6. «Дело в сём крае» должно быть под «вашим командованием!»
А впереди были новые бои с турками. Подросли и возмужали ученики Петра Александровича Румянцева, а его здоровье уже оставляло желать лучшего. Но он оставался в строю, по-прежнему командуя крупнейшим войсковым объединением – 2-й армией.
Возмужали ученики и любимейший из них, выпестованный в Первую турецкую войну – теперь уже тоже генерал-фельдмаршал, да ещё и Светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин. Возмужать то он возмужал, но и в новую русско-турецкую войну 1787-1791 годов произошло событие, которое едва не выбило из колеи ученика и вновь пришлось ему опереться на доброе, надёжное плечо своего учителя.
В самом начале войны, в сентябре 1787 года Потёмкин отдал приказ молодому Черноморскому флоту выйти в море из Севастополя, искать везде неприятеля и атаковать его, невзирая на превосходство в силах. Приказ отличался решительностью и твердостью. «Хотя бы всем погибнуть, – писал Потёмкин командующему флотом Войновичу, – но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его, во что бы то ни стало, хотя бы всем пропасть».
А 24 сентября Потёмкин получил ошеломившее его известие о том, что Черноморский флот попал в сильный шторм и понёс колоссальный урон. Трудно передать горе Григория Александровича, столько сил вложившего в создание флота. В тот день он был близок к отчаянию, о чём свидетельствуют его письма к двум самым близким ему людям – Екатерине II и П.А. Румянцеву.
«Матушка Государыня, – писал он, – я стал несчастлив... Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, все малые и ненадежные суда и лучше сказать не употребительные; корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьёт, а не турки. Я при моей болезни поражён до крайности; нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую (sic) не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мёртв, я все милости и имение, которое получил от щедрот ваших, повергаю к стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к графу Петру Александровичу (Румянцеву – Н.Ш.), чтоб он вступил в начальство, но, не имея от вас повеления, не чаю, чтобы он принял, и так, Бог весть, что будет. Я всё с себя слагаю и остаюсь простым человеком, но что я вам был предан, тому свидетель Бог».
Второе письмо было к Петру Александровичу Румянцеву, в котором Потёмкин также изливал душу и делился своими переживаниями, заканчивалось предложением принять командование всеми вооруженными силами на юге России. В ответ на сообщение Потёмкина о том, что «Государыня... пошлёт о принятии начальства», Румянцев решительно возразил:
«Что до письма Государыни, то я его и поныне не имею и не желаю, чтобы в нём была нужда; но того желаю от всего сердца, чтобы вы, милостивый князь, наискорее выздоровели и... чтобы все обстоятельства вообще вам способствовали на одержание вам же определённых побед и славы. Сего вам от всей души и наиусерднейше желает к вам всегда преданный и вас душевно любящий...».
Кстати, это письмо опровергает довольно распространенную версию о неприязненных отношениях между двумя полководцами.
Душевное потрясение было велико, но расслабиться Потёмкин позволил себе лишь на один день, даже вечер. Он излил в письмах свою боль и снова с присущей ему энергией занялся неотложными делами. И поддерживали его супруга его Императрица Екатерина с проверенным в боевых делах другом и учителем Петром Александровичем Румянцевым. Императрица прямо написала: «В эти минуты, мой дорогой друг, Вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живёт и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, Вы принадлежите мне. Вы должны, и я Вам приказываю, беречь Ваше здоровье. Я должна это сделать, потому что благо, защита и слава Империи вверены Вашим попечениям, и что необходимо быть здоровым телом и душою, чтобы исполнить то, что Вы имеете на руках. После этого материнского увещания, которое прошу принять с покорностию и послушанием, я продолжаю…».
В следующем письме Императрица отозвалась на просьбу Потёмкина о передачи командования Петру Александровичу Румянцеву, следующим образом: «Дай Боже, чтобы ты раздумал сдать команду Фельдмаршалу Румянцеву. Не понимаю, как одному командовать ужасной таковой громадою. Разве в такое время, когда за верно будет безопасно от неприятельских нападений или предприятий».
Императрица и в последующих письмах старалась приободрить Потёмкина: «Сколько буря не была вредна нам, авось-либо столько же была вредна и неприятелю. Неужели, что ветр дул лишь на нас?». Действительно, турецкий флот тоже пострадал от бури, причём, как стало известно позднее, пострадал в значительно большей степени, что Севастопольский.
Впрочем, Потёмкин уже был в строю. Злопыхатели, которые любят говорить о его хандре, о его слабости, намеренно умалчивают о том, что Светлейший Князь был очень серьёзно болен. Болезнь, которая была получена в Крыму и чуть не свела его в могилу, которая постоянно именуется в письмах лихорадкой, сильно мучила его. Кое-кто дописался до того, что стал оправдывать Наполеона за поражение в Бородинском сражении тем, что у того был в тот день насморк, а при насморке сильном, мол, человеку трудно соображать. А здесь болезнь, изо дня в день ухудшающая состояние… Какое нужно иметь мужество, какую волю, чтобы преодолевая физические страдания, сохранять силу духу! Ведь Потёмкин путём титанических усилий благоустроил юг России, создал флот, построил верфи, города. И теперь он же возглавил защиту этого края. Распоряжения его, как свидетельствуют документы, были строги, точны и грамотны. К тому же пришли обнадёживающие сообщения о флоте, которыми он тут же поделился с Суворовым.
26 сентября он писал: «Флот наш, выдержавши наижесточайшую бурю, какой не помнят самые старые мореходы, собирается в гавани Севастопольской. Корабль «Святой Павел» и фрегаты: «Св. Андрей», «Легкий», «Победа», «Перун» и «Стрела» уже там. Корабль «Слава Екатерины» с одним фрегатом показался в виду той гавани, и только не достаёт корабля «Марии Магдалины» и одного фрегата, но и о тех есть слух, что они близ берегов. И так теперь остаётся употребить старание о скорейшей починке флота, дабы к будущей кампании был оный в состоянии выйти в море».
В те дни Потёмкин направил различным адресатам десятки писем и распоряжений, которые лучше всего показывают его сильную волю, способность побороть отчаяние и держать в руках нити управления огромным хозяйством, находившимся в его ведении. Приведём лишь некоторые из тех писем.
В своих письмах Румянцев уже в начале войны не раз упоминал, что чувствует себя плохо, но он провёл две кампании и начал третью, 1789 году.
К началу кампании армия, которой он командовал насчитывала до 35 тысяч человек.
Между тем, турецкий султан Абдул-Хамид, потрясённый падением Очакова и другими поражениями, уже склонялся к миру, но с его внезапной смертью надежды на прекращение войны рухнули. Двадцатидевятилетний Селим III, вступивший на престол, не захотел начинать своё правление с заключения мирного договора, который полагал позорным. Новый султан рвался взять реванш, для чего в марте 1789 года двинул вперед войска.
Пётр Александрович Румянцев послал навстречу туркам 4-ю дивизию, возглавляемую генерал-поручиком В.Х. Дерфельденом, с задачей воспрепятствовать сосредоточению неприятельских сил между Днестром и Прутом и отбросить корпус турецкого военачальника Якуба-паши на правый берег Дуная. Дерфельден разбил неприятеля под Максименами и Галацем, ознаменовав своими блестящими победами начало кампании 1789 года.
По планам, главная роль отводилась в ней именно армии генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева. Но он чувствовал, что силы уже не те и для пользы дела просил Императрицу соединить все силы под командованием Потёмкина.
В его письме, датированном 29 марта 1789 года, значилось:
«Моя пятидесятилетняя военная служба, от всех вредных заключений публики, коя часто по одним догадкам славу наидостойнейших мужей помрачает, охранена, и мое щастие было бы совершенно, ежели бы я в состоянии был в новом назначении вашему Императорскому Величеству служить. Но при всём горячем желании, будучи теперь удручён тяжкими болезнями, я себя вижу принуждённым... о увольнении от всех дел до совершенного восстановления моего вовсе разрушенного здоровья, просить».
Вспомним, ещё в самом начале войны, Румянцев писал Потёмкину, что «дело в сём крае не может лучше пойтить, как под одним вашим командованием». Он же объяснял, что одолели болезни и старые раны и подчас «чуть видит, что пишет».
Получив рескрипт Екатерины II об отставке, Пётр Александрович направил 2 апреля 1789 года Потёмкину душевное письмо следующего содержания:
«Я очень рад, батюшка князь, что всё сбылось по моему усердному желанию (выделено мною. — Н.Ш.) и сходственно с лучшей пользой дел, ибо я никак не был в состоянии делать кампании; мои ноги, как бревна, и всё тело как колода. Остаётся мне теперь желать Вам всех успехов в наших предприятиях и ожидать от вашей добродетельной души, что вы мне усладите ту горесть, что я чувствую от скорбей и болезней, Вашим пособием в доставлении мне нужного покоя и времени не на восстановление, коего я уверительно не ожидаю, а на поправление моего вовсе потерянного здоровья. Я просил сей милости от Государыни, и я уповаю твердо на её милосердие и на Ваше о мне сострадание в сём моём печальном положении, прося Вас всепокорно в том весьма быть уверенными, что моя благосклонность к Вам будет бесконечна и выше всякого выражения и что я с сим чувством и наивысшим почтением наиискреннейше привязан пребуду, доколь жив, Вашей Светлости всепокорный и всепослушный слуга».
Румянцев ушёл в отставку по своей воле, по собственной просьбе, но недоброжелатели Потёмкина, которых было в избытке, тут же придумали версию об изгнании прославленного полководца, а затем эта сплетня перекочевала в «труды» недобросовестных историков.
Итак, Румянцев считал, что дело в сём крае не может пойти лучше, как под одним, единым руководством Григория Александровича Потёмкина. Война перешла в следующую стадию, задачи на кампанию 1789 года были самые решительные.
Потёмкин перевёл на главное направление действий Александра Васильевича Суворова, подчинив ему 4-ю дивизию, в состав которой входило 5 пехотных, 4 карабинерных и 4 донских казачьих полка, а также 30 орудий полевой артиллерии.
В журнале возглавляемого Потёмкиным нового стратегического объединения, названного «Соединённая армия на юге», прописаны задачи, поставленные Суворова и рассказывается о блистательном их решении.
А Румянцев отправился на отдых, полагая, что больше уже не придётся ему становиться в боевой строй – годы не те, да и здоровье не то.
Но он ошибся. В 1791 году оплакал он своего ученика Григория Александровича Потёмкина, порадовался победоносному завершению войны с турками, справедливо названной Потёмкинской, а в апреле 1794 году, ровно через пять лет после ухода на отхых, внезапно последовал рескрипт Императрицы Екатерины о назначении его командующим русскими войсками в Польше.
Назревали серьёзные события. Императрица чувствовала, что руководившие военными операциями Н.И. Салтыков и Н.В. Репнин стремятся втянуть Россию в новую затяжную войну. Не раз в истории России бывало, когда некие военачальники, сумевшие пробраться на высокие посты, стремились, ради ослабления страны в угоду своим зарубежным хозяевам, либо втянуть её в невыгодные войны, либо затянуть сверх всякой меры уже развязанные боевые действия. Так было при Иоанне Грозном, когда Адашев, Курбский и прочие изменники убеждали Царя направить русские войска не против Ливонии, а против Крымского хана. С Ливонией Иван Грозный справился. А мог ли справиться он в то время с Крымским ханом, поддерживаемым Османской Империей, наводившей ужас на всю Европу? Так было и при Петре I, когда русские войска втянули в бессмысленный Прутский поход, так было и при Александре I, когда Россия рассчитывалась кровью своих солдат за интересы Австрии в 1805 году и Пруссии в 1806-1807 годах, так было и во время Крымской войны, и во время Японской, и в годы 1-й мировой.
Императрица разобралась в коварных планах Салтыкова и Репнина. Она разрушила их неожиданным назначением Румянцева. А ведь она знала о его болезнях, знала, что он действительно заслужил отдых. И вдруг направила его в Польшу... Удивительно? Да, удивительно для тех, кому не понятен тайный умысел Императрицы.
В годы русско-турецкой войны аналогичным образом поступил Потёмкин. Видя бездарность Мордвинова и Войновича, Светлейший хотел заменить командование Черноморским флотом, но даже ему не хватило сил поставить на высокий пост молодого ещё в то время адмирала Ф.Ф. Ушакова. И тогда он испросил у Императрицы пост командующего флотом для себя. А, получив его, вызвал Ушакова и вручил ему полное командование.
Екатерина II не смогла поставить во главе войск, действовавших в Польше, Суворова из-за резкого противодействия Салтыкова и Репнина. И тогда она назначила Н.А. Румянцева.
А едва это назначение состоялась, она тут же сделала новое – Александру Васильевичу Суворову было поручено состоять под начальством Румянцева. Румянцев же поступил с Суворовым точно также, как в своё время поступил с Фёдором Фёдоровичем Ушаковым Григорий Александрович Потёмкин. Суворов по существу стал полновластным командующим в Польше. Характер боевых действий сразу переменился. Быстро одержанная победа помогла избежать большой войны.
Румянцев на протяжении этой быстрой и победоносной войны официально был командующим, а реально командовал Суворов!