Рискуя оказаться непопулярным, я решил написать не о китайцах, не о жителях Фолклендских островов, или героях фэнтези, столь модных в настоящее время, а о современниках, таких же, как и я пенсионерах, проводящих тёплую половину года в ста километрах от столицы в летнем доме на участке шесть соток с огородом.
Конечно, мои герои не совершили таких подвигов, как Геракл, но всё-таки тяготы, которые они возлагают на себя, вовсе не кажутся мне пустяками.
Дом с огородом, унаследованный от родственников жены, приковал их к земле прочнее самой крепкой цепи, ибо, как говорит мой друг, цитируя классика американской литературы, Генри Торо: "Всё это легче приобрести, чем от этого избавиться", добавляя скорее в шутку, чем в серьёз:
– Никогда не женитесь на женщинах с деревенскими корнями.
Их село получило название "Великаново", поскольку по приданию здесь проживали люди небывалого роста и силы, способные выпить за раз литр семидесятиградусной самогонки. Со временем то ли от революционных потрясений, то ли от плохой закуски народ измельчал, но сохранил умение предков обращаться с огненной водой.
В небольшой церкви, отделённой от леса высокой насыпью железной дороги, в часы богослужений, послушать отца Филимона, весьма поднаторевшего в ораторском искусстве, собиралось человек тридцать прихожанок, далеко не бальзаковского возраста, некоторых не останавливал и десятикилометровый путь из соседней деревни.
Мужская же часть населения редко посещала этот оплот православия, не дойдя до него метров триста, сворачивала к продовольственному магазину, чтобы поклониться древне римскому богу виноделия - Бахусу.
Любимой темой сельского пастыря было возобладание бессмертного духа над бренным телом. Это было тем более кстати, поскольку стоимость нефти на мировых рынках опустилась ниже тридцати пяти долларов за баррель, что вызвало в стране, сидящей на нефтяной игле, как наркоман на героине, резкий скачок цен, в том числе и на товары повседневного спроса. Последнее привело к затягиванию поясов на бренном теле пенсионеров, кои составляли большинство в селе и к которому принадлежали наши герои - инвалиды второй группы.
Леонид, так я буду называть своего друга, носил такое же имя, как предводитель спартанцев, который с тремя сотнями воинов остановил в Фермопилах продвижение бесчисленного войска персидского царя Дария, о чём свидетельствует надпись, высеченная на камне, установленном на месте сражения. Впрочем, эта история имеет лишь косвенное отношение к нашему рассказу, и я вспомнил о ней лишь потому, что мой герой очень похож на американского киноактёра Джерарда Батлера, сыгравшего в фильме "Триста спартанцев", покорившем всю планету, роль царя, знаменитого кроме мудрости тем, что мог, не показывая вида, переносить любую боль.
Леонид страдал не то артритом, не то артрозом, а у его жены Екатерины Владимировны или просто Кати была редкая болезнь Гоше, и она часто ездила в столицу на необходимые инъекции и исследования, а на обратном пути покупала продукты, так как в сельском магазине они стоили дороже, а выбор был ограничен.
С середины апреля усилия наших пенсионеров были направлены на огород, площадью около четырёх соток. Не буду описывать тяготы сельского труда, ибо люди, имеющие участки, знают о нём не понаслышке, а остальным вряд ли будет интересно об этом читать.
Огород приносил за сельскохозяйственный сезон нашим пенсионерам огурцы, помидоры, морковь, лук, несколько мешков отборной картошки, выращенной на удобрении из перегнившей травы и золы от сожжённых опавших листьев, тыквы размером с баскетбольный мяч, из которых Екатерина Владимировна готовила варенье и вкуснейший суп-пюре. Старый друг на своём автомобиле обычно помогал с переездами: вначале весны - в деревню, а в октябре - в город с запасами овощей и банками солений, варенья и компотов.
Первую скрипку в огородничестве играла Катя, несколько поколений предков которой покоились на сельском кладбище. Целые дни под палящими лучами солнца она проводила, как её прабабки, согнувшись над грядками, являя образчик воли и упорства, которыми отличаются русские деревенские женщины.
Лёне отводились вторые роли: копать, поливать, готовить компост, косить траву и собирать урожай. Он трудился без особого энтузиазма, но как всегда, на совесть: не первый из рода человеческого, хорошо справляясь с нелюбимой работой.
– Я городской, на асфальте вырос, не люблю и не понимаю деревню, – не раз признавался он мне.
Рабочий день начинался с завтрака, обед и ужин мало чем от него отличались. Пища была однообразна, и я, погостив у них неделю в июне, в первый день ел с аппетитом, на второй еле справился с порцией, а на третий, сев за стол, вспомнил историю о персидском царе Дарии. Будучи в Греции, он заставил пленного спартанца сварить их знаменитую похлёбку, а отведав её, сказал: «Теперь я понимаю, почему спартанцы так храбро идут на смерть: им милее гибель, чем такая еда». Но я, не стал в шутку цитировать Дария, "перебирать харчами", как говорит мой знакомый украинец, доел предложенную кашу и похвалил хозяйку.
Однажды, вечером, как это часто бывало, Екатерина Владимировна на несколько дней уехала в город, оставив мужа на хозяйстве. Он проснулся в семь часов, когда у соседки давно прокукарекал петух. Встал, умылся из старого видавшего виды рукомойника, включил электрочайник. В ожидании, пока вода закипит, достал с полки банку сайры, из старого холодильника несколько отварных картофелин, очистил луковицу и отрезал приличный кусок черного хлеба. Закипел чайник. Он бросил в фаянсовую кружку щепотку заварки и залил водой, позавтракал, стряхнул со стола крошки, вымыл посуду.
Залаяла собака, старая немецкая овчарка по кличке Альфа, которую они, уезжая из Москвы, всегда брали с собой. Это было существо дружелюбное, но прошедшее когда-то курс охранно-караульной службы, так что, как говорится: "Лучше не дразнить". Её время препровождения состояло из лежания на брюхе возле конуры, переругиваний с соседскими беспородными суками и кобелями, которые её побаивались, и поедания два раза в день пищи, такой же однообразной, как и у хозяев.
Негромко стукнула калитка. Он увидел на тропинке соседку, пожилую женщину лет семидесяти, с граблями в руках, и вышел на крыльцо.
– Здравствуйте, Антонина Сергеевна!
– Здравствуй, соседушка! Опять я к тебе за помощью. На камень налетела. - Она протянула грабли, у которых не хватало двух зубьев.
– А сломанные где?
– Вот: в траве нашла.
– Так. Посидите на лавочке, пока я чиню.
Он закрепил грабли в тисках на верстаке и вновь заклепал выпавшие зубья.
– Готово. Получите.
– О! Быстро как, Лёня. Сколько с меня?
– А я, что у Вас в прошлый раз деньги взял?!
– Нет. Извини, что обидела. Тогда молочка принесу для простокваши, которую Екатерина Владимировна очень любит.
Она развернулась и пошла вниз по косогору, потом по пыльной проселочной дороге, идущей через село к железнодорожной станции, хорошо видное с пригорка, освещённого солнцем, где стоял его щитовой дом, построенный лет десять тому назад в одиночку собственными руками на месте сгоревшего.
В былые годы Леонид Алексеевич, научный сотрудник одного НИИ, в отпусках много шабашил, и всегда бригадиром. А там, знаете как: бригадирами выбирают людей не по ученым степеням и занимаемым должностям, а по умению организовать, начать и закончить работу. Причём, он, как правило, может заменить любого в команде.
Несмотря на возраст и болезни в его душе так и осталась тяга к настоящей мужской работе: строить дома. А бывало, что болезнь время от времени обострялась, вызывая страшные боли в суставах, до такой степени, что он пластом лежал на кровати, боясь пошевелиться.
Особенно плохо было по ночам, когда приходилось менять положение, поворачиваясь с боку на бок или на спину. Тогда помогала Екатерина Владимировна. Можно только диву даваться: откуда у этой хрупкой, изящной женщины брались силы, кантовать стокилограммового супруга.
Как только болезнь отступает Лёня чувствует в себе силы сделать что-нибудь более значительное, чем починка грабель и тяпок. Да и можно ли нормально прожить на две инвалидные пенсии?
Когда в селе строится новый деревянный дом, хозяева обычно советуются с ним. В этом году в середине июня Лёню «отпустило» на столько, что он почувствовал: могу работать. И тут к нему зашла односельчанка с просьбой обить вагонкой изнутри пристроенную террасу.
Сходили, посмотрели состояние, количество материала, договорились о цене и сроках. Хозяйка очень торопилась и просила сделать как можно быстрее, а то скоро дети из Москвы приедут.
Полив огород и пообедав, Лёня приступил к работе: сделал лестницу из бруса, так как потолок был высокий и стал сколачивать обрешетку на той части террасы, которая примыкала к брёвнам избы, время от времени проверяя качество отвесом. Когда обрешётка была закончена, день уже клонился к вечеру; начало немного покалывать в бедре.
– Ничего, пройдет, не в первый раз, – подумал он, подметая за собой опилки с пола, попрощался с хозяйкой, смотревшей какой-то сериал, пожелал ей доброй ночи, и, слегка прихрамывая, направился домой.
Вернувшись взял десятилитровую лейку, и, черпая воду из бочки для полива, куда стекала и дождевая вода с крыши, все так же прихрамывая, полил свой огород. Затем принял душ в сарайчике, переделанном под летнюю душевую, накачал опять в бак воды, чтобы она за день прогрелась, добавил воды и в бочку для полива, потому что, по его мнению, дождей в ближайшее время не предвиделось.
Закончив хлопоты по хозяйству, он поужинал оставшейся от обеда кашей, вымыл посуду, стряхнул со стола крошки в мусорное ведро; на часах было начало одиннадцатого. Тогда он достал с книжной полки своего любимого Монтеня, прилег на сколоченную когда-то им же кровать, включил настольную лампу, однажды найденную среди всякой рухляди и восстановленную, потушил верхний свет и углубился, наконец, в знакомые страницы.
Это время Лёня любил больше всего: тишина, никто не отвлекает, ничего не надо делать. Отданный в ПТУ с тринадцати лет, он не помнил, как сказал мне однажды, чтобы когда-нибудь что-нибудь да не делал. Поэтому эти вечерние часы были для него самыми дорогими. Боль в бедре потихоньку утихла, к двум часам ночи потянуло в сон: он заложил закладкой читаемую страницу, потушил настольную лампу и быстро заснул.
Утром он позавтракал тем же, что и вчера, задумался, пробормотав: «Брать или не брать?» И все-таки взял из аптечки две таблетки обезболивающего лекарства, положил в сумку инструменты и в восемь часов был на рабочем месте.
Для начала рассортировал вагонку из хвойных пород древесины: с сучками в одну сторону, без сучков в другую. Терраса была просторная: четыре на восемь метров. Чистую вагонку, без сучков Лёня пустил на обивку четырехметровых сторон: так, ему казалось, будет красивее.
Работал он виртуозно: ни одного лишнего движения, чувствовалось, что за плечами профессиональное образование и огромный опыт. Взял доску (они не на пол брошены, а заранее приготовлены и стоят вдоль стенки, чтобы с лестницы было удобно брать), отчеркнул карандашиком лишнее, тут же, не слезая с лестницы, отрезал, а ножовочку на специально вбитый в лестницу гвоздик повесил. Вот так. Затем достал из-за голенища кирзового сапога молоток, а гвозди, оцинкованные с маленькой шляпкой, уже во рту держит. Тут-тук-тук, и готово: доска прибита.
И пошла у него работа, одно за другое так и цепляется. Не заметил, как солнце за берёзу зацепилось: пора обедать.
Он закончил обивать первое окно и остановился вблизи от рамы второго, после чего, оставив инструмент, отправился домой.
В два часа он снова был на рабочем месте.
Второй день, как две капли воды был похож на предыдущий, с той лишь разницей, что ночью шёл сильный дождь, и поливать огород не пришлось.
Наступил третий день. Вечером должна была приехать из Москвы Катя, и он торопился. Осталось закончить обивку стен, галтелью - потолок и плинтусом - пол, чем с утра он и занялся. Работал Лёня быстро, спиливая углы на глазок без положенного в таком случае стусла, всегда точно стыкуя концы под прямым углом.
После обеда он уже не торопясь, прикинув, что закончит вовремя, крепил последние галтели к потолку, стоя на третьей ступеньке; прибил последнюю и шагнул правой ногой вниз, на вторую ступень лестницы.
Неожиданно бедро пронзила дикая боль, как будто кто-то со всего размаха всадил в него шило. Боль была такой дикой, что по инерции Лёня соскользнул с лестницы и упал на пол, потеряв сознание.
Когда он очнулся, то увидел над собой лицо хозяйки, державшей в руках стакан с водой.
– Лёня! Да, на вас лица нет, вы бледный, как полотно! Что случилось? Может вам скорую вызвать?
– Ничего, ногу слегка прихватило. Сейчас пройдет, у меня это бывает, – ответил он спокойно. – Я тут на полу полежу немножко, ничего?
– Конечно, Лёнечка! Лежите, лежите!
Он вынул из кармана пакетик, достал одну таблетку, запил ее водой. Прошло полчаса, боль, утихла, но не настолько, чтобы встать на ноги. Тогда он принял вторую таблетку и, почувствовав, что она действует, с облегчением подумал:
– Слава Богу, что хоть с галтелью успел, никуда лазать не надо, а плинтус; можно и лежа крепить.
Этим он и занимался в продолжение четырех часов. Закончив, из оставшегося бруса сделал нечто вроде костыля и попытался встать на ноги; боль сразу же усилилась, но терпеть было можно.
– Галина Николаевна, принимайте работу! - крикнул он хозяйке.
По-старушечьи шаркая ногами в стоптанных шлёпанцах, она вышла на террасу.
– Как красиво-то, Леня! И хвоей пахнет замечательно, как в лесу! Я даже не ожидала, что так получится! Вот мои завтра приедут, обрадуются!
– Извините, сказал Леня,- мусор убрать сегодня за собой не смогу.
Только тут она заметила, что он стоит, опираясь правым плечом на костыль.
– Да, ладно! Какая уборка! Я в два счета веником подмету. А как же вы теперь домой пойдете, Лёня?
– Да уж как-нибудь, – он старался говорить как можно бодрее.
Ну, дай-то Бог! Ах, да, самое главное! И она вынесла из дома конверт. Вот всё, как договаривались. Мне так понравилось, что я вам еще пятьсот рублей сверху приплатила. Вроде как премия!
Если бы я обладал талантом Джеймса Олдриджа, автора рассказа "Последний дюйм", то описал бы, как Лёня в тот вечер мужественно преодолевал косогор, добираясь до дома, как упал, на мгновенье потеряв сознание. Дома он заменил самодельный костыль на аптечный, более удобный, и заковылял к ближайшему соседу Генке-мотоциклисту.
До станции было меньше километра, но он чувствовал, что сейчас это расстояние не преодолеть, и встретить жену с вечерней электрички из Москвы не сможет.
– Только бы не нажрался, – подумал Леонид, открывая всегда незапертую дверь в Генкину избу.
– Леониду Алексеевичу привет! – Генка с трудом оторвался от лежанки. – Как здоровье?
– Как молоко коровье: жидкое, как видишь. – Лёня оглядел пустую бутылку и стакан, стоящие на столе.
– Если надо Екатерину Владимировну встретить, так я - всегда. Ты же меня знаешь! А это, – перехватив Лёнин взгляд, указал он на пустую посуду, – так то Серёга час тому назад заходил: вдвоём одолевали.
– Что же вы из одного стакана пили?
– А хоть бы и из одного, – поняв, что его поймали на вранье, начал оправдываться Генка. – Питие есть веселие Руси. Что мне, русскому мужику с одной бутылки будет?
– Ты пожалуй довезёшь: до первого столба, а потом сам - в одну сторону, покорёженный мотоцикл - в другую, а жена моя - в третью, как лебедь, рак и щука.
– Зачем же мы будем, как лебедь рака щупал?! – обиженно ответил Генка. – Доставлю в лучшем виде.
– Насчёт лебедя и рака не знаю, но, если ты сейчас на ноги встанешь, точно головой дверной косяк нащупаешь! Надо же так нажраться, чтоб в голове помутилось! – Лёня с досадой вышел за дверь и поковылял к своему дому.
Во дворе сел на табурет возле крыльца, прислонив костыль к стене.
– Собака, чёрт бы её побрал, куда-то подевалась, – подумал он, оглядывая пустой двор, освещённый фонарём.
– Альфа, Альфа! – несколько раз крикнул он в темноту, но овчарка так и не отозвалась.
Донёсся шум электрички.
– Московский прибыл, – подумал он. – Сейчас Кате с хозяйственной сумкой минут пятнадцать шагать по пыльной дороге.
Он попробовал позвонить ей на мобильный, предупредить, что встретить не может, но услышал:"Абонент временно не доступен".
– Видимо, аккумулятор сел, – решил он, засёк время и стал ждать; представил, как Катя с сумкой сквозь вечерний туман идёт через поле. Тишина была такая - слышно, как на соседней липе под ветром шелестела листва.
– Однако же, запаздывает моя старушка, – он ещё раз взглянул на часы.
Наконец, на тропинке послышались знакомые шаги. Впереди шла Катя с тяжёлой сумкой, а за ней семенила Альфа, что-то державшая в зубах.
– Привет! Ты почему меня не встретил?
– Извини, прихватило, как всегда, в нужный момент, а дозвониться не смог.
– А ты что так долго шла?
– Пришлось немного задержаться. Представляешь: я уже поле миновала, начался густой кустарник, внезапно оттуда мужик вынырнул, хвать за сумку: "Дамочка, давай помогу", и к себе тянет. "Хрен тебе", – думаю, – "не для тебя тащила". Вдруг вижу: какая-то тень, прыг на него и за руку! Он от неожиданности и от боли завопил и метнулся обратно в кусты, так что только ветки затрещали. Смотрю: стоит наша старушка - Альфа - шерсть дыбом, хвост трубой и рычит ему вслед. Вот какая у нас защитница, так ведь всё было, Альфа? Ну-ка, дай-ка! Что у тебя в зубах? Смотри, Лёня! - Катя держала кусок джинсовой ткани со следами ещё незапёкшейся крови.
– Да это никак трофей с поля боя! – воскликнул он. – За такое награждают. Ну, ордена у меня нет. А что у нас с продуктами, зам. нач. по тылу? – обратился Лёня к жене.
– Вот: твоих любимых говяжьих сарделечек привезла, ты же у меня мужик - хозяин всё-таки. А то всё каша, да каша, – она расстегнула молнию на сумке.
– Награждаю тебя Альфа за проявленное мужество! - Он достал сверху небольшую связку сарделек и бросил собаке, подхватившей награду на лету.
После того, как сардельки быстро исчезли, Лёня наклонился и стал чесать её за ухом, а Катя гладила по холке и приговаривала:
- Защитница ты наша.
Альфа нежилась в лучах славы, а про конверт в этот вечер Лёня и не вспомнил.