самые вкусно пахнущие существа. Кстати, тот милый белый пушистик, которого я чуть не раздавил в первый день – это Беглец. Кличку ему дали такую не спроста: он каким-то чудом постоянно умудряется сбегать из сарая. Дома зверей тоже хватает. Две собаки – Элис и Вернер. Элис породы колли. Вот с ней я сразу подружился, хотя, кажется, у нас это не совсем взаимно. А вот Вернер чихуахуа – настоящий ад. Терпеть не могу собак мелких пород, особенно таких зловещих. Помимо парочки собак, в комнате Стивена, (в которой, из-за особой замкнутости мальчика, побывать не удалось), живут еще три крысы, один волнистый попугай и улитка. Сначала, видя всех этих существ, мне казалось, что мы попали в настоящий ад. Но потом мне даже понравилось. Я всегда любил животных, но мама всегда была против, и нам с Медди так и не удалось притащить домой какого-нибудь облезлого кота.
Хотя, могу смело заверить, что отвлечься от дурных мыслей по поводу любви моей любимой девушки и лучшего друга у меня немного получилось. Не совсем, естественно. В душе до сих пор, словно открытая рана, огромная кровоточащая дыра, в которой то и дело гуляет ветер одиночества, напевая «Ты все еще один, мой друг. А все почему? Потому, что кое-кто нерешительный болван, слишком сильно ценящий дружбу». Иногда хочется закричать. Даже нет, заорать так, чтобы лопнули связки. И какая-то другая боль, пусть даже физическая, заглушила душевную. Мне хочется поговорить с кем-нибудь об этом, потому что держать все в себе – тоже не выход. Но нет никого, кто бы просто выслушал, я уже не говорю о том, чтобы понял и как-нибудь поддержал, дал совет. В этом плане у меня нет друзей, в этом плане я абсолютный одиночка.
Я сижу на диване в комнате, которую выделили нам с Медди одну на двоих. Диван такой же неудобный, как и в гостиной, и, к тому же, ужасно старый и мне кажется, что еще чуть-чуть, и он развалится. Поэтому, я стараюсь на нем особо много не шевелиться. В ногах спит Элис, из-за чего все мои джинсы облепил ее длинный светлый мех. За закрытой дверью в мою комнату скребется Вернер. Снизу, из комнаты Стивена, я слышу попугая, а с лужайки у дома громкий голос мамы. Эти звуки успокаивают меня и раздражают одновременно. Медди, как всегда, качается на качелях, которые до сих пор, как оказалось, висят на дереве за домом. Дерево ужасно старое, но выглядит крепко и могуче. Все-таки дубы – удивительные деревья. Ветка, на которой висит качели, немного искривилась от канатов, но продолжает жить в этих оковах. Сидение качели даже ни разу не покрасили со времен моего детства. Когда-то оно было ярко-голубым, а сейчас голубизна почти слезла от дождей и ветра, древесина раскрошилась и иссохла под палящим солнцем, но качели до сих пор верно служат и радуют.
Я играю в игру на телефоне. Никогда не увлекался подобным, но, когда смертельно скучно, подойдет любое занятие. Я уже почти дохожу до финиша, отыскав все ключи и открыв сундучки, как вдруг внезапно мой телефон начинает разрываться от звонка. На дисплее неизвестный номер. Я с сомнением принимаю вызов.
- Алло, - говорю я, прочистив горло. По ту сторону раздается шум и практически ничего не разобрать. Я сдвигаю брови и говорю еще раз: - Я вас слушаю.
- Тим? – мужской голос. Шум вдруг притупляется, будто бы звонящий отошел подальше от галдежа. – Мне нужен Тим…- говорящий замедляется, будто бы не может вспомнить что-то. – Оллфорд. Тим Оллфорд! – вскрикивает собеседник. Голос ужасно знаком, но я не могу вспомнить, где я мог его раньше слышать. Я уже собираюсь спросить, кто звонит, но ответ на мой вопрос появляется сам. – Это Лари Бишоп, врач из «Скорой помощи»!
- О, Лари, здравствуйте, - не знаю чему, но я радуюсь. Все-таки у него чертовски приятный голос.
- Как ты? Как голова? Пора бы уже снимать швы, - напоминает он. – Джо тут с ума сходит, очень переживает и сожалеет, что так получилось.
- Передайте ему, что все в порядке, - я улыбаюсь. Приятно, когда о тебе заботятся.
- Э, нет, - вдруг говорит он. – Вот сам придешь и скажешь. Жду тебя сегодня к пяти часам на осмотр. Ты сможешь приехать?
Я на пару секунд запинаюсь, прикидывая, сколько займет дорога, и соглашаюсь.
- Тогда до встречи! – в трубке опять начинает шуметь. – Надеюсь, ты не забыл дорогу!
Я кладу телефон в карман, собираю в рюкзак все необходимое и выхожу через заднюю дверь в сад. Медди все еще сидит на качелях и слушает музыку в наушниках, тихо напевая при этом. Ее глаза закрыты и поэтому она меня не видит. Я кладу руку ей на плечо и легонько трясу. Она резко подрывается и чуть ли не падает с качели назад. Я вовремя ловлю ее за руку и начинаю хихикать.
- Ты дурак, - ругает меня сестра, выключая музыку. Она настроена очень враждебно. – Зачем так делать?
- Просто хотел спросить, не хочешь ли ты сгонять со мной в Галифакс? – я дергаю бровями и продолжаю смеяться.
- Правда? – сестра на глазах добреет и воспевает духом. – А мама что?
- Не переживай, у меня есть причины и она точно не будет ворчать, - я не могу не улыбаться видя, как Медди радуется таким мелочам. – Так что?
- Ты еще спрашиваешь? – сестра чуть ли не прыгает. – Да!